| |
подтвержденном историей взгляде на наше политико-экономическое будущее. Я не
мог удовлетвориться утешительными надеждами на справедливый мир и Лигу Наций,
как делали это многие сограждане интернационально-капиталистического и
социалистического толка. Я спрашивал себя: как закончить войну таким образом,
чтобы германскому народу было обеспечено при его трудном географическом
положении равноправие с другими державами, обладающими естественным мировым
значением. Наше положение мировой державы потеряло бы свою искусственность лишь
в том случае, если бы мы достигли в срединной Европе положения Primus inter
pares{192}, в котором большинство европейских народов увидело бы гарантию их
собственной полной свободы. Такова была цель, стоявшая перед нами. Пока она не
была достигнута, мощь Германии отвечала положению германского народа в мире
столь же мало, как в XVIII столетии положение Пруссии отвечало ее
действительным
силам.
Пространство заключает в себе будущее; эта формула применима к империям
британцев, американцев, русских и даже французов, способных к дальнейшей
экспансии в Африке.
Германская империя, втиснутая в сердце Европы, не могла завоевать пространство
в
этом смысле. Ее будущее заключалось в деятельности, распространенной по всему
миру и служившей всему миру; при существовавшем политическом положении это
будущее могло быть обеспечено только достижением такой обороноспособности,
которая вызывала бы к себе уважение других стран. Вот истинная причина
стремления врагов разрушить прусский милитаризм. В этом случае с нами вообще
было бы покончено. Для царя или для французов их миллионные армии были, пожалуй,
безнравственной роскошью, ибо кто думал когда-либо о нападении на эти страны?
Но
что Германия нуждалась в мощной военной силе в связи с необычайно неудобными
географическим положением и границами, а также с наличием искони жадных до
завоеваний соседей, это определенно признал даже Ллойд-Джордж в канун 1914
года;
и кто мог бы оспаривать это ныне, когда мы обладаем опытом мировой войны?
Однако
после 1914 года Германская империя могла стать обороноспособной и
жизнеспособной
лишь ликвидировав господство Англии над Бельгией.
Даже до битвы на Марне я не ожидал победы германского оружия в стиле 1870 года.
Американцы во всяком случае отняли бы у нас многие плоды победы. Ведь еще за
целое столетие до этого (в 1815 г) президент Соединенных Штатов, несмотря на
тогдашнюю вражду с Англией, заявил в послании Конгрессу: Не допустить развития
того зародыша, который заключен в Германии, вот цель решительного
государственного искусства будущего{193}.
Со своей стороны, я держался мнения, что ни одна сторона не сможет достигнуть
полной победы одним оружием и что поэтому решение надо искать в моральных силах
- воле и сопротивляемости.
Если бы удалось открыть германскому народу глаза на то, что означало господство
англичан в Бельгии, то я не сомневаюсь, что мы успели бы развернуть силы,
необходимые для того, чтобы отвратить подобную опасность при заключении мира. В
случае поражения уделом германского народа становилось чужеземное господство.
Но
чем соглашаться на превращение в илотов, не лучше ли было использовать до
последней степени все возможности победы?
При ограниченности нашей территории прирост населения, на котором основывалось
развитие нашего благосостояния и мощи после 1870 года, уже не мог найди себе
применения в сельском хозяйстве страны. Как и в начале германской истории,
земельный голод толкал избыточное население к эмиграции и утрате своей
национальности. Искусственное расширение территории, дававшей пропитание нашему
населению, было возможно лишь с помощью промышленности и торговли. Но даже если
бы численность нашего населения оставалась стабильной, мы все же не могли
оставаться прежней преимущественно аграрной Германией прошлого столетия, ибо
после 1870 года равнины Америки и России вступили в конкуренцию с нашим вывозом
сельскохозяйственных продуктов и в значительной степени подорвали его. Чтобы
численность нашего населения могла расти или хотя бы оставаться стабильной, наш
|
|
