трудно было освоиться с мыслью, что еще существует такая красота, когда каждую 
секунду в 2500 километрах к востоку отсюда калечат и кромсают сотни 
человеческих тел, где гром орудий и грохот разрывающихся снарядов заглушают 
стоны раненых и хрипение умирающих. Тихо притворив дверь, я возвратился в 
комнату. Сестра незаметно вышла.

Мне как раз хватило получаса для того, чтобы смыть с себя дорожную пыль и 
выполнить все формальности, связанные с регистрацией. А гонг уже звал к ужину. 
В столовой собрались все отдыхающие, когда я зашел вместе с врачом. По моей 
просьбе меня посадили за одним столом с дюссельдорфским лейтенантом. Другим 
моим соседом по столу был обер-лейтенант Якоби, молодой берлинец. Он тоже 
потерял ногу, но умудрился сохранить присущий ему юмор.

Вскоре я совсем акклиматизировался. Мы ежедневно совершали небольшие прогулки в 
лесу или сидели в парке под ласковыми лучами осеннего солнца. Дни отдыха 
проходили бы вполне беззаботно, не будь одной темы — темы Сталинграда.

Каждый день я с нетерпением ожидал сводки вермахта. Каждый день в ней 
упоминалось название этого города. Но того, что я хотел бы услышать: 
«Сталинград пал» — в сводке не было. Когда недели через две все еще не пришло 
желанное известие, моя тревога усилилась. К моему удивлению, все мои 
собеседники, даже жители деревни, относились с большим доверием к генералу 
Паулюсу.

— Он-то справится. Тогда, надо надеяться, война скоро кончится, — сказал мне 
старый крестьянин, с которым я часто разговаривал.

Однако сам Паулюс в конце сентября в ответ на посланную ему открытку написал 
мне: «Все еще по-прежнему».




Франкфуртские впечатления


Уже на другой день после моего приезда в Фалькенштейн меня навестили жена и 
дочь. К сожалению, радость свидания была отравлена — моя теща была при смерти. 
Она уже долгое время лежала парализованная в санатории близ Дармштадта. Я имел 
возможность еще повидать ее за несколько дней до того, как она закрыла глаза 
навеки.

После ее кончины моя жена и дочь поселились в Фалькенштейне на все время моего 
лечения.

Вместе с ними и обоими молодыми офицерами я поехал однажды во Франкфурт. 
Обер-лейтенант Якоби предложил пойти в кино. Вероятно, он хотел отвлечь меня от 
мыслей о Сталинграде. А чтобы чувствовать себя свободнее, мы все трое надели 
штатское платье. При первом своем посещении жена привезла мне все необходимое.

Главный врач дал нам отпуск на целый день. В экипаже, запряженном лошадьми, мы 
ехали до вокзала в Кронберге.

— Точно прогулка за город, — заметила, смеясь, моя жена, — почти как десять лет 
назад, когда мы в экипаже 3-й кавалерийской дивизии ездили из Веймара в Тифурт, 
Бельведер, Бад Берка или на Этесберг. Как хорошо было тогда!

Из окна поезда мы наблюдали за работой на полях. Уборка картофеля была в полном 
разгаре. Повсюду работали женщины и дети, кое-где старики. Впрочем, нет, здесь 
были и молодые люди, военнопленные-французы. Главное бремя работы лежало на 
плечах женщин. Они таскали мешки весом в центнер к повозкам, они шли за плугом, 
в который были запряжены упрямые волы, и подгоняли военнопленных, которые часто 
понятия не имели о сельском хозяйстве.

Как раз когда мы сошли на центральном вокзале во Франкфурте, туда прибыл поезд 
с отпускниками. С волнением протискивались женщины и дети сквозь заграждения. 
Первые группы солдат, нагруженные туго набитыми заплечными мешками и всякими 
вещами, вышли из вагонов. Офицеры тащили тяжелые чемоданы. Этот поезд с 
отпускниками мог прибыть только из Франции или Бельгии. Чего только не привезли 
с собой папаши, мужья и сыновья. Мысль об этом, несомненно, усиливала радость 
встречи, о которой говорили радостные восклицания, объятия и слезы. 
Четырнадцать дней отпуска были четырнадцатью днями праздника! Где уж тут 
подумать о том, что эти красивые, редкие вещицы, купленные за обесцененные 
оккупационные деньги, были, так сказать, легально украдены у французов или 
бельгийцев…

Иное зрелище представляли собой сцены прощания на другом перроне. На щите я 
прочел слова: Франкфурт-на-Майне — Дрезден — Краков. То был поезд, который шел 
на Восточный фронт. И здесь солдаты держали за руку своих жен или матерей, 
пришедших с детьми. Молча стояли они у ограждения. У многих женщин катились