политическим выводам. Если бы Польша оказалась агрессором, и нам бы удалось 
отразить наступление, то для Германии создалась бы, очевидно, возможность путем 

политического контрудара добиться пересмотра неблагоприятного начертания 
границы. 
Во всяком случае, руководящие деятели армии не тешили себя несбыточными 
надеждами. 
Когда генерал фон Рабенау в книге "Сект. Из моей жизни" цитировал слова 
генерал-
полковника (Секта. - Прим, ред.): "Существование Польши недопустимо; оно 
несовместимо с жизненными интересами Германии. Она должна исчезнуть в 
результате 
собственной внутренней слабости и усилий России... с нашей помощью", то было 
ясно, 
что эта точка зрения в результате развития политических и военных событий, по-
видимому, устарела. Мы довольно хорошо знали о растущей военной силе и мощи 
Советского Союза; Франция, страна, обаянию которой так легко поддаться, к 
сожалению, 
по причинам, которые трудно установить, по-прежнему относилась к нам враждебно. 

Она, очевидно, всегда искала бы союзников в нашем тылу. Однако в случае 
исчезновения 
польского государства могучий Советский Союз мог стать для империи гораздо 
более 
опасным соседом, чем Польша, которая в то время была буферным государством. 
Устранение буфера, который образовывала Польша (и Литва) между Германией и 
Советским Союзом, очень легко могло бы привести к конфликту между этими двумя 
великими державами. Пересмотр польской границы, возможно, находился в интересах 

обоих государств, однако полная ликвидация польского государства [16] в 
условиях, 
которые по сравнению с предыдущим периодом совершенно изменились, вряд ли 
соответствовала интересам Германии. Итак, лучше было, чтобы Польша, относились 
ли 
мы к ней с уважением или нет, находилась между Советским Союзом и нами. Как ни 
тягостным было для нас, солдат, бессмысленное, содержащее в себе заряд динамита 

начертание границы, все же Польша как сосед представляла собой меньшую 
опасность, 
чем Советский Союз. Естественно, мы вместе со всеми немцами надеялись, что 
когда-
нибудь восточная граница будет пересмотрена с тем, чтобы области с 
преимущественно 
немецким населением по естественному праву населяющих их жителей были 
возвращены 
империи. Но рост польского населения в них с военной точки зрения был 
совершенно 
нежелательным. Требование об установлении связи между Восточной Пруссией и 
империей вполне можно было бы сочетать с заинтересованностью Польши в 
собственном 
морском порту. Так, а не иначе выглядели примерно те суждения о польской 
проблеме, 
которые преобладали во времена рейхсвера{13}, скажем, с конца двадцатых годов, 
у 
солдат, когда речь заходила о военных конфликтах. 
Затем колесо судьбы снова повернулось. На сцене империи появился Адольф Гитлер. 
Все 
изменилось. Коренным образом изменились и наши отношения с Польшей. Империя 
заключила пакт о ненападении и договор о дружбе с нашим восточным соседом. Мы 
были 
освобождены от кошмара возможного нападения со стороны Польши. Одновременно, 
однако, охладели политические чувства между Германией и Советским Союзом, ибо 
фюрер, с тех пор как он начал выступать перед массами, достаточно ясно выражал 
свою 
ненависть по отношению к большевистскому режиму. В этой новой ситуации Польша 
должна была чувствовать себя свободнее. Но эта большая свобода не была теперь 
для нас 
опасной. Перевооружение Германии и серия внешнеполитических успехов Гитлера 
делали нереальной возможность использования Польшей своей свободы для 
наступления 
против империи. Когда она изъявила свою даже несколько чрезмерную готовность 
принять участие в разделе Чехословакии, возможность ведения переговоров по 
пограничному вопросу казалась не исключенной. 
Во всяком случае, ОКХ до весны 1939 г. никогда не имело [17] в своем портфеле 
плана 
стратегического развертывания с целью наступления на Польшу. Все военные 
приготовления на Востоке носили до этого момента чисто оборонительный характер. 

Война или блеф? 
Неужели осенью 1939 г. дело должно было зайти так далеко? Хотел ли Гитлер войны