гораздо большим вниманием, чем в предыдущие годы. У нас сложилось впечатление, 
что Гитлер снова применил собственный старый метод «времен борьбы»{136}, а 
именно: убедить своих внешнеполитических противников, которых теперь видел в 
лице Англии, в существовании угрозы большевизма, как пытался это делать до 1933 
г. для запугивания противников внутриполитических. Точно так же, как он пришел 
к власти без революции, он хотел достигнуть и своих внешнеполитических целей 
без кровопролития. Эта идея настолько владела Гитлером, и он настолько верил в 
ее правильность, что даже считал, будто она отвечает интересам Британской 
империи. Но пропагандистская речь была средством, не пригодным для того, чтобы 
привлечь на его сторону консервативные правительства и народы.
 Во время этой поездки Гитлер находился почти исключительно в кругу своих 
«старых борцов». К «старой гвардии» принадлежали и те деятели культуры, с 
которыми он встречался. С этими людьми фюрер говорил откровенно и свободно, 
однако не упоминая о своих внешнеполитических или военных планах и намерениях. 
В Веймаре мы пробыли всего 48 часов. Каждая его речь длилась не больше двух 
часов. Все остальное время он провел среди представителей культурной жизни и 
видных партайгеноссен этой гау во главе с гауляйтером Фрицем Заукелем{137}. 
Гитлер посетил несколько строительных площадок и архитектурных мастерских, 
ознакомился с планами и макетами новостроек, дал задание профессору Герману 
Гизлеру по реконструкции Веймара. Центром города должна была стать площадь 
Адольф-Гитлерплац, на ее проекте он задержался дольше, обсудив многие детали. 
Особенно благожелательное отношение фюрер проявил к веймарскому Национальному 
театру, где прослушал оперу Верди «Аида».
 Пребывание в Веймаре явно пришлось Гитлеру по душе. Ему был приятен круг 
местных партайгеноссен, которые провели с ним в холле отеля «Элефант» два 
оживленных и интересных вечера. Неудивительно, что эта аудитория принимала его 
с восхищением. Из речи своего фюрера они узнали о его политических взглядах и 
твердо верили в его стремление к миру. Насколько серьезно было это стремление, 
они судили по разговорам с ним, в которых он рассказывал о своих строительных 
планах, а также о культурной и социальной программах. Они даже и представить 
себе не могли, чтобы человек, намеренный осуществить такие планы, думал о войне.

 Из Веймара мы на следующий день приехали в Нюрнберг и, как обычно в дни 
партсъездов, расположились в отеле «Дойчер хоф». Частые поездки Гитлера в 
Нюрнберг в том году объяснялись строительством предназначенной для массовых 
мероприятий «территории партсъездов», которое было поручено Альберту Шпееру.
 В Нюрнберге до нас дошло известие о покушении на советника германского 
посольства в Париже Эрнста Эдуарда фон Рата. Он был тяжело ранен револьверными 
выстрелами, и жизнь его находилась в опасности. Покушение совершил молодой 
польский еврей Гершель Гринзцпан. Гитлер немедленно послал в Париж на своем 
личном самолете сопровождавшего его д-ра Брандта, чтобы сделать все возможное 
для спасения дипломата, получившего ранение на службе Германии. О мотивах 
покушения именно на этого никому не известного советника посольства пока 
подробно не сообщалось.
 8 ноября, в день памяти неудавшегося гитлеровского путча 1923 г., который 
отмечался накануне очередной годовщины этого события торжественным партийным 
собранием в пивном зале «Бюргербройкеллер», мы прибыли в Мюнхен. Из года в год 
Гитлер произносил в одном и том же месте речь перед кавалерами «Ордена крови» – 
участниками марша к «Галерее полководцев» 9 ноября 1923 г. В этот вечер фюрер 
быстро установил контакт с аудиторией. Лица почти всех тесно окруживших его 
людей были ему знакомы. Начав свою речь издалека, еще с Версаля и путча 1923 г.,
 он перешел затем к событиям нынешнего года и заговорил почти только об 
отношениях Германии с Англией. Слова его опять звучали весьма пропагандистски и 
скорее предназначались как раз для партийного собрания, нежели для изложения 
программных внешнеполитических проблем. Сама по себе речь его явилась всплеском 
раздражения по поводу несбывшейся надежды на германо-английское сближение. 
Кстати, в те дни прозвучало меткое выражение по этому поводу: «отвергнутый 
любовник». О покушении в Париже Гитлер не обмолвился ни звуком. А затем фюрер 
отправился в кафе «Хек», где подсел к своим «старым соратникам». Это застолье 
тоже стало традицией вместе с воспоминаниями о годах, предшествовавших взятию 
власти. Но дистанция между фюрером и ними все же становилась все больше, что 
вызывало немало упреков с их стороны.
 9 ноября, которое считалось высшим праздником партии, постоянно повторялся 
марш к «Галерее полководцев», и Гитлер самолично возлагал венки на 16 
саркофагов «погибших за [нацистское] движение».
 Вторую половину дня Гитлер провел в беседах на военные темы у себя на квартире.
 Здесь он получил сообщение, что советник посольства фон Рат умер от полученных 
ранений. Но я не услышал из его уст никаких заслуживающих внимания реплик, и у 
меня сложилось впечатление, что покушение не имело политического мотива.
 Вечером фюрер в сопровождении только личного адъютанта поехал на товарищескую 
встречу высшего партийного руководства в большом зале Старой ратуши. Я же 
остался дома, так как он собирался скоро вернуться. На полночь 
предусматривалось принятие присяги рекрутов СС перед «Галереей полководцев», 
куда я должен был сопровождать его. По возвращении мы еще некоторое время не 
расходились, ожидая, не последуют ли от Гитлера, как обычно, какие-либо 
приказания. Вдруг раздался телефонный звонок из соседнего отеля «Четыре времени 
года»: я должен немедленно покинуть помещение, ибо рядом горит синагога и 
летящие искры могут вызвать пожар. Я передал это предупреждение остальным, но 
такая опасность не очень обеспокоила меня и никаких подозрений не вызвала. 
Однако когда стали звонить снова и сообщать о разрушении еврейских лавок и