сердце шторма. Но даже если и так, совершенно очевидно, что все 
светопреставление начнется по новой, стоит нам попасть на другой его край.

Волны такие же высокие, как и вчера, но летящие брызги прекратили 
безостановочно хлестать дозорных на мостике. Они теперь иногда даже пробуют 
пользоваться своими биноклями.

Вторник. Пересекая пост управления, я больше не ищу, за что бы мне ухватиться. 
Мы даже можем есть, не устанавливая загородки вокруг стола, и нам больше не 
надо изо всех сил зажимать коленями чайник. Даже обед настоящий: флотский бекон 
с картошкой и брюссельской капустой. Я ем и чувствую, что ко мне возвращается 
аппетит.

После того, как сменилась ночная вахта, я заставляю и себя встать с постели. 
Круг неба, обрамленный люком боевой рубки, не намного ярче, чем черное кольцо 
самого люка. Я жду не меньше десяти минут на посту управления, прислонившись к 
штурманскому столику, пока спросил:

— Разрешите подняться на мостик?

— Jawohl! — отвечает мне голос второго вахтенного офицера.

Буммштиввумм — ударяют по корпусу волны. В этот звук вплетается пронзительное 
шипение, а затем раздается глухой гул. Белесые пряди пены блестят с обоих 
бортов и растворяются в темноте.

Вода как будто подсвечена снизу зеленым сиянием вдоль всего корпуса лодки, 
выделяя его контур на темном фоне.

— Проклятое фосфоресцирование! — недовольно ворчит второй вахтенный. За космами 
тумана сверху льется поток лунного света. Время от времени вспыхивают и 
пропадают звездочки.

— Темно, как в аду, — бормочет Дориан. Затем он кричит кормовому дозорному. — 
Гляди веселей, парень!

Спустившись на центральный пост около 23.00, я вижу обоих вахтенных на посту 
управления, чем-то занятых около водяных распределителей. Присмотревшись 
получше, я понимаю, что они чистят картошку.

— Что вы тут делаете?

В ответ у меня из-за спины раздается голос Старика:

— Картофельные оладьи — или как там это называется.

Он ведет меня за собой на камбуз. Там он спрашивает сковородку и жир. С поста 
управления матрос приносит котел почищенной картошки. Счастливый, как школьник, 
командир растапливает жир на сковородке, которую он наклоняет из стороны в 
сторону, чтобы шкворчащий жир растекся по всей поверхности. Затем с высоты в 
сковородку шлепается первая порция растертых картофелин. Горячие капли 
растопленного жира летят на мои штаны.

— Уже почти можно переворачивать! — Старик морщит нос, с наслаждением вдыхая 
аромат. Мы следим за тем, что сейчас произойдет. Движение руки, и блин летит по 
воздуху, делает сальто и снова приземляется на сковородку, абсолютно плоский, 
поджаренный с одной стороны до золотисто-коричневого цвета.

Мы все отрываем по кусочку от первого, готового, блина и держим куски между 
зубами, пока они не остынут немного.

— Вкусно? — с гордостью спрашивает командир.

Коку приходится вылезти из своей койки, чтобы принести нам большие банки 
яблочного повидла.

Постепенно готовые блинчики складываются во внушительную горку. Уже полночь: в 
машинном отделении меняется вахта. Дверь распахивается настежь, и на камбуз 
влетает Жиголо, весь с ног до головы испачканный маслом. Не понимая, что тут 
происходит, он уставился на командира и хочет побыстрее проскочить мимо него, 
но тот кричит ему:

— Halt! Стой!

Жиголо замирает на месте, как будто его ноги приросли к палубе.

По следующей команде он закрывает глаза и открывает рот, в который командир 
засовывает свернутый трубочкой картофельный блин[64 - То же самое, что и 
белорусский драник.] и поливает его сверху яблочным повидлом. Подбородок Жиголо 
тоже получает свою долю подливы.