возникшей неразберихе покинем двор на грузовике. Это пройдет совершенно 
незамеченным. Каждый подумает, что мы везем горючее. Как только мы окажемся за 
городом, мы без остановки двинемся на запад, пока не доберемся до своих. 
Присоединяйтесь, Адам. Мы спрячемся за бочками.

— Ах, дорогой Роске, да вы с ума сошли! Не думаете ли вы, что я могу принять 
ваши россказни всерьез? Вы не сумеете выехать даже со двора. Неужели вы 
считаете противника глупым? А ваши солдаты, которые до сих пор верили в вас и 
воевали вместе с вами? Вы хотите оставить их на произвол судьбы? Этому я не 
могу поверить. Бросьте все эти выдумки.

Мое импульсивное нравоучение, по-видимому, произвело впечатление на Роске. 
Сначала он посмотрел на меня с удивлением, потом задумался.

— Спасибо за ваши слова, — сказал он мне. — Вероятно, вы правы. Командир должен 
оставаться со своими солдатами. Я еще раз серьезно обдумаю свои шаги.

Мы с Роске вернулись в подвал. Я был уверен, что Паулюс и Шмидт согласятся 
сменить наше убежище. Поэтому мы сразу же наметили отдельные помещения для 
нашего штаба.

Обратный путь в штаб армии проходил под артиллерийским и минометным огнем 
противника. Усеянные обломками улицы были почти пустынны. Все живое укрылось в 
подвалах и руинах. Лишь кое-где ковыляли или ползли одиночные замотанные фигуры 
— изголодавшиеся, обмороженные или раненые солдаты, искавшие свою часть или 
лазарет, спрятавшийся в подвале. Во что превратилась наша гордая 6-я армия? И 
по какой причине она погибает в таких ужасных условиях, здесь, на Волге, за 
2000 километров от родины?

Я так углубился в свои мысли, что не заметил, как переехал мост через Царицу и 
свернул с главной улицы. Оказалось, что мы уже у нашего командного пункта.




Несостоятельность командования армии


Паулюс и Шмидт согласились перевести штаб армии в подвал универмага. Шмидт 
сказал, что переезд будет произведен в зависимости от изменения обстановки.

Когда я остался наедине с генерал-полковником, он рассказал мне, что у него 
снова был Зейдлиц. Он в присутствии Шмидта подробно рассказал, что в войсках 
повсюду царит разложение. Зейдлиц потребовал приказа о капитуляции, так как 
возникает опасность, что иначе командиры будут действовать на свой страх и риск.


— Конечно, он прав, господин генерал-полковник, — заметил я. — Все произошло 
так, как Зейдлиц предсказывал в своей памятной записке от 25 ноября прошлого 
года. Пора покончить с этим бессмысленным сопротивлением. Продолжать его просто 
недопустимо.

Но Паулюс смалодушничал и на этот раз, хотя между приказом, запрещающим 
капитуляцию, и велением совести лежала глубокая пропасть. Последовать велению 
совести он не решился.

— Поймите, Адам, что я не могу действовать иначе, — сказал мне Паулюс.

Понять этого я теперь уже не мог, однако всякие разговоры по этому поводу были 
бы излишни.

Неспособность командования армии к самостоятельным действиям вызвала в войсках 
разочарование, и некоторые соединения пытались действовать сами. Так, в одном 
из приказов IV армейского корпуса говорилось примерно следующее: учитывая 
большое число раненых, не следует переносить боевые действия в глубь города. 
Необходимо удерживать нынешний передний край обороны. Там, где дальнейшее 
сопротивление не имеет смысла, оно может быть прекращено, и об этом можно дать 
знать противнику.

Практически этот приказ открывал путь к частичной капитуляции, то есть 
противоречил точке зрения армейского командования. Все же оно ничего не 
предприняло против приказа.

Чистым издевательством над гибнущей армией была радиограмма Управления кадров 
сухопутных сил, в которой говорилось, что с ее получением награждение Железным 
крестом II степени разрешается производить командирам рот, а I степени — 
командирам батальонов. Какая рота, какой батальон имели еще командиров? И кому 
у врат царства смерти нужны были эти кресты?

В штабе армии стало известно, что перед фронтом 297-й, 371-й и 71-й пехотных