беспрекословно заняли указанные им позиции. И я воспринимал как свой внутренний 
долг оказание помощи товарищам, находившимся в котле в столь тяжелом положении. 
Ради этого мы были готовы отдать все силы. Но жертвы и потери были напрасны. 
Здесь ничего не мог изменить и мой Рыцарский крест.

Но не только печальный итог событий прошедшего месяца, а гораздо больше сама 
страшная действительность была причиной того, что получение награды не 
вскружило мне голову. Поздно вечером 18 декабря Шмидт принес еще находившимся в 
убежище офицерам штаба новое печальное известие. Красная Армия продолжала с 
возрастающим успехом наступление, начатое 16 декабря. Фронт итальянской армии 
был окончательно прорван. Соединения этой армии в паническом бегстве оставили 
свои позиции и бежали на запад.

Начальник штаба закончил свою информацию так:

— Тем самым пробита широкая брешь на левом фланге немецких дивизий и сводных 
частей, ведущих бои на Верхнем Чире.

Прорыв уже достиг глубины 45 километров. Вероятно, группа армий будет вынуждена 
оттянуть назад весь левый фланг.

Что же получится из наступления Гота? Достаточно ли сил у его танковой армии 
для того, чтобы продолжать наступление и быстро вступить с нами во 
взаимодействие?

Паулюс, Шмидт и я стояли вместе перед оперативной картой; на ней не хватало 
многих данных. Мы плохо знали, какие наши части находились в месте прорыва, 
какова была их боевая мощь, где именно проходил фронт. Мы буквально ничего не 
знали о том, каковы силы противника и каково главное направление его прорыва. 
Командующий слушал в течение нескольких минут наши предложения, затем сказал:

— Все зависит от того, какие резервы может и хочет ввести в бой главное 
командование. Мы здесь, в котле, не можем этого определить. Хорошо, если 
оптимисты окажутся правы.




Мучительные вопросы


Заботам конца-края не видно.

Ясной морозной ночью я с начальником оперативного отдела еще несколько времени 
прохаживался возле наших блиндажей.

— Мне все это непонятно, Эльхлепп. Если я не ошибаюсь, вместе с 8-й итальянской 
армией был введен в бой и германский XXIX армейский корпус. Видимо, немецкие 
соединения тоже сдали свои позиции.

— Надо полагать. Вероятно, их увлекли за собой бежавшие без оглядки итальянцы.

— Как подумаешь, Эльхлепп, ведь мы с 1940 года стремительно шли от победы к 
победе. Теперь поражение следует за поражением. Ведь этому должны быть причины.

— Я считаю главной причиной косную, негибкую тактику. Мы редко и всегда очень 
вяло реагируем на мероприятия противника, недооцениваем его самым 
безответственным образом.

— Чем больше я об этом думаю, тем больше меня угнетает мысль, что и мы, 
командование 6-й армии, проявляли в решающие моменты ограниченность и 
узколобость. Конечно, сегодня легко судить о прошлом. В дни, предшествовавшие 
19–20 ноября, ни Паулюс, ни Шмидт, ни командиры корпусов, за исключением 
Зейдлица, ни вы, ни я не были готовы, вопреки приказам Гитлера и Главного 
командования сухопутных сил, пробиваться на юго-запад, чтобы избежать 
угрожающего окружения. А тогда еще не было поздно. Мы бы сохранили жизнь 
десяткам тысяч людей, а они между тем пали в битве, которую скорей надо бы 
назвать нашей агонией, поскольку у нас не было достаточно боеприпасов, горючего 
и продовольствия. И не следует ли отсюда, что и нас всех, занимающих командные 
посты в 6-й армии, назовут совиновниками происшедшего?

— Мою точку зрения вы знаете, Адам. Мы солдаты и обязаны повиноваться. Это 
остается в силе и тогда, когда мы не в состоянии понять правильность приказа и, 
быть может, сами должны лечь здесь костьми. С этим надо считаться каждому 
солдату и особенно каждому кадровому офицеру, как мы с вами. Поживем — увидим. 
Дело еще может принять иной, благоприятный для нас оборот.

— Мы с вами достаточно давно знакомы, чтобы знать, что мы оба не трусы, — 
ответил я. — Если нам здесь придет конец, значит, нас постигнет такая участь, 
какой мы на фронте можем ждать ежеминутно. Я совершенно согласен с вами, что к