весьма неприятными и фактически привели в замешательство обе стороны. Когда я в 
ночь 
с 1 на 2 мая вернулся на фронт, мой начальник штаба доложил мне, что генерал 
Шульц 
счел дальнейшее сопротивление его наголову разгромленных армий бесполезным и 
просит меня немедленно санкционировать заключение перемирия. 
Санкцию я дал. На следующий день фон Витингоф передал сообщение об этом в 
войска 
Шульца, а я доложил о случившемся в Верховное командование вермахта, отправив 
туда 
донесение, в котором указал, что готов ответить за свое своеволие, 
заслуживающее 
наказания; коротко изложив последствия капитуляции командования Юго-Западного 
фронта, я потребовал санкции на капитуляцию групп армий Е и С, которая вскоре 
была 
получена. 
3 мая я поручил генералу Фортшу, командующему 1-й армией, провести переговоры. 
Он 
был политически подкован и обладал дипломатическими навыками, необходимыми для 
выполнения этой трудной задачи. В тот же день в моем штабе в Альме генерал 
получил 
подробные инструкции. Переговоры состоялись 4 мая в Зальцбурге; Фортш вернулся 
оттуда совершенно подавленным. Даже наши весьма робкие надежды не оправдались; 
весь переговорный процесс свелся к тому, что нам был отдан ряд приказов. Это 
была 
прямо-таки Касабланка! То же самое случилось и с командующим Юго-Западным 
фронтом, представители которого во время встречи со мной в ночь с 1 на 2 мая 
сказали 
мне, что их начальнику, скорее всего, будут сделаны особые уступки! В копии 
стенограммы переговоров о капитуляции, которую я затребовал, об этих уступках 
даже не 
упоминалось. 
В эти же дни я впервые попробовал обратиться к Эйзенхауэру по вопросу о 
капитуляции 
моих войск, действующих против американцев. Эйзенхауэр ответил, что не станет 
вступать в переговоры, на которых речь не идет о полной капитуляции всех 
германских 
войск. После этого я обратился в Верховное командование вермахта с [450] 
просьбой 
предпринять дальнейшие шаги, что и было немедленно сделано. 
Безоговорочная капитуляция группы армий С вступила в силу 6 мая. Я заранее, еще 
2 или 
3 мая, объявил о предстоящей капитуляции, чтобы избежать дальнейшего 
продолжения 
боев и ненужного кровопролития. Я поблагодарил войска и призвал их своим 
поведением 
поддержать высокую репутацию германских вооруженных сил. Тогда же и множество 
раз 
после этого я объяснил, что наше безукоризненное поведение было единственным 
средством сохранить уважение солдат противника и что оно окажет нам неоценимую 
помощь на предстоящих переговорах на более высоком уровне. 
У меня сложилось впечатление (впоследствии американские командиры подтвердили, 
что оно было верным), что наши солдаты, у которых за плечами было почти шесть 
лет 
войны и которые попали в безнадежную ситуацию, все же вели себя достойно. 
К 6 мая во всех Альпах не сдались только сотрудники моего штаба. Я решил 
перевести 
сокращенный штат штабных работников в бесхозный специальный поезд Гиммлера, 
стоявший на запасном пути в Саальфельдене, и снова вступил в контакт с 
американцами. 
Тем временем мой начальник штаба оставался на прежнем месте и занимался 
выработкой 
деталей капитуляции, руководствуясь при этом моими подробнейшими инструкциями 
на 
этот счет. Я посоветовал генералу СС Гауссеру, моему специальному представителю,
 
проследить, чтобы сдача войск СС проходила в точном соответствии с моими 
директивами; коротко говоря, я предупредил его, что все должно пройти без 
глупостей 
вроде попыток в последний момент скрыться в горах. Гауссер, самый популярный и 
один 
из наиболее способных генермов СС, успешно выполнил все мои рекомендации, что, 
впрочем, не спасло проверенных в боях и дисциплинированных военнослужащих СС от 

особого, и не всегда гуманного, обращения. 
Теперь у меня появилось время для того, чтобы поразмыслить о моем собственном 
будущем. Следовало ли мне освободить себя от неизбежных дальнейших тягот? 
Поскольку 
моя смерть лишь переложила бы их на чьи-то плечи, я решил этого не делать.