приготовлениям 
и лежавшим в их основе завоевательным планам с несомненностью выявилась вина 
Англии перед историей, тем более что она сама, учитывая возросший риск войны с 
Германией, стала по отношению к нам более осторожна; при неустойчивом состоянии 

Европы, созданном Англией, ее более трезвое поведение уравновешивало до 
известной степени возможности взрыва, заключавшиеся в Антанте.

Полвека мирного роста Германии сделали нападение на нее трудно осуществимым. 
Кабинет и общественное мнение Англии все более и более стали усматривать 
собственный интерес в том, чтобы допустить нас как лучших клиентов к участию в 
мировом хозяйственном обороте. По мере того как Англия сживалась с этой мыслью, 

в самой Германии стали отодвигаться на задний план те, кто рассматривал 
английскую гегемонию как нечто установленное свыше, а германскую мощь как нечто 

необычайное и непозволительное. Так же и те люди, которые больше всего 
заботились о том, чтобы не "раздражать" Англию собственным флотом, теперь, видя 

более вежливое обращение с усилившейся Германской империей, стали чувствовать 
себя лучше в уважаемом за свою силу и хорошо защищенном отечестве{155}. Мы уже 
почти пробежали через неизбежную "опасную зону" строительства флота, и наша 
цель 
- мирное достижение равноправия с Англией - уже маячила впереди.

С нашей стороны Англия нападения не опасалась. Порукой в этом служило ей наше 
невыгодное стратегическое положение в водном треугольнике, которое, правда, не 
уничтожило боевой мощи нашего флота, но все же уменьшало ее и при отсутствии 
сильных на море союзников делало всех ответственных немцев несклонными к 
морской войне. Порукой этому служило также соотношение числа германских и 
английских эскадр (пять против восьми), которое мы согласились признать нашей 
конечной целью, далее - всем известное миролюбие кайзера, наипаче же всего тот 
простой, но важнейший факт, что благодаря миру и посредством его мы получали 
такие выгоды, которые были для нас совершенно недостижимы с помощью даже самой 
славной войны.

Англия и Германия испытали на собственном опыте справедливость старой 
поговорки: 
Si vis pacem - para bellum{156}, которую немец осознал с помощью прусских 
королей лишь после многих столетий самоуничижения. Торговля и эмиграция быстро 
развивались в обеих странах; население шутя несло бремя военных расходов, 
которые являлись производительными в полном смысле этого слова.

На политическом горизонте появилась перспектива подлинного равновесия.

В своих беседах с немцами английские государственные деятели, конечно, не 
подчеркивали тот факт, что их почтительный тон и уменьшение вероятности 
британского нападения на нас были в значительной мере вызваны появлением в 
Северном море нашего флота, строительство которого близилось к завершению. Само 

собой разумеется, что они говорили только о собственном миролюбии и меньше 
касались фактов, укреплявших это миролюбие. Теперь, конечно, англичане рады 
тому, что война произошла; недаром американский посол Джерард говорил мне после 

объявления войны, что он не понимает, как мы допустили ее, ибо через несколько 
лет мы опередили бы Англию мирным путем. Однако в июле 1914 года англичане едва 

ли могли предполагать, что руководители нашей империи не позволят германскому 
флоту нанести им удар. Поэтому они думали о войне не с легким сердцем. 
Гениально 
задуманная политика окружения, которая должна была затравить благородного оленя 

- Германию, была близка к тому, чтобы потерпеть фиаско вследствие укрепления 
нашего положения.

Честно послужив делу сохранения мира, я с удовлетворением смотрел на труд моей 
жизни и чувствовал, что недалеко то время, когда судостроительная программа 
будет выполнена и я смогу передать моему преемнику законченное здание. Этому 
преемнику я хотел предоставить мелочную борьбу с властями и парламентом; 
германский флот выполнил бы задачу, поставленную перед ним Штошем и мною, если 
бы обеспечил своей мощью сохранение мира и свободу морей.

На протяжении своей длинной истории Германия ни когда еще не бывала в таком 
почете у великих мира сего и не достигала такого расцвета, как в те дни. По 
мнению опытных знатоков внешнего мира вроде князя Бюлова (см. его "Германскую 
политику"), мы тогда в основном уже "перевалили через горы" и добились права на 

мировое значение. Германская культура и экономика быстро наверстывали в 
Восточной Азии, Африке, Южной Америке и на Ближнем Востоке то, что было упущено