знакомого фермера по имени Джейн». Он написал Герберту Байарду Своупу, 
подписавшись инициалами Грейс Талли, что президент больше никогда не будет с 
ним разговаривать. И вот почему:
 «Он чрезвычайно оскорблен вашим предположением, что его знание и произношение 
французского языка такие же, как у Уинстона. У президента не только бесконечно 
сильнее акцент, но его вульгарный французский столь очевиден, что лучше 
находиться на расстоянии полмили от него, когда он говорит». Если Своуп такой 
уж лингвист, пусть съездит в Албанию, где должен быть открыт третий фронт. 
«Птичка нам как-то прощебетала, что красота албанских горянок неописуема. Когда 
вы хотите туда отправиться?»
 Его порадовало намерение Элеоноры Рузвельт совершить поездку в Англию. 
Президент составил список лиц, с которыми ей следовало встретиться, — главным 
образом королевскими особами.
 — Люди, с которыми тебе нужно увидеться, если они позвонят, большей частью из 
королевских семей, несколько из них — обычные люди, включая Эдуарда Бенеша из 
Чехословакии.
 Он написал письма, которые супруга должна была передать королю Георгу VI и 
королеве Вильгельмине. На вопрос жены, должна ли она подарить что-нибудь королю 
Георгу, королеве Марии и Черчиллю, последовал ответ:
 — Нет.
 В День благодарения он пригласил на специальную службу в восточной комнате 
Белого дома министров своей военной администрации, командующих армией и флотом, 
руководителей военных ведомств и судей Верховного суда. Там он зачитал свое 
воззвание по случаю Дня благодарения.
 — ...Да, хотя я бреду по долине теней смерти, никакое зло меня не страшит, — 
произносил президент мягким голосом с хрипотцой.
 Сидящему рядом Дэвиду Лилиенталу он показался одним из старост маленькой 
церкви в Гайд-Парке, когда, читая слова, поднимал вверх брови и почти беззвучно 
пел «Боевой гимн Республики». После службы он сердечно благодарил гостей, 
иногда чересчур эмоционально, помещая их руки в свои большие ладони. 
Напутствовал жен гостей, подобно священнику, стоящему у выхода из церкви после 
службы.
 Благодарить было за что. Кажется, перелом в войне наконец наступил, говорил 
президент на форуме «Геральд трибюн». Несмотря на неприятности, связанные с 
Дарланом, несколько недель после высадки союзников в Африке были временем 
спокойствия для Рузвельта. «Я счастлив сегодня в свете того факта, что после 
трех месяцев волнений по поводу открытия второго фронта это наконец сделано», — 
писал он своему бывшему шефу по военно-морскому ведомству Джозефу Дэниелсу. Он 
наслаждался, откинувшись в кресле, пыхтя с довольным видом сигаретой, 
рассказывая репортерам о длительном процессе планирования «Факела», замечая с 
налетом назидательности, что второй фронт нельзя купить в готовом виде в 
магазине. Он даже переубедил газетчиков. Некоторые из них теперь считали, что у 
Объединенных Наций есть большая стратегия. Она прослеживалась в высадке 
американских войск на Соломоновых островах, в затянувшихся боях русских и 
немцев на Кавказе, в охвате противника клещами в Африке. Рузвельт — один из 
величайших президентов военного времени, писал майор Джордж Филдинг Эллиотт, он 
наделен пониманием всеобъемлющей глобальной стратегии.
 Если в конце 1942 года в войне был достигнут перелом, Рузвельт через год после 
Пёрл-Харбора, через два года после ввода в действие ленд-лиза и на полпути к 
окончанию третьего срока президентства, казалось, тоже переживал переломный 
момент. В течение двух лет он подчеркивал первостепенную важность военных 
проблем и уходил от рассмотрения долгосрочных экономических и социальных 
проблем. Обычно он избегал вопросов о послевоенных планах; теперь, с первым 
проблеском победы, казалось, больше задумывался над будущими социальными и 
экономическими проблемами дома и за рубежом.
 Этой осенью сторонники «нового курса» всполошились. Город больше чем 
когда-либо наводнили крупные бизнесмены, которые скорее занимались делом, чем 
критикой, в здании торговой палаты напротив Белого дома. Президент произвел 
«почетный роспуск» старой администрации общественных работ — символ «вторых 100 
дней», прогрессивной политики Рузвельта в разгар сумятицы и потрясений 1935 
года, — а также упразднил одно-два других ведомства «нового курса». Согласно 
сообщениям репортеров, лидеры демократов признавали в частном порядке, что к 
республиканцам отошло большое количество голосов из числа членов профсоюзов, 
фермеров и независимых избирателей. Считалось, что президент утратил 
политическое чутье, провалился в достижении ключевых целей — спасти Норриса и 
нанести поражение Дьюи. Взбудоражился конгресс. Былые приверженцы «нового 
курса», такие, как Моргентау, Уоллис и Икес, больше не пользовались 
популярностью, изнуренные и суетливые. Появились сообщения, на этот раз верные, 
что Гендерсон к Рождеству уйдет в отставку.
 Лилиентал считал, что в Вашингтоне преобладала атмосфера пораженчества — 
отнюдь не военного поражения, но краха тех целей, ради которых, как 
утверждалось, американцы сражались на фронтах. Он ощущал смятение духа, 
образование в центре вакуума, который заполняли реакционные настроения, тревога,
 цинизм. Его беспокойство усилилось, когда он зашел в середине декабря к 
президенту, чтобы обсудить предложения о посылке Хромой Утки — сенатора Норриса 
в долину Теннесси, Арканзаса, другие долины рек для оценки существующей там 
ситуации и доклада главе государства. Лилиентал предложил, чтобы Норрис доложил 
и о возможной роли Администрации долины Теннесси (АДТ) за рубежом, где 
проявляли большой интерес к эксперименту Рузвельта.
 Президент был уклончив. Нет, сказал он, лучше зарубежные дела оставить в покое.