Этих старших офицеров свел вместе случай. С самого начала они пережили ужасы 
битвы, медленную агонию армии и смерть своих солдат. Они не могли больше 
считать оправданным продолжение борьбы. Совесть повелевала им хотя бы в 
последнюю минуту предотвратить гибель уцелевших остатков армии. 27 января 
генерал Шлемер позвонил мне по телефону. Он хотел говорить с 
генерал-полковником. Я попросил его минуту подождать, пока позову Паулюса.

Разговор был коротким. Шлемер обрисовал положение и состояние войск, совершенно 
обессилевших и неспособных сопротивляться, и попросил разрешения капитулировать.
 Командующий напомнил ему свой приказ сопротивляться до последнего и положил 
трубку.

Через полчаса в подвал, где я находился вместе с Паулюсом, вошел 
генерал-лейтенант Шмидт. Волнуясь, он сообщил о телефонном разговоре с 
полковником Мюллером, начальником штаба XIV танкового корпуса.

— Господин генерал-полковник, — доложил он Паулюсу, — XIV танковый корпус 
намерен капитулировать. Мюллер говорит, будто силы на исходе и у них нет больше 
боеприпасов. Я ответил ему, что мы в курсе дела, однако приказ «Продолжать 
сопротивление, капитуляция исключена» не отменен. Все же я рекомендовал бы вам, 
господин генерал-полковник, лично посетить этих генералов и поговорить с ними.

Паулюс согласился. Поездка к городской тюрьме под артиллерийским огнем 
противника была рискованным делом, однако она прошла благополучно.

Возвратившись, Паулюс рассказал мне, что все находившиеся там офицеры 
жаловались на Шмидта. На обоснованные запросы и представления они получали от 
него только резкие ответы. Они ссылались на то, что их дивизии совершенно 
разбиты. Боевые группы уже устанавливают контакты с русскими и капитулируют 
самостоятельно. Никто не знает, что делается на участке соседа. Многие 
подразделения были атакованы противником с фланга и с тыла и уничтожены. Чтобы 
покончить с ненужным кровопролитием, они просили отдать приказ о капитуляции 
всей армии.

— Что же вы ответили им, господин генерал-полковник? — спросил я.

— Я еще раз напомнил генералам о приказе Гитлера. Важен каждый день, каждый час,
 которые позволяют сковывать крупные силы противника, — ответил Паулюс.




Крупные силы противника…


— Вы действительно верите, господин генерал-полковник, что Советы продолжают 
держать в районе города все те армии, которые здесь сражались в конце ноября? 
Ведь размер котла значительно сократился. Чтобы нанести нам смертельный удар, 
достаточно и части прежних войск. Противнику прекрасно известно наше положение. 
Его метод борьбы свидетельствует о том, что русские не хотят жертвовать 
напрасно ни одним человеком.

— Разумеется, скорей всего они отвели часть своих сил. Но ведь факт, что здесь 
еще немало войск. Впрочем, генералы и полковники придерживаются другого мнения. 
«Гитлер — преступник» — это было еще одним из наиболее мягких выражений. 
Покидая подвал городской тюрьмы, я слышал, как кто-то бросил мне вслед: «Как 
обманывали нас, так обманут и немецкий народ. Ни в газетах, ни по радио не 
сообщат об ужасах, которые мы переживаем столько недель. Геббельс постарается 
изобразить нашу гибель как славный подвиг».




Неисчислимые жертвы


Обо всем этом Паулюс знал. И все же он продолжал повиноваться. Новая 
радиограмма Главного командования сухопутных сил укрепила его намерение 
держаться и дальше. В ней говорилось, что в случае, если котел будет разрезан, 
каждая его часть будет подчинена лично Гитлеру.

28 января «северный котел» был в свою очередь разрезан на две части. Армия 
доложила вечером главному командованию примерно следующее.

Глубокий прорыв врага вдоль железнодорожной линии Гумрак — Сталинград разрезает 
фронт армии: в «северном котле» — XI армейский корпус; в «центральном котле» — 
VIII и II армейские корпуса; в «южном котле» — остальные части и штаб армии. 
XIV танковый корпус и IV корпус остались без войск, армия пытается образовать 
новый оборонительный фронт на северной окраине и западных подступах. Армия 
предполагает, что окончательно ее сопротивление будет сломлено до 1 февраля.