Командир склоняется над картой. Спустя некоторое время он поворачивается ко 
мне:

— Проклятые маньяки! Осторожность никогда не бывает лишней. Так что сейчас мы 
спокойно поползем своим путем в западном направлении.

И, обращаясь к штурману:

— Когда начнет смеркаться?

— В 18.30, господин каплей.

— Хорошо. Пока побудем внизу.

Похоже, непосредственная опасность нам больше не угрожает; во всяком случае, 
командир говорит в полный голос. Раздув ноздри, он глубоко делает глубокий вдох,
 выпячивает грудь колесом, задерживает дыхание и, поворачивая голову, 
поочередно кивает нам.

— Поле битвы, — произносит он, многозначительно обозревая разбившееся стекло, 
разбросанные на полу дождевики и перевернутые ведра.

Мне вспоминаются рисунки Дикса: лошади валяются на спине, их животы разворочены,
 как днище взорванного корабля, все четыре ноги, как палки, торчат в небо, тела 
солдат засосала грязь траншеи, их зубы оскалены в последней безумной улыбке. Мы 
здесь, на борту, едва избежали гибели. Правда, вокруг нет ни переплетеных кишок,
 ни обуглившихся конечностей, ни разорванной на куски плоти, чья кровь сочится 
с полотна. Всего лишь несколько осколков стекла, поврежденные манометры, 
пролитая банка сгущенного молока, две сорванные со стены прохода картины — 
единственные напоминания о битве. Появляется стюард, с отвращением смотрит на 
осколки и начинает прибираться. К сожалению, фотография командующего подводным 
флотом не пострадала.

Но зато много повреждений в машинном отделении. Шеф оглашает длинный перечень 
технических неполадок. Старик терпеливо кивает.

— Сделайте так, чтобы она могла исправно двигаться. У меня такое ощущение, что 
мы еще вскоре понадобимся, — и затем добавляет, обращаясь ко мне. — Пора 
перекусить. Я голоден, как волк!

Он снимает с головы фуражку и вешает ее на стену поверх дождевиков.

— Яичница[52 - Намек на солдатское название Рыцарского креста], похоже, 
подостыла, — замечает с усмешкой второй вахтенный офицер.

— Эй, кок, поджарьте еще яичницы, — кричит командир в сторону кормы.

Я не могу прийти в себя. Мы все еще здесь или мне это только грезится? У меня в 
ушах стоит звон, как будто кто-то проигрывает в моей голове звукозапись взрывов 
глубинных бомб. Я все никак не могу поверить, что мы счастливо отделались. Я 
сижу и молча трясу головой, надеясь прогнать видения и звуки, неотрывно 
преследующие меня.

И часа не прошло с того момента, как разорвалась последняя бомба, а радист уже 
ставит пластинку на патефон. Голос Марлен Дитрих успокаивает:

		Спрячь свои деньги, 
		Ты можешь заплатить потом…

Эта запись — из личной коллекции Старика.

В 19.00 командир объявляет по системе оповещения приказ всплыть. Ухватившись 
руками за края, в люк влетает шеф, чтобы дать необходимые указания операторам 
рулей глубины. Вахтенные на мостике влезают в свои резиновые доспехи, 
выстраиваются под люком боевой рубки и поправляют свои бинокли.

— Шестьдесят метров — пятьдесят метров — лодка быстро поднимается! — 
докладывает шеф.

Когда стрелка манометра подходит к тридцати, командир приказывает акустику 
прослушать, что происходит вокруг. Никто не издает ни звука. Я едва осмеливаюсь 
дышать. Вокруг лодки все спокойно.

Командир взбирается по трапу. По звуку поворотного механизма я понял, что лодка 
оказалась на перископной глубине, и командир совершает им полный оборот.

Мы напряженно ожидаем: ничего!

— Всплытие!