того усеянные рытвинами, еще больше разбили тяжелые полноприводные грузовики; в 

результате передвижение по дорогам было затруднено, а к 5 октября почти 
полностью 
замерло. Попытки передислоцировать самолеты путем буксировки с помощью тягачей 
зенитчиков оказались безуспешными, поскольку буксировочные тросы не выдерживали 

нагрузки. Когда возникли затруднения со снабжением войск продуктами питания, 
люфтваффе пришлось сбрасывать продовольствие некоторым частям 2-й танковой 
армии 
с воздуха. Физическое и эмоциональное напряжение превысило все допустимые 
пределы. 
К этому следует добавить, что техника армейских частей не была приспособлена к 
боевым действиям в зимнее время. 
Это был переломный момент в длинной серии сражений на Восточном фронте. Все 
вышеперечисленное, включая нервные перегрузки - впоследствии это стало 
очевидным, - оказалось слишком суровым испытанием для моего старого друга по 
министерству рейхсвера генерала Гудериана, командующего танковой армией, 
стойкого и 
неунывающего человека. 
Учитывая это, я пришел к выводу, что стратегическая цель наступления стала 
недостижимой. Грязь и непогода совершенно изменили условия ведения боевых 
действий, 
которые ранее складывались в нашу пользу. Состояние почвы было просто 
невероятным. 
Морозы установились в начале ноября, а у армии не было зимнего обмундирования. 
В то 
же время на фронте у русских появились части сибиряков, а также значительно 
увеличилось количество исключительно полезных танков "Т-34" и самолетов-
штурмовиков. 
В то время я был убежден, что Хепнеру и Гудериану не составило бы большого 
труда, 
просто бросив свои танки вперед, дойти до Москвы и даже дальше. [141] Но боги, 
пославшие дождь, распорядились иначе; русские получили шанс создать тонкую 
линию 
обороны к западу от Москвы и насытить ее своими последними резервами, 
состоявшими 
из рабочих и курсантов военных училищ. Они сражались героически и остановили 
наступление наших почти потерявших мобильность войск. 
Шел октябрь, и на тот момент сибирские дивизии еще не прибыли на фронт. Даже 
сегодня для меня все еще остается загадкой, как могло случиться, что наша 
глубокая 
авиаразведка, хотя и сообщавшая об оживленном движении войск русских на дорогах,
 ни 
разу, насколько мне известно, не предупредила о стягивании к фронту частей и 
соединений из восточных районов России и об их стратегической концентрации. Но 
уже 
одно только возрастание интенсивности движения по железной дороге, о котором 
сообщалось в конце октября, должно было насторожить Верховное 
главнокомандование. 
Приказ отвести войска на прежние рубежи должен был последовать самое позднее в 
середине ноября, когда части наших сухопутных войск стали докладывать о 
прибытии на 
фронт частей и соединений из Сибири. 
Однако Верховное главнокомандование, вдохновленное боями в районе Киева, а 
также 
Брянска и Вязьмы, завершившимися окружением русских, отдало приказ о 
продолжении 
наступления на Москву. Приказ этот был встречен в войсках без энтузиазма. 
Особенно 
это относится к тем, кого он касался в первую очередь, а именно к фельдмаршалу 
фон 
Клюге, который лишь со временем "оттаял", проникшись боевым духом частей, 
находящихся на передовой, и к Хепнеру, который, как я выяснил в ходе наших с 
ним 
частных бесед, выступал за то, чтобы "спустить на тормозах" упомянутый приказ. 
Клюге, 
в этой ситуации проявлявший скорее пассивность, чем активность, жаловался на то,
 что 
Хепнер слишком колеблется. Хепнер в разговорах со мной оправдывал свою позицию 
проблемами со снабжением войск. Положение выглядело далеко не блестящим, когда 
в 
конце ноября меня и штаб моего воздушного флота отозвали с русского фронта и 
поездом 
отправили в направлении Берлина. [142] Следом за нами несколько дней спустя 
отправился штаб 2-й авиагруппы. 
Как только я понял, что нам придется провести зиму где-то в России, я сразу же 
затребовал зимнее снаряжение, которое благодаря расторопности моего начальника 
транспортной службы было доставлено почти без задержек. Мы также 
воспользовались