отношений с Японией, президент видел главную задачу в том, чтобы выиграть время,
 пока ведется холодная война с Германией. Почему в таком случае он не 
воспользовался возможностью провести американо-японский саммит как легким 
способом выиграть время? Отчасти потому, что встреча в верхах могла 
спровоцировать конфликт слишком быстро. Лучше, по мнению Рузвельта, позволить 
Халлу делать дело, в котором он искушен, — вести переговоры дальше, пока они не 
сорвутся или не вернутся к исходному рубежу. Отчасти также и потому, что и сам 
Рузвельт поддался тенденции затягивать время. Он считал, что располагает 
неограниченным временем на Дальнем Востоке, но не задумывался над тем, что в 
Токио часы запущены по другому графику.
 Среди путаницы и просчетов стояла одна ясная и незыблемая проблема — Китай. 
При обсуждении всех их предложений по уходу из Китая японцы настаивали, кроме 
заключительного этапа переговоров, на том, чтобы оставить в этой стране 
некоторое, хотя бы символическое число своих войск для обеспечения внутренней 
безопасности страны от посягательств китайских коммунистов. Японские дипломаты 
не могли гарантировать даже выполнение своих обещаний уйти из Китая. И для 
Вашингтона, и для Токио было очевидно, что выход из войны, которая стоила 
Японии так много крови и средств, не мог не закончиться национальной 
катастрофой.
 Вашингтон был зациклен на Китае в той же степени, что и Токио. В это время 
администрация Рузвельта опасалась краха китайского режима. Чунцин жаловался на 
скудость американской помощи; некоторые представители Гоминьдана обвиняли 
Вашингтон, что он интересуется только Европой и стремится оставить Китай один 
на один с Японией. Мадам Чан на дипломатическом обеде упрекнула Рузвельта и 
Черчилля: они проигнорировали Китай во время своей атлантической встречи и 
стремились умиротворить Японию. Генералиссимус пожурил супругу за этот 
эмоциональный выпад, но в принципе был с ней согласен. Любое сообщение о 
каком-либо подобии разрядки в японско-американских отношениях вызывало приступ 
страха в Чунцине. Через многочисленные каналы влияния националисты оказывали 
постоянное давление на администрацию Рузвельта с целью предупредить любой 
компромисс с Токио, а также побудить расширить программу помощи Китаю и 
ускорить ее реализацию.
 Даже сын президента Джеймс, служивший капитаном морской пехоты, требовал от 
отца послать Китаю бомбардировщики в ответ на письмо Суна, констатировавшего, 
что за четырнадцать месяцев «в Китай не поступило ни одного самолета, 
оснащенного вооружениями и боеприпасами в такой степени, чтобы использовать его 
в боевых действиях». У Чана действительно голова шла кругом от того, что его 
запросы на военную помощь пересылались в Вашингтоне из учреждения в учреждение, 
от американцев к англичанам и обратно. Само отсутствие эффективной помощи Китаю 
заставляло администрацию относиться с особой щепетильностью к любому шагу, 
который мог привести Гоминьдан в состояние моральной подавленности.
 Поэтому Рузвельт поддерживал воинственную позицию Халла в отношении Токио. 
Когда государственный секретарь набросал в конце сентября Рузвельту карандашом 
записку в несколько строк — японцы ужесточили свою позицию по основным вопросам,
 — президент заявил, что полностью согласен с его выводом, хотя, должно быть, 
понимал: Халл упрощает ситуацию почти до уровня искажения. В Токио 
обеспокоенный Грю считал, что Халл просто не способен объяснить президенту 
выгоды проведения саммита. Второго октября государственный секретарь вновь 
провозгласил свои принципы и потребовал от японцев конкретизации их предложений.
 В свою очередь, правительство Коноэ поинтересовалось: каких действий от Японии 
ждет Вашингтон; не намерены ли американцы наконец выложить свои карты на стол? 
Время уходило, военные оказывали мощное давление на дипломатов. В этот 
критический момент японское правительство прямо предложило «вывести свои войска 
из Китая». Но наступил предельный срок переговоров, назначенный военными, — не 
слишком ли поздно что-либо предпринимать?
 Не часто две державы бывали в таком тесном контакте при отсутствии 
взаимопонимания. Они обменивались информацией и взглядами через десятки каналов,
 наладили эффективную разведку друг против друга, вели продолжительные 
переговоры. Халл потратил минимум сто часов на разговоры с Номурой. Проблема 
состояла не в недостатке, а в обилии информации, которая содержала много 
сведений не по существу, противоречивых и плохо проанализированных. Две страны 
сошлись подобно неуклюжим великанам, страдающим близорукостью, — каждый видел 
мало и много одновременно.
 Одно время Грю и другие предостерегали Вашингтон, что кабинет Коноэ падет, 
если его дипломатические усилия не дадут результатов. Администрация Рузвельта 
не прореагировала на эти предостережения. Шестнадцатого октября Коноэ вручил 
императору прошение об отставке. На его место Хирохито назначил военного 
министра Хидёки Тодзио. Это известие привело в уныние Вашингтон, где Рузвельт 
отменил очередное заседание администрации, чтобы переговорить с ее членами, 
ответственными за оборонные программы, и представителями Чунцина, близкими к 
панике, которые опасались, что усмиритель Маньчжурии постарается в первую 
очередь покончить с китайской проблемой. Но из Токио поступили заверения: новый 
кабинет по-прежнему станет делать упор на дипломатические средства; новый 
министр иностранных дел Сигёнори Того — карьерный дипломат и отнюдь не ярый 
милитарист. Что касается Тодзио, то его следует оценивать, исходя из того, что 
власть облагораживает, а не только совращает. Некоторые оптимистичные 
вашингтонские политики полагали, что император сделал мудрый шаг, возложив на 
Тодзио ответственность за сдерживание милитаристов.
 Две недели президент выжидал. Поскольку Рузвельт полагался на дипломатию 
затягивания времени, ему оставалось только дожидаться инициативы со стороны