суммы налоговых сборов на 3,5 миллиарда долларов, в конце июля Рузвельт 
рекомендовал включить в число налогоплательщиков лиц с более низкими доходами, 
ранее освобожденных от налогов. Эта мера имела целью не только увеличить сбор 
налогов в государственный бюджет, но также дать почувствовать 
налогоплательщикам с низкими доходами, что они тоже вносят вклад в оборонные 
усилия страны.
 В эти месяцы на долю Рузвельта выпал жребий сделать наиболее важные и наиболее 
удачные назначения. Первого июля Чарлз Эванс Хьюз, который в свои 79 лет все 
еще выглядел как воплощение председателя Верховного суда, ушел в отставку. Ему, 
очевидно, должен был наследовать 49-летний министр юстиции Джексон, испытанный 
сторонник «нового курса», друг президента, отличный адвокат, искусный посредник 
и переговорщик. Однако пресса и организованные адвокатские круги отдавали 
предпочтение одному из судей Верховного суда — 69-летнему Харлану Стоуну, 
независимо мыслящему, умеренному либералу, который помог высшей судебной 
инстанции освободиться после 1930 года от застарелого консерватизма и перейти к 
признанию федеральной власти как важного фактора государственной жизни.
 Несколько недель общество жило ожиданием, кому достанется место председателя 
Верховного суда — Джексону, Стоуну или какой-нибудь темной лошадке. «Мы все 
считаем, что верховным судьей должны быть вы, — писал Стоуну известный адвокат,
 — но кто может сказать, какой выбор сделает Ф.Д.Р.? У него ведь нет ни 
малейшего представления о том, каким должен быть судья. Все считают, что он 
выберет...» Президент посовещался со своим другом Феликсом Франкфуртером, все 
еще остававшимся главным юридическим консультантом «нового курса». Тот указал 
на обстоятельство, которое Рузвельту было очевидно и ранее: назначение Стоуна, 
республиканца, повысит имидж президента как беспристрастного лидера в период 
испытаний. Президент колебался недолго, а возможно, колебаний и вовсе не было,
 — он отдавал освобожденное Стоуном место Джексону и делал его наиболее 
вероятным преемником нового верховного судьи.
 Назначение Стоуна заслужило одобрение со стороны разных политических и 
общественных кругов. Оно «так ясно, определенно и, безусловно, справедливо, — 
говорил Арчибалд Маклейш, — оно прозвучало на весь мир как нужное слово, 
высказанное в нужное время».
 Не все назначения президента оказались такими легкими и уместными. Оборонные 
усилия породили острую потребность в изобретательных исполнителях, которые 
могли эффективно вести дело, не поддаваясь корыстным влияниям. В апреле 
президент предложил создать в системе государственной гражданской службы 
дополнительно 85 тысяч мест. Эта мера вызвала одобрение в кругах, выступавших 
за совершенствование деятельности правительства, но продемонстрировала и 
слабость исполнительной власти, поскольку государственная гражданская служба, 
освободившаяся от коррупции и уязвимости перед лоббизмом, стала также укрытием 
для чиновников-рутинеров, отличавшихся отсутствием инициативы и воображения в 
условиях развития оборонного потенциала, а следовательно, прикрытием для 
деятельности «обычной администрации».
 Рузвельт продолжал колебаться при осуществлении политических назначений. Он 
считал необходимым проведение оборонными ведомствами надпартийной политики. Но 
на него оказывали сильное давление в самом Белом доме — даже его помощники и 
секретари, включая Мисси Лехэнд и Грейс Талли, — с целью исключить назначение в 
оборонном секторе республиканских политиков с подмоченной репутацией или их 
помощников на гражданские должности. Президент писал Джесси Джоунсу, которого 
сторонники «нового курса» считали наиболее злостным нарушителем устоявшейся 
практики, что не возражает против принятия в некоторые оборонные ведомства 
«десятков людей, ненавидящих администрацию и сопротивляющихся в течение ряда 
лет всем конструктивным переменам». Но в наиболее ответственных ведомствах 
«честно говоря... нам следует иметь людей, — писал президент, — которые будут 
работать на нас, верят нам, а не просто отделываются пустыми словами о 
преданности делу... Как вы думаете?». Джоунс хранил молчание.
 Однако в обстановке правления «обычной администрации», правления в тревожный 
период середины 1941 года, президент резко порвал с традицией. Этот разрыв 
повлиял в некоторой степени на образ жизни американцев в последующие годы. 
Весной 1941 года дискриминация в оборонных отраслях и, что особенно 
поразительно, в финансируемых федеральным правительством программах обучения и 
найма рабочей силы толкала негритянских лидеров на новый виток воинственности. 
В апреле Национальный негритянский совет потребовал от президента отменить 
своим указом дискриминационные меры во всех федеральных учреждениях. Встречи У. 
Уайта и близких к нему лидеров черных с Хиллмэном и рядом других руководителей 
оборонной программы произвели на свет лишь обещания администрации кое-что 
предпринять. Но негры добивались четкой программы действий против дискриминации.
 В качестве крайней меры давления на правительство воинственный глава Братства 
проводников спальных вагонов Филипп. А. Рэндолф предложил провести марш на 
Вашингтон, если администрация не введет жесткие меры против дискриминации. Эту 
идею подхватили Уайт, Лестер Грэнгер из городской лиги и другие негритянские 
руководители. Организаторы марша угрожали привести в Вашингтон 1 июля десятки 
тысяч черных.
 Отношение Рузвельта к правам негров заключало в себе сложный комплекс из 
личного сочувствия, социального патернализма, политической чувствительности к 
радикальной формулировке этих прав и расизму в конгрессе, а также оценки 
практического значения этой проблемы для реализации оборонной программы. В 
течение нескольких лет Элеонора Рузвельт пыталась добиться некоторого 
взаимопонимания между негритянскими лидерами и ее супругом, а также его 
администрацией. Еще в 1935 году она пробовала убедить Стива Эрли, что Уильям