впечатление о Шмидте? — спросил я Зелле.

— Я не видел его несколько дней и был поражен, как он изменился. Это уже не 
прежний, убежденный в победе, самоуверенный начальник штаба. Человек, который 
до сих пор строго осуждал всякое негативное высказывание, теперь резко 
критиковал высшее командование. На прощание он сказал мне: «Расскажите всюду, 
где вы найдете возможным, что высшее командование предало и бросило на произвол 
судьбы 6-ю армию». Очень жаль, что он не понял этого раньше, он мог бы избавить 
6-ю армию от многих несчастий.

Как для Зелле, так и для меня прощание было нелегким. Мы вместе пережили тяжкие 
дни и знали, что можем положиться друг на друга. Было мало надежды, что мы 
когда-либо увидимся снова.

Как только полковник инженерных войск ушел, адъютант IV армейского корпуса 
сообщил по телефону, что командир корпуса генерал инженерных войск Иенеке во 
время воздушного налета противника ранен в голову и плечо. По долгу службы я 
тотчас же радировал об этом в штаб группы армий «Дон». Через несколько часов из 
управления кадров сухопутных сил последовало указание отправить раненого 
генерала на первой же машине, которая совершит посадку в котле. В это время 
русские уже заняли наш последний аэродром Гумрак. Самолеты получили указание 
садиться в поселке Сталинградский, хотя там и не было произведено трассировки 
посадочной полосы. Отсюда генерал Иенеке вместе с полковником Зелле 23 января 
вылетел из окружения.

Это был один из последних самолетов, отправившихся из котла. Большинство 
пилотов, поскольку им вообще удавалось прорвать зенитный заградительный пояс 
противника, сбрасывали контейнеры с продовольствием. Если контейнеры падали у 
нас, на них мгновенно набрасывались голодающие солдаты. Игнорируя приказ 
командования, согласно которому о всех контейнерах с продовольствием следовало 
докладывать и сдавать их в созданный для этого пункт, они большей частью делили 
продукты между собой. Можно ли было ставить им это в вину? Целыми неделями они 
почти ничего не ели. Зверский голод приводил их на грань исступления и сметал 
все заповеди дисциплины и порядочности; они забывали даже о своих беспомощных 
раненых товарищах.




Чего хочет генерал-лейтенант Шмидт?


23 января командиры корпусов собрались у Паулюса для разбора обстановки. Вместо 
раненого генерала Иенеке командиром IV армейского корпуса был назначен командир 
297-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Пфеффер, произведенный одновременно в 
генералы артиллерии. Обсуждался главный вопрос: как действовать дальше? 
Генералы фон Зейдлиц и Пфеффер ратовали за прекращение военных действий, тогда 
как Гейтц, Штрекер и Шлемер настаивали на продолжении сопротивления.

После этого генерал-полковник Паулюс обратился с этим же вопросом к Шмидту, 
Эльхлеппу и мне. Я указал на то, что, продолжая бессмысленное сопротивление, 
армия погибнет, и предложил капитулировать. При этом я взглянул на Шмидта. Как 
он будет реагировать на это? Я уже приготовился к взрыву бешенства. Однако 
Шмидт оставался спокойным; казалось, он одобряет мое предложение. Только 
Эльхлепп, как всегда, решительно возражал. Командующий проявлял нерешительность.
 Как и раньше, он не мог перешагнуть через собственную тень. Он решил еще раз 
подробно доложить по радио высшему командованию о положении в котле и просить 
разрешения капитулировать.

Вечером 23 января на временном аэродроме, находившемся от нас в нескольких 
сотнях метров, приземлились два «хейнкеля-111». Вслед за этим генерал-лейтенант 
Шмидт пригласил меня в свой блиндаж. Он напомнил содержание беседы, которую мы 
вели после полудня у Паулюса, и не стал скрывать, что весьма разочарован 
поведением высшего командования.

«Чего же он хочет? — думал я про себя. — Ведь все это известно мне так же 
хорошо, как и ему!» Но Шмидт тут же разъяснил, чего он хочет.

— До сих пор, — сказал он, — ни Хубе, ни другие офицеры не сумели добиться 
улучшения нашего положения, хотя все они получили задание доложить лично 
Гитлеру или хотя бы Манштейну о катастрофическом положении армии. У меня 
сложилось впечатление, что никто из них не решился сказать фюреру чистую правду.
 Мне давно следовало бы самому вылететь в ставку для доклада.

Я насторожился. Шмидт продолжал:

— Катастрофическое положение вынуждает нас предпринять последний шаг, чтобы 
добиться наконец свободы действий. Я хотел просить вас предложить командующему 
послать меня на самолете в ставку для доклада Гитлеру. Можете быть уверены, что 
я без промедления вернусь в котел.