меньшего масштаба. Когда Гопкинс телеграфировал, что англичане склонны к 
проволочкам в осуществлении этого решения, Рузвельт потребовал, чтобы 
планирование операции началось немедленно и высадка в Африке произошла не 
позднее 20 октября. С облегчением узнав, что эти действия наконец начались, 
сказал Гопкинсу: «Передай Черчиллю, что приказы теперь — вперед до полного!»
 Кто даст знать обо всем медведю в Москве? После обнадеживающих переговоров и 
полуобещаний каким образом сообщить Сталину, что удара через пролив в 1942 году 
не будет? Черчилль, направлявшийся в Каир произвести перестановки в 
ближневосточном командовании после броска Роммеля на восток, мрачно вызвался 
заехать в Москву, чтобы поделиться дурными вестями. Президент предложил 
проинформировать Сталина о том, что порядок военных операций на 1942 год 
определен, но не раскрывать их характера.
 — Для нас существенно помнить о своеобразии личности нашего союзника, — 
говорил Рузвельт, — и о той сложной и опасной ситуации, в которой он находится. 
Думаю, нам следует попытаться поставить себя на его место, — ни от кого, чья 
страна подверглась нападению, нельзя ожидать подхода к войне с глобальной точки 
зрения.
 Черчилль вылетел из Каира в Москву 10 августа — с таким чувством, будто везет 
большой кусок льда на Северный полюс. Для русских это тяжелое время. Немецкие 
войска взяли Севастополь и оккупировали весь Крым. Легко овладев Ростовом, 
форсировали Дон и начали медленно двигаться к Сталинграду. Южнее продвинулись к 
восточному побережью Черного моря, проникнув в предгорья Кавказа и устремляясь 
к вожделенным нефтяным месторождениям на юго-востоке. Сталин, вновь 
столкнувшись с отчаянными нехватками всего необходимого, не мог забыть перебои 
в поставках и их отклонения, с которыми Черчилль и Рузвельт либо мирились, либо 
сами им потворствовали, — отклонения в Тихоокеанский регион, на Ближний Восток 
и даже в Англию. После того как десятая часть конвоя в Мурманск была уничтожена,
 Черчилль распорядился прервать столь опасные экспедиции в те длинные летние 
дни. Сталину он сказал, что не может защищать конвои большими военными 
кораблями, так как крупные потери поставят под угрозу «все военно-морские силы 
союзников в Атлантике». В конце июля Сталин с возмущением ответил, что войны 
без потерь не ведутся и СССР несет гораздо большие потери, и добавил: «Я со 
всей определенностью заявляю, что советское правительство не может дожидаться 
открытия второго фронта в Европе до 1943 года».
 Вместе с Черчиллем в Москву вылетел Гарриман; он информировал обеспокоенного 
Рузвельта о происходящем телеграммами. В первую вечернюю встречу Сталин, 
сообщал Гарриман, парировал аргументы Черчилля с резкостью, близкой к 
оскорблению. Нельзя выигрывать войны, говорил он, если бояться немцев. Он 
проявил мало интереса к идее открытия второго фронта в 1943 году. Черчилль 
искусно перевел разговор в русло обсуждения массированных бомбардировок 
немецких городов — тема, которую Сталин согласился обсуждать, — и затем перешел 
к планам вторжения в Северную Африку. Сталин тотчас живо заинтересовался этими 
планами и задолго до осуществления блестяще их обосновал.
 На следующий вечер, однако, атмосфера переговоров вновь ухудшилась. Открывая 
встречу, Сталин вручил Черчиллю и Гарриману памятную записку с подтверждением, 
что открытие второго фронта в 1942 году «предрешено» во время поездки Молотова; 
Советы строили планы на летние и осенние месяцы своей военной кампании с учетом 
открытия этого фронта; срыв высадки в Европе не только «наносит моральный удар 
по советскому общественному мнению», но и ухудшает военные позиции англичан и 
американцев. Сталин сказал: если бы английская пехота сражалась с немцами, так 
же как русские или те же Королевские ВВС, то не столь боялась бы их. Черчилль 
ответил:
 — Я прощаю это замечание только из-за храбрости русских солдат.
 Когда Гарриман коснулся планов переброски американских самолетов через Сибирь, 
диктатор повернулся к нему и отрезал:
 — Войны не выигрываются планами.
 На следующий вечер, сообщал Гарриман Рузвельту, произошла неожиданная смена 
настроения. На официальном обеде Сталин находился в прекрасном расположении 
духа и, казалось, совершенно забыл о неприятностях предыдущего вечера. В ходе 
заключительной встречи пригласил Черчилля в свои апартаменты и, представив 
гостю свою дочь Светлану, уделил беседе с ним шесть часов. «В целом, — 
телеграфировал Черчилль Рузвельту, — я определенно доволен своим визитом в 
Москву». Рузвельт телеграфировал Сталину: «Нам нужно объединить свои силы 
против Гитлера как можно раньше».
 Рузвельт, подобно другим политикам, удивлялся смене поведения русских в этой 
короткой серии встреч. Но с такими же мистифицирующими переменами сталкивались 
прежде Гарриман и Иден. Делались предположения, что Сталин сам по себе настроен 
дружелюбно, но занимает жесткую позицию в присутствии членов Политбюро или во 
время их информирования о переговорах. Возможно, все обстояло проще: во время 
визита Черчилля в Кремль поступали тревожные сообщения с фронта, особенно из 
Сталинграда.
 И все же Сталин фигура глубоко неоднозначная. Даже осуждая американцев и 
англичан за недостаточную помощь, он, должно быть, оценивал стратегический 
аспект взятия на себя Советами основного бремени боев на суше в 1942 году, 
потому что никогда не терял из виду долговременные, послевоенные решения. Если 
англичане и американцы медлят с возвращением в Европу, где будут стоять армии 
союзников после разгрома Германии?


АЗИЯ, В-ТРЕТЬИХ