развалин, созданы вспомогательные лазареты, где у этих бедняг по крайней мере 
будет крыша над головой.

— Что вы делаете с тяжелоранеными, доктор? — спросил я.

— Их мы посылаем на дивизионных грузовиках к аэродрому Питомник. Начальник 
санитарной службы армии распоряжается их вылетом из котла, господин полковник. 
То, что мы делаем здесь, едва ли имеет что-либо общее с медициной. Просто беда. 
Если вы поедете вперед, то, к сожалению, увидите, что там еще хуже, чем у нас.

Так оно и было. На пути движения колонн стояли автомашины, переполненные 
тяжелоранеными. Они уже не шевелились, они замерзли. В баках кончилось горючее. 
Пока водитель, как правило, единственный человек, способный ходить, после 
многочасовых поисков и выпрашивания горючего возвращался со своей канистрой, 
все было кончено. Лютый мороз гасил жизнь, еле теплившуюся в ослабевших телах. 
Никто не заботился об этой груде мертвецов. Постепенно ее милосердно окутывал 
белый снежный саван.

Всюду, где имелись дома, палатки или убежища, собирались легкораненые и больные.
 Небольшими группами они с трудом тащились пешком в город; редко кому выпадала 
удача попасть на попутную автомашину. Город, которого во время тяжелых летних и 
осенних боев избегал всякий, кто не был послан в него приказом, превратился 
теперь в магнит. Все надеялись получить пристанище в одном из подвалов, 
получить от какого-либо санитарного отряда врачебную помощь, а то и тарелку 
супу.

Примерно так выглядела 130 лет назад разбитая армия Наполеона, когда она брела, 
отступая, на запад. Замотанные в одеяла и плащ-палатки, с мешковиной и 
портянками вместо сапог на обмороженных ногах, едва передвигая ноги, апатично 
брели на восток отмеченные печатью смерти солдаты 6-й армии. В них не осталось 
почти ничего солдатского. Это была павшая духом безоружная толпа. Чтобы спасти 
ее, нужны были немедленно медицинская помощь, продовольствие и теплые убежища. 
Каждый день промедления означал, что судьба многих была бесповоротно решена.

Адъютант 76-й пехотной дивизии дополнил мои собственные наблюдения подробным 
докладом о положении с личным составом.

— Убыль, особенно больными и совершенно обессилевшими людьми, уже несколько 
дней назад сделалась катастрофической. Нехватка людей в пехоте возрастает. 
Рапорты о болезни поступают обычно так поздно, что помочь уже нельзя.

— Чем объяснить это? Ведь до сих пор было как раз наоборот. Многие солдаты при 
малейшем недомогании заявляли о болезни, чтобы хоть на несколько дней выбраться 
из зоны боев, — заметил я.

— Это верно, господин полковник, но сейчас дело обстоит иначе. Многие избегают 
заявлять о болезни, так как боятся, что при отступлении их бросят. Я считаю, 
что большая часть фронтовиков-пехотинцев больна.

— Каково настроение в войсках?

— Трудно сказать, господин полковник. После того, как кольцо окружения 
замкнулось, настроение было подавленным. Когда же стало известным, что Гот 
начал наступление, чтобы выручить нас, все снова стали бодриться и надеяться. 
Мы думали, что кольцо вокруг нас будет разбито быстро. С тех пор прошло восемь 
дней, и понятно, что все сильно разочарованы. Есть отдельные голоса, резко 
критикующие верховное командование, ругающие Гитлера, нацистскую партию и 
вообще войну. Даже некоторые офицеры не понимают смысла этого стоящего стольких 
жертв приказа держаться до конца и медленной гибели нашей армии.

— Однако до сих пор 76-я пехотная дивизия проявляла стойкость в любой 
обстановке, — перебил я дивизионного адъютанта. — Получается, что обрисованные 
вами явления противоречат поведению солдат в бою.

— Это верно, господин полковник. Если противник атакует, за оружие хватаются и 
те, кто еще несколько минут назад проклинал Гитлера. Они сражаются, во-первых, 
потому что панически боятся плена; во-вторых, потому что все ждут, что Гот 
прорвет кольцо окружения. Насколько близко удалось генерал-полковнику Готу 
подойти к нему?

— Как я узнал перед отъездом к вам, деблокирующая армия отражает сильные атаки 
противника. Она продвигается крайне медленно. Но мы надеемся, что через 
несколько дней дело наладится.

На пути к 44-й пехотной дивизии я вновь стал свидетелем ужасных сцен. Вскоре 
моя машина наполнилась ранеными. У одного была забинтована вся голова, только 
рот и глаза виднелись между пропитавшимися кровью бинтами. У другого 
простреленная рука была на перевязи. Третьего я подобрал потому, что он шел по 
полотну дороги, качаясь из стороны в сторону, и каждую минуту можно было 
ожидать, что он упадет и никогда больше не встанет. Трясясь от лихорадки, он