приблизительно показывает, на какой почве можно было попытаться прийти к 
соглашению с Россией и Японией. При этом основной для нас оставалась бы, 
несомненно, антианглийская ориентация нашей общей политики. Русско-японское 
сближение 1916 года давало основу для этого последнего великого союза, 
направленного против англо-саксов.

Начать в этом деле следовало с личной беседы с царем. Будь я на месте какого-
нибудь лица, пользовавшегося доверием царя, я сказал бы ему: Ваше величество 
категорически заверили меня в том, что не желали войны с Германской империей. Я 

считаю величайшим несчастьем положение, при котором немцы и русские взаимно 
ослабляют друг друга; если этому не будет положен конец, будущее развитие обоих 

народов и троны Гогенцоллернов и Романовых окажутся под угрозой. Я слышал, что 
ваше величество уверены в том, что я ставлю превыше всего дружбу с Россией. 
Ввиду этого дайте мне для переговоров такого человека, при беседе с которым я 
не 
буду чувствовать, что он хочет надуть меня. Успех переговоров зависит не 
столько 
от того, что говорят, сколько от того, удастся ли одному собеседнику 
воздействовать на чувства другого, опираясь на свою интуицию и старые связи. 
Офицера, например, царь бы понял. Я знаю по собственному опыту, что с ним можно 

было говорить в таком тоне. К тому же в лице Штюрмера он имел человека, вполне 
подходящего для ведения переговоров.

Открыть эти переговоры могло личное письмо кайзера царю, которое дало бы 
удовлетворение его самолюбию и сказало бы ему тем тоном, который неизменно 
действовал на царя, что между старыми друзьями нет реальных и непреодолимых 
противоречий, но что несчастье угрожает стать непоправимым. Кайзер пишет ему, 
озабоченный судьбой их династий и будучи уверен в том, что царь по своей 
деликатности не использует это письмо как официальный документ.

После удаления Николая Николаевича великокняжеская партия{188} не могла 
поставить на пути к соглашению непреодолимых преград. Царь был человеком чести. 

Такая возможность выйти из тупика показалась бы ему заманчивой, а при тогдашнем 

настроении царского двора подобное предприятие не могло не увенчаться успехом.

Попытка же установить контакт путем посылки мало подходившего для этой цели 
Макса Баденского, которая привлекла к тому же чрезмерное внимание, была 
обречена 
на провал. Та же судьба постигла и преждевременную попытку, предпринятую через 
датский двор и лишь раскрывшую последнему нашу потребность в мире. Независимо 
от 
этого любая попытка подобного рода должна была остаться безрезультатной, пока 
Бетман продолжал направлять огонь на русских, отчего последние полагали, что он 

предаст их англичанам и полякам. Я задаю себе вопрос: неужели германские 
сторонники канцлера не понимали, что его личность мешает реализации 
существовавшего в Петербурге стремления к миру? Царь, вероятно, дал бы 
следующий 
ответ на непосредственное обращение кайзера: Я готов заключить мир, но лишь с 
таким правительством, которое явится гарантией враждебного Англии и 
дружественного России курса и будет также пользоваться доверием Японии. Однако 
дух нашего политического руководства, отраженный в приведенном выше меморандуме 

Вильгельмштрассе, был таков, что этот единственный шанс на спасение Германии 
был 
упущен.

На всем протяжении нашей истории мы еще не располагали возможностью предложить 
России столь многое, как в 1916 году. Сверх того открывались еще более широкие, 

хотя и отдаленные перспективы, как, например, пересмотр условий Пражского мира 
на тот случай, если бы Дания вслед за Россией вступила в более тесное общение с 

нами, в соответствии с ее интересами и географическим положением по отношению к 

Германии и России. При посредничестве царя мы могли побудить заключить мир и 
французов, ценою, например, уступки завоеванной ими маленькой части Эльзаса, 
что 
при их тогдашнем положении было бы для них вполне приемлемым. Путь к миру на 
всем континенте лежал через Петербург.

Когда же самоубийственная политика Бетмана и германской демократии создала 
польское государство, вновь разожгла вражду к нам России и толкнула ее на 
революцию, а подводная война, начатая слишком поздно и при ухудшившемся