| |
обширных персональных сведений. Так или иначе, после длительных дискуссий вне
зала
суда эта тема была закрыта.
За Нюрнбергом последовал Дахау. Моих товарищей, которых перевозили вместе со
мной,
предупредили, чтобы [459] они со мной не разговаривали; аналогичное
предупреждение
было сделано мне. В итоге, когда мы прибыли в Дахау и оказались в "блокгаузе",
мне
просто пришлось разговаривать с моими сокамерниками, втиснутыми вместе со мной
в
крохотное помещение, - фельдмаршалами фон Браухичем и Мильхом, государственным
секретарем Боле, послом фон Баргеном и войсковым командиром из младшего
офицерского состава. Нашим надзирателем был цыган, который проявил чрезвычайный
интерес к моим часам. В блокгаузе я восстановил умение осуществлять активную
мыслительную работу, стоя при этом совершенно неподвижно.
Когда из-за нашего плохого физического состояния нас перевели в барак и мы
получили
разрешение свободно передвигаться в пределах огороженной территории, нас
несколько
приободрил интерес к нашей судьбе, проявленный заключенными, ранее служившими в
СС.
После Дахау был снова Нюрнберг, а затем Лангвассер, где, после короткой встречи
с
многими находившимися там моими товарищами, меня перевели в забранную толстыми
решетками тюремную камеру, в которой я находился вместе со Скорцени. Мое
пребывание там имело то неоспоримое преимущество, что в камере мне было
достаточно
удобно, я получал лучшую американскую еду, а охранники были вполне любезными.
Однако вскоре меня перевели в другую камеру, где за мной даже в самые интимные
моменты наблюдали три человека - двое с автоматами и один с фонарем. Моя жизнь
то
и дело радикально менялась. Еще через два дня меня вместе с фельдмаршалами
Листом и
фон Вайхсом и каким-то младшим офицером посадили в роскошный автомобиль и
отвезли в Аллендорф, в расположение американской службы розыска и возвращения
культурных и исторических ценностей и произведений искусства. Нас сопровождали
офицер и некий джентльмен, любезность которого заставила нас прийти к выводу,
что мы
находимся с обществе людей нашего круга. Офицеры службы розыска и возвращения
культурных и исторических ценностей и произведений искусства, которой руководил
блестящий полковник Поттер, пошли на большие хлопоты, чтобы облегчить тяготы
нашей
арестантской жизни. В Аллендорфе [460] я начал уговаривать многих генералов и
офицеров Генерального штаба принять участие в сборе материалов по истории войны.
В
качестве главного аргумента я указывал на то, что это был наш единственный шанс
отдать
должное нашим солдатам и в то же время оказать влияние на западных историков в
интересах достоверности изложения событий (написание наших воспоминаний было
второстепенной целью моих уговоров). Главная трудность, стоявшая перед нами,
заключалась в нехватке документальных материалов. Тем не менее, наша работа, на
мой
взгляд, была полезным вкладом в историческое описание периода войны. Я не могу
назвать всех офицеров американской службы розыска и возвращения культурных и
исторических ценностей и произведений искусства, которых мне хотелось бы
поблагодарить от нашего имени и от имени наших семей за их понимание нашего
положения, - их было слишком много. Почти все они без исключения были и поныне
остаются послами доброй воли и дружбы.
Осенью 1946 года я провел месяц в Лондоне, в хорошо известной "Кенсингтонской
клетке", где властвовал полковник Скотланд. Существуют разные мнения об этом
пенитенциарном учреждении, но со мной лично обращались исключительно деликатно.
Мои почти ежедневные встречи с полковником Скотландом сблизили нас и помогли
мне
оценить его честность и прямоту. (Фактически он предпринял целый ряд шагов,
добиваясь моего освобождения.) Когда однажды вечером какой-то надутый
надзиратель
повел себя оскорбительно в отношении меня, я сообщил об этом полковнику, и
после
этого даже упомянутый унтер-офицер не допускал со своей стороны никаких
нарушений
заведенного порядка.
Кстати, мне хотелось бы вкратце привести содержание одной беседы с
допрашивавшим
меня в тот период офицером "еврейского происхождения. Темой беседы был рост во
всем
|
|
