отечество.

    Паулюс».[87 - Архив автора.]

Вторая радиограмма содержала поздравление к 30 января:



«По случаю годовщины взятия вами власти 6-я армия приветствует своего фюрера. 
Над Сталинградом еще развевается флаг со свастикой. Пусть наша борьба будет 
нынешним и будущим поколениям примером того, что не следует капитулировать даже 
в безнадежном положении, тогда Германия победит.

    Хайль, мой фюрер. Паулюс, генерал-полковник».[88 - То же.]

Разве это не было надругательством над жестокой судьбой 6-й армии? Командование 
армии не могло бы оказать имперскому министру пропаганды Йозефу Геббельсу 
большей услуги. Эти радиограммы давали возможность превозносить ничем не 
оправданную гибель армии. Гитлер ответил без промедления:



«Мой генерал-полковник Паулюс! Уже теперь весь немецкий народ в глубоком 
волнении смотрит на этот город. Как всегда в мировой истории, и эта жертва 
будет не напрасной. Заповедь Клаузевица будет выполнена. Только сейчас 
германская нация начинает осознавать всю тяжесть этой борьбы и принесет 
тягчайшие жертвы.

Мысленно всегда с вами и вашими солдатами.

    Ваш Адольф Гитлер».[89 - Архив автора.]

Таким же фальшивым пафосом была проникнута речь Геринга по случаю 30 января 
1943 года, которую я цитировал в начале этой книги. Обращаясь к еще живым 
солдатам в сжатом до предела кольце и к их охваченным страхом близким на родине,
 он цинично воскликнул: «В конце концов, как ни жестоко это звучит, солдату все 
равно, где сражаться и умирать, в Сталинграде ли, под Ржевом или в пустынях 
Африки, или на севере, за полярным кругом, в Норвегии».[90 - Архив автора.]

Когда я услышал голос разжиревшего маршала авиации, меня охватило чувство 
гадливости и злость на окружавший Гитлера сброд, который после своего 
бесстыдного предательства теперь заставлял нас, еще живых, слушать панихиду по 
самим себе.




Полковник Людвиг ведет переговоры с противником


Перед вечером разъяренный Шмидт пришел к Паулюсу.

— Только что мне доложили, — сказал он, — что полковник Людвиг ведет переговоры 
с русскими. Я вызвал его для доклада.

Моей первой мыслью было: бедный Людвиг, нелегко тебе придется. Когда начальник 
штаба ушел, я высказал свои опасения генерал-полковнику. Однако Паулюс успокоил 
меня:

— Я не потерплю, чтобы Людвиг был наказан из-за своих самовольных действий.

За Людвигом был послан офицер в стальной каске, с автоматом. Это было весьма 
похоже на наказание, а также полностью отвечало применявшейся до сих пор 
Шмидтом формуле: кто самовольно установит связь с врагом, тот будет расстрелян.

Как позднее рассказывал мне Людвиг, он ждал, что начальник штаба привлечет его 
к ответственности. Однако вышло иначе. Шмидт спросил сначала, как обеспечен 
южный участок котла, за который отвечал Людвиг. Затем он все же попросил его 
сесть. Последовал ожидавшийся Людвигом вопрос, прямой и холодный: «Я только что 
слышал, что вы вели сегодня переговоры с русскими; правда ли это?»

Полковник доложил, как и почему дошло до переговоров. Он обосновывал свой шаг, 
ссылаясь на потерю войсками боеспособности и на наличие десятков тысяч лишенных 
помощи раненых и больных. Докладывая, он все время внимательно наблюдал за 
Шмидтом. Однако тот не прерывал его ни единым словом и только расхаживал взад и 
вперед по своему подвалу. Через несколько минут после того, как Людвиг кончил, 
он неожиданно остановился перед ним.

— Вы запросто, ни с того ни с сего общаетесь с русскими, ведете переговоры о 
капитуляции, а мы в штабе армии остаемся в стороне.