настоянию министерства иностранных дел немедленно получил назначение в Пекин, 
после чего ему пришлось вторично проделать кругосветное путешествие под чужим 
именем. Он обладал столь разнообразным опытом, что являлся, пожалуй, человеком, 

наиболее способным заключить в 1916 году сепаратный мир с царем, который был 
тогда возможен и определил бы исход войны.




7


6 августа меня посетил Ягов, чтобы указать мне на то, что морское ведомство не 
должно снабжать кайзера политической информацией, чего никогда и не 
делалось{171}.

Я сделал некоторые замечания по поводу полного провала политического 
руководства, которое все-таки должно было как-то подготовиться к войне. Теперь 
нам следовало обратить все наличные силы против сильнейшего из наших врагов. На 

мой вопрос о том, что произойдет, если мы победим Францию и Россию, но не 
Англию, Ягов пожал плечами. Расхождение во мнениях выявилось, когда я сказал: 
Разве вы не могли обещать России право прохода через Дарданеллы и вообще все 
возможное, чтобы предотвратить войну?

Ягов ответил: Если бы вы подарили нам маленькое морское соглашение с Англией, 
война стала бы ненужной.

С той информацией, которой располагало министерство иностранных дел, при 
возникновении войны нужна была некоторая смелость, чтобы указывать на 
германский 
флот как на причину этой войны. Но канцлер и министерство иностранных дел 
любовно и старательно распространяли и укрепляли эту легенду. Наряду с этим они 

начали еще более роковую для нас борьбу за недопущение германского флота к 
участию в боях.

Коль скоро германские войска вступили бы в Бельгию и Францию, а также в том 
случае, если бы мы успешно действовали против России и Франции, Германии, даже 
совершенно лишенной флота, пришлось бы столкнуться с Англией. Исходя из своей 
традиционной политики, Англия не желала терпеть нашего преобладания на материке,
 
хотя и не имела формальных соглашений с указанными державами. Если германский 
флот вообще сыграл какую-то роль в июле 1914 года, то именно тем, что он 
противодействовал стремлению Англии к войне и способствовал попыткам Грея 
сохранить мир. Поведение Англии в те годы, когда мы совсем или почти не имели 
флота, доказывает, что Англия и тогда не упустила бы, а возможно использовала 
бы 
с более легким сердцем, чем в 1914 году, когда она привела в действие механизм 
Антанты, всякую возможность разбить нас с помощью других держав и не допустить 
нашей гегемонии. Я говорил о само собой разумеющихся вещах, но склонность 
немцев 
к самоуничижению уже осенью 1914 года позволила рейхсканцлеру и его 
сторонникам возбудить недовольство против единственного средства, которое могло 

тогда спасти Германию, ее флота. Это дало возможность скрыть от многих людей 
след июльских недель - тех недель, когда действительно возникла война. Вскоре я 

услышал из авторитетного источника, что между рейхсканцелярией и редакциями 
некоторых газет достигнуто полное единодушие по вопросу о том, что во мне можно 

издавна узнать сознательного виновника войны. Непроницательные немецкие круги 
вскоре стали повторять вслед за врагами, что войну вызвали самодержавие и 
военная каста; те же, кто хотя и не сознательно, но активно подготовляли 
крушение монархии и подрывали основы мощи и самостоятельности Германии, после 
революции поспешили дать "правдивые" показания перед государственным судом.

Нелепость бетмановской политики в июле 1914 года не только ухудшила наше 
дипломатическое положение во время войны и при заключении мира, но и настолько 
усилила германскую склонность к самобичеванию, что это может отразиться на всем 

будущем нашего народа. Ибо враги, желавшие возложить ответственность за войну 
на 
германский народ, нашли в самом этом народе добровольных агентов, уверяющих нас,
 
что это мы спустили войну с цепи. Я уже указывал на промахи германской политики 

этих недель и мне нет нужды приукрашивать их. Но мы отнюдь не являемся 
виновниками войны. Виновны как в самой войне, так и в варварском ведении ее