|
Он и вправду выглядит дурак дураком со своим дергающимся Адамовым яблоком.
Старик явно наслаждается его замешательством и не думает даже прийти на помощь.
Наконец Томсен уже не в состоянии ничего воспринимать.
— Дерьмо! Одно сплошное дерьмо! — кричит он.
Я знаю, что он имеет ввиду. Последние недели одна торпеда за другой не
срабатывали при попадании. Слишком часто, чтобы быть просто случайностью.
Поговаривали о саботаже.
Внезапно Томсен вскакивает на ноги. В его глазах застыл ужас. Бокалы падают на
пол и разлетаются на осколки. Зазвонил телефон. Томсен принял его за сигнал
тревоги.
— Маринованную селедку! — требует он теперь, тяжело пошатываясь. — Всем
маринованной селедки!
Я слышу обрывками, что Меркель говорит своей компании:
— Хороший был боцман. Первоклассный мужик. Мне следовало избавиться от
дизельного механика, он спекся… Корвет был прямо по курсу. Боцман слишком
медленно спускал спасательную шлюпку… Один человек плавал в мазуте. Вылитый
тюлень. Мы подгребли к нему, хотели узнать название судна. Он был весь черный
от нефти. Держался за буй.
Эрлер обнаружил, что получается оглушительный шум, если провести пустой
бутылкой по отопительной батарее. Две, три бутылки уже разлетелись в его руках,
но он не сдается. Осколки хрустят под ногами. Моник бросает на него
испепеляющие взгляды потому, что ее стоны еле слышны из-за этого грохота.
Меркель с трудом поднимается из-за стола и ожесточенно чешет себя между ног
рукой, засунутой в карман брюк. Вот показался его старший инженер. Все завидуют
его умению высвистывать мелодии двумя пальцами. Он может просвистеть все, что
угодно: самые сложные мелодии, сигналы боцманской дудки, дикие музыкальные
арабески, нежнейшие фантазии.
У него замечательное настроение и он тут же соглашается научить меня своему
искусству. Сначала ему, однако, приспичило сходить в туалет. Когда он вернулся,
первым делом он велел мне:
— Иди-ка, вымой свои лапы!
— Зачем?
— Ну, если тебе это так сложно, хорошо, обойдемся одной рукой.
После того, как я вымыл руки, шеф Меркеля тщательно осмотрел мою правую. Затем
решительно засунул себе в рот мои указательный и средний пальцы и начал с
простых нот. Вскоре полилась настоящая мелодия, которая постепенно становилась
все четче и пронзительнее.
Он играл, закатив глаза. Я потрясен. Еще два перелива, и он замолчал. Я с
уважением смотрю на свои обслюнявленные пальцы. Особое внимание, говорит шеф,
надо уделять их расположению.
— Хорошо, — теперь я пробую свои силы. Но мне удается извлечь лишь пару
хрюканий и нечто, напоминающее шипение пробитой трубы высокого давления.
Шеф Меркеля с отчаянием смотрит на меня. Затем с видом оскорбленной добродетели
он снова берет в рот мои пальцы, и теперь звучит фагот.
Мы приходим к заключению — надо что-то делать с моим языком.
— К сожалению, ими нельзя поменяться, — подытоживает Старик.
— Юноши, лишенные радости! — возникшее затишье неожиданно нарушается ревом
Кортманна. Кортманн с орлиным лицом — «Индеец». После случая с танкером
«Бисмарка» он в немилости у командования в штаб-квартире в Керневеле.
Кортманн — неподчинившийся приказам. Спасавший немецких моряков! Ради этого он
вывел лодку из боевых действий. Из жалости ослушавшийся приказов! Это могло
случиться только со стариной Кортманном, одним из ветеранов, в голове которого
сидит древний морской закон: «Забота о спасении терпящих бедствие — главная
обязанность каждого моряка!»
Немногого он добьется своим криком, старомодный герр Кортманн, которого в
штаб-квартире считали слегка тяжеловатым на подъем, и который до сих пор не
заметил, что правила игры стали более жестокими.
|
|