путем 
применения военной силы быстро разделаться со своим в то время последним врагом 
- 
Англией. 
Трагедией этого короткого промежутка времени, определившей на долгое время 
судьбу 
Европы, было то обстоятельство, что обе стороны не искали серьезно путей 
мирного 
решения вопроса на разумной основе. 
Совершенно уверенно можно сказать, что Гитлер предпочел бы избежать войны с 
Британской империей, так как его основные цели находились на востоке. Но способ,
 
который он избрал на заседании рейхстага после окончания кампании во Франции 
для 
столь неопределенного мирного предложения Великобритании, вряд ли мог вызвать 
благоприятный отклик у другой стороны. К тому же сомнительно, чтобы Гитлер, 
которым 
к тому времени уже овладела преступная мания величия, был готов к миру на 
основе 
разума и справедливости, если бы Англия сама сделала серьезное предложение об 
этом. К 
тому же Гитлер был уже в плену своих прежних дел. Он отдал половину Польши и 
Прибалтику [161] Советскому Союзу - факт, который он мог ликвидировать только 
ценой новой войны. Он открыл путь к удовлетворению стремлений Италии к захвату 
областей, находившихся под господством Франции, и тем самым очутился в 
зависимости 
от своего союзника. Наконец, после Праги ему перестали верить в мире, и он 
потерял 
всякое доверие у держав, которые, возможно, и проявили бы готовность заключить 
с ним 
договоры, отвечавшие его стремлениям. 
Немецкий народ, однако, в своей массе восторгался бы Гитлером, если бы он после 

победы над Францией добился согласованного мира на разумной основе. Народ не 
хотел 
присоединения к Германии областей, в которых преобладало польское население, он 

также не одобрял идеи некоторых фантазеров, которые, ссылаясь на древнюю 
историю, 
хотели обосновать эти притязания, указывая на то, что когда-то это были области 

Священной Римской империи германской нации. В Германии, за исключением 
некоторых фанатиков из партии, никогда не верили серьезно в идею 
"народасподина", 
призванного повелевать в Европе или даже во всем мире. Народу нужно было только,
 
чтобы Гитлер утихомирил свою свору пропагандистов, проложив путь к достижению 
разумного мира. 
С другой стороны, английский национальный характер, так полно воплотившийся в 
личности главы правительства Черчилля, препятствовал тому, чтобы Англия в той 
фазе 
войны серьезно искала тогда - да и позже - разумного конструктивного соглашения.
 
Приходится удивляться упорству англичан, при всех обстоятельствах решивших 
продолжать начатую борьбу, как бы ни угрожающе иногда было их положение. К 
этому 
нужно еще добавить, что это ожесточение, "непреклонная ненависть" к Гитлеру и 
его 
режиму (у некоторых политиков и по отношению к прусской Германии) притупили 
способность распознать еще более грозную опасность, которая создалась в Европе 
в лице 
Советского Союза. Очевидно также, что английская политика находилась в плену 
традиционных соображений о "европейском равновесии" (ради восстановления 
которого 
Англия, в конце концов, и вступила в войну), которые предполагали свержение 
ставшего 
слишком могущественным государства на континенте. Закрывали глаза на то, что в 
изменившемся мире надо было восстанавливать "мировое равновесие" ввиду того, 
что 
Советский Союз стал большой силой, и ввиду той опасности, которую представляла 
для 
Европы эта страна, преданная идее мировой революции. [162] 
К тому же глава английского правительства Черчилль был слишком воинственным. 
Это 
был человек, который думал исключительно о войне и желанной победе и смотрел на 

политическое будущее через призму этих военных целей. Только спустя несколько 
лет, 
когда Советы подошли уже к Балканам - этому нервному узлу Великобритании, 
Черчилль распознал заложенную здесь опасность. Но в то время он ничего не мог