его 
просьбе. Он провел несколько часов у постели супруги и столько раз после этого 
выражал 
мне свою благодарность, что даже несколько меня этим утомил. На второй день за 
ужином я дал ему понять, что намерен лично гарантировать безопасность его жены 
и 
проследить за тем, чтобы ее письма [274] в течение всего периода его пребывания 
в 
Германии, который, как следовало надеяться, должен был оказаться недолгим, 
отправлялись без задержки. Я также намекнул, что Гитлер относится к нему с 
особым 
уважением и что Муссолини наверняка предложит ему пост военного министра в 
своем 
новом правительстве. 
Во время еды Кавальеро был на редкость мрачен; я решил, что это вызвано 
нервными 
перегрузками последних недель и разлукой с женой. Он рано отправился спать, 
пожелав 
мне спокойной ночи, и был препровожден в его покои одним из моих офицеров. На 
следующий день рано утром меня потрясло известие о том, что его обнаружили 
сидящим 
в саду. Он был мертв, взгляд его был устремлен на Вечный город. Я немедленно 
потребовал вскрытия и расследования обстоятельств его смерти. Вердикт был 
однозначным: он покончил жизнь самоубийством. В процессе опроса его итальянских 

друзей, помимо прочего, выяснилось, что он провел значительную часть ночи, 
шагая взад-
вперед по своей комнате, и вышел в сад очень рано утром. 
Что касается причин поступка Кавальеро, то, насколько мне удалось разузнать, он 
был 
замешан в заговоре против Муссолини, о чем последний, возможно, знал. Поездка в 

Германию и план Гитлера по сформированию нового итальянского правительства в 
изгнании неизбежно заставили бы его вступить в контакт с дуче, а этого 
Кавальеро, 
вероятно, не смог бы вынести. Пребывая в отчаянии, он не нашел лучшего выхода 
из 
положения, чем самоубийство. Жаль, что он не открылся мне. 
Я рассказал об этом трагическом эпизоде, потому что мне доводилось слышать, как 
в 
Венеции еще до того, как меня подвергли суду, поговаривали о том, что я либо 
сам 
застрелил Кавальеро, либо приказал это сделать. Я также встречал аналогичные 
намеки в 
газетах. Что ж, повторю здесь почти те же самые слова, которые я произнес перед 

трибуналом в Венеции: 
"Я уважал графа Кавальеро и безоговорочно поддерживал его, потому что знал его 
как 
убежденного друга Оси, видевшего огромное благо в защите и продвижении наших 
совместных интересов, которым - как бы ему ни мешали - он посвятил без остатка 
всю 
свою жизнь. Глубоко [275] одаренный человек, обладавший незаурядными 
способностями 
солдат, он сочетал в себе огромную энергию и тонкое искусство дипломата. По 
моему 
мнению, он в свое время был единственным человеком, который мог бы обеспечить 
соответствие военных усилий Италии возможностям ее военной промышленности. Я 
говорю об этом открыто, полностью отдавая себе отчет в свойственных ему 
слабостях и 
явно негативном отношении к нему среди определенной части офицерского корпуса 
итальянской армии". 
Король Виктор-Эммануил, Муссолини и Гитлер
Муссолини, конечно, был абсолютным диктатором, но он умел выполнять свой долг 
перед королевским домом. В конце концов, однако, стало совершенно ясно, что в 
течение 
всех долгих лет совместной деятельности никакой гармонии между ними не было и в 

помине. Это тем более поразительно, что Муссолини стремился к расширению и 
укреплению государственной власти, что совпадало с устремлениями короля. Оба 
они 
были неискренни в отношениях друг с другом и таким образом способствовали 
собственному краху. 
И Муссолини, и Гитлер начинали жизнь в весьма скромных условиях. Долгие годы 
невзгод и борьбы дали им силу для того, чтобы в конце концов взлететь вверх и 
одержать 
победу над своими оппонентами. Оба были в известном смысле самоучками, оба 
испытывали амбициозное и неудержимое стремление завершить свое политическое и 
культурное образование, однако при этом оба сохраняли верность простому образу 
жизни,