Я остолбенел. Этот злой дух армии, до сих пор приказывавший держаться до 
последнего, грозивший предавать суду военного трибунала каждого, кто 
заговаривал о капитуляции, намерен теперь дезертировать. Иначе нельзя было 
расценить его слова, даже с учетом тех оговорок, которые он сделал. Любой 
солдат штаба знал, что, вероятно, уже на следующий день ни один самолет не 
сможет приземлиться в котле.

Я ответил Шмидту лаконично:

— Рекомендую, господин генерал, лично доложить вашу настоятельную просьбу 
командующему.

Злобно, но все-таки сдерживаясь, он посмотрел мне вслед, когда я молча покинул 
его блиндаж.

Об этом интермеццо я коротко информировал начальника оперативного отдела 
полковника Эльхлеппа. В волнении он вскочил со стула.

— Какая низость! Вы должны немедленно сказать об этом командующему.

— Я сейчас иду к нему и хотел заручиться вашей поддержкой.

Паулюс выслушал мое сообщение с негодованием, разочарованный в своем начальнике 
штаба, который все время требовал сражаться до последнего патрона.

— Пригласите его ко мне. Теперь я знаю, как с ним быть.

Раздался стук в дверь, и вошел Шмидт. Вероятно, он рассчитывал найти Паулюса 
одного, и притом неподготовленного. Он повторил Паулюсу почти дословно то, что 
сказал мне, пытаясь аргументировать необходимость своего вылета.

Командующий ответил — вопреки своему обыкновению — сразу же, и притом ясно и 
недвусмысленно:

— Вы остаетесь здесь! Вы знаете так же хорошо, как и я, что конец может 
наступить в любой момент. Никто не поможет нам. Полагаю, дальнейший разговор 
излишен.

Шмидт молчал… Паулюс поручил ему составить подробную характеристику обстановки 
и проект требования Гитлеру на разрешение капитулировать. Шмидт беззвучно 
удалился. Пилоты обоих «хейнкелей» получили разрешение на вылет.

Задержанные ранее по приказанию Шмидта, они несколько часов прождали в бункере 
для порученцев.

Уже через несколько минут их машины поднялись в ясное морозное ночное небо. 
Совершив еще один круг над нашим командным пунктом, они исчезли в западном 
направлении.




План полковника Эльхлеппа


В моем блиндаже меня ждал Эльхлепп. Вопрос напрашивался сам собой: что делать, 
когда наступит конец?

— Вы уже не раз говорили, Эльхлепп, что никогда не сдадитесь в плен. Скоро, 
однако, вам придется принимать решение.

— Мое решение остается неизменным, — сказал Эльхлепп. — Старшие офицеры не 
сдаются. Если дело дойдет до этого, я пойду на передовую и буду стрелять до 
предпоследнего патрона. Последнюю пулю я приберегу для себя.

— Следовательно, вы намерены покончить самоубийством. Разве солдатская честь 
заключается в этом? Это не выход. Паулюс говорил мне, что некоторые генералы 
требовали, чтобы он издал приказ, запрещающий генералам и старшим офицерам 
сдаваться в плен. Каждый должен последнюю пулю приберечь для себя. Командующий 
отклонил это неумеренное требование как трусливое уклонение от ответственности. 
Он считает — и я поддержал его в этом, — что в нашем катастрофическом положении 
офицер остается с войсками и должен разделить их судьбу.

— Не отрицаю, что офицер должен мужественно держаться до конца. Однако потом он 
вправе использовать свое оружие против самого себя, ибо ему уже некем будет 
командовать.

Было видно, что Эльхлеппа не удастся отговорить от его решения покончить жизнь 
самоубийством. Я напомнил ему о жене и детях.