войне против нас. Отблеск бисмарковского авторитета, который для офицеров моего 

ведомства еще озарял Вильгельмштрассе, быстро померк, и об этом случае мне 
сообщили с таким примечанием: Можно только снова спросить себя: каким образом 
оказалось возможным доверить подобной личности руководство внешней политикой 
Германии. Ягов был поставлен Бетманом во главе иностранного ведомства именно 
благодаря его осторожному характеру, который делал для него затруднительным 
всякое решение. Он был последним из тех, кто занял бы Голландию, что было бы, 
кстати, противным интересам Германии. Но с тою же наивностью, с какою он 
несколькими месяцами раньше намекал французскому послу, будто Германия имеет 
виды на бельгийские колонии, что при наличии у нас собственной, еще мало 
развитой африканской империи было совершенно неверно, он и теперь думал 
произвести впечатление на Англию с помощью "сильного" жеста.

Когда позднее Бетман заметил, что Англия серьезно думает о войне, он совершенно 

пал духом. Почему же, однако, он так долго держался в отношении Англии 
собственного политического курса, который столь часто оказывался ложным? Почему 

он в течение долгих трех недель оставался глух ко всем предупреждениям, которые 

шли к нему из Англии и через Англию? Почему он не старался твердо установить 
позицию, которой намерена была держаться Англия в континентальной войне? 
Разгадку этого надо искать в своеобразии его основного плана.

8 июля товарищ министра Циммерман дал директиву воздержаться от всяких заметных 

мероприятий вроде вызова из отпусков и т.д. подобно тому, как было решено не 
отменять путешествия кайзера. Ибо для локализации конфликта было особенно важно 

не возбуждать подозрения, что мы подстрекаем Австрию.

Уже во время переговоров 1911-1912 годов я заметил, что Бетман-Гольвег 
уклонялся 
от прямой и открытой дискуссии и предпочитал после длительных и затяжных 
проволочек решать с помощью односторонних актов даже такие проблемы, которые по 

самому существу своему требуют совместного обсуждения. К этому присоединилась 
давно подмеченная моими коллегами, а также поклонниками Бетмана способность его 

"делать утверждения, которые никак нельзя было принимать всерьез, и ставить 
перед собой вопрос не только об объективном, но и о субъективном 
действии подобных утверждений"{163}. Цель избранной им тактики была похвальна - 

избежать мировой войны. Но средство, использованное для достижения ее, было 
неудачным; оно сильно способствовало возникновению мировой войны. Бетман не 
хотел видеть, что его промах легко мог быть истолкован как промах с нашей 
стороны и что он был очень опасен. Мир не хотел верить, что Австрия посылает 
подобные ноты Сербии без нашего ведома. Преподнести государственным деятелям 
масштаба английских метод бюрократических сюрпризов вместо открытого и 
внушающего доверия обсуждения европейских вопросов значило еще более сгустить и 

без того напряженную атмосферу.

Как я узнал из донесений от 11 июля, в министерстве иностранных дел высказывали 

тогда предположение, что австрийцам было бы приятнее, если бы мы отказали им в 
помощи против Сербии. Наши союзники будто бы так плохо знали свои собственные 
желания, что теперь они запросили нас, чего собственно им следовало требовать 
от 
Сербии.

Впечатление едва ли было правильным. Но оно показывало, как мало следовало 
Берлину считаться с тем, сохранит ли Австрия твердость в предприятии, 
задуманном 
ею для спасения собственной чести. Тем не менее канцлер не понял, каким 
незавидным станет его положение и какой чудовищной его ответственность перед 
историей, если он окажется тем человеком, который без дальнейшего контроля 
передаст судьбу Германии в руки венского правительства.

Такое поведение должно было лишить нашу политику приобретенной ею при Фридрихе 
Великом и Бисмарке репутации прямолинейности. Способность возбуждать к себе 
доверие - составная часть могущества, которую надо всячески оберегать, и 
примечательно, что политические деятели, слабо понимающие значение реального 
могущества, не умеют оценить и невесомых факторов, из которых складывается 
престиж. Когда было получено греевское предложение конференции, Бетман счел 
необходимым сохранить свою позицию и отклонил предложение, то есть остался при 
прежнем своем заявлении о "невмешательстве" в австрийские дела, вследствие чего 

решительный момент для возможной мирной акции был упущен. Таким образом,