— Вытри лицо! Следующий!

Процедура повторяется шесть раз. С вахтенными, направляющимися на дежурство, 
поступают точно так же. Мы жуем с такой скоростью, что блинчики исчезают, как 
по мановению волшебной палочки. Котелок уже показывает свое дно.

— Следующая порция — для матросов!

Только во втором часу ночи командир наконец выпрямляется и рукавом куртки 
вытирает пот со лба.

— Давай, доедай! Остатки сладки, — говорит он, протягивая мне последний блин.

Среда. Во второй половине дня я заступаю на вахту вместе со второй сменой. 
Волны стали совершенно другими. Они больше не походят на горные хребты с 
длинными пологими склонами с наветренной стороны и отвесными обрывами с 
подветренной. Упорядоченные фаланги волн уступили место сумасшедшей кутерьме. 
Насколько видит сквозь летящие брызги сощуренный глаз, океанский пейзаж весь 
находится в бурном движении. Огромные массы воды взметаются ввысь во все 
стороны, а волны никак не хотят идти ровным строем. Похоже, ветер породил новый 
донный вал поверх старого, заставляя водяные горы сталкиваться с мощными валами,
 прокатившимися через весь океан, от края до края.

Едва ли можно говорить о какой-то видимости. Горизонта нет. Перед моим взором 
висит лишь водяная пыль.

— Проклятый океан! — ворчит штурман.

Лодка кружится, будто в хороводе, начиная движение и внезапно замирая, 
раскачиваясь из стороны в сторону, не в силах попасть в ритм танца.

Новая напасть. Опять похолодало. Леденящие порывы ветра своими ножами полосуют 
влажную кожу моего лица.

Четверг. Ветер дует с северо-запада, барометр по-прежнему падает. У меня в 
голове засела бредовая навязчивая идея, как здорово было бы, если бы пошел 
масляный дождь — потоки масла, которые усмирили бы океан[65 - Вязкость масляной 
пленки, растекшейся по поверхности воды, не дает разыграться волнам.] .

Командир выходит к обеду мрачный, как туча. Долгое время за столом царит тишина.
 Затем он улыбается, стиснув зубы:

— Уже четыре недели! Неплохо проводим время!

Океан уже не меньше четырех недель играет нашей лодкой, как мячиком.

Старик ударяет левым кулаком по столу, он делает глубокий вдох, задерживает 
дыхание, наконец шумно выдыхает воздух меж сжатых губ, закрывает глаза и 
склоняет голову набок: картина, олицетворяющая собой покорность своей участи. 
Мы сидим вокруг, погрузившись во вселенскую скорбь.

Штурман докладывает, что горизонт становится различим. Значит, северо-западный 
ветер унес низко нависшие облака, вернув нам возможность видеть происходящее 
вокруг.

Пятница. Море превратилось в огромное зеленое рваное одеяло, сквозь каждую 
дырку которого проглядывает белая подкладка. Командир перепробовал все уловки, 
чтобы защитить лодку от волн: герметично задраили все люки на баке, продували 
емкости погружения — ничто не помогло. Не остается ничего другого, как изменить 
курс.

До рези в глазах я всматриваюсь в отдаленные провалы, траншеи, складки, овраги 
и каналы, но не вижу темных пятен — ровным счетом ничего! Мы давно уже не 
задумываемся о вражеских самолетах. Какой самолет сможет подняться в воздух в 
такую погоду? Чей глаз окажется достаточно зорким, чтобы разглядеть нас в этой 
кутерьме? Мы не оставляем за собой даже кильватерной струи, значит, нет и следа,
 чтобы выдать нас.

Мы снова сваливаемся в долину между волнами, а за нами наискосок по диагонали 
вырастает очередной вал. Второй вахтенный офицер смотрит на него, но не 
приседает, стоит неподвижно, как будто его суставы прихватил прострел:

— Там что-то…

Я понимаю, что он кричит, но океан уже наносит свой удар по боевой рубке. Я 
прижимаю подбородок к груди, задерживаю дыхание, стараюсь удержаться, 
превратившись в мертвый груз, не давая засасывающему водовороту свалить меня с 
ног. Затем поднимаю голову, чтобы осмотреть громоздящиеся друг за другом валы, 
ложбину за ложбиной.