того, через год Рузвельт стал инвалидом и перешел на попечение матери и жены. 
Но некоторое время спустя ему удалось снова связаться с Люси. Она периодически 
появлялась на официальных церемониях в Вашингтоне во время первых двух сроков 
президентства. Супруг ее недавно перенес удар и медленно уходил из жизни, а 
Рузвельт чувствовал себя в это время в Белом доме более одиноким, чем прежде. 
Он находил Люси такой же пикантной, обворожительной женщиной, как и четверть 
века раньше.
 Возобновление романа ни для кого в Белом доме не было секретом, кроме Элеоноры 
Рузвельт. Франклин встречался с Люси на дороге за Джорджтауном, и часа два они 
катались на машине вместе; очень редко назначали встречи в других местах. Когда 
однажды Франклин спросил Анну, не будет ли она возражать против присутствия на 
обеде его «старого друга», дочь, поколебавшись две-три секунды, сказала, что, 
конечно, не будет. Несомненно, связь Франклина с Люси носила больше характер 
душевной, нежели физической близости. Люси Меркер все еще воспринималась 
Рузвельтом как идеал женственности: очаровательная улыбка, почти жгучая красота,
 безукоризненная, грациозная фигура. Она привлекала его еще и своей живостью, 
полной поглощенностью его рассуждениями о политике, о людях и старых временах, 
отсутствием претензий на что-либо иное, кроме новых свиданий с ним.
 Но еще больше, чем к отвлекающим встречам с Люси, Рузвельт чувствовал тягу к 
Гайд-Парку — здесь он сбрасывал часть забот и бремени, особенно тяготы 
вынужденных официальных встреч. Предложение супруги превратить большой дом в 
Гайд-Парке в санаторий твердо отклонил: напомнил ей, что не может больше 
совершать морские прогулки и сомневается даже, что воспользуется когда-нибудь 
яхтой «Потомак» — это удобная мишень для самолетов противника с ближайшего 
авианосца. «О'кей, моя совесть чиста», — завершила она этот эпизод в мемуарах. 
Таким образом, зимой и весной президент каждые две-три недели садился в длинный,
 медленный поезд, тащившийся к Гайд-Парку, чтобы побыть там пять — десять дней.
 Рузвельт строго-настрого указывал: эти поездки не афишировать. Выезжал он из 
Белого дома вслед за армейским грузовиком, груженным его багажом и документами, 
в небольшой компании — Хассет, Грейс Талли, один-два секретаря, доктор, иногда 
Гопкинс и всегда агенты службы безопасности — и садился в президентский поезд 
близ уединенной платформы. В президентском вагоне дремал, рассуждал на 
свободные темы, потягивал коктейли с сотрудниками, следил через окно за 
мелькавшими людьми и деревьями, знакомился с новыми сообщениями и подписывал 
распоряжения.
 Из Манхэттена локомотив центрального депо Нью-Йорка доставлял его на 
плоскогорье, расположенное за рекой, у Пеукипсье, в 7 милях от Гайд-Парка. 
Вскоре президент с удовлетворением погружался в атмосферу родного дома. Вместе 
с сотрудниками останавливался в бывшем особняке Вандербильта в 3 милях от реки. 
Он хорошо знал этот особняк, его бывших владельцев и современную обстановку. 
Президент размещал Хассета и других в отведенных им комнатах и потешался вместе 
с ними над попытками Вандербильтов копировать роскошь французских королевских 
дворцов. Сравнивал показное великолепие особняка со скромными и простыми домами 
старых семей Гудзоновой долины. Президент говорил Хассету, что содержит свой 
дом так, как хотела его мать и члены его семьи в течение столетия и более. Он 
имел в виду, как свидетельствовал Хадсон, что старые семьи не стремились 
выставлять роскошь напоказ.
 В ходе этих поездок Хассет фактически превратился в ближайшего секретаря 
Рузвельта. Проводя время с президентом в поезде или навещая его утром в спальне 
и даже в ванной («Садись на стульчак, но помни, что на тебе брюки», — сказал 
ему однажды Рузвельт) или разложив на столе в кабинете документы, чтобы 
просохла жирная подпись президента, Хассет обсуждал с шефом интересовавшие 
обоих темы: старые книги и их авторы; старые семейные друзья и известные 
личности; птицы, деревья и прежде всего — политики из округа Датчисс, известные 
там места и события. Рузвельт имел здоровое чувство собственника — с 
удовольствием сообщал налоговым властям, что владеет грузовиком-вездеходом, 
самосвалом, многоместным легковым автомобилем и маленьким «фордом», хотя и не 
мог точно сказать, принадлежат ли ему овощи и фрукты из небольшого сада. Он 
никогда не переставал восхищаться местной фауной и флорой; одну из своих 
поездок в Гайд-Парк приурочил ко времени, когда зацвел кизил, а позже, в том же 
мае, поднялся в 4.00 утра, чтобы полюбоваться птицами на пруду Томпсон в 
Пайн-Плэйнсе. С просветлевшим лицом рассказывал, как однажды на рассвете слушал 
пение болотного крапивника, затем краснокрылого черного дрозда, затем выпи, — 
он утверждал, что способен различать голоса двадцати двух видов птиц.
 У Рузвельта, вероятно, не было в жизни «типичного дня», но в субботу поздним 
мартом в Гайд-Парке он удивлял окружавших его людей многосторонностью интересов 
и изменчивостью настроений. Утром болтал с Хассетом на разные темы, в том числе 
о сэре Василии Захарове и американских производителях оружия, поддерживающих 
связи с нацистами. Затем сообщил Хассету о своем намерении совершить 
неожиданный негласный визит в Нью-Йорк без сопровождающих (намерение не 
осуществилось). После этого он обсуждал с Гопкинсом проблемы организации 
командования Тихоокеанского региона. Потом съездил в особняк Вандербильта, 
навестил Хэки (Луиза Хэкмайстер, руководитель телефонной службы Белого дома) и 
Хассета, с которыми обращался так, словно это были императрица Жозефина и 
кардинал Решилье, и поделился с ними оставшимися знаниями о Вандербильте. 
Некоторое время спустя работал над проблемами антитрестовского законодательства 
и другими государственными делами. Вечером повез в стареньком «форде» Грейс 
Талли, дочь Гопкинса Диану и ее отца на обед в коттедж Элеоноры — «Вал-Килл». 
Там у камина шел разговор о кузенах, внуках и друзьях. За обедом Элеонора 
подбросила супругу несколько острых вопросов, почерпнутых ею в поездках: