Время вахты для несущих ее на мостике сокращено вдвое. Выстоять дольше попросту 
невозможно. После двух часов — приседание, наклон, вглядывание в окружающее 
пространство, и снова приседание — ты окончательно вымотан. Я рад, что к концу 
вахты у меня еще остается достаточно сил, чтобы самостоятельно спуститься вниз.

Я настолько устал, что был готов рухнуть на плиты нижней палубы, не снимая с 
себя мокрой одежды. Я как в бреду, смутно соображая, что делаю.

Мои веки воспалены. Я ощущаю это всякий раз, стоит мне смежить их. Больше всего 
хочется закрыть глаза и растянуться во весь рост прямо здесь, на посту 
управления. Но у меня еще хватает сознания, чтобы добраться до кормового отсека.
 Я едва не вскрикиваю от боли, поднимая правую ногу, чтобы пролезть в люк.

Если бы я не устраивал себе долгие передышки, чтобы восстановить дыхание, я бы 
не смог раздеться. Снова и снова я стискиваю зубы, чтобы не застонать во весь 
голос. А теперь мне предстоит самое трудное гимнастическое упражнение — подъем 
на койку. Тут нет лесенки, как в спальном вагоне. Резко отталкиваюсь носком 
левой ноги, как будто усаживаясь верхом на лошадь. Со слезящимися глазами я 
проваливаюсь в забытье.

Шторм бушует уже целую неделю! Сколько еще дней он продлится? Невероятно, но 
наши организмы приспособились переносить его пытку. Ни у кого нет ни ревматизма,
 ни воспаления седалищного нерва, ни прострелов, ни цинги, ни поноса, ни 
коликов, ни гастрита, ни серьезных простуд. Все здоровые и крепкие, как 
корабельная рында[59 - Сигнальный колокол на судне.], и выносливые, как наши 
работающие дизели.

Пятница. Еще один день проходит в угнетающей дреме и утомительных попытках 
чтения. Я лежу на своей койке. Отчетливо слышно, как на палубу поста управления 
сверху плещет вода. Должно быть, люк боевой рубки закрыт, но не задраен, так 
что когда мостик затапливается, вниз протекает струя воды.

Со стороны носового отсека появляется штурман и объявляет, что еще один матрос 
из его вахты вышел из строя:

— Он сидит на полу и его выворачивает наизнанку. Никак не может остановиться …

К нашему изумлению, он сопровождает свое заявление наглядной пантомимой. Мы 
также узнаем от него, что один из кочегаров изобрел быстро ставшее популярным 
новшество: он привесил себе на шею консервную банку на манер противогаза. Трое 
матросов уже последовали его примеру и теперь бегают с банками-»тошниловками», 
говорит он без тени издевки.

Я не могу оставаться в одной позе дольше пяти минут. Держась левой рукой за 
прутья ограждения койки, я изгибаюсь так, чтобы упереться в стенку. Но 
металлический холод очень быстро проникает сквозь тонкую фанеру, и даже 
ограждение койки своим ледяным прикосновением морозит мою ладонь.

Распахивается люк камбуза. Я ощущаю давление в ушах, и все звуки глохнут. 
Отверстия воздухозаборников дизелей ушли под воду в разыгравшемся море, значит, 
они не могут теперь втягивать воздух через забортные воздуховоды. Разреженное 
давление — повышенное давление. Барабанные перепонки — внутрь, потом — наружу. 
И ты при этом должен умудриться заснуть. Я переворачиваюсь на живот и 
просовываю левую руку сквозь прутья решетки, чтобы обеспечить себе 
дополнительную поддержку. Проходит немного времени, и возвращающийся с вахты 
кочегар, пошатнувшись, наваливается на нее всем своим весом.

— Эй!

— Что там? — Ой! Извините!

Койка, которая сначала казалась мне слишком узкой, вдруг стала слишком широкой. 
Как я ни кручусь, не могу надежно улечься. В конце концов, я оказался на животе,
 с широко раздвинутыми ногами, как у борца, сопротивляющегося попыткам 
перевернуть его на спину. О сне не может быть и речи.

Спустя несколько часов меня озарила идея: а не воткнуть ли подголовник между 
мной и ограждением койки. Широкой стороной он не помещается, а вот узкой — 
вошел. Теперь я лежу, крепко зажатый между деревянной стеной и ограждением 
койки.

Я представляю себя со стороны, в неестественной позе, в виде иллюстрации в 
учебнике анатомии, напечатанной красной краской, испещренной числами, 
обозначающими различные группы мышц. Практическая выгода, полученная мной от 
изучения анатомии, заключается хотя бы в том, что я в состоянии назвать те, 
которые сейчас мучительно ноют внутри меня. Всю жизнь мои кости носили на себе 
упругую плоть, о которой я вспоминал, лишь получая физическое удовлетворение от 
того, как она напрягается и расслабляется — самодостаточная, действенная 
система, хитроумно устроенная и безотказно работающая. Но эта система не желает