мире антисемитизма, скрытые проявления которого тогда можно было заметить и у 
многих представителей населения западных государств. 
"Вы не поняли, в чем состоит особенность нынешнего времени, - сказал я ему. - 
Вполне возможно, что вы упускаете уникальную возможность создания для 
еврейского 
[461] народа некоего фундамента, который позволит ему занять несокрушимые 
позиции в 
мире. У вас есть полное право требовать наказания для тех, кто совершал 
преступления 
против евреев, а также возмещения нанесенного ими ущерба. Все немцы, граждане 
всех 
стран поймут справедливость этих требований, и к вам потечет помощь со всего 
мира. Но 
нельзя в своих действиях руководствоваться жаждой мести - это может иметь 
фатальные 
последствия, потому что чревато совершением новых несправедливостей и 
преступлений". 
Мои слова явно произвели впечатление на собеседника: 
"Да, - ответил он, - но вы слишком многого требуете от евреев". 
"Знаю, - согласился я. - Но разве достижение всеобщего мира не стоит того?" 
Преимущество нашего положения в Аллендорфе состояло в том, что нам почти без 
ограничений позволяли принимать посетителей. Благодаря этому мы смогли 
отпраздновать Рождество и встретить Новый, 1947 год вместе со своими семьями. 
Эти 
посещения имели очень большое значение для наших жен - именно они дали им силы 
ждать нас в последующие годы. 
17 января 1947 года меня через Зальцбург перевезли в Римини, где должен был 
начаться 
суд надо мной. Поттер и еще один полковник сопроводили меня до Франкфурта, где 
передали меня с рук на руки двум очень приятным английским офицерам. Приведу 
лишь 
один пример, по которому вполне можно судить, какие путаница и неразбериха 
царили 
везде в то время: в Зальцбурге мои сопровождающие и я в течение суток 
находились в 
гостях у одного американца, который проживал в Швейцарии. Ночевали мы на койках,
 
установленных в помещении, которое раньше было конюшней. В Римини нас встретила 

внушительная группа офицеров. Я с радостью убедился, что в среде военных 
чувство 
товарищества не имеет отношения к государственным границам и продолжает 
существовать даже между победителями и побежденными. 
Я всегда радуюсь, когда вижу, что военные зачастую являются лучшими дипломатами 
и 
более тонкими политиками, чем те, кто занимается этим профессионально. [462] По 

иронии судьбы именно военных, которых нередко боятся, на которых клевещут и над 

которыми насмехаются во всем мире, в трудные моменты возносят на руководящие 
посты 
и осыпают почестями. Для того чтобы заметить эту тенденцию, достаточно 
взглянуть 
хотя бы на Америку (Маршалл, Эйзенхауэр, Макартур). Не означает ли это, что к 
военным 
следует относиться с меньшей враждебностью и предубеждением? 
Суд надо мной
Когда в шесть часов утра меня увозили в Венецию, на станцию Венеция-Местре, 
заключенные, которые все без исключения поддерживали меня, собрались, чтобы 
меня 
проводить. Это было очень трогательно. Я пообещал твердо защищать их честь и 
честь 
Германии. Поскольку мой адвокат задерживался в связи с некоторыми накладками (в 

которых, кстати, немцы были нисколько не виноваты), обвинитель хотел открыть 
заседание без него или возложить обязанности защитника на одного из военных 
судей, 
вызванного в качестве свидетеля обвинения. И снова английский офицер вмешался и 

сказал обвинителю: "Нельзя допускать, чтобы этот судебный процесс с самого 
начала был 
превращен в фарс". 
Суду надо мной предшествовали процессы над фон Макензеном и Мельцером, 
состоявшиеся в Риме в ноябре 1946 года. Их обоих, как и меня, обвинили в 
расстреле 335 
итальянцев в Ардеатинских катакомбах неподалеку от Рима 24 марта 1944 года. 30 
ноября 
1946 года оба были приговорены к смертной казни. Я давал показания на этих 
процессах 
от имени своих подчиненных - но в обоих случаях это не помогло.