была за время моего отсутствия сложена в одну папку. Она интересовала меня в 
первую очередь. Поэтому я просил подполковника вкратце информировать меня устно.
 Подробно изучить дела я решил в ближайшие дни.

— Начнем с курьезов, — сказал подполковник. — На прошлой неделе ставка прислала 
к нам известного лейпцигского художника-баталиста. Он собирается сделать 
зарисовки, а потом запечатлеть Сталинградскую битву на большом полотне. Мы его 
послали к генералу фон Зейдлицу, который лучше всех может познакомить его с 
участками, где шли самые оживленные бои. Художник хочет сделать наброски для 
гигантской картины, которую он по заказу Гитлера напишет в своей лейпцигской 
мастерской.

— Можем ли мы взять на себя ответственность за риск, который ему угрожает на 
фронте? — спросил я.

— Художник уже немолодой человек, носит походную серую шинель. Он усердно 
работает. Вероятно, вы познакомитесь с ним во время поездки в LI армейский 
корпус, — ответил подполковник.

— Ладно, что там у вас еще? — поторопил его я.

— Когда вы по дороге с аэродрома рассказывали мне о впечатлениях на родине, я 
вспомнил одно недавно поступившее распоряжение ставки фюрера. Согласно этому 
распоряжению, мы должны солдат, унтер-офицеров и молодых офицеров, получивших 
за храбрость, проявленную в битве под Сталинградом, Рыцарский крест или 
Немецкий крест в золоте, систематически посылать к Гитлеру для доклада. Первый 
из них, лейтенант, вернулся четыре дня назад. Он сообщил мне, что Гитлер принял 
его очень милостиво. Затем лейтенант выступил по радио с рассказом о своих 
впечатлениях, за что получил необыкновенно высокий гонорар. Газеты опубликовали 
этот рассказ с портретом автора. Пропаганда на фронте тоже не отстает. В 
солдатской газете, выходящей в Киеве, постоянно появляются восторженные 
описания битв, принадлежащие перу зондерфюрера Фриче. Не жалеют затрат для 
поднятия духа и не очень разборчивы в средствах.

— Во всяком случае, и тут есть своя система. Пока мы не взяли Сталинграда, 
нужен какой-либо суррогат, даже если это только изощренная пропаганда. Но у 
меня такое впечатление, что она часто не пользуется успехом и на фронте и в 
тылу. Все больше людей, уставших от войны; количество разуверившихся растет. 
Безусловно, будь город окончательно взят, настроение изменилось бы к лучшему.

— Вот, кстати, письмо Главного командования сухопутных сил, которое гнет в ту 
же сторону. По инициативе Гитлера должна быть утверждена «Сталинградская 
медаль» по образцу Крымской и Нарвикской медалей. Армии приказано не позже 25 
ноября представить предложения об оформлении этого памятного знака.

В эту минуту вошел Паулюс. Мы встали.

— Садитесь, господа. Не буду вам мешать. Я шел мимо по улице и узнал от 
старшего фельдфебеля Кюппера, что вы еще работаете. Решил заглянуть к вам на 
минуту. Что это за письмо у вас в руках?

Я протянул Паулюсу письмо относительно «Сталинградской медали».

— Печальный эпизод. Мы не взяли еще половины города и стоим у пропасти. При 
нынешней боеспособности войск трудно даже утверждать, что мы когда-либо 
достигнем поставленной цели. Над этим главное командование не задумывается. 
Вместо этого к нам обращаются с такими неосновательными преждевременными 
проектами, как «Сталинградская медаль». Помолчав, Паулюс сказал:

— Вам будет интересно узнать, Адам, что один художник из отдела пропаганды уже 
сделал эскиз медали, а вам позднее придется подготовить предложения, кого 
представить к награде.

— Мне и сегодня неприятно об этом думать, господин генерал. Но еще больше меня 
огорчает, что мы так мало продвинулись вперед. Когда пять недель назад я улетал 
лечиться, то надеялся, что после моего возвращения я уже не застану здесь штаба.
 Между тем, в сущности, все осталось по-прежнему. За три года войны я еще не 
сталкивался с подобной ситуацией.




Противник стал сильнее


— Вы ведь сами знаете, что численность наших дивизий в большинстве случаев 
упала до уровня полка, — сказал Паулюс. — Но это не единственная причина. 
Сопротивляемость красноармейцев за последние недели достигла такой силы, какой 
мы никогда не ожидали. Ни один наш солдат или офицер не говорит теперь 
пренебрежительно об Иване, хотя еще недавно они так говорили сплошь и рядом.