скорее напоминает завывание сирены. Командир медленно выпрямляется и 
спрашивает:

— Все целы?

— У-у-х! — кто вскрикивает в носовом отсеке.

Мне хочется свернуться калачиком на полу. Каюта тут же опрокидывается на правый 
борт. Грохот еще более оглушающий. Бог мой, хоть кто-то остался в живых на 
мостике?

Я притворяюсь, что читаю, но в моей голове крутятся мысли. Лодка должна 
выдержать, так сказал командир. Самое подходящее для океанских походов судно. 
Балластный киль, метр шириной и полметра глубиной, заполнен стальными балками. 
Рычаг с длинным плечом, отбалансированный посередине. Надстроек на лодке нет. 
Центр тяжести лежит ниже структурного центра корабля. Никакой другой корабль не 
справился бы с подобными нагрузками.

— Что это у вас? — интересуется Старик, заглядывая мне через плечо.

— Что-то о парусниках.

— Ха! — оживляется он. — Настоящий шторм на парусном судне — это стоит пережить.
 На лодке вроде нашей вообще ничего нельзя почувствовать.

— Благодарю покорно!

— Нам приходится беспокоиться лишь о том, чтобы плотно задраить люк. На 
паруснике — совсем иное дело! Зарифить и свернуть паруса, закрепить бегущий 
такелаж на рангоуте, поставить штормовые укосины в распор, натянуть леера на 
палубе, задраить все люки — работа не прекращается ни на миг. А после всего 
этого остается лишь сидеть в каюте и уповать на Господа Бога. Никакая еда в рот 
не лезет. А потом карабкаешься вверх по вантам, чтобы поднять на гитовы 
разорванный ветром парус и отдать рифы. Потом на многометровой высоте надо 
занайтовить новые паруса, стоя на леере. А потом брасопить их всякий раз, как 
ветер меняет свое направление...

Я снова слышу этот точный, выверенный, сильный язык, наполненный мощью: мы 
стали беднее, позабыв его в наши дни.

Когда каюта запрокидывается на левый борт, я встаю на ноги. Мне хочется 
добраться до поста управления, чтобы посмотреть на креномер.

Этот прибор представляет из себя обычный маятник со шкалой. Сейчас маятник 
отклонен на пятьдесят градусов. Значит, лодка накренилась на пятьдесят градусов 
на правый борт. Маятник замер на пятидесяти градусах, как приклеенный, ибо 
лодка и не думает выравниваться. Я могу объяснить это лишь тем, что, не дав ей 
освободиться из объятий первой волны, на нее обрушилась вторая. Вот маятник 
движется дальше по шкале — к шестидесяти градусам. А на одно мгновение он 
достигает шестьдесяти пяти градусов!

Командир последовал за мной.

— Впечатляет, — замечает он у меня за спиной. — только надо кое-что вычесть, 
так как собственный момент маятника отклоняет его слишком далеко.

Вероятно, лодка должна плыть килем вверх, чтобы командир начал проявлять 
беспокойствие.

Вахтенные на посту управления теперь надели непромокаемые плащи, а из трюма 
приходится почти постоянно откачивать воду. Мне кажется, что насосы работают не 
переставая.

В отсек входит штурман, шатаясь из стороны в сторону, как человек со сломанной 
ногой.

— Ну, что? — поворачивается к нему командир.

— За время, истекшее с полуночи, мы могли отклониться на пятнадцать миль.

— В действительности вы могли бы выражаться несколько более уверенно. Вы всегда 
правы, — затем командир вполголоса обращается ко мне. — Он почти всегда так 
осторожен в своих оценках, но в результате его вычисления сходятся практически 
один в один с действительными показаниями. Так бывает почти всегда.

Поступила радиограмма; командиру вручают клочок бумаги. Наклонившись над его 
рукой, я читаю вместе с ним: «Из-за погоды нет возможности прийти в зону 
действия в назначенное время — UT».

— Мы повторим это сообщение, только подпишем его нашими позывными, — говорит