нашего посла в Италии доктора Рана. Генерал СС Вольф, который также должен был 
в 
нем участвовать, задержался где-то из-за действий партизан. 
Гауляйтер произнес длинную вступительную речь, в которой говорил о политической 

ситуации, о своей недавней беседе с Гитлером и о безнадежном положении на Южном 

театре военных действий. Заканчивая свое выступление, он высказался в том плане,
 что, 
пока не поздно, мы должны изучить вопрос о капитуляции, но, разумеется, решение 
о 
сдаче следовало принять только в том случае, если продолжать вооруженную борьбу 

будет невозможно. Затем он ненадолго вышел из комнаты, а Ран и Витингоф 
заметили, 
что всего несколько дней тому назад гауляйтер пел совсем другую песню. Это 
заставило 
меня насторожиться. 
Далее Витингоф доложил о военной обстановке, которая угрожающе ухудшилась и 
должна была привести к разгрому. Витингоф считал, что нужно обсудить вопрос о 
сдаче и 
принять на этот счет четкое решение, так как время еще позволяло это сделать. 
Доктор 
Ран хранил молчание. 
Поскольку я не знал, что попытки установить контакт с американцами уже приняли 
форму переговоров о сдаче, я принял решение исходя из чисто военных соображений.
 До 
сих пор жалею, что Вольф, чье имя - не знаю, хорошо это было или плохо, - у 
многих 
неизменно ассоциировалось со мной, не присутствовал на совещании: он наверняка 
просветил бы меня на этот счет{17}. Я же, не зная тонкостей ситуации, настаивал 
на том, 
что мы в наших действиях должны исходить из общей обстановки и, будучи 
солдатами, 
обязаны выполнять [448] приказы. Следовательно, мы не могли капитулировать до 
того 
момента, пока у нас не появятся основания с чистой совестью сказать, что 
другого выхода 
нет. По моему мнению, мы также должны были учитывать возможные косвенные 
последствия своих действий: преждевременная капитуляция группы армий С сделала 
бы 
невозможным удержание группами армий "Юго-восток" и О их позиций севернее Альп. 

Кроме того, я считал, что мы не можем упускать из виду психологические 
последствия 
этого шага для солдат и офицеров, сражавшихся вокруг Берлина и в самой столице. 
Мы 
должны были отодвинуть на второй план наши собственные интересы, заявил я. 
Кроме того, я выразил уверенность или, точнее, надежду, что в действительности 
ситуация на фронте, как это уже не раз случалось раньше, будет развиваться в 
более 
благоприятном направлении, чем мы предполагали. 
Против моего решения продолжать сражаться никто не возражал, и у меня сложилось 

впечатление, что после моего выступления Витингоф почувствовал себя увереннее. 
Конечно, если бы мне было известно во всех подробностях о тех действиях, 
которые 
предпринимались с целью договориться о всеобщей капитуляции, я бы, возможно, 
действовал иначе. Правда, я был связан моральными обязательствами, которые 
диктовали 
мне, что любая договоренность должна быть выполнена. Короче говоря, не желая, 
чтобы 
меня сочли человеком, который машет кулаками после драки, я не стану сегодня 
рассуждать о том, как поступил бы тогда. Но наверное, я не выбрал бы тот путь, 
который 
позже показался командующему Юго-Западным фронтом правильным. 
Здесь я должен добавить, что двое офицеров, выступавших в качестве эмиссаров 
командующего Юго-Западным фронтом и генерала СС Вольфа, уже посетили меня в 
моем 
штабе в Пуллахе, неподалеку.от Мюнхена. Предполагалось, что они посвятят меня 
во все 
секреты. Однако они были весьма немногословны и не сказали мне ничего такого, 
на что 
я мог бы опереться при принятии серьезных и далеко идущих решений. Один из 
лидеров 
"Австрийского движения за свободу" даже не добрался до [449] меня, а 
ограничился тем, 
что передал мне с одним из моих офицеров полное загадок послание. 
События, происшедшие после полного недосказанно-стей совещания в Инсбруке, были