тревожными событиями, исход которых все время висел на волоске. Мы были с 
каждым 
разом все больше поражены тем, какое невероятное политическое везение 
сопровождало 
до сих пор Гитлера при достижении им его довольно прозрачных и скрытых целей 
без 
применения оружия. Казалось, что этот человек действует по почти безошибочному 
инстинкту. Один успех следовал за другим, и число их было необозримо, если 
вообще 
можно именовать успехом тот ряд немеркнущих событий, которые должны были 
привести нас к гибели. Все эти успехи были достигнуты без войны. Почему, 
спрашивали 
мы себя, на этот раз дело должно было обстоять иначе? Мы вспоминали о событиях 
в 
Чехословакии. Гитлер в 1938 г. развернул свои силы вдоль границ этой страны, 
угрожая 
ей, и все же войны не было. Правда, старая [14] немецкая поговорка, гласящая, 
что 
кувшин до тех пор носят к колодцу, пока он не разобьется, уже приглушенно 
звучала в 
наших ушах. На этот раз, кроме того, дело обстояло рискованнее, и игра, которую 
Гитлер, 
по всей видимости, хотел повторить, выглядела опаснее. Гарантия Великобритании 
теперь лежала на нашем пути. Затем мы также вспоминали об одном заявлении 
Гитлера, 
что он никогда не будет таким недалеким, как некоторые государственные деятели 
1914 
г., развязавшие войну на два фронта. Он это заявил, и, по крайней мере, эти 
слова 
говорили о холодном рассудке, хотя его человеческие чувства казались 
окаменевшими 
или омертвевшими. Он в резкой форме, но торжественно заявил своим военным 
советникам, что он не идиот, чтобы из-за города Данцига (Гданьск) или Польского 

коридора влезть в войну. 
Генеральный штаб и польский вопрос 
Польша была для нас источником горьких чувств, так как она по Версальскому 
договору 
приобрела немецкие земли, на которые она не могла претендовать ни с точки 
зрения 
исторической справедливости, ни на основе права народов на самоопределение. 
Кроме 
того, этот факт для нас, солдат, в период слабости Германии был постоянным 
источником озабоченности. Любой взгляд на географическую карту показывал всю 
неприглядность создавшегося положения. Какое неразумное начертание границ! Как 
искалечена наша родина! Этот коридор, разрывающий империю и Восточную Пруссию! 
Когда мы, солдаты, смотрели на отделенную от страны Восточную Пруссию, у нас 
были 
все основания беспокоиться о судьбе этой прекрасной провинции. Несмотря на это, 

командование вооруженных сил Германии никогда даже не обсуждало вопроса об 
агрессивной войне против Польши, чтобы положить конец этому положению силой. 
Отказ от такого намерения исходил из весьма простого соображения военного 
характера, 
если отвлечься от всех прочих соображений: агрессивная война против Польши 
немедленно и неизбежно втянула бы империю в войну на двух или нескольких 
фронтах, 
которую она не в состоянии была бы вести. В этот период слабости, явившийся 
следствием Версальского диктата, мы все время страдали от "cauchtmar des 
coalitions"{12}. И этот кошмар причинял нам еще большие страдания, когда мы 
думали о 
том вожделении, с которым широкие круги польского [15] народа все еще взирали, 
плохо 
скрывая свои аппетиты, на немецкие земли. Агрессивная война? Нет! Но когда мы 
без 
всякой предвзятости, принимая во внимание национальный дух польского народа, 
рассматривали возможность путем мирных переговоров за одним столом пересмотреть 

вопрос о неразумном начертании границ, у нас не оставалось почти никаких надежд.
 
Однако, казалось, совсем не было исключено, что Польша когда-нибудь сама сможет 

поставить вопрос о границах, угрожая силой оружия. В этом отношении у нас после 
1918 
г. был уже некоторый опыт. Поэтому в тот период слабости Германии не было 
ошибочным считаться с этой возможностью. Если маршал Пилсудский потерял свое 
влияние, и оно перешло к некоторым националистским польским кругам, то и 
нападение 
на Восточную Пруссию, как в свое время удар на Вильно (Вильнюс), было вполне 
вероятным. Но в таком случае наши рассуждения приводили к определенным