располагавшимися на линии фронта, командовал генерал Крювель. 
План был прост и ясен. Хотя маршал Бастико его одобрил, мне не очень понравился 
тот 
вариант управления войсками, который должен был действовать во время операции. 
[188] 
На мой взгляд, Роммель не мог эффективно руководить боевыми действиями, 
находясь на 
фланге. Следовало создать стационарный штаб. 
Эффекта внезапности достичь удалось, но связь Роммеля с войсками была нарушена. 

Важные приказы, отдаваемые нашим летчикам и генералу Крювелю, не доходили до 
адресата. Путаница, возникшая на фронте из-за одновременных атак и контратак 
танков, 
которые зачастую двигались в неверном (а то и в прямо противоположном нужному) 
направлении, осложняла действия нашей воздушной разведки и приводила к тому, 
что 
наши самолеты сбрасывали бомбы наугад. С учетом того, что, несмотря на это, 
наши 
непрерывные воздушные удары не нанесли ущерба нашим собственным войскам, первый 

и второй день наступления можно считать праздничными для командования наших ВВС.
 
Рано утром 29 мая генерал Крювель посадил свой "шторх" за линией фронта на 
позициях 
противника и был взят в плен, в результате чего фронт остался без командующего. 
По 
настоянию командиров многих частей я согласился взять его обязанности на себя, 
поскольку майор фон Меллентин, начальник оперативного отдела штаба Крювеля, был 
не 
готов к тому, чтобы взвалить на свои плечи такую ответственность, а поручить 
это кому-
либо из командиров сухопутных частей и соединений, освободив его от его 
непосредственных обязанностей, не представлялось возможным. Вот тогда-то я и 
узнал, с 
какими трудностями приходится сталкиваться командующему, у которого связаны 
руки 
по той причине, что он обязан подчиняться штабу, а штаб не отдает приказов, 
связь с ним 
нарушена и добраться до него невозможно. Более того, стимулирующий эффект от 
присутствия Роммеля на фланге, где разворачивались решающие действия, оказался 
смазанным по той причине, что он тут же оказался втянутым в дискуссию и 
вынужден 
был живо реагировать на все перипетии битвы. Надо было услышать рассказ 
непосредственного свидетеля того, что происходило в штабе Роммеля в первый день 

танкового сражения, чтобы понять, что там творилось. Однако второй день решил 
эту 
проблему: это был день славы наших танкистов и их командира. [189] 
Я то и дело связывался с Роммелем по рации и по телефону и убеждал его, что нам 

необходимо побеседовать, оставляя за ним выбор времени и места. Мы встретились 
на 
южном фланге, в результате чего нам удалось скоординировать действия в центре и 
на 
флангах, что к тому моменту было уже крайне необходимо. Было одно удовольствие 
наблюдать за тем, как Роммель с поразительным умением руководил группировкой 
войск, 
действовавших в пустыне. Ситуация складывалась не такая уж безоблачная. В тот 
момент, 
когда я уже приготовился посадить мой "шторх" в расположении итальянского 
главного 
штаба, где должно было состояться совещание, меня внезапно обстреляли с земли 
из 
пулеметов и орудий 2-сантиметрового калибра. Огонь велся с территории, которая, 
по 
идее, должна была находиться в наших руках. Оставшись в воздухе и лично проведя 

визуальное наблюдение, я еще до наступления темноты вызвал наши самолеты, чтобы 
те 
нанесли удар по прорвавшейся в наш тыл группировке противника, которая могла 
уничтожить тыловые колонны Африканской танковой армии. Отправившись прямиком в 
одну из летных частей, я объявил тревогу и поднял в воздух "штукасы", "Ме-110" 
и 
истребители-бомбардировщики - практически все машины, находившиеся в тот момент 

на аэродроме. Наш воздушный налет оказался успешным. Противник понес 
чувствительные потери и был вынужден повернуть обратно. Когда наши машины 
совершили посадку в быстро наступающих сумерках, я обнаружил, что мы потеряли 
два из 
моих лучших, самых опытных и доблестных экипажей. Для меня это был тяжелый удар.