«Прошлой ночью кружился над Питомником, попытка приземлиться не удалась, 
вынужден возвратиться».


В ту же ночь другие самолеты приземлились в Питомнике. Мы были возмущены. 
Однако против господина Пиккерта тогда ничего предпринято не было.




Немцы по другую сторону фронта


Я сидел в своем блиндаже и перелистывал бумаги, которые принес мне 
обер-фельдфебель Кюппер. Среди них были листовки противника. Я небрежно 
отодвинул их в сторону.

Мои мысли витали между Германией и фронтом. Если бы мои родные дома знали, что 
происходит здесь, в степи между Волгой и Доном, если бы они видели эти запавшие,
 отмеченные печатью голода, почерневшие от грязи и мороза лица… Но оперативные 
сводки главного командования звучали все еще обнадеживающе. Ни одного слова об 
ужасах этой битвы на уничтожение!

Уже несколько недель я не видел газет, не получал известий от жены и дочери. 
Как они беспокоятся обо мне! Что будет с ними, когда они получат ужасное 
известие о нашей гибели?

Автоматически я протянул руку к листовкам. Сначала я почти машинально перебрал 
их, затем начал читать. Имена подписавшихся Вальтера Ульбрихта, Эриха Вейнерта 
и Вилли Бределя были мне мало знакомы. Я знал только, что это 
коммунисты-эмигранты. Тогда это не служило для меня хорошей рекомендацией. Но 
то, что они писали, было не лишено смысла. Их язык был прост и убедителен, и 
они удивительно хорошо были осведомлены о нашем положении. Им было известно, 
что мы страшимся плена и что мы верим обещаниям Гитлера вызволить нас из котла.

Во всех листовках указывалось, что Гитлер и Главное командование сухопутных сил 
лгут и обманывают нас, обещая спасти из смертельных тисков окружения: у них нет 
больше возможности сделать это. Верховное командование вермахта спекулирует на 
том, что мы не в состоянии составить правильное представление об общей военной 
обстановке.

В одной из листовок содержались точные данные о понесенных нами в последних 
боях потерях в материальной части. В других речь шла о том, что Гитлер предал 
немецкий народ, что умирать бессмысленно, а дальнейшее сопротивление безнадежно.
 В одном месте говорилось примерно следующее: здесь, у нас, находятся немецкие 
военнопленные. Немедленно прекращайте сопротивление! Это единственный выход, 
чтобы спасти себе жизнь.

Я перебирал листовки. Рассуждая трезво, я вынужден был признать, что иногда и 
сам приходил к тем же выводам. Последние обещания Гитлера, Главного 
командования сухопутных войск и Манштейна — разве они не были пустыми? Ничего, 
решительно ничего не выполнено из того, что нам обещали в напыщенных 
выражениях…

Однако можно ли доверять этим немцам, которые обращаются к нам из лагеря 
противника? Разве это не коммунисты, предавшие свое отечество? Конечно, с 
военной точки зрения они правы: это говорил мне мой опыт, мой рассудок. Но, как 
солдат и офицер, я отклонял эту пропаганду, потому что она подрывала боевой дух 
немецких войск.

Мое внимание привлекла другая листовка. Паулюс утверждал, что смысл нашего 
дальнейшего сопротивления состоит в том, чтобы дать возможность группе армий 
«А» на Кавказе избежать угрожавшего ей окружения.

В листовке же говорилось, что эта группа армий находится уже в районе Ростова. 
Не был ли Паулюс введен в заблуждение? Не умышленно ли Манштейн держит в 
неведении командующего 6-й армии? Это было бы слишком!

Я не видел выхода из лабиринта, в который завело меня чтение листовок. Наконец 
в одной из листовок я прочитал имена трех офицеров, которые якобы еще в 1941 
году попали в советский плен: капитана д-ра Хадермана, обер-лейтенанта 
Харизиуса и обер-лейтенанта Рейера. Я был озадачен. Доктор Хадерман, очевидно, 
являлся резервистом. Я вспомнил гессенский городок Шлюхтерн. Там, будучи 
школьником, я познакомился с гимназистом по фамилии Хадерман. Позднее он стал 
филологом. Однако фамилия еще ни о чем не говорит. Будто бы эти три офицера 
обращались по ночам к нашим солдатам через мощную говорящую установку. Таким 
образом, подтверждалось то, что рассказывал мне 10 января лейтенант с южного 
участка котла.