стороны в них участвовали Риббентроп, его статс-секретарь Вайцзеккер, Шмидт и 
главный юрист имперского министерства иностранных дел д-р Гауе, а с британской 
– Гендерсон и Киркпатрик. Двери конференц-зала закрылись. В холле отеля 
образовались рьяно дискутирующие группы. Многие чиновники министерства 
иностранных дел, весьма не любившие своего министра, критиковали Риббентропа за 
то, что ему все-таки удалось проникнуть на переговоры. Но мне бросилось в глаза,
 что все они, начиная со статс-секретарей, когда на сцене появлялся сам министр,
 производили впечатление подобострастных и раболепных. То, что раскол во 
мнениях германских чиновников стал заметен и для присутствовавших английских 
дипломатов, я счел недостойным.
 Переговоры продолжались почти до 2 часов утра. Шли они, как уже отмечалось, за 
закрытыми дверями. Заглянуть за эти двери и бросить взгляд в зал переговоров 
можно было лишь случайно, когда кто-нибудь выходил или вносили новые сообщения. 
В одном из них говорилось, что Бенеш распорядился объявить всеобщую мобилизацию.
 Мы посчитали это отнюдь не добрым знаком для мирного решения. Стрелка 
барометра настроения упала вниз. Когда вскоре Гитлер и Чемберлен распрощались 
друг с другом внешне сердечно, она стала подниматься. И все-таки позитивный 
результат переговоров предсказать было никак нельзя. Я понял это из разговора 
фюрера с Кейтелем, в котором участвовали и мы, военные адъютанты.
 Мы узнали, что запланированное на 28 сентября занятие германскими войсками 
Судетской области, по желанию Чем-берлена, перенесено на 1 октября. Гитлер 
отозвался о премьер-министре и его усилиях положительно и нашел слова 
признательности за его личные действия ради мирного решения. Однако сам он в то,
 что чехи подчинятся британским и германским соображениям, не верит. Поэтому 
следует придерживаться мобилизационного плана по операции «Грюн» и в таком 
случае захватить всю Чехословакию; все остается по-прежнему. Из слов фюрера в 
этом военном кругу можно было заключить, что это решение было бы для него 
наилучшим. Из бесед с Чемберленом он сделал подкреплявший его соображения 
вывод: Англия и Франция сейчас наступать на Германию не смогут.
 В результате Годесберга фронты не изменились. Гитлер настаивал на своих 
требованиях. Что именно скрывалось за позицией Чемберлена, мы не знали. Не 
хочет заставить чехов уступить или не может? Фюрер склонялся к первой точке 
зрения. По возвращении в Берлин он приказал доложить ему о ходе военных 
приготовлений и дал понять, что с возможностью мобилизации все еще следует 
считаться.
 26 сентября Гитлер принял в Имперской канцелярии сэра Горация Вильсона, 
прибывшего с письмом от Чемберлена. В письме сообщалось: переданный ему 23 
сентября меморандум Гитлера с предложением, чтобы чехи очистили Судетскую 
область, для Чехословакии неприемлем. Одновременно английский премьер 
рекомендовал прямые германо-чешские переговоры. Фюрер был этим очень взвинчен, 
поскольку само британское правительство своей политикой в прошедшие месяцы не 
только не содействовало таким переговорам, но и препятствовало им.
 В этом возбужденном состоянии фюрер отправился вечером в «Спортпаласт»{131} , 
где Геббельс организовал массовый митинг. Он приветствовал Гитлера словами: 
«Фюрер, приказывай, мы следуем за тобой!». Это подогрело аудиторию, и Гитлер 
произнес чисто пропагандистскую речь по адресу Англии, Франции и Чехословакии. 
В ней прозвучали известные слова: «Это – последние территориальные требования, 
которые я ставлю перед Европой!» А в другом месте речи он выразился так: «И я 
заверил его [Чемберлена] в том, что в тот самый момент, когда Чехословакия 
разрешит свои проблемы, а это значит: разберется со своими другими 
меньшинствами, причем мирно, а не путем угнетения, я потеряю к чешскому 
государству всякий интерес. И это ему гарантируется!». Этим словам было суждено 
приобрести значение спустя полгода.
 Кризис стремительно приближался к своей высшей точке. Автоматизм подготовки к 
мобилизации все сильнее толкал Гитлера к военным решениям. Вечером 27 сентября 
моторизованная дивизия совершила марш через Берлин. По указанию фюрера она 
должна была проследовать через правительственный квартал и Вильгельмштрассе. 
Этот «пропагандистский марш» имел целью не подкрепить воинственное настроение 
берлинцев, а предназначался для иностранных дипломатов и журналистов: пусть они 
сообщат всему миру о готовности германского вермахта к войне. Геббельс, 
замешавшийся в «народ», чтобы услышать, о чем тот говорит, вынужден был 
констатировать: население на эту демонстрацию силы внимания почти не обратило. 
Действительная цель этого вечернего марша осталась для человека с улицы 
неизвестной. Движутся солдаты на маневры или возвращаются с них? О серьезном 
деле, на которое отправляются войска, никто на улицах Берлина и не думал. Будь 
этот марш нужен в таких целях, Геббельс с легкостью поднял бы на ноги куда 
больше людей и организовал народное ликование. Тогда солдаты маршировали бы не 
через правительственный центр города, а через жилые кварталы, где проживали 
чтящие оружие берлинцы. Народ расценивал напряженность вокруг Чехословакии 
точно так же, как и в истории с Австрией. Угрозы англичан и французов ему 
известны не были.




 Мюнхен


 28 сентября у Гитлера появился французский просол Франсуа-Понсе. Он умел 
обращаться с фюрером должным образом и считал, что расхождения между английской