наши учреждения и привыкших к нашим изделиям. Особенное внимание уделяли мы 
медицинской науке, недосягаемый уровень которой делает ее одним из наиболее 
ценных орудий национально-германской пионерской деятельности.

Наша колония все больше превращалась в складочное место для германского импорта.
 
Мы приступили к созданию выставки образцов германских товаров - прекрасной 
рекламы, которая никогда не была бы допущена в английской колонии. Стоя на 
пороге Китая, мы предоставляли его обитателям возможность познакомиться с 
достижениями нашего хозяйства и культуры, проявляя при этом уважение к 
особенностям страны, пользуясь гостеприимством и оказывая его, отвечая доверием 

на доверие, в качестве "королевских купцов". Год от году германизм все более 
укреплял свои позиции в огромной империи.




5


Мы имели все, кроме политики, способной увековечить результаты этой пробы 
германских сил. С 1896 года я не был в Циндао, но я вложил в этот город так 
много любви и забот, что ощутил его потерю почти физически. С гарнизоном в 
3000-
4000 человек и укреплениями, которые мы там построили, город мог неограниченно 
долго держаться против китайцев и достаточно долго против французов, русских и 
даже англичан. Построить же крепость, способную выдержать атаки японской армии, 

мы не смогли бы даже при более крупных затратах. Защищать что-либо против 
целого 
мира вообще невозможно; такого крепкого орешка просто не существует.

Мысль о создании в Восточной Азии опорного пункта, способного стать центром 
притяжения для немцев, была правильной; но предпосылкой для этого должна была 
являться дружба с Японией. Несмотря на наш протест против Симоносекского мира 
1895 года{57}, ничто не угрожало серьезно нашим отношениям с Японией, пока 
Россия, в известной степени, оттесняла нас в нейтральную зону. Даже после 
крушения восточно-азиатской политики России в 1905 году хорошо продуманная 
японская политика не могла желать нашего удаления из Китая. Однако после 1905 
года мы должны были сделать все возможное, чтобы загладить симоносекскую 
ошибку{}n".

Я неизменно использовал то небольшое влияние, которым обладал в этой области, 
чтобы добиться улучшения отношений с Токио. Насколько мне известно, германское 
правительство не предпринимало серьезных попыток получить от Японии заверения 
по 
вопросу о нейтрализации Восточной Азии. Японский ультиматум меня не очень 
поразил. Однако я считал, что наше присутствие в Китае должно быть желательным 
для Японии вследствие противоречий между нею и Америкой, которым предстоит еще 
обостриться.

Поскольку согласно моему желанию Циндао был объявлен порто-франко{59} 
(предполагалось, что, владея им, мы не потерпим от этого ущерба), японцы делали 

там неплохие дела; единственное, что и в условиях свободной торговли делало 
наше 
присутствие неприятным для Японии, был ощущавшийся в этой стране угольный голод.


15 августа 1914 года был получен японский ультиматум, который по резкости тона 
сильно напоминал симоносекскую ноту 1895 года. Бетман был склонен последовать 
совету нашего посла в Токио - графа Рекса - и принять ультиматум. Я добился 
оставления его без ответа. Отдав Циндао без боя, мы все равно потеряли бы его; 
но союз с Японией, к которому нам следовало стремиться, был возможен лишь при 
условии спасения нашей чести в Восточной Азии, и теперь всякий признает, что 
хотя мы не могли помешать гибели нашего опыта колонизации Китая, мы "держались 
до последней крайности". Сдача без всяких условий оказала бы гнетущее влияние 
на 
состояние национального духа в борьбе за существование. К тому же в августе 
1914 
года никто еще не мог предсказать, как долго продлится война; победоносный марш 

армии еще продолжался и она была полна уверенности в будущем. Следовало 
считаться с возможностью удержания Циндао до конца войны, который мог быть 
близок. Попытка передать Циндао Америке (например, в обмен на Филиппины), 
естественно, должна была потерпеть неудачу.

Мы превратили построенный во время боксерского восстания вал в крепостную стену,