сырьевой по своему характеру вывоз должен был быть увеличен во много раз 
вывозом 
фабрикатов. Для их производства мы в свою очередь должны были ввозить много 
сырья, равно как и для сельского хозяйства, дабы его продукция могла быть 
повышена в целях прокормления увеличившегося населения. При таких условиях 
прекращение ввоза и вывоза означало бы мучительное захирение всего народного 
организма, беспримерное в истории падение из процветания в нищету. Миллионные 
армии голодных и безработных пролетариев, народ, лишенный своих корней и 
вынужденный заниматься взаимным истреблением, чтобы уцелевшая часть его 
получила 
скудное жизненное пространство, вот картина, давившая на меня как кошмар в 
течение всей войны. Легкомысленные высказывания большинства на тему о том, что 
Германия сумеет-де вновь выплыть на поверхность, меня не успокаивали. Ибо я не 
видел, как и где это могло произойти, если бы она не распространила на долгое 
время свое владычество до самого берега Ла-Манша.

Господство над нидерландским побережьем всегда было решающим в истории для 
преобладания Англии на континенте.

Англия издавна рассматривает бельгийский вопрос как свое личное дело. Если бы 
англичане сидели в Антверпене, то они сидели бы также в Гааге и Кельне и через 
открытые им ворота Шельды и Нижнего Рейна вершили бы судьбами континента. 
Только 
в том случае, если бы Германия вновь установила свое господство над бассейном 
Мааса, который почти тысячу лет принадлежал Германской империи, немецкий народ 
смог бы до известной степени компенсировать свои потери в войне. Ибо тот 
экспорт, который к 1914 году стал основой существования нашего народа, возможен 

лишь при условии обеспеченного политического положения в мире. Только немецкие 
мечтатели, которые сами не знали, с каких доходов они жили, могли вообразить, 
будто англо-саксы допустят, чтобы Германия, не внушающая им страха, снова 
смогла 
извлекать для себя доходы из всего мира в прежнем масштабе и с прежней свободой.
 
Но до 1914 года наше положение в мире основывалось по преимуществу не на 
действительном могуществе, а на нашем престиже 1870 года. Коль скоро мы не 
сохранили этого престижа, то есть не вышли из войны равными Англии, все, что мы 

создали в мире, должно было погибнуть. Наша родина расцвела благодаря нашему 
престижу за границей; но этот последний должен был исчезнуть подобно древней 
Ганзе, раз мы не завоевали себе независимого положения по отношению к Англии.

Однако хотя бы для того, чтобы загладить чудовищные потери, понесенные нами за 
морем во время войны, мы должны были выйти из нее с расширенной хозяйственной 
базой, ибо в наш век, по выражению англичан, большой непрерывно становится 
больше, а малый - меньше. Укрепление довоенной экономической позиции Германии в 

Антверпене, освобождение родственной нам Фландрии от валлонско-французского 
чужеземного господства, недопущение англичан на побережье материка - такова 
была 
единственная материальная цель, которую я преследовал в войне; эту цель отнюдь 
нельзя назвать аннексионистской. Я уже не касаюсь стратегической точки зрения, 
согласно которой наше положение в водном треугольнике становилось безнадежным, 
коль скоро Англия вовлекала в сферу своего влияния Бельгию и Голландию и 
распространяла свое политическое могущество до самого Эмса.

Какой вред мог получиться оттого, что весь германский народ серьезно поставил 
бы 
себе целью освобождение фламандцев? Разве это было бы более безнравственно, чем 

новая аннексия французами германского Эльзаса? Притом мы оставили бы фламандцам 

их самостоятельность, в то время как французы не хотят предоставить эльзасцам 
даже самоуправления. Разница заключается только в том, что француз сообразно 
своему характеру считает господство своим естественным правом, тогда как немец 
охотно признает за ним это право и в то же время чувствует угрызения совести, 
если заходит речь о расширении его собственного влияния.

Наша цель должна была заключаться в том, чтобы сохранить экономическое 
процветание нашей страны, спасти наши исконные земли, лежащие по Рейну, от 
упадка, наши ганзейские города от превращения в простые английские фактории, а 
весь наш национальный организм - от удушения, уготовленного ему Англией, и 
восстановить обрушившееся здание нашего искусственного положения в мире. Но 
такой конец войны, который сохранял позиции Англии на Маасе и на Шельде, 
означал 
для нас, как и для всей неразумной, разъединенной континентальной Европы, конец 

свободы и благосостояния; такой конец можно было допустить лишь после 
исчерпания 
всех возможностей добиться лучшего исхода.