больше функционировать: она бунтует, восстает, доставляет беспокойство, 
посылает тревожные сигналы: здесь — колет, там — острая боль. Впервые в жизни я 
ощущаю себя не как единое целое, а по частям, из которых я состою: платизма, 
которая необходима мне, чтобы пошевелить головой, поясничная мышца, двигающая 
кости таза. Меньше всего меня беспокоят бицепсы — им такая тренировка только на 
пользу. Но вот грудные мышцы всерьез волнуют меня. Наверно, меня всего свело 
судорогой — иначе с чего бы им так болеть?

Суббота. Запись в моей голубой книжке для заметок: «Никакого толку — настоящая 
прогулочная поездка посреди Атлантики. Следов присутствия врага нет и в помине. 
Ощущение, что мы — единственный корабль на свете. Воняет трюмом и блевотиной. 
Командир находит погоду абсолютно нормальной. Говорит так, словно он — ветеран 
мыса Горн[60 - В декабре 1914 г. германский крейсер «Дрезден» в очень сложных 
условиях прошел из Атлантики в Тихий океан вокруг мыса Горн, ускользнув от 
преследовавшей его английской эскадры. В этом походе участвовал будущий шеф 
абвера Вильгельм Канарис, служивший на «Дрездене» в звании лейтенанта.] «.

Воскресенье. Ежедневные учебные погружения, обычно воспринимавшиеся, как 
довольно нудное занятие, теперь превратились в блаженство. Мы с нетерпением 
ждем тех минут облегчения, которые они приносят с собой. Иметь возможность 
вытянуться, расслабиться, дышать хоть какое-то время глубоко и свободно вместо 
того, чтобы приседать и хвататься за поручни, уверенно и свободно стоять, 
выпрямившись в полный рост.

Ритуал открывается командой «Приготовиться к погружению!». Затем раздается 
«Приготовиться продуть цистерны!». Шеф встал позади обоих операторов рулей 
глубины. Помощники по посту управления, регулирующие подачу сжатого воздуха, 
докладывают:

— Первый! — Третий, с обоих бортов! — Пятый!

Шеф кричит в направлении боевой рубки:

— К продувке готов!

— Продувка! — доносится сверху голос второго вахтенного офицера.

— Продувка! — повторяет команду шеф. Помощники на посту управления открывают 
клапаны.

— Носовой — круто вниз! Кормовой — в нейтральном положении! — это уже 
распоряжается шеф. На слове «нейтральное» он вынужден поднять голос, чтобы его 
услышали за шумом воды, ринувшейся в емкости погружения. На пятнадцати метрах 
он продувает выравнивающие емкости. Вместо рокота волн мы слышим шипение 
сжатого воздуха, и сразу же — гул воды, вытесняемой из выравнивающих емкостей.

Стрелка глубинного манометра замирает на тридцати метрах. Лодка уже стоит почти 
на ровном киле, но она еще так сильно раскачивается, что карандаш на столике с 
картами катается взад-вперед.

Шеф прекращает продувку цистерн погружения, и командир отдает приказ:

— Опустите ее ниже и выровняйте на сорока пяти метрах.

Но даже на этой глубине лодка не успокаивается. Старик занимает привычную 
позицию, опершись спиной о кожух перископа:

— Опускаемся до пятидесяти пяти!

И спустя немного времени:

— Итак, наконец настал покой!

Слава богу! Пытка прекратилась по меньшей мере на целый час, как я узнал из 
распоряжений, отданных Стариком шефу.

В моей голове все еще стоит грохот и гул, как будто я держу по большой морской 
раковине у каждого уха. Тишина только постепенно восстанавливается в моем 
заполненном эхом черепе.

Теперь нельзя терять ни минуты! Быстрее в койку! Боже мой, как все ноет! Я 
тяжело заваливаюсь на матрас: мои задеревеневшие руки лежат на кровати, 
вытянувшись параллельно туловищу, ладонями вверх. Поджав подбородок, я могу 
наблюдать, как моя грудная клетка поднмается и опускается. Мои глаза горят, 
хотя сегодня я не выходил на мостик. У меня все-таки не рыбьи глаза, которыми 
можно смотреть в соленой воде. Я поджимаю губы и чувствую на них соль. Я 
облизываю рот и опять чувствую соль. Мне кажется, мое тело сплошь покрыто солью.
 Морская вода проникает повсюду. Я такой же соленый, как хорошо прокопченая 
свинина или Kasseler Rippchen. Kasseler Rippchen с кислой капустой, лавровым 
листом, горошинами перца и много-много чеснока. А если полить гусиным жиром, да