Это Херманн: лицо, как маска Ноха[50 - Маска-персонаж древнегреческой 
комедии] — бесцветное, глаза и рот — всего лишь тонкие линии. По приказанию 
Старика лодка опускается еще глубже.

Наш корпус высокого давления может вынести многое. Но фланцы, все эти проклятые 
выпирающие участки — наша Ахиллесова пята. И их слишком много.

Самые опасные для лодки те бомбы, которые взрываются по диагонали под ее килем, 
потому что именно снизу расположено больше всего фланцев и наружных отверстий. 
Чем больше глубина погружения, тем меньше радиус поражения: давление воды, 
которое само по себе представляет угрозу на такой глубине по причине 
возрастающего давления на швы лодки, также снижает радиус действия бомб — на 
глубине сто тридцать метров он составляет что-то около пятидесяти метров.

Внезапно на наш корпус высыпается горсть камней.

— АСДИК[51 - ASDIC (англ.) — Anti-Submarine Development Investigation Committеe 
(Комиссия по разработке противолодочного вооружения)]! — слышу я голос из 
ближнего к корме угла поста управления. В мгновение ока это слово застывает в 
моем мозгу рублеными заглавными буквами.

По спине пробегает дрожь: ультразвуковая система обнаружения!

Попадание ее направленного луча в наш корпус производит этот негромкий звенящий,
 чирикающий звук. В абсолютной тишине он производит впечатление сирены. 
Интервал между импульсами — около тридцати секунд.

— Выключите ее! — хочется мне закричать. Это чириканье царапает прямо по нервам.
 Никто не в силах поднять голову или промолвить хоть слово, хотя она обнаружит 
нас, даже если мы будем немы, как могила. Теперь тишина нас не спасет. 
Бесполезно выключать электромоторы. Обычные гидрофоны можно обмануть, остановив 
электродвигатели, но АСДИК реагирует не на звук, а на нашу массу. Толща воды 
больше не является для нас защитой.

Нервное напряжение подобно заразе. Мои руки трясутся. По счастью, мне не 
приходится стоять, вместо этого я могу сидеть в круглом проеме люка. Я 
проделываю упражнения, которые не требуют заметных телодвижений: сглатываю, 
моргаю, скриплю зубами, корчу гримасы — скосим лицо направо, теперь — налево, 
погоняем слюну меж зубами.

Акустик шепчет:

— Становится громче!

Командир отпускает стойку перископа, проходит мимо меня разве что не на 
цыпочках:

— Направление как-то изменилось?

— По-прежнему двести девяносто пять градусов.

Четыре разрыва следуют один за другим. Едва нас перестает трясти и утихает 
булькающий рокот после детонации, как командир негромко произносит:

— Он был отлично замаскирован, этот довольно старый корабль, такой приземистый.

Сильный толчок снизу подбрасывает меня. Звенят пайолы.

— Двадцать семь — двадцать восемь! — считает штурман, пытаясь подражать 
деланному спокойствию Старика.

По полу с грохотом прокатывается ведро.

— Черт бы вас всех побрал — тихо!

Теперь звук такой, как будто в жестяную банку насыпали гальку, и стали 
встряхивать ее то в одну сторону, то в другую; между быстрыми потряхиваниями 
резкое чириканье сменяется более громким поющим звук — крутящиеся лопасти 
винтов корвета. Я неподвижно стою, замерев на месте. Я не решаюсь сделать даже 
малейшее движение; как будто легчайшее шевеление, даже самый тихий шелест, 
притянут к себе перемалывающие воду винты. Ни одного движения бровью, ни 
моргания глазом, ни вздоха, ни единого нервного импульса, ни шевеления мышцами, 
ни даже мурашек по коже.

Еще пять бомб! Штурман приплюсовывает их к предыдущим. Выражение моего лица не 
меняется. Командир поднимает голову. Отчетливо выделяя каждое слово, он 
произносит под звук эха молотящей нас воды:

— Спокойно — спокойно, господа. Это все ерунда.