— Я бы не советовал вам одному выходить вечером на улицу. За то время, что мы 
здесь, бесследно пропало очень много солдат и офицеров. Не из нашей части, 
нас-то сразу предупредили. Когда мы вечером идем в кино или в солдатский клуб, 
мы всегда собираемся большой группой. С оружием мы не расстаемся.

— Ну-ну, не так страшен черт, как его малюют!

— Господин полковник, я не преувеличиваю. Партизаны есть и в самом городе, они 
устраивают налеты. Лучше бы нам стоять в каком-нибудь городишке, где все жители 
наперечет. А самое лучшее дело было бы, если бы война поскорее кончилась.

— Скучаете, должно быть, по Западу?

— Там-то было во всех отношениях приятнее. Да, хорошее было времечко, ничего не 
скажешь.

— А теперь, стало быть, война вам осточертела?

— По правде говоря, да, господин полковник. Послушали бы вы, как ругаются наши 
старые вояки. Отпускники рассказывают, что в снегу под Москвой полегло много 
наших солдат. Мой приятель привез с собой из дому, из своего городишки, местную 
газету — в ней целые страницы сплошь заняты объявлениями о смерти.

Мы выехали на дорогу, только что посыпанную щебнем. Под машиной перекатывались 
крупные, величиной с кулак, камни. Водитель сбавил скорость. Но через несколько 
сот метров уже можно было ехать быстрее. Мы приближались к Ровно. Адъютант, 
сидевший за мной, тронул меня за плечо:

— Господин полковник, кажется, с машиной опять неладно, мы оставляем за собой 
след: то ли бензобак течет, то ли радиатор.

Мы остановились. В бензобаке оказалась дырочка, пробитая камнем. Из пробоины 
сочился бензин. Наполнив бак из запасных канистр, мы добрались до заправочной 
станции в Ровно. Авторемонтной мастерской там не оказалось. Водитель 
законопатил дырку и снова наполнил все баки. Израсходовав бензин до последней 
капли, мы добрались до Перемышля и поставили машину в одной из мастерских 
вермахта. Дежурный механик автобазы заявил, что ремонт продлится не меньше двух 
дней.

Поэтому я решил ехать на другое утро поездом. Через полтора дня я был во 
Франкфурте-на-Майне. Зато эта часть пути прошла без происшествий. А еще через 
несколько часов меня встретила жена на вокзале в Мюнцберге, в маленьком 
гессенском городке неподалеку от курорта Наугейма.

На другое же утро я отправился к своему старому знакомцу столяру Гартману, 
который на редкость тонко разбирался в политике и истории. Я сидел в его 
маленькой мастерской, а он продолжал работать, и мы говорили с ним несколько 
часов подряд.

Разговор шел о войне.

— Жители в нашем городишке настроены по-разному. У кого близкие на Западе или в 
Северной Европе, те, как и прежде, довольны. Вы даже представить себе не можете,
 чего только не шлют им оттуда наши солдаты: продукты, ткани, белье, платья. 
Женщины, которые в мирное время едва могли купить себе пару чулок, сейчас 
разгуливают в мехах. Им не приходится дрожать за жизнь своих мужей и сыновей. 
Так-то можно и войну вытерпеть.

Совсем иначе обстоит в семьях, чьи близкие на Восточном фронте. Они живут в 
вечном страхе. Каждый день почтальон может вернуть им письмо на фронт с 
пометкой: «Пал на поле чести». Надо же хоть кое-что соображать да научиться 
читать военные сводки между строк. Нас отбросили далеко назад. Под Москвой, как 
видно, немецкая кровь лилась рекой. Загляните-ка в эту газету.

Действительно, то, о чем рассказывал мне по дороге мой молодой шофер, не было 
преувеличением. Газетные полосы были сплошь заполнены объявлениями о смерти.

— Геббельсу не скрыть от народа это поражение. Его уличают во лжи рассказы 
отпускников и раненых об отступлении под Москвой. Могу только сказать вам, что 
настроение быстро падает. И с каждым днем все больше людей в нашем городе 
мечтает, чтобы война кончилась. Даже некоторые «Пг»[14 - «Пг» (Pg. — 
партейгеноссе) — член нацистской партии.] — и те перестали болтать о «победном 
конце». Я и не верю, что мы можем одолеть русского богатыря. В своей 
самонадеянности Гитлер бросил вызов всей Европе, какой уж тут может быть 
хороший конец.

Сидя на верстаке, я слушал старого мастера. Иногда он откладывал рубанок, чтобы 
набить табаком трубку или поднести к ней лучинку, зажженную от печки, на 
которой он растапливал столярный клей.