Командир явно недоволен, он бормочет себе под нос:

— Невероятно. Этот сундук стоял там со дна спуска лодки на воду и за все это 
время не сдвинулся ни на сантиметр.

— Да уж, дома никто не поверит, — добавляет шеф. — Они там просто не смогут 
себе этого представить. В следующий раз, как отправимся в отпуск, будем играть 
в игру «Подводная лодка». Месяцами не будем ни бриться, ни мыться. Не будем 
менять белье, в кровать залезаем в сапогах и вонючей кожаной одежде. Во время 
еды колени будем упирать в стол, а шпинат вместо тарелки будем наваливать прямо 
на столешницу…

Шеф делает пару глотков, и продолжает совершенствовать правила игры:

— А если зазвонит телефон, надо заорать «Тревога!», вскочить из-за стола, 
постаравшись при этом перевернуть его, и мчаться сломя голову к двери, как 
будто тебе в задницу попала молния.

Суббота. Порывы ветра опять стали затяжными, молотящими один за одним прямо в 
лицо лодке.

Барометр рисует линию, круто падающую вниз.

— Я хочу знать лишь одно, — говорит Старик. — как Томми умудряются держать свои 
суда вместе. Не могли же они связать эти чертовы посудины. А что касается 
парней на этих консервных банках, которые называются эсминцами, то они должны 
были испытать массу приятных минут!

Я вспомнинаю пятибалльное волнение на море во время моих походов на эсминцах. 
Для меня этого было более чем достаточно. Нечего было и думать о том, чтобы 
идти полным ходом. При шести баллах наши эсминцы не покидают свою базу в Бресте.
 Но англичане не могут выбирать себе погоду по вкусу. Они должны прикрывать 
конвой в любую погоду — даже в такую.

Днем я, вырядившись как заправский морской волк, карабкаюсь вверх по трапу. Я 
жду момента под люком, пока не схлынет вода, открываю крышку и выбираюсь наружу.
 Одним движением я захлопываю крышку ногой и защелкиваю карабин страховочного 
пояса.

Волна, похожая на спину исполинского кита, встает чуть в стороне по ходу лодки. 
Она становится все больше и больше, распрямляет свой горб и превращается в 
отвесную стену. Затем ее поверхность становится вогнутой, и вал, переливаясь, 
как зеленое стекло, устремляется прямо на нас. И вот нос лодки врезается в эту 
стену.

— Теперь нет… — стоило второму вахтенному офицеру начать свою фразу, как волна 
обрушивается на боевую рубку. Лодка покачнулась.

— …никакого смысла, — договаривает предложение второй вахтенный минуту спустя.

Я знаю о случаях, когда всю палубную команду в полном составе смывало с мостика 
особенно мощной волной, причем никто внутри лодки не знал о случившемся. Такие 
смертоносные волны иногда рождаются, если один вал накатывает на другой. Удар 
такого великана не выдержит никакой страховочный пояс.

Что чувствуешь, оказавшись в воде, в набухшей от воды одежде, и видя, как твоя 
лодка удаляется — становится все меньше и меньше, скрывается на мгновение за 
волнами, а потом пропадает из виду навсегда? Тебе конец, fini. А какое 
выражение лица у человека, первым обнаружившего, что вся вахта целиком исчезла 
с мостика, что лодка, оказывается, вслепую бредет по морю…

Мы идем малым ходом: опасно двигаться быстрее. Лодка может нырнуть сама по себе.
 Случалось, что лодки, шедшие слишком быстро в бурном море, скатившись с одной 
крутой гигантской волны к подножию следующей, под действием собственной инерции 
камнем уходили под воду на тридцать метров, а то и глубже. Вахтенные на мостике 
запросто могли бы захлебнуться. А если через воздухозаборники дизелей внутрь 
залилось бы слишком много воды, то лодка просто-напросто затонула бы.

Второй вахтенный офицер поворачивает ко мне красное лицо:

— Хотел бы я знать, насколько мы смогли продвинуться!

Внезапно он орет:

— Пригнись!

Это значит: присядь и задержи дыхание.

У меня хватает времени, чтобы увидеть открытый рот второго вахтенного, зеленую 
гору, вырастающую впереди лодки слева по борту и огромную белую лапу, которую