3


Сердце флота было расположено к заграничным немцам еще с того времени, как Штош 

в начале своей деятельности поставил перед ним цель изучения мира и сближения с 

немцами, жившими на чужбине. Как мало патриотизма проявляли эти последние в 
периоды нашего бессилия!

Во время войны 1870 года лишь один немец, живший в английском Гонконге, - г-н 
Зибс из фирмы Зимсен - осмелился признать свою национальную принадлежность; 
большинство других поступило, как тот герр Шварцкопф, который превратился в 
мистера Блэкхеда{55}. В общем, если отбросить Европу, германизм удержался 
собственными силами только в странах Латинской Америки, хотя в корне ошибочный 
рескрипт Гейдту от 1859 года ограничил эмиграцию в эти страны, направив ее в 
Северную Америку; автор рескрипта думал, что проявил этим отеческую заботу о 
благе эмигрантов, но зато мы потеряли их как немцев. Когда в 1900 году 
министерство графа Бюлова предложило отменить, наконец, этот рескрипт, в его 
защиту раздалось еще несколько голосов.

Много миллионов немецких эмигрантов были нами потеряны как формально, так и по 
существу и способствовали усилению государств, превратившихся впоследствии в 
наших злейших врагов. Без германского труда в прошлом и настоящем Антанте не 
удалось бы причинить нам так много вреда: это признание - одно из самых горьких,
 
какие можно сделать в нашем положении.

Хотя в условиях, с которыми сталкивались наши эмигранты, американизация их была 

неизбежна, быстрота и легкость этой перемены указывала на слабое развитие у нас 

национального мышления. С какими чувствами взирал я на огромное факельное 
шествие по случаю прибытия в Нью-Йорк принца Генриха, в котором участвовало, 
если не ошибаюсь, 14000 бывших немецких солдат. Если у этих людей спрашивали об 

их национальности, то они нередко отвечали: Мы вспоминаем о Германии, как о 
нашей матери, но наша жена - это Америка и мы должны стоять за нее. Впрочем, 
бывали более неприятные случаи. Идеальные блага родины забывались ради 
материальных преимуществ американской жизни. При осмотре Гарвардского 
университета мне давал объяснения профессор из хорошей немецкой семьи - бывший 
доцент одного из отечественных университетов. Он приехал в Америку всего лишь 
за 
несколько лет до этого, но рассказывал мне, что успел уже перейти в 
американское 
гражданство. Его тон мне не понравился и я воспользовался первым 
представившимся 
случаем, чтобы продолжать осмотр в обществе одного из американцев. Вопреки 
моему 
желанию, бывший немец, очевидно, понял, какое впечатление произвело на меня его 

сообщение, и сказал сопровождавшему меня морскому офицеру: "Вашего шефа, видимо,
 
удивило то, что я уже принял американское гражданство, но вы меня поймете: я 
получил здесь профессуру скорее, чем это удалось бы мне в Германии и должен 
быть 
благодарен за это". То, что прихватил с собой из Германии этот господин, 
очевидно, не играло уже для него никакой роли. Я привожу этот пример - один из 
многих, приходящих мне на память, - лишь для того, чтобы охарактеризовать 
пагубный для нашего народа недостаток национальной гордости, сознания и чувства 

долга.

Подобные встречи с германскими культурными "удобрителями"{56} заставляли меня 
относиться все более холодно к празднествам и открытиям памятников, недостатка 
в 
которых не ощущалось. Привезенный с родины национальный характер десяти 
миллионов северо-американцев немецкого происхождения был таков, что они 
допустили гибель Германии, не пошевелив и пальцем в ее защиту. Насколько иначе 
ведут себя ирландцы, а нельзя ведь сказать, что Ирландия дает своим 
эмигрирующим 
сынам больше культурных ценностей, чем Германия. При посещении храма мормонов я 

с болью внимал звукам швабского наречия и слышал, как миссионер, которого 
послали для пропаганды в "страну язычников", характеризовал некоторые области 
Германии как особенно подходящие для его деятельности.

Все же, хотя почти на всей земле приходилось огорчаться за свой народ, несмотря