| |
предподносившиеся
Герингу великолепные дорогостоящие подарки ко дням рождения добывались его
окружением путем сложных комбинаций. Так или иначе, я смотрел на все это как
человек
со стороны, поскольку в то время уделял очень мало внимания пирушкам,
устраивавшимся в Берлине. Кроме того, все мои опасения рассеялись, когда Геринг
лично
сказал мне, что его коллекции предметов искусства в будущем будут подарены
рейху для
создания музея наподобие галереи Шака в Мюнхене. Будучи франконцем, я был
знаком с
баварской историей, знал о любви баварских королей к искусству и потому поверил,
что
Геринг выступает в роли мецената.
Ни один из ведущих политиков ни разу не предпринял попытки привлечь нас в
национал-
социалистическую партию. Мы были нужны им как солдаты, и не более того. [28]
Принеся присягу, мы пользовались полным доверием. Геринг понимал, что мы могли
справиться с работой, которую на нас возложили, только в том случае, если будем
свободны от всего, что связано с политикой. Все, что нужно было делать в этой
сфере, он
делал сам. Все вопросы, касающиеся нас как представителей люфтваффе или самих
военно-воздушных сил, он обычно решал после подробного их обсуждения с
государственным секретарем Мильхом, который тщательно прорабатывал их на самом
верху. Это предотвращало немало неверных решений и таким образом укрепляло наше
доверие к Герингу и Гитлеру. Возможно, это покажется удивительным, но факт
остается
фактом: нас, генералов из министерства воздушного флота, не информировали о
политических событиях (переговоры с американцами в 1945 году, к которым я сам
имел
отношение, не в счет). Разумеется, в войсках в этом плане знали еще меньше.
Точно так
же, как и до остальных немцев, до нас доходили определенные слухи. Однако
обвинять
нас в том, что мы не обращали внимания на слухи в весьма сложный в политическом
отношении период, может лишь тот, кто никогда не жил в атмосфере тревоги и
страха,
когда люди особенно склонны к преувеличениям. Вспоминая то время, я удивляюсь
тому,
что лишь очень немногие из слухов достигали моих ушей. Возможно, всем было
слишком
хорошо известно о моем нежелании прислушиваться к сплетням, а может, со мной,
представителем "национал-социалистических" ВВС, близко знакомым с Герингом,
сознательно не заговаривали на определенные темы.
Были ли я и мои коллеги чересчур наивны, когда принимали за чистую монету все,
что
нам говорили по официальной линии? Да. Но мы были солдатами, обученными
соблюдать максимальную точность в официальных докладах, и потому были склонны
верить таким докладам, исходившим от тех, кто нами руководил. У меня не было
возможности изменить свою точку зрения - тем более, что Геринг признавал свои
ошибки с такой готовностью и так открыто, что, казалось, если он о чем-то и
умалчивал,
то делал это без всякого умысла.
Приведу несколько примеров, чтобы объяснить такую позицию. [29]
Дело Рема 30 июня 1934 года, в котором ВВС были замешаны лишь косвенно.
Распри между армией и штурмовиками были такой же излюбленной темой для сплетен
и
слухов, как и неумеренные амбиции руководителя организации штурмовиков Рема,
которого я знал по Генеральному штабу. Его дружба с Гитлером постепенно
переродилась
в открытую враждебность, и даже для меня было очевидно, что это грозит путчем
против
армии и фюрера. В дни путча я находился в Южной Германии и был вынужден черпать
информацию из газет и сообщений радио. Естественные сомнения, возникшие у меня
в
связи со слухами по поводу происшедших событий, были рассеяны очень подробным
докладом Гитлера, сделанным в помещении государственного оперного театра перед
собравшимися там высшими представителями партии, правительства и вермахта.
Поскольку я к тому времени уже очень хорошо знал Геринга, я не мог поверить в
слух о
том, что он воспользовался ситуацией и мерами, предпринятыми против путчистов,
чтобы ликвидировать своего врага и конкурента. Характеру Геринга были присущи
две
противоположные черты - с одной стороны, он мог быть внимательным к другим
людям,
чутким и деликатным, с другой - жестоким и безжалостным. Вспышки жестокости
|
|
