Октябрь застал!
           Напрасно им мы не сломали шею!
           Я знаю – это было бы под стать!
            Подумаешь – они спасли Рассею!
            А может, лучше было б не спасать?
           
         А дальше – «куда конь с копытом, туда и рак с клешней» – в очередной 
раз «проявил политическую сознательность» и митрополит Сергий. Но только в 1943 
году подсоветской православной Церкви, тесно связанной с русской историей и 
русскими национальными чувствами был, наконец, дан Сталиным ограниченный статус 
благоприятствования – в обмен на неограниченную поддержку по-прежнему 
безбожного и глубоко враждебного Христу и Христианству советского государства в 
его внешне- и внутриполитической борьбе. Вот и все, чего добился Сергий 
Страгородский и иже с ним.  
         Но до начала советско-германской войны 22 июня 1941 года положение 
христиан в Советском Союзе было еще хуже, чем во время нее и после ее окончания.
 С самого начала установления советской власти большевики объявили беспощадную 
войну христианству, и весь военный, политический, экономический, культурный и 
правовой потенциал «безбожного» государства был направлен на то, чтобы 
заставить христиан принять коммунистическую «веру». Со времен печально 
известной декларации местоблюстителя Патриаршего Престола митрополита Сергия 
Страгородского никто не мог принадлежать к церковной иерархии, если он не 
«отождествлял свои радости с радостями государства и свои беды с бедами 
государства», что подразумевало принятие не только Советской власти, но и ее 
сугубо антихристианских целей.
          Большевики только на словах выступали за отделение церкви от 
государства, в действительности же стремились устранить всякое различие между 
ними. Для них все было идеологично, все должно было быть в согласии с их 
атеистической лжерелигией, не должно было быть места для несогласия, никакого 
убежища для личности, на которое бы не посягало государство. Большевики 
навязывали христианам свой образ жизни практически в каждой сфере.
         В семейной жизни они навязывали гражданские браки, развод по первому 
требованию, отнятие детей у родителей; в области образования – принудительный 
марксизм; в экономике – раскулачивание и коллективизацию; в военной службе – 
клятву на верность партии и Ленину (Сталину); в искусстве – соцреализм; в 
религии – запрет на религиозное образование, закрытие церквей, изъятие 
церковных ценностей, регистрацию приходов у атеистических властей, молитву за 
безбожные власти во время Божественной литургии, разглашение тайны исповеди 
священниками по требованию «органов».        
          В качестве наглядного свидетельства подлинного отношения «властей 
предержащих» Советского Союза (тщетно выдаваемого неосталинистами за «Россию» 
или даже за «Святую Русь») к Христианству и христианам накануне 
советско-германской войны достаточно привести всего один, поистине 
хрестоматийный, пример – псевдоисторический фильм «Александр Невский».     
          Советский кинорежиссер Сергей Эйзенштейн вошел в историю мирового 
кинематографа как автор нашумевших псевдоисторических блокбастеров 30-х годов. 
Ленты «Броненосец Потемкин» со знаменитым, хотя и абсолютно высосанным из 
пальца эпизодом расстрела ликующих толп одесситов «безжалостными царскими 
карателями» (единодушно записанными восторженными фанатами из числа 
«прогрессивной» – понимай – левой – западной интеллигенции – например, Лионом 
Фейхтвангером – в «казаки»!) и детской колясочкой, катящейся вниз по 
Потемкинской лестнице. Другой «культовой» ленты – «Иван Грозный», в которой 
каждый гость на царской свадьбе осушает в одиночку братину, само название 
которой – «братская чаша»! – не говоря уже о размерах, яснее ясного говорит о 
том, что из нее пило много людей, передававших братину, отхлебнув из нее, из 
рук в руки; в которой царская тетка Евфросиния Старицкая дает хворой царице 
Анастасии пить из потира – церковной чаши для причастия (не забыв 
предварительно отравить ее содержимое) и т.д. И, конечно, главного «шедевра» 
рижского оккультиста – фильма «Александр Невский» по сценарию П. Павленко, в 
котором режиссер умудрился не показать на «нашей», (то есть, на «хорошей») 
стороне, не только Владыку – новгородского архиепископа, являвшегося фактически 
главой правительства боярской республики на Волхове (князь в Новгороде с 
варяжских времен был не более чем наемным военным предводителем, которому 
боярская республика могла, чуть что не по ней, «указать путь от себя», а 
попросту говоря – выгнать за ворота!), но и ни одного православного священника 
или монаха, ни одной православной иконы или воинской хоругви с ликом Пресвятой 
Богородицы,  Всемилостивого Спаса или, скажем, Михаила Архангела (хотя 
общеизвестным боевым кличем новгородцев были слова: «Кто на Бога и Великий 
Новгород»!). Вместо Святых образов, новгородские дружины483 у Эйзенштейна 
«осеняют» стяги с мужиком, лупящим дубиной льва (или барса), и какие-то 
«невиданные звери», чьи образы, вероятно, были навеяны резьбой по камню на 
стенах владимирских соборов. Единственный «чернец» (непонятно – монах-не 
монах?), фигурирующий на «нашей», русской, стороне, показан предателем, 
разумеется, не ушедшим от справедливого народного суда (ни на каких других 
судей в Новгороде и Пскове, по фильму, и намека нет!). Даже святой благоверный 
князь Александр Ярославич, почему-то поселенный тт. Эйзенштейном и Павленко в 
совершенно пустой крестьянской избе (хотя и громадных размеров) не имеет в 
«красном углу» ни одной иконы и ни разу за весь фильм даже лба не перекрестит. 
Зато