Гросс-адмирал. Воспоминания командующего ВМФ Третьего рейха. 1935-1943
Эрих Редер




Эрих Редер

Гросс-адмирал. Воспоминания командующего ВМФ Третьего рейха. 1935-1943





Предисловие автора


В своем вступлении к книге «По другую сторону холма» британский военный 
писатель Лиддел Харт приводит такой эпизод из жизни фельдмаршала лорда 
Веллингтона. Во время путешествия лорд Веллингтон и его знакомый коротали время 
за разгадыванием, какого рода местность может оказаться по другую сторону 
каждого встречающегося им на пути холма. Когда спутник лорда выразил свое 
удивление от того, что суждения Веллингтона всегда оказывались верными, 
последний ответил: «Всю свою жизнь я пытался понять, что лежит по другую 
сторону холма».

В обычной жизни достаточно трудно представить себе истинную картину того, что 
лежит по другую сторону холма, который закрывает нам вид. Но еще труднее 
представить себе, что лежит по другую сторону той непреодолимой горы, которая 
отделяет настоящее от будущего. Мы живем и действуем ради будущего, пытаясь 
угадать его в самых общих чертах, но и это чаще всего бывает трудно. Человеку 
не дано знать, что уготовила ему судьба. Поэтому все наши деяния отмечены 
печатью несовершенства. Человек, бросающий взгляд на пройденный им путь с 
другой стороны холма, видит вещи в совершенно другом свете. То, что раньше 
представлялось неясным, видится совершенно отчетливо. То, что некогда было 
неразрешимой проблемой, теперь находит вполне четкое решение. Вещи, которые 
раньше казались незыблемыми, рассеиваются как мираж. Другие, которые были 
когда-то совсем не важными или даже забылись, теперь обрели всю свою значимость.
 Взгляд в прошлое разительно разнится с попыткой проникнуть зрением в покрытое 
вуалью будущее. Ныне мы стоим по другую сторону холма. Впервые мы можем 
осознать куда более ясно и четко, что было верно и что – неправильно. Появление 
этой книги связано с желанием внести свой вклад в познание прошлого. В ней нет 
никакого соперничества с теми авторами, которые, основываясь на вновь 
открывшихся источниках, воссоздают в серьезных трудах историю Германии за 
последние полвека. Я лишь хочу внести свою скромную толику знания в выполнение 
этой задачи.

Вполне возможно, что взнос мой будет весьма и весьма скромным. Офицер, который, 
в соответствии с традицией и своим личным пониманием, всегда рассматривал себя 
как слугу вооруженных сил и государства, не может ощущать себя компетентным 
обсуждать исторические события своего времени иначе, как через узкую призму 
своего собственного опыта. А я был моряком и солдатом, но никак не политиком. 
Мои многочисленные заметки дают мне, однако, возможность рассказать о событиях 
прошлого, их эволюции и связанных с ними мыслях – в том числе и об ошибках, 
которые мы ныне признали, – с точки зрения того времени. Десять лет заключения 
в тюрьме Шпандау были благодеянием в том смысле, что они сберегли мою память от 
неразберихи внешнего мира.

Для военно-морского флота и для меня – в качестве его главнокомандующего – в 
период между двумя мировыми войнами не было более важного политического события,
 чем заключение англо-германского военно-морского договора 1935 года. Он 
означал конец периоду германского плена, который начался Версальским миром. 
Первая часть этой книги описывает мою службу на флоте вплоть до этого времени; 
вторая ее часть посвящена развитию событий после 1935 года. Обе части 
представляют собой неразрывное целое.

Рост военно-морского флота, начавшийся в 1935 году, и многочисленные мои 
служебные обязанности и достижения, связанные с ним, особенно во время войны, 
невозможно описать во всей их полноте. Эта задача должна быть отложена до той 
поры, когда станут доступными все данные, и выполнена людьми, располагающими 
большим временем, чем его осталось у меня.

При работе над этой книгой мне оказали неоценимую помощь мои многочисленные 
старые друзья и товарищи. Будет несправедливо выделить персонально кого-либо из 
них, поэтому я приношу мою сердечную благодарность всем им. Но я считаю своим 
долгом поблагодарить адмирала в отставке Эриха Ферсте, моего старого и 
преданного сотрудника в течение многих лет, за то время и силы, которые он 
вложил в доработку этого издания. Он самоотверженно держал свои взгляды и 
интерпретации событий на заднем плане, предоставляя мне возможность быть на 
виду. Книга эта является всецело моей собственной, и я несу всю ответственность 
за ее содержание.

Моя жизнь обильно дарила меня своими благами, но и трудностями, а также и 
трагическими событиями, порой даже чересчур. Не кривя душой, могу сказать, что 
она была исполнена трудами и заботами. И все же, оглядываясь назад, несмотря ни 
на что, я благодарен судьбе за то, что с ранней юности я работал среди 
замечательных людей, товарищем которых я был. Если этой книгой воспоминаний я 
смогу хоть в какой-то степени уберечь их от забвения, я буду счастлив, что на 
закате своей жизни выполнил свой последний человеческий долг.



Эрих Редер

Киль, 1957 год




Глава 1. Начало службы на флоте



Поступить на службу в военно-морской флот да и, сказать по правде, вообще выйти 
в море я в свои детские и юношеские годы даже не помышлял. Мой отец, Ганс Редер,
 был преподавателем французского и английского языков гимназии Маттиаса 
Клаудиуса в местечке Вандсбек под Гамбургом, где я и родился 24 апреля 1876 
года. Мой дед тоже был учителем, владельцем частной школы. Моя мать, Гертруда 
Хартманн, была дочерью придворного музыканта Альберта Хартманна.

Жалованье молодого преподавателя гимназии было не таким уж большим, так что 
нашей семье приходилось экономить, чтобы дать образование мне и двум моим 
братьям. Но эти уроки экономии стали для нас хорошей школой, в раннем возрасте 
научив довольствоваться малым и считать каждый пфенниг.

В домашней атмосфере царила дисциплина, смягченная искренней любовью. Страх 
перед Богом, любовь к правде, чистота – таковы были принципы, впитанные нами с 
детства. Я до сих пор помню, как усердно мой отец растолковывал мне важность 
посещения церкви и значение церковной службы перед тем, как я впервые 
отправился вместе с ним и с матерью в нашу церковь в Вандсбеке.

В школьные годы мои братья и я доставляли мало хлопот нашим родителям, потому 
что всем нам учеба давалась достаточно легко. Наш отец учил нас плавать и 
кататься на лыжах, а наша мать, получившая прекрасное музыкальное образование, 
давала нам уроки музыки.

Учеба перемежалась частыми поездками, причем не только по городам Германии, но 
и на природу: в леса и на море. Мы хорошо изучили Гамбург и его порт, а также 
Саксонский лес, где находился замок Бисмарка. В 1888-м и 1889 годах мы побывали 
на пляже в Тиммендорфе, где тогда стояло только шесть домов, и в Травемюнде, на 
Балтийском море. В гавани города Любека я впервые в жизни увидел военный 
корабль, учебный корвет «Москит». Это единственный военный корабль, который я 
видел до начала своей службы на военно-морском флоте. Мы даже побывали на борту 
«Москита», что не произвело на меня совершенно никакого впечатления.

В 1889 году, когда мне было тринадцать лет, отец мой был довольно неожиданно 
назначен заведующим гимназией Фридриха-Вильгельма в городе Грюнберге, что в 
Силезии. Такое повышение было признанием его успехов в преподавании, ставших 
частично следствием его долгих стажировок в Англии и Франции. Но для меня 
переход от программы классической гимназии Вандсбека к более прагматической 
школе в Грюнберге был связан с определенными трудностями. И хотя я опережал 
своих новых соучеников во французском языке и латыни, но года на полтора 
отставал от них в английском и математике. Однако четыре недели усиленных 
занятий под руководством отца летом на пляже позволили мне догнать их в 
английском, а преподаватель математики в Грюнберге за еще более короткий срок 
помог заполнить мои пробелы в геометрии.

Перемена в окружающей меня среде была еще больше, чем перемена в учебной 
программе. Помимо общей разницы в культурном уровне, я оказался еще и в другой 
языковой среде – здесь говорили на другом диалекте, что порой становилось 
изрядной проблемой. Но даже эти трудности со временем исчезли. Мы обжились в 
нашем новом доме и обнаружили, что пешие прогулки по местным холмам ничуть не 
менее интересны, чем изучение бухт и пляжей балтийского побережья.

За время учебы в Грюнберге многое мне дал доктор Леедер, молодой профессор, 
преподававший нам географию и историю. В его изложении история буквально 
оживала перед нами, причем не только военные события наполеоновского периода и 
Франко-прусской войны, но события современной политической истории. Я так 
высоко ценил его уроки и нашу дружбу, что навещал доктора Медера вплоть до его 
восьмидесятипятилетнего юбилея, наступившего накануне Второй мировой войны, 
когда я в очередной раз посетил могилы моих родителей, умерших в 1932 году.

Кульминацией учебного года в Грюнбергской гимназии была загородная прогулка в 
Одетвальд, которую все ученики школы совершали каждое 2 сентября. В таких 
вылазках принимали участие и многие из бывших учеников нашей гимназии вместе со 
своими семьями. В программе этого пикника была речь лучшего ученика школы, 
множество игр и спортивных соревнований, а потом общие танцы всех 
присутствовавших. Заканчивалось все факельным шествием в город.

После окончания гимназии планировалось, что я буду поступать в университет; у 
меня были в то время довольно неопределенные намерения стать врачом, военным 
хирургом. Но для этого надо было хорошо знать латынь и греческий язык. Поэтому 
я стал брать частные уроки латыни и греческого, восполняя свои пробелы в этих 
языках.

Во время последнего года, проведенного мной в стенах гимназии, я выиграл на 
одном из конкурсов книгу. Ее автором был адмирал фон Вернер, описавший 
кругосветное путешествие принца Генриха Прусского в бытность его курсантом 
военно-морского училища. По всей книге были рассыпаны подробные описания 
восхитившей меня повседневной жизни на борту парусного фрегата. Весь год я 
читал и перечитывал эту книгу, пока не выучил наизусть все подробности жизни 
курсантов военно-морского флота на борту судна.

Определила ли мое решение эта книга, или то была судьба, я так и не знаю. Но в 
марте 1894 года, всего за две недели до выпускного экзамена в гимназии, я вошел 
в кабинет моего отца и сообщил ему, что я не желаю изучать медицину, но хочу 
поступить в военно-морской флот. Я попросил моего отца направить заявление в 
Oberkommando der Marine (Главное управление военно-морского флота) о зачислении 
меня в военно-морское училище, присовокупив к нему копию моего школьного 
аттестата.

Такое неожиданное изменение планов озадачило бы большинство других родителей, 
поскольку весь склад моего характера не соответствовал профессии, требующей 
таких больших физических нагрузок. Во время занятий физкультурой в школе мне 
лишь с напряжением всех сил удавалось получать неплохие отметки. Однако мой 
отец всегда с большим уважением относился к моим решениям, поэтому он тут же, 
как я его и просил, отправил заявление в Главное управление военно-морского 
флота, несмотря на то что срок для представления подобных заявлений уже истек в 
начале октября прошлого года. Удивительно, но на это заявление почти немедленно 
был получен ответ с требованием пройти медицинскую комиссию в уланском полку в 
городе Цулликау и быть готовым прибыть в Киль 1 апреля, то есть уже меньше чем 
через месяц.

Медицинскую комиссию я прошел без всяких проблем, но поездка через всю Германию 
из Силезии в Киль и пребывание там вместе с десятками других кандидатов в 
моряки, среди которых у меня не было ни одного знакомого, стали для меня тяжким 
испытанием. За всю свою жизнь я редко покидал дом в одиночку, а все эти 
энергичные незнакомцы съехались со всей Германии, причем на удивление много – 
из Баварии.




Обучение в императорском военно-морском флоте, 1894—1897 годы


По прибытии в Киль мы были временно размещены в мансарде военно-морского 
училища. Сразу же началось обучение, причем первые шесть недель шли обычные 
строевые занятия. Их вел лейтенант морской пехоты фон Ойдитман, хотя строевой 
подготовкой обычно занимались армейские сержанты.

Эти строевые занятия были самым трудным и несчастливым периодом во всей моей 
жизни военно-морского курсанта. И совсем не от трудностей муштровки, но из-за 
жесткого отношения сержантов. Словеса, которыми они общались с нами, хотя и не 
предназначались кому-либо персонально, были столь грубы и вульгарны, что я 
порой всерьез задумывался, стоит ли мне продолжать службу в подобной атмосфере.

Помимо обычного армейского строя, мы изучали лабиринты парусной оснастки судов 
по искусно выполненным моделям этих судов, а также основы гребли на шлюпках. 
Кульминацией этих шести недель был морской парад, который принимал сам кайзер, 
приехавший в Киль, чтобы представить военно-морскому флоту своего сына, принца 
Адальберта, в день его десятилетия. Наш парад, во время которого юный принц 
маршировал на правом фланге как живое олицетворение события, прошел не совсем 
гладко, но церемония принятия нами присяги в военно-морской часовне, за которой 
последовала вдохновляющая проповедь престарелого главного капеллана Ландхельда, 
была весьма трогательной.

Наша учеба на берегу закончилась смотром, а в мае мы получили долгожданные 
направления на учебные суда. Я, вместе с 34 моими соучениками, получил 
назначение на учебное судно «Штош»; другие 35 были направлены на корабль его 
величества «Штайн».

«Штошем» командовал капитан фон Шукман, но офицером, непосредственно 
занимающимся нашим обучением, был младший лейтенант фон Штудниц, на «Штайне» 
его коллегой оказался лейтенант фон Ребёр-Пашвиц. Младшему лейтенанту помогали 
младший лейтенант Саксер и двое пожилых опытных унтер-офицеров Кние и Гаетие. 
Они держали нас в ежовых рукавицах, но никогда не позволяли себе таких грубых и 
оскорбительных выражений, которых мы наслушались на берегу. Когда кто-нибудь из 
нас, мичманов, широко раскрыв глаза от удивления, наблюдал за тем, как Кние 
ловко взбирается по судовым вантам, тот мог сказать: «Могу тебе пообещать, 
парень, если я рухну отсюда, то обязательно прихвачу тебя с собой!» Никто из 
нас не воспринимал эти слова как оскорбление или угрозу; наоборот, подобные 
высказывания в опасной ситуации создавали некую особую сплоченность. Забота, с 
которой эти двое служак присматривали за нами во время работы со снастями на 
реях и показывали нам все известные им приемы обращения с парусами и снастями, 
заставляли нас смотреть на этих унтер-офицеров совершенно другими глазами.

Согласно расписанию наш пост, пост военно-морских курсантов, был на 
бизань-мачте, самой близкой к корме из трех мачт «Штоша». Сначала мое место 
было на брам-рее, но потом, вместе с тремя другими, я был переведен на 
бом-брам-рей, самый верхний из всех реев, где в штормовую погоду паруса надо 
было не рифить[1 - Рифить (зарифлять) паруса – уменьшать поверхность паруса при 
усилении ветра.], но с отчаянной скоростью убирать.

Каждое утро перед завтраком все военно-морские курсанты должны были взбираться 
по вантам до топа мачты и спускаться вниз, пока каждый не смог проделать это 
упражнение за 58 секунд. Когда я вышел на четвертое место среди 34 моих 
сотоварищей, то был весьма горд своим достижением. Но вслед за этим мы таким же 
манером осваивали гораздо более высокую грот-мачту, и мне пришлось изрядно 
попотеть, чтобы уложиться в одну минуту и три секунды.

Кроме работы с парусами, программа нашего обучения включала в себя такие общие 
для всех моряков дисциплины, как гребля и хождение под парусом на одномачтовом 
тендере, а также работа со старыми 150-миллиметровыми орудиями и теоретические 
занятия навигацией, математикой, английским и французским языками.

Летом мы совершили учебный поход по Балтике, а с наступлением зимы отправились 
в куда более дальний поход: в Вест-Индию.

Первые несколько дней этого похода доставили нам много хлопот, в Северном море 
мы потеряли гребной винт, а ночью в Бискайском заливе внезапно налетевший шквал 
сломал и унес гик кливера. Из-за этих происшествий нам пришлось вернуться в 
Вильгельмсхафен, а несколько позднее зайти еще и в Лисабон для ремонта. Но 
позже, подгоняемые пассатом, мы прошли вдоль побережья Мадейры, Ямайки и Гаваны.
 Столь же приятным был и обратный рейс через Сан-Доминго, Бермудские острова, с 
заходом в Плимут и мимо мыса Скаген. По возвращении в Киль мы удостоились 
инспекторского смотра адмирала фон Кнорра, а потом сдавали экзамены.

Экзамены, как теоретические, так и практические, были довольно строгими, так 
что из 70 курсантов лишь 60 смогли миновать все их мели и подводные рифы. Но 
после сдачи нам разрешили отправиться домой на месячные каникулы. С глубокой 
радостью в сердце я, ничего предварительно не сообщив, появился на пороге 
родного дома в Грюнберге тем апрелем 1895 года, представ перед своими 
родителями и братьями. Мое появление стало большой радостью и для них. Через 
две-три недели я получил уведомление, что экзамены я сдал первым в своей группе 
и был произведен в звание гардемарина.




Офицерская подготовка


После окончания каникул я встретился со своими соучениками по набору 1894 года. 
Нас, 60 человек, разбили на четыре учебные группы и распределили по четырем 
учебным судам. Я попал под командование дружески расположенного к нам 
капитан-лейтенанта де Фонсека-Вольхайма на учебное парусное судно «Гнейзенау», 
которым командовал капитан 3-го ранга фон Дассель. Здесь мы прошли первые уроки 
командования людьми, потому что каждому из нас было поручено возглавлять группу 
из моряков-новобранцев и натаскивать их во всех премудростях службы – весьма 
ответственное дело для любого честолюбивого молодого человека. Разумеется, в 
этом нам помогали опытные унтер-офицеры. Сами же новобранцы были добровольцами 
в возрасте около пятнадцати лет, которые после двух лет обучения становились 
рядовыми матросами. Лучшие из них, после специальной подготовки, могли получить 
со временем унтер-офицерское звание.

Будучи преподавателями, мы и сами продолжали учиться: слушали дополнительные 
курсы навигации и артиллерийского дела, а также несли вахту, работая с парусами 
и в машинном отделении.

В 1895 году произошло весьма важное для военно-морского флота Германии событие: 
21 июля был открыт канал имени кайзера Вильгельма, соединивший устье Эльбы и 
Северное море с Балтикой, причем на открытии его присутствовал сам кайзер 
Вильгельм И.

В церемонии участвовали почти все морские страны мира. В течение всей весны в 
Киль прибывали иностранные суда. Их по специально разработанному церемониалу 
приветствовали германские военно-морские корабли, стоявшие на якорях вдоль всей 
гавани. Наше судно «Гнейзенау» стояло почти рядом с маяком в Фридрихсорте и 
должно было приветствовать каждый входящий в гавань корабль его национальным 
гимном, исполняемым нашим оркестром. Праздничному украшению судна и парадной 
форме команды, а также пунктуальному следованию всем параграфам церемонии 
встречи уделялось самое пристальное внимание. Общественно-политическое значение 
этого события едва ли трогало нас, зато мы радовались тому, что с нашей стоянки 
мы могли во всей красе наблюдать праздничные фейерверки.

А еще долгая якорная стоянка дала нам возможность повидаться с нашими 
сотоварищами по учебе, которых мы не видели практически с тех самых пор, как 
ушли в море. Эти встречи много способствовали созданию того духа морского 
братства, который, как в германском военно-морском флоте, так и в других 
военных флотах, является одной из основ службы. Отныне и впредь набор 1894 года 
держался друг за друга как в дни мира, так и в дни войны.

Когда церемония открытия канала была закончена, мы отправились под парусами в 
Лервик, что на Шетландских островах, для участия в масштабных маневрах флота. 
Наши четыре учебных судна были объединены в один из дивизионов для участия в 
морских маневрах имени Тирпица, которые проводились ежегодно под командованием 
одного из старших адмиралов для отработки боевой тактики ВМФ в будущих 
сражениях. Затем мы отправились в зимний поход по Вест-Индии, снова для 
приобретения профессионального опыта, поскольку в таком переходе приходится 
много работать с парусами и стоять многочасовые вахты. Так что отдыхать 
приходилось во время кратких остановок в романтичных тропических гаванях. 
Впрочем, обслуживание старых и порядком изношенных дымогарных котлов, да еще в 
тропической жаре выматывало нас так, что для походов на берег порой не 
оставалось сил.

Наряду с практическим обслуживанием механизмов и морской практикой мы постоянно 
занимались и теоретическими дисциплинами, такими, как навигация, торпедное и 
артиллерийское дело, – все это было необходимо для сдачи экзаменов, которые нас 
ждали в конце второго года обучения.

Следующие шесть месяцев мы провели в занятиях по артиллерийскому и 
минно-торпедному делу на специальных судах, выделенных для этих целей.

К концу 1896 года мы снова оказались в Киле. Нам предстоял последний год 
обучения, теперь уже непосредственно в стенах военно-морского училища. Здесь 
все курсанты нашего набора снова собрались вместе под командованием капитана 
3-го ранга фон Котцхаузена, строгого, но справедливого командира.

Военно-морское училище располагалось непосредственно в гавани, дававшей 
прекрасную возможность для шлюпочных гонок и хождения под парусом. В самом 
училище был замечательный легкоатлетический зал и другие помещения для занятий 
различными видами спорта. В нашем распоряжении были комфортабельные спальни и 
великолепно оборудованные учебные классы. Занятия проводились в первой половине 
дня, послеобеденное же время посвящалось занятиям легкой атлетикой, спортом и 
хождению под парусом. Вечерами мы могли выбираться в город до двадцати одного 
часа, но, если планировалось посещение театра, концерта или частной вечеринки, 
то можно было вернуться и позже.

В летнее время по выходным в частном порядке дозволялось ходить под парусами в 
ближайших окрестностях города. Любимой целью подобных прогулок была бухта 
Эккендорф. Помимо живописных окрестностей, нас влекло к себе поместье Виндеби, 
гостеприимный владелец которого был отцом четырех сыновей и девяти 
очаровательных дочерей. Не было совершенно ничего удивительного в том, что 
четыре из этих дочерей одна за другой вышли замуж за наших товарищей.

Так, в трудах, хлопотах и приятном времяпрепровождении проходило время нашей 
учебы, завершившись трудными выпускными экзаменами. Всех нас ожидало 
производство в офицеры и морская служба.




Первая должность


Облаченный в новенькую форму младшего лейтенанта, 1 октября 1897 года я ступил 
на палубу корабля его величества «Саксония». Я был назначен 
офицером-сигнальщиком и отвечал за все сигнальное хозяйство корабля, а также за 
обучение и подготовку матросов-сигнальщиков. Назначение это я считал подарком 
судьбы, поскольку по своим обязанностям всегда находился на судовом мостике, в 
особенности во время маневров и тренировочных походов. Здесь молодой офицер 
имел возможность приобрести опыт и знания, наблюдая за работой старших офицеров 
корабля. Ими командовал капитан 1-го ранга Плахте, имевший прекрасный послужной 
список, и с его помощью я приобрел ценнейшие познания в таких профессиональных 
сферах, как судовождение, навигация, управление судном и тактика, а также и в 
своей сфере офицера-сигнальщика.

Именно в этот период времени военные флоты всех морских держав мира только 
начинали постигать всю важность сигнализации, которой до этого так долго 
пренебрегали. Так, например, великий французский адмирал Сюфрен во время 
морских сражений, от которых зависела судьба Индии, терпел неудачи только 
потому, что не мог ясно передать свои приказы на корабли своей эскадры из-за 
сложнейшей системы сигнализации тех дней. Даже известный сигнал Нельсона при 
Трафальгаре – «Англия надеется, что каждый исполнит свой долг» – был передан 
поднятием двенадцати отдельных флагов. В битве при Скагерраке[2 - Битва при 
Скагерраке известна в англоязычной исторической литературе как Ютландский бой. 
(Примеч. авт.)], до которой оставалось уже недолго, адмиралу Шееру 
потребовалось только два флага, чтобы отдать свой знаменитый приказ – 
«Крейсерам атаковать противника! Общая атака!» – всем кораблям флота. Два 
поднятых флага – Ричард и цифровая девятка, продублированные приказом по радио, 
бросили крейсеры в отчаянно смелую атаку, которая стала поворотным пунктом 
сражения.

Но мы забежали вперед, а в то время, стоя на мостике «Саксонии», я не имел ни 
малейшего представления, какая важная роль предназначена должности 
офицера-сигнальщика в моей будущей карьере.




«Германия» и Дальний Восток


Моя служба на «Саксонии» и недолгое исполнение офицерских обязанностей на 
однотипном корабле в одночасье закончились. Я вдруг получил назначение в 
качестве офицера-сигнальщика на броненосец[3 - Название этого класса судов 
менялось довольно часто. (Примеч. авт.)] «Германия», идущий на Дальний Восток.

Эта часть света неожиданно стала весьма важной для крупнейших морских держав. 
При Бисмарке впервые была определена колониальная политика Германии, и, с 
помощью все понимающих коммерсантов и первопроходцев-колониалистов, она 
реализовалась в приобретении важных колоний. Поражение, нанесенное Японией 
Китаю в 1894 – 1895 годах, рассматривалось как начало распада Китая, и ведущие 
европейские державы повели борьбу за сферы влияния в этом регионе. Германской 
дипломатии удалось добиться у Китая аренды Циндао и залива Киачоу на 
Шаньдунском полуострове, и германская эскадра крейсеров под командованием 
вице-адмирала фон Дидерихса была послана, чтобы занять их. Теперь же был 
сформирован второй дивизион из современных крейсеров «Императрица Августа» и 
«Гефион», с «Германией» в качестве флагмана. Объединенное усиленное 
формирование должно было перейти под командование контр-адмирала принца Генриха 
Прусского – германского «принца-моряка», который в конце концов заменил на 
посту командующего адмирала фон Дидерихса.

Для германского военно-морского флота новая колониальная политика означала 
активное участие в операциях тех судов, которые были годны для дальних походов 
и службы вдали от родины, – фрегатов, корветов и канонерских лодок, оснащенных 
как парусами, так и паровыми машинами. При столь быстром развитии мировой 
политики становилось ясно, что военно-морским флотам предстоит играть весьма 
важную роль в ней.

Естественно, офицеры и гражданские служащие нашего корабля были исполнены 
энтузиазма как в отношении новой политики, так и в отношении нашего участия в 
ней. Лично мне доставило особое удовольствие известие о том, что капитан Плахте 
был назначен командовать флагманским кораблем «Германия».

Назначение принца Генриха, брата самого кайзера[4 - Имеется в виду Вильгельм II 
Гогенцоллерн (1859 – 1941), германский император и прусский король в 1888 – 
1918 гг.], командующим Дальневосточной эскадрой, было совершенно ясным 
свидетельством не только значимости Дальнего Востока в международной политике, 
но и увеличивающейся роли военно-морского флота в национальных планах Германии. 
Свою службу на флоте принц Генрих начал гардемарином в 1877 году и так полюбил 
море и нелегкую морскую службу, что к тому времени, когда его брат взошел на 
трон, он уже имел звание старшего офицера. Талантливый и опытный моряк, он по 
праву заслужил громадную популярность среди морских офицеров и всех причастных 
к морю людей[5 - Он так любил море, что даже в весьма преклонном возрасте его 
можно было видеть у штурвала своей небольшой яхты, идущей под парусом в любую 
погоду. (Примеч. авт.)].

Кайзер Вильгельм II также проявлял живой интерес к военно-морскому флоту со 
времен своей юности. Возможно, это было обусловлено его личными тесными связями 
с Англией. Будучи одним из любимых внуков королевы Виктории, он часто навещал 
ее, и его часто можно было видеть на палубах военно-морских кораблей ведущих 
морских держав знакомящимся с последними моделями судов и их оснащением.

Вскоре после восхождения на трон он передал главное командование 
военно-морского флота, которое до этого находилось в руках армейских генералов 
фон Штоша и фон Каприви, самим морякам, назначив морского офицера на пост 
эквивалентный сегодняшнему начальнику штаба морских операций США. Большому 
влиянию торгового мореплавания на военные морские операции ныне пришел конец. 
Более поздними указами управление флотом было разделено на Главное командование 
военно-морским флотом и Имперскую морскую администрацию.

Все эти преобразования шли рука об руку с новым подходом к конструкции кораблей.
 Германские военно-морские корабли были разных типов, но во главу угла, вплоть 
до этого времени, ставились требования сухопутной войны. Именно так появился 
класс кораблей «атакующие корветы», примером которого и была «Саксония». 
Устаревшие броненосцы, подобные «Германии», которая была построена в Англии, до 
сих пор были оснащены как парусами, так и паровой машиной. Лишь с назначением 
контр-адмирала Тирпица министром военно-морского флота в 1897 году была принята 
ясная и прогрессивная концепция строительства кораблей.

Адмирал Тирпиц по праву может считаться отцом современного германского 
военно-морского флота. Он сделал себе имя как создатель подразделений торпедных 
катеров и много лет был начальником штаба Верховного командования флота. Именно 
в этот период его руководства фундаментальные принципы действий флота и были 
заложены в основу организации современных германских военно-морских сил. 
Разработанные им теории, проверенные на ежегодных маневрах и сформулированные в 
девятом выпуске «Публикаций тактики службы», издаваемых Верховным командованием 
флота, стали «библией» тактики для флотских офицеров на многие годы.

Переоснащение и подготовка для долгой миссии за границей столь древнего корабля,
 каким была «Германия», представляли собой нелегкую задачу, но энтузиазм 
личного состава, предвкушавшего азиатский поход, сделал возможным ее решение. В 
этот поход предстояло отправиться еще трем офицерам из нашего призыва – 
Швенгерсу, Вегенеру и фон Кнезебеку, – которые за эти два года стали моими 
самыми близкими друзьями.

На борту «Германии» я исполнял обязанности офицера-сигнальщика не только 
корабля, но и адмиральского штаба. В порядке особого поручения на меня 
возложили и командование судовым оркестром, дирижером которого был известный 
музыкант Поллингер. Любовь к музыке, унаследованная мной от матери, сделала эту 
обязанность ничуть не обременительной.

В качестве офицера-сигнальщика мне также приходилось заниматься подготовкой 
сигнальщиков, которые обучались в школе унтер-офицеров. А кроме того, капитан 
Плахте поручил мне в этом походе делать для экипажа и офицеров корабля 
исторические и тактические обзоры портов, которые нам предстояло посетить. Это 
поручение пришлось мне особенно по душе – оно давало возможность изучить 
историю страны и особенности населяющего ее народа, что, несомненно, расширяло 
мои знания.

После завершения переоснащения в Вильгельмсхафене «Германия» проследовала прямо 
в Киль, чтобы принять на борт контр-адмирала принца Генриха. Кайзер тоже прибыл 
с ним, чтобы лично проводить нас. На торжественном банкете по случаю проводов в 
Кильском замке, говоря об указаниях, данных принцу Генриху на время этого 
похода, кайзер употребил выражение «бронированный кулак». Это выражение было 
воспринято за границей как оскорбление, в особенности в Англии, где оно стало 
поводом для множества иронических комментариев.

На следующий день, 7 декабря 1897 года, «Германия» отправилась в дальний путь, 
а кайзер проводил нас вплоть до Рендсбурга. В его свите были принцы – его 
старшие сыновья, а также граф фон Бюлов, министр иностранных дел, контр-адмирал 
Тирпиц и граф цу Ойленбург, лорд Чемберлен. Простившись с остальными на мосту в 
Рендсбурге, кайзер в сопровождении фон Бюлова и фон Тирпица направился во 
Фридрихсруэ, чтобы навестить там принца Бисмарка, бывшего канцлера, 
находившегося уже в весьма почтенном возрасте.

В кильватере «Германии» следовал крейсер «Гефион», движение в проливе Ла-Манш в 
штормовую зимнюю непогоду держало в напряжении всех, находившихся на мостике 
корабля. Надо сказать, что пролив Па-де-Кале мы проходили в такой туман, что 
остались незамеченными английской эскадрой, которая поджидала нас, чтобы 
воздать почести принцу Генриху. Они восприняли это как специфическую морскую 
уловку. Наши корабли бросили якорь в Портсмуте, откуда принц Генрих направился 
в Лондон с визитом к своей бабушке королеве Виктории.

Сочельник мы отметили в Бискайском заливе среди бурных волн. Принц Генрих 
почтил офицеров корабля своим присутствием со всем штабом на праздничном вечере 
в офицерской кают-компании. В ознаменование этого события он сделал 
кают-компании подарок – серебряный «loving cup»[6 - «Loving cup» можно 
перевести как «заздравный кубок», традиционно – очень большой кубок, обычно с 
двумя ручками, из которого пьют по кругу все сидящие за столом во время 
праздничного обеда.], из которого и сделал первый глоток. Поднимая его, он в 
качестве тоста произнес поговорку «Север или юг, запад или восток – а дома 
лучше!». Передавая его следующему, он потребовал, чтобы каждый из сотрапезников,
 которому предстоит пить из него, последовал его примеру. Естественно, что 
старшие по званию, которые пили из кубка первыми, быстро использовали все 
знакомые тосты и поговорки, так что нам, молодым лейтенантам, когда очередь 
дошла до нас, пришлось попотеть, вспоминая что-нибудь подходящее к случаю. 
Поскольку этот обычай стал в кают-компании постоянным, мы, младшие офицеры, 
ворошили горы покупаемых для кают-компании газет и журналов, разыскивая на их 
страницах подходящие для произнесения в качестве тостов стихи или эпиграммы.

Отношения между адмиральским штабом и офицерами корабля обычно бывали 
напряженными, на «Германии» же они отличались необычайной сердечностью. Старшим 
офицером штаба был граф фон Шпее, которому в 1914 году предстояло обрести лавры 
победителя в качестве командующего германской эскадрой в битве при Коронеле[7 - 
Коронель – порт на побережье Чили, где 1 ноября 1914 г. состоялось морское 
сражение между английской и германской эскадрами, во время которого германские 
моряки одержали убедительную победу.], а вскоре после нее погибнуть у 
Фолклендских островов. Личным советником принца Генриха был капитан-лейтенант 
Георг Мюллер, пожалованный позднее дворянством. Он исполнял обязанности 
министра двора и старшего политического советника кайзера, находясь во главе 
Императорского тайного совета. Один из судовых врачей, лейтенант Олофф, стал 
впоследствии профессором университета и ведущим окулистом в Киле, а после 
Первой мировой войны обрел всегерманскую известность.

Порядки на борту «Германии» устанавливал сам принц Генрих. Благодаря своему 
личному обаянию, соединенному с опытом морехода, он без какого-либо усилия 
очаровывал всех вокруг. Во многих аспектах моделью для организации 
военно-морского флота ему служил британский ВМФ, и ему нравилось общаться с 
британскими флотскими офицерами и британскими армейцами в портах, в которые мы 
заходили. Именно с его легкой руки германские морские офицеры стали носить 
заостренные бородки, если они вообще обзаводились этим мужским украшением.

Будучи справедливым и внимательным к своим подчиненным, он мог быть и 
чрезвычайно раздражительным, грубым, если нарушались требования судового 
этикета или официальная церемония шла наперекосяк в присутствии иностранных 
кораблей или их офицеров.

Помещения для младших офицеров на «Германии» нельзя было, не покривив душой, 
назвать чересчур комфортабельными. Мы размещались по два человека в каютах, 
которые находились глубоко под палубой и в непосредственной близости от машин и 
котлов. Единственный иллюминатор каюты находился столь невысоко над ватерлинией,
 что его нельзя было открывать даже во время стоянки в порту. В результате я 
вплоть до прибытия в Гонконг предпочитал спать не в каюте, а в гамаке, 
подвешенном на орудийной палубе.

Надо еще упомянуть о том, что наши древние паровые машины то и дело выходили из 
строя, что было предметом постоянного беспокойства старшего механика капитана 
3-го ранга Пааше, которому вместе со своими механиками приходилось изрядно 
потеть в жаре машинного отделения.

Первая из этих поломок задержала на несколько дней наше прибытие в Гибралтар.

Именно в Гибралтаре принц Генрих в разговоре с британскими адмиралами – своими 
давними друзьями – узнал причину своего довольно сдержанного приема в Англии, 
причем даже со стороны королевы. Британцы были раздражены речью кайзера с 
упоминанием «бронированного кулака».

Из Гибралтара мы проследовали через Средиземное море, Суэцкий канал и Красное 
море до Адена. Здесь я заменил капитан-лейтенанта Мюллера в качестве личного 
советника принца во время официального визита к губернатору Адена, а также во 
время торжественного обеда, данного губернатором в честь принца.

Во время перехода в Индийском океане не утихал шторм, что было особенно 
неприятно на фоне постоянных поломок наших машин. Для их починки нам пришлось 
на несколько дней зайти в Коломбо. Эта остановка, впрочем, дала нам возможность 
познакомиться с прекрасной тропической природой острова Цейлон.

Накануне нашего отхода мы с удивлением получили запрос от русских военных 
кораблей «Сысой Великий» и «Наварин», стоявших в этот момент на рейде, с 
просьбой разрешить им следовать вместе с нашей эскадрой во время перехода в 
Сингапур. Они явно получили указание из Санкт-Петербурга сделать этот жест с 
целью произвести определенный эффект на британцев. Последующий переход в одной 
компании с этими кораблями обогатил меня и моих сигнальщиков не только 
бесценным опытом обмена информацией с иностранными судами, использующими другой 
язык, но также наглядно дал нам понять размеры влияния, которое приобретут 
военно-морские флоты в грядущих национальных стратегиях мировых держав.

В Сингапуре находилась большая и гостеприимная германская колония, и наше 
пребывание в этом порту позволило нам узнать изнутри этот центр Британской 
империи, раскинувшейся по всему земному шару. Все это, а также другие 
впечатления и опыт, обретенные мною на Востоке, в значительной степени 
десятилетия спустя помогли мне понять психологию японцев и их операции во 
Второй мировой войне.

Именно в Сингапуре до нас дошли известия о принятии первого Военно-морского 
устава и реорганизации Верховного командования военно-морских сил. Ныне место 
Верховного командования военно-морских сил занял адмиралтейский штаб. Его 
полномочия были предусмотрительно ограничены прежде всего обобщением и оценкой 
информации об иностранных военно-морских флотах – другими словами, 
военно-морской разведкой – и разработкой стратегических планов и тактическим 
планированием. Истинные же функции управления самим флотом и стратегией его 
развития переходили теперь в руки имперского военно-морского министра, на 
должность которого был назначен сам контр-адмирал фон Тирпиц. Эта реорганизация,
 однако, была чревата опасностью того, что новое управление будет верстать свои 
планы без должного учета практического опыта флотских команд. Поскольку кайзер, 
хотя и уделявший громадное внимание военно-морскому флоту, не имел 
профессионального морского образования и флотского опыта, представлялось 
совершенно необходимым существование совета при министерстве, состоявшего из 
опытных адмиралов.

Следующий переход привел нас в важную британскую базу Гонконг, где нам снова 
пришлось воспользоваться возможностями ее верфи для ремонта машины и паровых 
котлов.

В Гонконге мы первым делом познакомились с британской Дальневосточной эскадрой 
под командованием адмирала сэра Эдуарда Сеймура[8 - Пару лет спустя адмирал 
Сеймур командовал соединенными международными экспедиционными силами, которые 
освобождали дипломатический квартал в Пекине, осажденный участниками 
Боксерского восстания. Капитан Джеллико отличился в ходе этой операции, наравне 
с германским капитаном ВМФ фон Узедомом. (Примеч. авт.)]. Командиром 
британского флагманского корабля «Центурион» был капитан 1-го ранга Джон 
Джеллико[9 - Джеллико Джон Рашуорт (05.12.1859, Саутхемптон, – 20.11.1935, 
Лондон) – граф, английский адмирал флота (1919). На флоте с 1872 г. Окончил 
морской колледж (1884), участвовал в колониальных войнах против Египта (1882) и 
Китая (1900). С 1913 г. – 2-й морской лорд. Во время Первой мировой войны в 
1914 – 1916 гг. – главнокомандующий Гранд-Флитом (Большим флотом), которым 
руководил в Ютландском сражении 1916 г. С декабря 1916 г. до конца 1917 г. – 
1-й морской лорд. Под его руководством была начата активная борьба с 
германскими подводными лодками. С 1920 г. – губернатор Новой Зеландии, с 1925 г.
 в отставке.], впоследствии главнокомандующий британским Гранд-Флитом[10 - 
Гpанд-флит – имя, которое за всю морскую историю Великобритании было два раза 
присвоено флотам, собранным для ведения войн: 1) во время двух войн против 
Франции – в революцию (1793 – 1801) и в войну с Наполеоном (1803 – 1815) и 2) в 
период Первой мировой войны (1914—1918).] в ходе Первой мировой войны.

В тот период Гонконг представлял собой бурлящий центр международной политики. 
Вот-вот предстояло разразиться испано-американской войне, и в порту стояла 
американская эскадра под командованием капитана 1-го ранга Дьюи, лихорадочно 
делая последние приготовления для вмешательства в зреющий конфликт на 
Филиппинах. Британцы и русские яростно оспаривали друг у друга аренду баз в 
Китае в качестве утешительного приза за Циндао, который только что заполучила 
Германия.

Во время нашего пребывания в Гонконге мы не только любовались живописными 
окрестностями и посещали семьи живущих здесь немцев, но и побывали с дружескими 
официальными визитами на многих иностранных военных кораблях, стоявших в порту.

Лично для меня кульминацией пребывания в Гонконге стала поездка вверх по реке 
(Сицзян) в древний Кантон[11 - Современное название – Гуанчжоу.], которую я 
совершил в качестве члена штаба принца Генриха. Путешествие вверх по реке 
заняло целый день, но даже при дневном свете не была исключена возможность 
нападения на нас речных пиратов.

В мае 1898 года мы наконец достигли пункта нашего назначения – Циндао. Здесь мы 
имели возможность наблюдать интереснейшую военную, военно-морскую и культурную 
жизнь, энергично развивающуюся под руководством губернатора капитана 1-го ранга 
Джешке.

Циндао был не просто нашей базой; он был пунктом, откуда мы наносили визиты в 
другие порты и страны. Одним из первых и самых интересных был сделанный нами в 
мае визит к императору Китая. Мне опять выпало счастье сопровождать принца 
Генриха в составе его свиты. После тряской и неудобной Тонкинской дороги мы 
проделали железнодорожное путешествие до Пекина через Тяньцзинь – долгую 
поездку в течение всего дня по линии, охранявшейся китайскими солдатами, чьи 
угрюмые лица, однако, не внушали нам чувства безопасности.

В Пекине нам предложили пересесть в паланкины, в которых, на плечах носильщиков,
 нам предстояло проделать путь в европейский сеттльмент. Здесь принц Генрих и 
капитан-лейтенант Мюллер сразу же были приглашены в гости к послу барону фон 
Хейкингу и его жене, впоследствии прославившейся как автор знаменитой книги 
«Письма, которые он так и не получил».

Следующие дни были заполнены знакомством с достопримечательностями Пекина, в 
том числе с Запретным Городом с его знаменитым храмом Неба – любезность, 
оказанная принцу Генриху в числе очень немногих. Особенно мне запомнился 
официальный банкет, данный в нашу честь французским послом месье Пичоном, 
ставшим впоследствии министром иностранных дел Франции.

Главным событием недели стал визит принца Генриха к молодому китайскому 
императору и императрице-матери, который состоялся в их летнем дворце, 
расположенном в нескольких часах езды верхом от столицы. Кому-то пришла в 
голову счастливая мысль заблаговременно отправить вперед для обеспечения нашей 
безопасности подразделение морской пехоты под командованием лейтенанта Роберта, 
имевшееся при нашем посольстве, поскольку большая толпа, встретившая нас у 
ворот дворца, выглядела отнюдь не дружественно.

Прежде чем войти во дворец, мы сменили наши костюмы для верховой езды на полную 
парадную форму. Затем принца Генриха внесли в пределы дворца в паланкине, а мы 
последовали за ним своим ходом.

Император встретил принца стоя, затем попросил его присесть для беседы – честь, 
которая никогда ранее не была оказана представителю иностранного государства. 
После того как принц передал императору привезенные подарки и награды, 
император лично проводил его в сад для представления вдовствующей императрице – 
это еще одно исключение, сделанное для принца Генриха.

После обеда император нанес принцу ответный визит. Во время церемоний, 
связанных с этим визитом, произошел случай, весьма характерный для того 
напряженного периода, непосредственно предшествующего Боксерскому восстанию. 
Для отдания почестей императору около храма был выстроен почетный эскорт из 
морских пехотинцев. В качестве особого знака внимания принц велел начальнику 
эскорта показать приемы владения оружием. Металлический лязг примыкаемых штыков 
и хлопки ладоней о приклады, похоже, впечатлили почетного гостя, к тому же 
принц отдал приказ командиру взвода выполнить уставную команду «Зарядить 
оружие!».

К его изумлению, лейтенант Роберт прошептал: «Это невозможно, ваше высочество!» 
Затем, отвечая на хмурый взгляд принца, лейтенант шепотом пояснил: «Винтовки 
заряжены боевыми!»

После того как демонстрация закончилась – к явному облегчению императора, – 
лейтенант Роберт объяснил принцу Генриху, что он принял предосторожности и 
велел зарядить винтовки эскорта на случай каких-либо выходок толпы, собравшейся 
вокруг нас и смотревшей на представление довольно сумрачно.

Вслед за Пекином мы посетили Порт-Артур и Вэйхай. В Порт-Артуре русские еще 
вовсю возводили укрепления, но все же дали большой торжественный прием в честь 
германского принца. В Вэйхае же ничего, напротив, не строилось, было похоже на 
то, что британцы арендовали этот порт только в ответ на русскую базу, 
располагавшуюся как раз напротив, по другую сторону узкого пролива.

Вскоре после этого принц Генрих смог удовлетворить свое давнее желание посетить 
Японию. Офицеры и команда получили возможность познакомиться с прекрасными 
японскими ландшафтами и восхитительной японской цивилизацией, поскольку в те 
времена старые постройки, мебель и обычаи еще не были испорчены 
«вестернизацией».

В последующие месяцы состоялись еще несколько наших визитов в Японию, в один из 
которых принц Генрих был официально принят японским императором. За те 
несколько поездок, которые я сделал в японскую глубинку, мне посчастливилось 
рассмотреть жизнь этой страны изнутри.

Побывали мы и в Корее, в то время еще независимой. Именно там, в порту Пусан, 1 
августа 1898 года до нас дошла весть о кончине престарелого экс-канцлера принца 
Отто фон Бисмарка. Выстрел пушки, обозначивший скорбную минуту молчания для 
всех германских военно-морских судов, стоящих в порту, эхом отдался в 
окружавших бухту изумрудно-зеленых холмах, явив здесь, в этой далекой чужой 
стране, всю глубину германской скорби.

Порт-Артур был не единственным русским портом, в который мы заходили. Мы 
совершили переход вдоль протяженного побережья Сибири, побывав не только в 
большой военно-морской базе Владивосток, но также и в Корсакове, русской 
колонии для ссыльных преступников на острове Сахалин, и в Александровске, на 
восточном побережье Сибири. Два последних места, похоже, представляют собой 
традиционно русские поселения, Владивосток же, напротив, в сравнении с ними 
выглядит совершенно европейским городом. Будучи здесь, принц Генрих, очевидно 
выполняя полученные дома инструкции, завязал дружеские отношения с русским 
военным и флотским командованием. Когда русские были приглашены на борт 
«Германии», я имел случай продемонстрировать им 240-миллиметровые башенные 
орудия, хотя был уже поздний вечер.

И разумеется, мы всегда с большим удовольствием совершали многочисленные 
поездки в Шанхай, где находилась большая международная колония и царили 
совершенно европейская жизнь и порядки.

В это время уже вовсю шла испано-американская война. Сразу же после ее начала 
вице-адмирал фон Дидерихс, командовавший германской эскадрой, отправил в 
филиппинские воды несколько крейсеров, в том числе «Императрицу Августу». Их 
появление вызвало подозрения в недружественных намерениях у американского 
коммодора Дьюи, который было решил, что они появились здесь с враждебными 
целями. Верно, что симпатии многих немцев были на стороне Испании, как более 
слабого противника, но у нас не было ни малейшего намерения нарушить 
существовавший нейтралитет. Демонстрируя это, адмирал фон Дидерихс вскоре 
отозвал большую часть кораблей из филиппинских вод.

С чисто профессиональной точки зрения нам оставалось только восхищаться 
ошеломляющим превосходством прекрасно обученного современного американского 
флота над. устарелыми испанскими кораблями, так ярко проявившимся в сражении в 
бухте Манилы.

С самого нашего выхода из Германии я занимался подробным изучением Филиппинских 
островов, интерес к которым возник у меня благодаря личному знакомству с 
профессором Блюментриттом, крупным германским экспертом по этим островам. С 
этой целью я самостоятельно выучил испанский язык и опубликовал часть своих 
изысканий в статье под названием «Восстание филиппинцев против испанского 
владычества». Своевременность этой работы была одобрена капитаном Плахте и 
самим принцем. Так началась моя деятельность в качестве писателя.

В конце 1898 года периодическое переназначение офицеров военно-морского флота 
привело к значительным изменениям в Дальневосточной эскадре. Капитан-лейтенанта 
графа фон Шпее сменил капитан 3-го ранга Хинтце, который позднее стал 
полномочным послом при русском царе и, в конце концов, будучи в составе 
министерства иностранных дел, в 1918 году занял пост министра. Но лично для 
меня самой значительной переменой стало назначение капитана 3-го ранга Мюллера 
командиром «Германии» и назначение меня его помощником. При всей своей 
требовательности он предоставлял мне значительную свободу действий и с тех пор 
стал моим другом-покровителем, оставшись им даже тогда, когда, уже как адмирал 
фон Мюллер, он стал во главе военно-морского министерства.

В этом качестве он был доверенным советником кайзера в течение всех трудных 
дней Первой мировой войны и стал мишенью изрядной критики морских офицеров. Я 
не уставал защищать его и оставался его близким другом до самой его смерти.

В конце 1898 года мы также были взволнованы еще одним известием: нам предстояло 
встать для ремонта на верфях Гонконга и ожидать там прибытия супруги принца 
Генриха, принцессы Ирены, которую должен был доставить сюда пароход германского 
«Ллойда».

Прибытие принцессы стало поводом для целого урагана застолий и официальных 
мероприятий: губернатор, британские офицеры, различные клубы и члены германской 
колонии старались заполучить ее в свое общество. Богатый германский бизнесмен 
Симссен предоставил свою виллу в распоряжение августейшей четы. На эту виллу 
каждый день приглашалась на обед избранная компания офицеров «Германии». 
Первого января 1899 года была отслужена великолепная служба в лютеранской 
церкви Гонконга в честь принца, принцессы и экипажа «Германии». Во время этой 
службы прозвучало «Ларго» Генделя, исполненное на органе под аккомпанемент 
скрипки, на которой играл сам Поллингер.

Одним из результатов поражения Испании в испано-американской войне стало то, 
что Испания продала Каролинские и Марианские острова, а также другие еще 
остававшиеся у нее владения в Тихом океане Германии. Когда принц Генрих принял 
командование над Дальневосточной эскадрой у адмирала фон Дидерихса, он взял в 
свой штаб несколько офицеров эскадры и предпринял серию штабных учений, 
основной целью которых было установить оптимальные действия эскадры, если бы 
она вдруг оказалась застигнутой на Востоке неожиданной войной с Англией. 
Действуя в качестве одного из руководителей противостоящего «британского 
командования», я выдвинул теорию, что в этом случае германская эскадра могла бы 
собраться у Марианских островов, а затем затеряться на безграничных просторах 
Тихого океана для действий против неприятеля. Эти учения стали первыми из целой 
серии военных игр, на которых впоследствии была основана реальная стратегия 
германского соединения крейсеров, действовавшего на Тихом океане в 1914 году.

Офицерская ротация коснулась также и меня. Мне было предписано вернуться домой 
на регулярном лайнере германского «Ллойда», но мне удалось, вместе с еще двумя 
офицерами, получить разрешение проделать этот путь на французском пароходе 
«Сидней», который отправлялся в Марсель. По дороге мы сделали заходы в Сайгон, 
расположенный во Французском Индокитае, и в Джибути, во Французском Сомали, что 
расположен у южного входа в Красное море. Я познакомился и подружился с 
несколькими молодыми офицерами французского военно-морского флота, которые сели 
на пароход в Сайгоне. Даже с учетом всех этих заходов я оказался дома быстрее, 
чем мог бы добраться туда лайнером «Ллойда».




На суше и на море, 1901—1905 годы


После двух лет, проведенных в море, и сорока пяти дней отпуска у моих родителей 
в Грюнберге я получил назначение в 1-й флотский экипаж в Киле, сначала в 
качестве командира взвода, а позднее вторым адъютантом командующего.

Флотский экипаж того времени отвечал не только за набор в военно-морской флот, 
но и за первичную подготовку новобранцев по общевойсковой программе. 
Одновременно он служил центральной военно-морской базой для всех матросов, 
зачисленных на флот, но не расписанных по кораблям. Технический экипаж выполнял 
аналогичные функции в отношении всего технического персонала.

Помимо подготовки новобранцев в Киле в мои обязанности входила и разработка 
новой инструкции по такой подготовке. Однако у меня оставалось время еще и для 
того, чтобы посещать занятия по русскому языку, организованные в военно-морском 
училище в Киле. Занятия эти позволили мне приобрести хорошую базу, ставшую 
основой для последующего совершенствования в этом важном языке.

В системе флота того времени так называемые резервные суда использовались 
только в случае маневров и обслуживались командами, базировавшимися обычно на 
берегу. В звании лейтенанта я был вахтенным офицером на корабле «Эгир», 
участвовавшем в этих маневрах. Летом же 1901 года я получил назначение на 
корабль «Грилле» в качестве старшего помощника командира. Корабль этот в летний 
период служил посыльным судном для адмиралтейства, а на время учений стал 
посыльным судном флота и репетиром сигналов.

Это назначение дало мне великолепную возможность изучить побережье, в 
особенности острова Северного моря. Важное значение этим маневрам придало 
присутствие на них адмиралов фон Кестера, Томсена, начальника артиллерийской 
подготовки адмирала Бройзинга и других. По завершении маневров 1901 года в 
бухте Данцига состоялся смотр флота, на котором присутствовал русский царь.

Встреча двух императоров прошла гладко, и кайзер Вильгельм в ознаменование ее 
дал право всем офицерам германского военно-морского флота носить кортик на 
черном поясном ремне при повседневной форме одежды. Ранее такое ношение, бывшее 
обычным в русском военно-морском флоте, входило в состав формы германских 
гардемарин. В ответ царь, которому понравилась широкая фуражка офицеров 
германского флота, ввел своим указом ее в качестве формы одежды русских ВМФ.

После завершения маневров 1901 года закончилась и моя береговая служба. Я 
получил новое назначение, уже в качестве вполне оперившегося вахтенного офицера,
 на линкор «Кайзер Вильгельм Великий». Я был в восторге от этого назначения, 
поскольку два года службы на крупном корабле или на торпедном катере считались 
совершенно необходимым этапом в карьере офицера флота, равно как и предпосылкой 
для назначения в военно-морское училище или на штабную работу того или иного 
уровня. Мой энтузиазм был велик еще и оттого, что мой новый корабль был также 
флагманским кораблем принца Генриха, возвратившегося с Дальнего Востока и 
ставшего теперь командующим 1-й бригады линкоров.

Ушли в прошлое старые, беззаботные дни приятных странствий и мирной рутины; 
каждый старался проявить себя как можно лучше. Адмирал Тирпиц наметил нам путь, 
и мы посвятили себя его строгому выполнению.

Каждый учебный год начинался 1 октября, когда каждый третий из экипажей, 
завершивший свою трехлетнюю службу, заменялся новыми рекрутами. Срок этот был 
также увязан с очередной заменой офицеров и унтер-офицеров, которые, однако, 
меняли места службы на двухлетней основе.

Начиная с 1901 года новобранцы, вместо прохождения шестинедельной общевойсковой 
подготовки на берегу, в морской бригаде, проходили эту подготовку и приобщались 
к корабельной жизни сразу на самих судах. Этот новый прием давал возможность 
командующим ими офицерам начинать готовить их по различным боевым 
специальностям уже в декабре, что позволяло им стать классными специалистами 
значительно раньше.

Всесторонняя и обширная боевая подготовка, включающая борьбу за живучесть 
корабля, во время которой создавалась обстановка близкая к боевой, начиналась 
после Рождества. Быстрые и эффективные действия на боевом посту требовались от 
каждого, и при разборе занятий все офицеры и новобранцы должны были изложить 
свои идеи и подкрепить их логикой рассуждений. Такая интенсивная подготовка, в 
сочетании с последующим разбором действий, заставляла любого находящегося на 
борту человека чувствовать ответственность и в значительной степени определила 
надежность нашего военно-морского флота в Первую мировую войну.

Этот учебный период завершался боевым смотром, проводимым лично командующим 
эскадрой, который и определял рейтинг кораблей. Как следствие, конкуренция 
среди экипажей была высока, как и во время учебных стрельб, когда команды 
боролись за приз, вручаемый кайзером. Целью учреждения этого приза было желание 
улучшить артиллерийскую подготовку экипажей. Но в своем желании завоевать этот 
приз артиллерийский офицер старался выполнить стрельбы при самых благоприятных 
для него условиях, что прямо расходилось с общей идеей, – так что с некоторого 
времени подобные соревнования прекратились.

Хотя индивидуальная боевая подготовка всех кораблей заканчивалась в апреле, 
артиллерийские и торпедные учебные стрельбы продолжались до середины года. В 
летний период подготовка должна была бы по идее предшествовать боевой, но 
сложившийся порядок позволял как можно скорее подготовить корабль к походу и 
бою.

В октябре, к несчастью, я имел неосторожность изрядно повредить колено, упав с 
корабельного трапа. Во время вынужденного бездействия я написал статью 
«Совместные действия армии и флота в Крымской войне», которая была опубликована 
в «Новой военной газете».

Вернувшись к своим обязанностям после излечения, я обнаружил, что «Кайзер 
Вильгельм Великий» поставлен на ремонт, а его команда переведена на «Кайзер 
Фридрих III». Новый флагманский корабль эскадры возглавил летний поход в район 
Оркнейских островов, с последующими заходами в ирландские порты, откуда я 
получил возможность съездить в Дублин. Следующий учебный год был похож на 
предыдущий, за исключением того, что летний поход мы совершили в порты Испании.

Строгая программа подготовки, смотров и походов, от которой не позволялось 
отклоняться ни на йоту, привили людям навык механического выполнения 
необходимых действий, но неизбежно вытравляли любое проявление 
самостоятельности или независимого мышления со стороны офицеров. Со временем в 
программу подготовки внесли коррективы, призванные сделать ее более гибкой и 
разнообразной.

В 1902-м и 1903 годах подготовка 1-й бригады была посвящена дальнейшему 
совершенствованию боевой тактики эскадры. Передача команд посредством 
визуальных сигналов и отработка быстрого выполнения приказов о смене скорости и 
курса в суровых боевых условиях были важной частью боевой подготовки. Незачем 
говорить, что я участвовал во всех этих учениях и экспериментах с величайшим 
энтузиазмом, поскольку я выбрал этот предмет в качестве темы своего обзора для 
поступления в военно-морскую академию. Этот обзор мой командир сопроводил 
подробным докладом о моих технических талантах и выполнении мной служебных 
обязанностей. Должно быть, эти документы были сочтены удовлетворительными, 
потому что мне было приказано приступить к занятиям в военно-морской академии с 
1 октября 1903 года.

Военно-морская академия в Киле была основана при генерале фон Штоше, но, не в 
пример армейской академии, она была создана отнюдь не с единственной целью 
подготовки офицеров Генерального штаба. Как раз наоборот, Тирпиц развил и 
превратил ее в общеобразовательное заведение для усовершенствования 
специалистов, уже имеющих образование и опыт службы на флоте, для подготовки к 
будущей работе в адмиралтействе, военно-морском министерстве либо на тех или 
иных высоких штабных должностях. Таким образом, никогда не предполагалось 
создавать особый корпус «офицеров адмиралтейства», что шло только на пользу 
флоту: корпус особо избранных специалистов-командиров, в отличие от армейского 
Генерального штаба, не нужен военно-морскому флоту, в котором командир 
неизбежно лично ведет корабль в бой. Совершенно необходимо, чтобы такой 
командир был опытным моряком, способным быстро оценить ситуацию с мостика 
своего корабля, принять верное решение и затем воплотить это решение в действие,
 отдав тактически верные приказы. Лишь офицер, уже доказавший свои способности 
к лидерству в качестве командира корабля, может преуспеть во флотском 
командовании или на службе в штабе адмиралтейства.

Учеба в военно-морской академии была рассчитана на два года, в одной группе 
обычно насчитывалось около 15 офицеров. Среди моих соучеников оказались офицеры,
 которые позднее отличились в Первой мировой войне: капитан 3-го ранга Карл фон 
Мюллер, например, потом командовал «Эмденом»; фон Шёнберг, которому судьба 
уготовила гибель на его корабле «Нюрнберг» в битве при Фолклендских островах; 
капитан 3-го ранга Бауэр, впоследствии возглавивший техническое обслуживание 
подводных лодок; и капитан 3-го ранга Зеебом, командовавший «Ариадной» и 
погибший в ожесточенном сражении с превосходящими силами эскадры британских 
крейсеров 28 августа 1914 года, в первом настоящем боевом столкновении 
противоборствующих держав.

Среди основных учебных курсов в военно-морской академии были военно-морская 
история, военно-морская наука и военно-морская тактика. Планирование 
военно-морских операций преподавал капитан 1-го ранга Бахман, впоследствии 
возглавивший адмиралтейство. К обязательным также относился и курс 
международного права, изучение высшей математики и физики. Профессор Поххаммер 
из Кильского университета своими блестящими лекциями и семинарскими занятиями 
мог донести премудрости дифференциального и интегрального исчисления даже до 
самых тупых слушателей.

В качестве факультативов нам преподавались география, всемирная история и 
океанография. Когда в большой аудитории военно-морской академии читал свой курс 
средневековой и современной истории профессор Роденберг, то свободного места в 
аудитории найти было невозможно. В популярности с ним мог соперничать разве 
только профессор Крюммель, читавший лекции по географии.

Каждый офицер должен был выучить по крайней мере один иностранный язык, и к 
нашим услугам были курсы английского, французского, испанского и русского 
языков. Поскольку я уже владел французским и английским, я выбрал русский язык, 
который и изучал под руководством профессора Цильке. Испанский язык в то время 
считался куда менее важным, чем ныне, но я все же стал изучать его 
самостоятельно у себя дома.

Каждый год с 1 июля до 30 сентября мы отправлялись за границу, чтобы 
совершенствоваться в избранном нами языке. Я выбрал поездку в Россию.

Россия с февраля 1904 года находилась в состоянии войны с Японией. Русская 
пресса, равно как и жизнь в двух столичных городах, Москве и Санкт-Петербурге, 
представлялись весьма интересными. Благодаря капитану 1-го ранга Хинтце, моему 
старому товарищу по Востоку, который в эту пору был нашим военно-морским атташе,
 я был принят в лучших русских семьях, что дало мне несравненную возможность 
достичь хорошего уровня в освоении языка.

Помимо изучения статей о войне в русской прессе, я был поражен зрелищем 
проводов на маньчжурский фронт русских полков. Убывающие туда офицеры зачастую 
устраивали прощальные вечеринки в кафе или в других общественных местах 
увеселений, что вряд ли соответствовало серьезности ситуации.

В период моего пребывания в России у императорской четы родился долгожданный 
наследник трона, что вызвало подлинный восторг народа, хотя зрелище вывешенных 
по этому случаю с домов праздничных флагов заставляло подозревать вмешательство 
полиции.

Каждый офицер, заканчивающий годичный курс в военно-морской академии в Киле, 
должен был завершить учебу написанием соответствующей курсовой работы. В конце 
первого года обучения я подготовил работу по курсу международного права на тему 
«Нападение без объявления войны». К изумлению моих соучеников и преподавателей, 
а больше всего – к моему собственному, буквально через несколько дней после 
завершения этой работы разразилась Русско-японская война, начавшаяся 
неожиданным нападением японских торпедных катеров на русскую эскадру в 
Порт-Артуре. Другая статья, написанная мною в этом году на тему «Экономическое 
и военно-политическое положение США на Тихом океане», привлекла внимание 
профессора Крюммеля.

На втором году обучения я опубликовал одну статью по проблемам, связанным с 
установлением морской блокады, также перевел на немецкий язык изданную во 
Франции книгу капитана 3-го ранга Рене Довиля, с которым я состоял в личной 
переписке.




Глава 2. Боевая подготовка в мирные дни


Проведя два в высшей степени плодотворных года в военно-морской академии, зимой 
1905/06 года я получил назначение на броненосец береговой охраны «Фритьоф» в 
качестве штурмана. Суда береговой охраны входили в состав резервной эскадры на 
Балтике, так что новая служба оказалась для меня прекрасной подготовкой к моим 
последующим походам в качестве штурмана на крупных крейсерах. Но 1 апреля 1906 
года я был переведен в информационный отдел по связям с общественностью 
военно-морского управления в Берлине.

Этот отдел, созданный в 90-х годах с целью подготовки первых официальных 
сообщений для печати по военно-морским делам, не имел ничего общего с 
военно-морской разведкой в широком смысле этого слова, то есть с тайными 
агентами, шпионажем и контрразведкой. По правде говоря, весь штат отдела 
состоял из его начальника, капитана 3-го ранга фон Хеерингена, и трех 
обозревателей, из которых я был самым старшим. В мои обязанности входило 
прочитывать и обобщать сообщения в иностранных газетах и журналах да 
редактировать наше собственное профессиональное издание «Marine Rundschau»[12 - 
«Военно-морское обозрение» (нем.)], а также «Nauticus», ежегодное издание 
германского ВМФ. Второй обозреватель, капитан-лейтенант Бой-Эд, ставший позднее 
известным как атташе в Вашингтоне в 1917 году, осуществлял контакты с 
германской прессой и анализировал появляющиеся в них статьи и заметки. 
Профессор фон Халле, третий обозреватель, занимался вопросами экономики, 
представляющими интерес для военно-морского флота.

Адмирал Тирпиц как руководитель Имперского управления военно-морского флота 
проявлял личный интерес к прессе и появляющимся там комментариям относительно 
морских дел, так что это побуждало нас всегда быть как можно раньше и как можно 
шире в курсе развития всех важнейших событий. Среди прочих наших обязанностей 
была подготовка предложений для прессы относительно освещения в печати тех или 
иных тем. Таким образом мы, обозреватели, будучи всего лишь младшими офицерами, 
свели знакомства со всеми ведущими германскими журналистами. Более того, у нас 
были тесные личные контакты с адмиралом фон Тирпицем, который по другим 
вопросам общался только со старшим руководством отделов.

Одним из моих первых официальных визитов было посещение тайного советника 
Хаммана, всесильного пресс-директора администрации канцлера и министерства 
иностранных дел. Несмотря на свою загруженность работой, он выкроил время для 
меня, новичка в этой сфере, и познакомил с несколькими крупными специалистами в 
области экономики и колониальной политики. Так, например, доктор наук Пауль 
Ронбах, ученый с международным именем, написал впоследствии для «Marine 
Rundschau» и «Nauticus» много прекрасных статей.

Следующий визит я нанес Гельфериху в отдел колониальной политики, который 
снабдил меня весьма интересной информацией, в частности о Багдадской железной 
дороге и экономической политике Германии на Ближнем Востоке. Каждый год в июне, 
во время Кильской недели[13 - Кильская неделя – название парусной регаты.], 
адмирал фон Тирпиц имел обыкновение подносить кайзеру последний номер 
«Nauticus», который тот прочитывал от корки до корки во время своего круиза по 
Скандинавии. Сдружившись с Гуго Якоби, я счел весьма удачным для журнала, когда 
этот всемирно известный журналист предложил написать обозрение международной 
политики для выпуска за 1906 год. Но когда Якоби передал мне написанную им 
статью, я неожиданно понял, что по ряду причин она не соответствует требованиям 
нашего издания. Поскольку время поджимало, мне не оставалось ничего другого, 
как только переписать эту довольно щекотливую статью, используя данные Якоби 
как основу. К моему восторгу, он не имел никаких возражений против этого и, 
более того, согласился с моей версией изложенного.

Это были годы, когда читатели «Marine Rundschau» и «Nauticus» не ощущали 
недостатка в интересных материалах. Морские события Русско-японской войны 
только-только начинали появляться из-под покрова военной секретности, и 
различные эпизоды войны на море, с разбором уроков, которые следовало вынести 
из них, стали предметом острого внимания. Японская морская блокада и законы 
международного морского права были темами споров наряду с другими общими 
проблемами морской войны на Дальнем Востоке. Много места в «Nauticus» уделялось 
законам ведения войны, которые были приняты на второй Гаагской мирной 
конференции 1907 года. Кроме этого, поскольку я владел как французским, так и 
русским языками, я переводил множество сообщений о французских и русских 
военно-морских силах для рубрик «Иностранные флоты» в «Nauticus» и «Marine 
Rundschau».

Редактирование этих двух изданий было ответственным делом, поскольку они в тот 
период считались официальными публикациями. Так, например, мы никогда не могли 
вдаваться в излишние подробности организации нашей собственной флотской жизни 
или вовлекаться в излишний критицизм, особенно по техническим вопросам. С 
другой стороны, при отсутствии по-настоящему ценной информации наши журналы 
могли бы вскоре потерять своих читателей – кадровых офицеров флота. 
Единственной возможностью обсуждать чисто технические вопросы было давать 
обзоры того, как они решаются в иностранных флотах, и хранить молчание 
относительно планов нашего ВМФ.

Интерес к дискуссиям в этих журналах был столь широк, что сам император 
Вильгельм написал статью для публикации в «Marine Rundschau» по теме дискуссии 
«Броненосцы или скоростные боевые суда?», подписав ее псевдонимом L. (Lehmann). 
Мысли, развитые в статье императором, прямо противоречили взглядам министра 
Тирпица, поэтому капитан 1-го ранга Хопман написал статью, доказывающую 
несостоятельность идей императора. Статья была опубликована, и ее автор ничем 
не поплатился за свою отчаянную смелость.

После выхода в свет каждый номер «Nauticus» доставлялся императору, его 
сыновьям и другим важным персонам, чтобы держать их в курсе нашей национальной 
военно-морской политики. Став редактором этих изданий, я направил резюме статей 
моего первого номера адмиралу Тирпицу с просьбой утвердить их для публикации. 
На следующий день, к моему изумлению, я получил приказ явиться к нему в 
Вильгельмсхафен для обсуждения статей лично с ним. Разумеется, я повиновался, 
хотя и с внутренней дрожью, поскольку приближался установленный типографией 
предельный срок для представления материалов и любые изменения могли привести к 
изрядным сложностям. Однако в ходе трехчасового строгого разбора содержания 
этих статей лично Тирпицем я сумел дать все необходимые пояснения и получил 
совершенное одобрение министра.

На следующий год я имел честь лично вручить императору его экземпляр «Nauticus» 
в присутствии адмирала Тирпица. Это произошло в ходе Кильской недели, когда 
император поднялся на борт нашего корабля, чтобы наблюдать учебную атаку первой 
германской подводной лодки. После того как я сделал подробный доклад о 
содержании этого ежегодного издания, император пожаловал меня орденом Красного 
орла IV класса – моей первой наградой.

В процессе выполнения своих обязанностей мне представился случай присутствовать 
на нескольких сессиях рейхстага и наблюдать нападки партии центра на германскую 
колониальную политику, а также защиту этой политики канцлером князем фон 
Бюловом. Именно политические споры по этому предмету привели к альянсу 
консерваторов и либералов и повлияли на политику этих партий в ходе следующих 
выборов. Я слышал знаменитую речь князя Бюлова, после которой у него случился 
сердечный приступ прямо в здании рейхстага.

В 1907 году мне довелось непосредственно общаться с парламентариями, 
сопровождая их в ходе первой парламентской инспекции военно-морского флота. 
Этот шаг был предпринят для информации о положении дел рейхстага и 
бундесрата[14 - Бундесрат(нем. Bundesrat) – Государственный совет.], в 
частности бюджетного комитета. Группу парламентариев возглавлял сам Тирпиц. 
Командующий флотом принц Генрих Прусский приветствовал депутатов у трапа своего 
флагманского корабля «Германия» и сопровождал их во время учебных стрельб и 
тактических маневров, которые были приурочены к этому визиту. Результаты этого 
визита были столь успешными, что военно-морской флот стал с тех пор 
организовывать подобные мероприятия для делегатов ежегодно.

За время своей службы в отделе связей военно-морского флота с общественностью я 
сделал перевод половины русской эпопеи о войне на море «Расплата». Вторую 
половину книги перевел лейтенант Герке. Изучение этой весьма актуальной работы 
русского морского офицера капитана Владимира Семенова было частью общей 
подготовки каждого морского офицера накануне Первой мировой войны. Именно этот 
труд, «Расплата», снабдил Франка Тисса основными подробностями для его большой 
работы «Цусима».


* * *

Осенью 1908 года закончился третий год моей службы в отделе военно-морской 
информации, и я был назначен штурманом на бронепалубный крейсер «Йорк», 
входивший в состав разведывательных судов. Это было бесценное место для 
подготовки к будущему командованию. Штурман выступает в качестве советника 
командира, и мое рабочее место на мостике давало мне неповторимую возможность 
наблюдать все тактические упражнения. В отличие от линкора крейсер, решающий 
разведывательные и дозорные задачи, действует независимо, и его командир часто 
принимает самостоятельные решения.

Когда в 1909 году «Йорк» получил специальное задание, я был временно назначен 
на корабль его величества «Гильдебранд» в качестве флаг-штурмана эскадры на все 
время маневров. «Гильдебранд» был флагманским кораблем командующего эскадрой 
контр-адмирала Поля, известного своим тактическим умением и мастерским 
управлением кораблями, входящими в состав эскадры.

Теперь предметом моих стремлений было получить назначение штурманом на один из 
новейших крейсеров либо на флагман флота «Дойчланд» в качестве флаг-штурмана. К 
своему собственному изумлению, в конце 1910 года я был назначен штурманом на 
императорскую яхту «Гогенцоллерн». Для меня это стало не только сюрпризом, но и 
разочарованием, поскольку в течение нескольких лет мне предстояло заниматься 
деятельностью весьма далекой от флотской в истинном смысле этого слова.

Одной из причин моей неудачи в обретении службы флаг-штурмана явилось то, что 
на смену принцу Генриху пришел новый командующий флотом адмирал фон 
Хольтцендорф, который предпочел набрать свой штаб из лично известных ему 
офицеров.

Было бы несправедливо считать мое ответственное положение на «Гогенцоллерне» 
чем-то малоприятным, но я всем сердцем жаждал службы на флоте. Я никогда не 
тяготел к «придворной службе» с ее деспотичными социальными законами и этикетом,
 которые мне пришлось узнать по моей работе в Берлине. Так, например, когда я, 
морской офицер, получал приглашение на придворный бал, то не мог появиться там 
вместе с женой, поскольку она не принадлежала к дворянству.

Несколько лет подряд жизнь на «Гогенцоллерне» двигалась по одному и тому же 
ежегодному циклу. После зимнего ремонта в середине февраля яхта делала переход 
в Средиземное море, где принимала на борт в Венеции императорскую фамилию и 
доставляла ее на Корфу. Там она вставала на якорную стоянку, а император, его 
семья и находившаяся при них свита переезжали на берег, где располагались в 
замке Ахиллеон. Ближе к концу апреля императорская фамилия снова поднималась на 
борт яхты для перехода через Мессинский пролив в Геную, в то время как 
придворные возвращались в Германию по суше.

В середине июня император мог снова взойти на борт яхты в Гамбурге, чтобы 
принять участие в парусных гонках в устье Эльбы, после чего проследовать 
Кильским каналом имени императора Вильгельма в Киль на Кильскую неделю.

Почти весь германский флот собирался в гавани Киля для участия в этом событии, 
и, как правило, сюда к этому времени приходили с визитами многие иностранные 
военные корабли. По завершении регаты император мог отправиться в свой 
традиционный ежегодный круиз по Скандинавии, который обычно завершался в 
Свинемюнде ближе к концу июля. В сентябре император довольно часто пользовался 
яхтой для участия в наблюдении за маневрами флота.

Разумеется, бывали и отклонения от этой традиционной программы. В 1911 году, 
например, император предпринял весеннюю поездку от Флушинга до Ширнесса в 
Англии, и тем же летом он воспользовался яхтой для приема эрцгерцога 
Франца-Фердинанда, наследника трона Австро-Венгрии. Следующим же летом он 
совершил на яхте круиз по балтийским портам Финского залива для встречи с 
русским царем Николаем II.

Как судно, «Гогенцоллерн» был куда скромнее того, чего можно было бы ожидать от 
императорской яхты. Его конструкция вполне заслуживает быть названной 
чудовищной. Имея необычно высокий надводный борт, в непогоду оно получало такой 
крен с борта на борт, что даже бывалые матросы с трудом могли перемещаться по 
палубе. Водонепроницаемые перегородки были ниже всяких требований безопасности 
даже для обыкновенного пассажирского судна, не говоря уже об императорской яхте.
 К моему неописуемому удивлению, даже ее навигационное оборудование было 
совершенно антикварным; в то время как суда всего флота уже имели гирокомпасы, 
на борту «Гогенцоллерна» стоял только магнитный компас. При всем этом капитан 
судна, штурман и вахтенный офицер были ответственны за жизнь главы государства, 
не говоря уже о престиже страны.

Естественно, что капитан был выбран из числа офицеров, которых хорошо знал 
лично император – другими словами, из придворных кругов. Это было верно в 
отношении моего первого капитана на яхте графа фон Платена. Но его преемник 
капитан 1-го ранга Карпф не подходил под это определение ни по внешности, ни по 
манерам. Он был простым честным мекленбуржцем, излагавшим свои взгляды 
императору и императрице в открытой, хотя и тактичной форме и нимало не 
стеснявшимся дать то или иное выразительное распоряжение императорским 
отпрыскам. Он был известным моряком в кругу яхтсменов, пользовался полным 
доверием императора и его семьи. И управлял «Гогенцоллерном» столь же уверенно, 
как и позже крейсером «Мольтке» в Ютландском сражении.

Круизы по Средиземноморью были полны официальными обязанностями, которые, к 
моему удовольствию, целиком ложились на плечи свитских. Напротив, во время 
Кильской недели преобладал дух спорта и морского товарищества. Император любил 
воспользоваться случаем и не только увидеть какое-нибудь новое оборудование в 
военно-морском флоте, но также и пообщаться с иностранными визитерами – в 
основном с владельцами яхт, с которыми он уже был знаком.

Во время круизов по Скандинавии обстановка на «Гогенцоллерне» была куда более 
приятной, чем во время других плаваний. Император отказывался от напыщенных 
церемоний и становился другим человеком – просто отдыхающим, совсем как любой 
другой турист во время своего отпуска. Я чувствовал, что во время этих круизов 
он становится собой, настоящим, с добрым сердцем, все понимающим, всем 
интересующимся, готовым доставить радость другим человеком. Судя по тому, что 
мне удалось увидеть и услышать, его взгляды по политическим и военным вопросам 
были обоснованны и удачно выражены. Все это разительно отличалось от его 
чопорно-формального поведения во время официальных церемоний – возможно, 
вследствие неуверенности, а также некоторого тщеславия.

В своих бытовых привычках император был необычайно скромен; он употреблял 
весьма мало спиртных напитков и искренне предпочитал им фруктовые соки. Блюда 
императорского стола были весьма просты, даже когда присутствовали высокие 
гости.

Хотя обычный срок службы офицеров на «Гогенцоллерне» составлял три года, 
вице-адмирал Бахман, командующий рекогносцировочными силами, спросил меня, не 
соглашусь ли я на более ранний перевод на должность старшего офицера его штаба. 
Это предложение я принял с большой радостью, поскольку оно возвращало меня 
снова к той флотской деятельности, к которой я стремился, – разведывательная и 
дозорная служба в дополнение к сигнализации и управлению сражающимися 
подразделениями флота.

И все же я расставался с «Гогенцоллерном» с благодарностью в душе за службу на 
нем. За это время я имел счастье познакомиться со многими персонажами мировых 
событий, но больше всего – мне довелось узнать императора таким, каким он был 
на самом деле, а не каким его рисовал себе весь остальной мир.

Поднявшись на борт крейсера «Йорк», флагманского корабля рекогносцировочных сил,
 в сентябре 1912 года, я обнаружил, что вице-адмирал Бахман находится в отпуске.
 Поэтому я представился контр-адмиралу Хипперу, его заместителю. В дополнение к 
этой должности адмирал Хиппер непосредственно командовал легкими крейсерами, 
которые образовывали собой бригаду легких крейсеров. Тактическое командование 
рекогносцировочными силами, состоявшими из бронепалубных крейсеров и линейных 
крейсеров, находилось в руках самого вице-адмирала Бахмана в дополнение к 
общему командованию всеми рекогносцировочными силами.

По целому ряду причин рекогносцировочные силы находились в тот момент в низкой 
степени боеготовности. В процессе их модернизации устаревшие бронепалубные 
крейсера «Роон» и «Блюхер» заменялись линейными крейсерами «Фон дер Танн», 
«Мольтке» и «Гебен». Крейсер «Зейдлиц» не смог встать в строй ранее будущей 
весны, а «Дерффлингер» только в самом начале Первой мировой войны. Но, даже 
встав в строй, «Фон дер Танн» в первый год не мог принимать участия в походах 
из-за устранения множества недоделок, а «Мольтке» на несколько недель ушел на 
ходовые испытания, а потом отправился в учебное плавание в Северную Америку. А 
в самом конце 1912 года из-за политической ситуации линейный крейсер «Гебен» 
вместе с двумя менее крупными крейсерами был отправлен на Средиземное море. 
Позднее он, вместе с крейсером «Бреслау», составил Средиземноморскую эскадру.

Когда я начал службу на «Йорке», штаб[15 - После новых назначений штаб состоял 
из следующих офицеров: капитан 3-го ранга Франц и, позднее, капитан 3-го ранга 
Хансен в качестве заместителя старшего офицера; старший инженер Диффринг – 
начальник инженерной службы; капитан-лейтенант медицинской службы Хагенах – 
начальник медицинской службы штаба. Капитан 3-го ранга Прентцель позднее 
заменил меня на должности старшего офицера штаба рекогносцировочных сил. 
(Примеч. авт.)] адмирала Бахмана состоял из меня в качестве старшего офицера 
штаба, из моего близкого друга капитана 3-го ранга Клаппенбаха в качестве моего 
заместителя. Капитан-лейтенант Бритцель курировал минно-торпедное вооружение, а 
также был главным торпедистом «Йорка». Инженерную службу штаба возглавлял 
старший инженер Лемке, медицинскую – капитан-лейтенант медицинской службы Шольц,
 финансовую – капитан-лейтенант Блок. Штурманскую службу возглавлял капитан 
3-го ранга Прентцель, бывший также старшим штурманом корабля. В состав штаба 
входили также два лютеранских капеллана и католический священник. Все это были 
молодые, преданные службе люди, хорошо приспособленные к флотской жизни и 
выполнявшие изрядную часть работы на борту корабля, в частности, во время войны.


Все офицеры штаба командующего рекогносцировочными силами прекрасно сработались 
и действовали как единая команда и тогда, и позднее, когда война удвоила 
рабочую нагрузку на каждого из них. Моя доля работы была несколько меньше, чем 
у других, за счет давно установившейся в рекогносцировочных силах традиции, 
согласно которой, в отличие от обычного штаба дивизиона кораблей, старший 
офицер штаба был официальным командиром других офицеров штаба, а не только 
«первым среди равных».

Когда я начал службу в рекогносцировочных силах, важным вопросом, обсуждавшимся 
буквально всеми, была грядущая реорганизация флотской службы.

До сих пор все корабли получали свою долю пополнения личного состава из 
новобранцев набора текущего года одновременно 1 октября. Это неизбежно на 
определенное время снижало боеготовность флота как единого целого. Теперь же 
было предложено, чтобы один из трех дивизионов получал всех своих новобранцев 
каждый октябрь, а два других дивизиона проводили относительно меньшую замену 
личного состава и были способны тем самым сохранять более высокий уровень 
боеготовности. В дополнение к этому командиры каждого из кораблей должны были 
получить гораздо большую независимость в вопросах подготовки и обучения личного 
состава. Кроме того, ожидались гораздо большие возможности для дальних походов 
за границы Германии. Введение этой новой системы в 1913 году на линейных 
крейсерах «Кайзер», «Король Альберт» и крейсере «Страсбург», направленных в 
Южную Америку, было весьма обнадеживающе, но разразившаяся вскоре война 
положила конец дальнейшей разработке этой системы.

Другая проблема заключалась в замене устаревших бронепалубных крейсеров 
современными линейными крейсерами. В то время как устаревшими кораблями можно 
было бы рискнуть усилить рекогносцировочные и патрульные порядки, новые 
линейные крейсера, как основные боевые единицы флота, должны были быть отведены 
с позиций, уязвимых для ночных атак торпедных катеров. В результате этого новые 
дивизионы торпедных катеров, образовавшие теперь передовые линии 
рекогносцировочных сил, приобрели более значительную роль в решении этих задач, 
которые требовали быстрого и точного взаимодействия с крейсерами. В светлый 
период суток, разумеется, линейные крейсера, случись такая необходимость, 
выполняли рекогносцировочные задания в ходе любого боевого столкновения с 
вражескими линейными крейсерами. Подчинение торпедных катеров командующему 
рекогносцировочными силами обеспечивало комплексное выполнение рекогносцировки, 
а также противодействие вражеской рекогносцировке. И наконец, линейные крейсера 
выполняли вспомогательную функцию, действуя как «силы быстрого реагирования» во 
главе основных боевых сил флота в ходе крупных сражений[16 - Битва при 
Скагерраке стала подтверждением не только правильности использования линейных 
крейсеров для рекогносцировки во взаимодействии с легкими кораблями, но также и 
как передовых сил линейных кораблей в самые критические моменты сражения. 
(Примеч. авт.)].

Значимость новых планов для тактического использования рекогносцировочных сил и 
в особенности боевых крейсеров была продемонстрирована в ходе военных игр 1912 
года, когда вице-адмирал Бахман одержал убедительную победу над командующим 
флотом адмиралом фон Хольтцендорфом, который командовал противодействующими 
силами в условном сражении. Я до сих пор помню удовлетворение, с которым наш 
уважаемый командир получил это известие. Всю зиму он сильно страдал от ишиаса, 
почему ему приходилось буквально затаскивать себя на мостик корабля. Но в тот 
день наш начальник медицинской службы штаба доктор Шольц удивленно произнес, 
обращаясь ко мне: «Что случилось? Здоровье нашего адмирала просто поразительно! 
Все утро он совершенно не страдает от болей!»

Зимние маневры 1912 года были последними, на которых германским флотом 
командовал фон Хольцендорф. Весной 1913 года командование флотом принял у него 
вице-адмирал фон Ингенол. Человек большого личного обаяния, прекрасный 
командующий эскадрой, новый командующий флотом, однако, был несколько 
медлителен в принятии решений и склонен излишне вдаваться в детали. Ко всему 
прочему он не отличался способностями к ясным и убедительным речам, которые 
внушали бы убежденность и энтузиазм. Однако он проделал выдающуюся работу по 
боевой подготовке нового, значительно увеличившегося флота, по внедрению 
тактических новаций и ввел систему управления боевыми порядками с одного или по 
крайней мере с двух сигнальных постов. Сигналы подавались с защищенного 
сигнального мостика и дублировались по радио.

Это обеспечивало одновременное исполнение приказа всем эскадроном быстроходных 
боевых крейсеров и давало возможность управлять ими автономно с удаленной 
позиции, что доказало свою ценность в грядущей войне. Большое внимание 
уделялось также тесному тактическому взаимодействию между боевыми крейсерами и 
торпедными катерами.

Появление на военно-морской сцене подводных лодок потребовало организации 
совместных учений с участием их и крейсеров в самом конце 1912 года. Легкие 
крейсера уже продемонстрировали свои возможности в качестве минных заградителей,
 так что учения по постановке минных полей также стали важной составной частью 
программы подготовки флота.

Боеготовность каждого отдельно взятого корабля была проверена в ходе серии 
строгих инспекций, проведенных в марте – апреле. Составной частью таких 
инспекций стали условные сражения между кораблями одного класса. Все фазы 
подобной борьбы, включая «полученные» удары и понесенный от них урон, затем 
тщательно разбирались. По ходу условного сражения инспектор мог неожиданно 
«вывести» из строя группу механизмов или линий связи либо объявить часть 
водоотливных средств «вышедшими из строя в результате вражеского попадания». 
Реализм подобных сражений возрастал от раза к разу, вплоть до того, что места 
«попаданий» вражеских снарядов посыпались черным порохом, который затем 
поджигался, чтобы сымитировать огонь и дым настоящего сражения, а заодно 
проверить правильность борьбы за живучесть корабля и эффективность 
вентиляционной системы. Кстати, в ходе этих смотров впервые стала проверяться 
противовоздушная оборона.

Чтобы избежать шаблонной ситуации, которую мог бы предвосхитить настоящий 
противник, штаб адмиралтейства старался изо всех сил, разрабатывая все новые и 
новые варианты сражений.

Нет необходимости упоминать о том, что командиры и команды инспектируемых 
кораблей трудились день и ночь, чтобы быть готовыми к любой ситуации. Не легче 
приходилось и адмиралу, прибывшему с инспекцией. В бригаде линейных крейсеров 
было четыре линейных крейсера и восемь легких крейсеров. Считая, что инспекция 
одного линейного крейсера проводилась за сутки, а одного легкого крейсера – за 
половину суток, получим, что адмиралу Бахману надо было трудиться восемь дней 
кряду с восхода до заката, чтобы провести инспекцию всей бригады.

Хотя адмиральский смотр дело весьма серьезное – вся карьера командира могла 
зависеть от положительного или отрицательного отзыва, – зачастую он не был 
лишен и юмористических сторон. Прибывший для инспекции адмирал и его штаб 
обычно обедали вместе с командиром инспектируемого корабля. Вполне естественно, 
что хозяин желал угостить своих гостей любимым блюдом адмирала, частью из 
вежливости, а зачастую для того, чтобы привести того в блаженное состояние духа.
 Столь же естественно, что командиры инспектируемых судов старались 
заблаговременно узнать вкусы начальства. В ходе одной из инспекций адмирал фон 
Хееринген вынужден был «наслаждаться» жареной телятиной на каждом 
инспектируемом корабле, поскольку кто-то распустил слух, что это его любимое 
блюдо. Но куда больше не повезло адмиралу Хипперу. Поскольку он был баварцем, 
на всех кораблях его потчевали кнедликами с печенкой. Хотя они и в самом деле 
считаются коронным блюдом баварской кухни, случилось так, что адмирал Хиппер 
терпеть их не мог. Точно так же несколько позже адмирал Зенкер «лакомился» 
салмагунди[17 - Салмагунди – блюдо французской кухни, мясной салат с анчоусами, 
яйцами и луком.] по-лейпцигски на каждом корабле, который он инспектировал!

Поскольку военно-морское соперничество с Великобританией все усиливалось, 
командование флотом стало уделять большое внимание изучению опыта блокады. По 
приказу из штаба адмиралтейства осенние маневры флота в 1913 году были 
посвящены изучению военных действий при блокаде Гельголандской бухты. В прошлом 
германский военно-морской флот, основываясь на неверном определении 
традиционного британского отношения к военным действиям на море, исходил из 
предположения, что британский флот попытается атаковать и уничтожить германский 
флот даже в его собственных территориальных водах, тогда как германскому флоту, 
который слабее британского, остается лишь уповать на укрепления Гельголанда и 
минные поля в качестве укрытия от нападения британцев. К такому выводу 
приходили все вплоть до 1912 года, что я прекрасно запомнил по речи принца 
Генриха в бытность его командующим флотом. Сходились на том, что британцы 
предпримут «близкую» блокаду Гельголанда силами своего флота, хотя усилившаяся 
оборонительная мощь торпедных катеров, минных заграждений, подводных лодок и 
даже самолетов могла бы значительно увеличить опасность для блокирующих сил. 
Военные маневры 1913 года заронили в нас сомнения в истинности этого 
германского постулата, а к 1914 году мы уже были твердо убеждены, что 
британский флот не рискнет осуществить такую «близкую» блокаду, но ограничится 
блокадой «дальней». Более того, штаб адмиралтейства пришел к выводу, что в 
подобной «дальней» блокаде британский флот будет использовать Скапа-Флоу[18 - 
Скапа-Флоу – база английского военно-морского флота на Оркнейских островах в 
Шотландии. Флот базировался здесь в ходе Первой и Второй мировых войн. Закрыта 
в 1956 г.] в качестве своей основной базы.

Пребывание вице-адмирала Бахмана на посту командующего рекогносцировочными 
силами завершилось маневрами 1913 года. С его уходом мы все испытали чувство 
личной утраты. Он был не только в высшей степени достойным офицером флота, но 
также знатоком стратегии и тактики, истинным выучеником самого адмирала Тирпица.
 В личном плане он был всегда доброжелателен и общителен, предоставляя нам, 
офицерам своего штаба, максимум свободы.

Но если судьба и лишила нас адмирала Бахмана, то она в то же время не могла 
найти для всех нас лучшей замены ему в лице контр-адмирала Хиппера, принявшего 
командование рекогносцировочными силами 1 октября 1913 года.

Наш новый командующий был энергичной и импульсивной личностью, человеком, 
быстро оценивающим обстановку и обладающим острым «морским взглядом». В отличие 
от своего предшественника он в своей карьере прошел все ступени морской службы 
и отличился командуя торпедными катерами, позднее – как командир бронепалубного 
крейсера «Гнейзенау» и, наконец, как командующий силами легких крейсеров и 
торпедных катеров. Чистая теория не была его сильной стороной. Он терпеть не 
мог возни с бумажками, и до сих пор весь его штаб состоял из двух человек: 
начальника штаба и флаг-лейтенанта. Теперь же, став командующим всеми 
рекогносцировочными силами флота, он должен был выслушивать донесения и 
предложения куда большего штаба.

Первое время он, похоже, думал, что штаб подкидывает ему вопросы, которые сам 
не может решить. Но позднее, когда наша сплоченная рабочая команда заслужила 
его доверие, между нами установилось полное взаимопонимание и мы все заработали 
как одна команда. Немалую роль в этом сыграли и природная вежливость, и 
добродушие адмирала, хотя порой ему случалось терять самообладание на 
капитанском мостике корабля. В этом случае он выговаривал виновнику на своем 
резком баварском диалекте.

Но при обсуждении хода маневров и корабельных эволюции, даже когда были 
допущены явные ошибки, он всегда критиковал виновного с сочувствием. Очень 
скоро мы все искренне привязались к нему и готовы были горы свернуть, чтобы 
облегчить ему труды и заботы и сделать его жизнь на борту корабля по 
возможности более приятной. Так, например, будучи убежденным холостяком, он 
требовал полной тишины поблизости от своего жилья, и мы по очереди по ночам 
следили за тем, чтобы адмирала никто без надобности не беспокоил. Он курил один 
особый сорт сигар, поэтому мы изо всех сил старались добывать их для него, что 
было не всегда просто из-за трудностей военного времени.

Адмирала отличала глубокая любовь к музыке, а потому исполнительское мастерство 
нашего флагманского оркестра пребывало на недосягаемой для других высоте. Когда 
он убывал в отпуск, то всегда опасался за то, чтобы его заместитель, человек 
совершенно немузыкальный, не запустил оркестр, и напоминал мне: «Редер, пуще 
глазу следи, чтобы имярек не устроил сумбур из музыки!»

Еще одним хобби адмирала была охота, но, когда он пригласил меня поохотиться 
вместе с ним, у меня достало ума деликатно отказаться, сославшись на мой малый 
опыт в этих делах и совершенное незнание правил.

Что касается профессиональной стороны дела, то выдающиеся способности адмирала 
Хиппера и его энтузиазм заражали каждого человека, служившего в 
рекогносцировочных силах. Во время маневров 1913-го и 1914 годов снова и снова 
отрабатывалось тактическое взаимодействие быстроходных линейных крейсеров с 
основной эскадрой.

Маневры эти обычно начинались с рекогносцировочного рейда линейных крейсеров, 
после чего они отходили назад и формировали передовой эскадрон основных сил 
флота. Быстро меняющаяся обстановка таких маневров требовала чуткого понимания 
тактики и высокого искусства управления крейсерами, идущими в строю. Это как 
нельзя лучше соответствовало темпераменту нашего адмирала и его способностям 
быстро оценивать обстановку и принимать решения.

Эти учения в условиях, максимально приближенных к боевым, вырабатывали 
выдающееся тактическое мастерство у командиров всех рангов, а также и у штабных 
офицеров. Успехи нашего собственного штаба, возможно, частично объясняются 
нашей тесной личной дружбой, поскольку почти все мы были людьми приблизительно 
одного возраста, к тому же четверо из нас были выпущены в один год из 
военно-морского училища в Киле.

Что же касается моих служебных обязанностей, то мне пришлось работать под 
пристрастным оком адмирала, поскольку передаче боевых команд уделялось особое 
внимание в ходе маневров 1914 года.

Результаты нашей интенсивной боевой подготовки стали видны в ходе 
инспекторского смотра рекогносцировочных сил, состоявшегося весной 1914 года. 
Командующий флотом адмирал фон Ингенол с мостика нашего корабля наблюдал, как 
адмирал Хиппер управлял идущими полным ходом линейными крейсерами в ходе весьма 
сложных маневров. Все корабли выполняли боевые команды без всякого промедления, 
вне зависимости от того, дублировались они по радио или нет. Даже условные 
«боевые потери» почти не снизили эффективности действий рекогносцировочных сил. 
Апофеозом нашего успеха стал флажный сигнал «Отличная работа!», поднятый по 
приказу адмирала фон Ингенола и прочитанный всем флотом.

Не были забыты во время этих учений и дозорные функции наших сил. Особое 
внимание было уделено действиям в ночных условиях совместно с торпедными 
катерами и легкими крейсерами. Весной 1914 года в них впервые участвовала 
морская авиация, но все самолеты через некоторое время либо совершили 
вынужденную посадку, либо были подняты из воды спасательными судами.

Поскольку штаб адмиралтейства был убежден, что Британия не осмелится прибегнуть 
к «близкой» блокаде, то во время боевых учений флота весной 1914 года 
прорабатывался вопрос возможности тревожащих рейдов из Гельголандской бухты. Но 
весь оптимизм относительно участия в таких рейдах устаревших кораблей и 
торпедных катеров развеялся к началу боевых действий. Старые корабли были 
сконструированы для обороны в ходе «близкой» блокады; они просто не обладали 
достаточной надежностью для действий против английского флота у побережья 
Великобритании или на просторах Северного моря.

Маневры германского флота летом 1914 года проходили под страшной сенью Сараева 
и политического кризиса, разразившегося вслед за потрясшим всех покушением в 
этом городе на эрцгерцога Австро-Венгрии и его супругу. Начальный этап этих 
маневров в Северном море, однако, прошел вполне по плану, а ближе к их 
окончанию корабли зашли в норвежские фьорды, чтобы дать отдых экипажам. 
Флагманский корабль наших рекогносцировочных сил «Зейдлиц» встал на якорь во 
внутренних водах Согне-фьорда, где мы начали бункероваться с подошедшего 
угольщика. Следующим вечером 26 июля мы получили приказ сниматься с якорей и 
выходить в море сразу по окончании бункеровки всех легких крейсеров. Затем мы 
должны были следовать на встречу с остальным флотом в открытом море для 
возвращения домой. Императорская яхта «Гогенцоллерн», крейсировавшая, как и 
каждый год в это время, в районе острова Борнхольм, в спешном порядке 
проследовала домой сразу же после получения сообщения об австрийском 
ультиматуме Сербии.

Выход флота в море 27 июля представлял собой впечатляющее зрелище. В 
хрустальной ясности воздуха вскоре после полудня корабль за кораблем – 
торпедные катера, линкоры, крейсеры – выходили из фьордов и на фоне позлащенных 
солнцем норвежских скал собирались в эскадроны и группы. Затем по сигналу с 
флагманского судна флота «Фридрих Великий» вся эта армада направилась в 
открытое море.

По знаменательному совпадению французский флот тоже находился в северных водах 
и следовал домой. Имея на борту французского президента Пуанкаре, флот 
возвращался после визита в Санкт-Петербург. Два флота проследовали вдоль 
северного побережья Европы, так и не встретившись между собой.

Каждый офицер и матрос на борту наших кораблей со все усиливающимся напряжением 
ловил любое новое известие. Ультиматумы – мобилизация – Австро-Венгрия и Россия 
в состоянии войны – затем Франция – и Германия. И вот 5 августа грянуло 
зловещее: «Великобритания объявила войну Германии!»

Теперь очередь была за германским флотом. Ему предстояло сделать свое дело – 
дело, вся серьезность которого была в полной мере осознана всем военно-морским 
флотом.




Глава 3. Начало первой мировой войны



Как это практикуется всеми военно-морскими силами, германский флот часто 
проводил учения и даже военные игры, вращавшиеся вокруг конфликта с 
Великобританией. Но на самом деле такой конфликт не считался сколько-нибудь 
вероятным. Никому не приходило в голову, что германские политические лидеры, 
даже побуждаемые к тому приверженным такой линии действий канцлером, могут 
когда-либо позволить политическому руководству Австро-Венгрии взять бразды 
правления в свои руки и позволить Германии быть втянутой в войну.

Будучи далеким от планирования подобной войны, военно-морской штаб даже понятия 
не имел о разработанном армейским Генеральным штабом плане вторжения во Францию 
через Бельгию. Военно-морской флот никогда не прорабатывал вопроса (и в еще 
меньшей степени был готов) оккупации и использования баз в Атлантике и Ла-Манше 
для проведения подобных операций. Так что формирование военно-морских корпусов 
для этих целей стало чистой воды импровизацией текущего момента.

Точно так же не существовало сколько-нибудь долговременного, разработанного во 
всех деталях плана ведения морской войны с Британией. А потому в напряженные 
дни начала военных действий возможность вражеских морских и воздушных рейдов 
была преувеличена сверх всяких разумных пределов. Главная база флота – 
Вильгельмсхафен, переполненный призванными на службу резервистами и 
военнообязанными, стал местом зарождения самых невероятных слухов.

Результаты этого не заставили себя ждать. Ночи начала августа то и дело 
освещались вспышками винтовочных выстрелов и оглашались стрекотанием пулеметов, 
из которых перепуганные часовые и дозорные стреляли по воображаемым вражеским 
самолетам. Люди были уверены, что они видели вражеские подводные лодки на 
внешнем рейде Вильгельмсхафена и даже в его внутренней акватории. Однажды 
вечером патрульный катер, обходя дозором внешний рейд, выпустил ракету, давая 
этим знать, что он видит предположительно подводную лодку. В соответствии с 
действующим уставом патрульной службы все остальные корабли немедленно сыграли 
тревогу и повторили сигнал, выпустив свои ракеты, в результате чего все небо 
над бухтой расцветилось праздничным фейерверком. Спешно поднявшись на мостик, я 
спросил своего сигнальщика, в каком направлении была замечена подводная лодка.

«Везде, господин капитан, они повсюду!» – ответил тот, размахивая руками и 
показывая на яркие дуги сигнальных ракет, пущенных во всех направлениях.

Нет необходимости говорить, что это положение устава о сигнализации тревоги при 
появлении вражеского корабля было немедленно отменено.

«Фридрих Великий» с командующим флотом на борту проследовал из Норвегии прямо в 
Киль и лишь 31 июля совершил переход по Кильскому каналу. Тем временем 
вице-адмирал Хиппер принял решение держать группу линейных крейсеров в 
немедленной готовности к выходу в море для разведывательных рейдов. В то время 
эта группа состояла из линейных крейсеров «Зейдлиц», «Мольтке», «Фон дер Танн» 
и бронепалубного крейсера «Блюхер». В канале, ведущем из внутренней гавани, на 
выходе имелся большой бар[19 - Бар – песчаная отмель, намытая течением.], 
который столь крупные корабли могли преодолеть только на максимальной высоте 
прилива. Поэтому адмирал Хиппер приказал всей группе лечь в дрейф за пределами 
бара, встать на якоря и опустить противоминные сети для защиты от возможной 
торпедной атаки. В этом случае корабли получали возможность при необходимости 
немедленно выйти в море для оказания помощи легким кораблям, патрулирующим 
побережье, в случае неожиданного нападения неприятеля. К его глубокому 
разочарованию, адмирал фон Ингенол, командующий флотом, приказал всем тяжелым 
кораблям вернуться во внутреннюю гавань Вильгельмсхафена, где они должны были 
пребывать в трехчасовой готовности к выходу в море. Тогда же адмирал фон 
Ингенол передал в оперативное управление командующего рекогносцировочными 
силами все торпедные катера, минные тральщики и другие патрульные корабли, а 
также все подводные лодки, дирижабли и морскую авиацию.

Адмирал Хиппер всегда хотел иметь под своим командованием торпедные катера, 
поскольку тактически они и легкие крейсера должны были действовать совместно. 
Однако ответственность за командование всеми остальными приданными 
подразделениями и, кроме того, за безопасность всей Гельголандской бухты 
оказалась для него непосильной ношей.

Существовала также проблема поддержания эффективной связи между всеми 
составными частями этой широко разветвленной сети рекогносцировочных 
подразделений. Как офицер, ответственный за дозорную службу, адмирал Хиппер мог 
лучше всего управлять ею с расположенного на побережье командного пункта, 
имеющего неограниченные возможности телефонной связи. Но в качестве 
командующего рекогносцировочными силами и в особенности крупными линейными 
крейсерами он должен был находиться на борту корабля, с которым мог бы 
выступить против неприятеля в любой момент, когда представилась бы 
благоприятная возможность.

Этот конфликт местоположения командного пункта был разрешен лишь много позднее, 
когда в результате объявления подводной войны в 1917 году приоритет был отдан 
подводным лодкам, а рейды надводных кораблей германского военно-морского флота 
случались довольно редко. В тот момент времени командующий рекогносцировочными 
силами имел место пребывания на старом крейсере «Ниоба», который, однако, 
всегда стоял у стенки в порту. Лишь в августе 1918 года, когда адмирал Хиппер 
был назначен командующим флотом, командующий рекогносцировочными силами был 
избавлен от тяжкого бремени обеспечения безопасности морского района, что стало 
заботой вновь созданного командования безопасности Северного моря.

Связь между кораблями, обеспечивавшими безопасность от неприятельских рейдов, 
осуществлялась в основном по радио, порой дублируясь визуальными сигналами. 
Любое значительное событие, происшедшее в районе Гельголандской бухты, должно 
было быть доложено командующему рекогносцировочными силами[20 - К сожалению, 
некоторые патрульные корабли передавали тревожные сообщения, не принимая мер к 
уточнению сведений. Однажды мы получили такое донесение: «Каждое утро у 
побережья всплывает подводная лодка, а затем снова погружается. Просим 
проверить!» Адмирал Хиппер ответил на это так: «Отправьте мотобот и проверьте 
сами!» Через некоторое время автор донесения смущенно сообщил, что за подводную 
лодку был принят корпус затонувшего судна, появлявшийся над поверхностью воды 
при отливе, а затем скрывавшийся под приливом. (Примеч. авт.)]. А штаб 
соответственно должен был не только оценить ситуацию, но и дать рекомендации по 
соответствующим немедленным действиям. Увеличение числа офицеров штаба стало 
насущной необходимостью. Так появился капитан 3-го ранга Брутцер, в обязанности 
которого входила работа с патрульными кораблями. Еще большие изменения 
произошли в 1917 году: я был назначен на должность начальника штаба, а капитан 
3-го ранга Прентцель занял мое место старшего офицера штаба.

Хотя адмирал фон Ингенол возложил патрулирование Гельголандской бухты на 
командование рекогносцировочными силами, он все же продолжал отдавать детальные 
приказы о том, как следует действовать легким крейсерам, торпедным катерам, 
минным тральщикам и подводным лодкам. Согласно его указаниям легкие силы флота 
в светлое время суток должны были находиться в отведенных им для патрулирования 
секторах с центром у плавучего маяка в устье Эльбы и крейсировать по всей 
акватории бухты. С наступлением темноты они должны были перемещаться к морю и 
образовывать там передовую линию против любого вражеского нападения. С 
рассветом им следовало возвращаться во внутренние воды на места своего 
патрулирования.

Совершенно естественно, что, в зависимости от того, сколь далеко от Гельголанда 
находился сектор патрулирования того или другого корабля, районы их 
патрулирования все увеличивались, как и промежутки между соседними патрульными 
кораблями. Вследствие этого корабли вынуждены были патрулировать в одиночку, а 
не парами или группами, как надлежало делать в присутствии сильного противника. 
Более того, регулярный характер патрулирования и постановки кораблей на якорь 
на темное время суток облегчал противнику задачу при использовании им подводных 
лодок для выяснения германской системы патрулирования и разработки плана 
наиболее эффективного ее прорыва. Еще более отдаленным эффектом было то, что 
использование легких крейсеров для формирования обычной дозорной линии не 
только делало их уязвимыми для атак вражеских подводных лодок, но и шло вразрез 
с их истинным тактическим предназначением – осуществлением дальних ночных 
рекогносцировочных рейдов.




Сражение в Гельголандской бухте


Неправильная диспозиция и неверное использование патрульных кораблей с 
неизбежностью привело к неожиданному вражескому нападению 28 августа 1914 года. 
Воспользовавшись благоприятной для них ситуацией и плохой видимостью, которая 
исключала возможность ведения точного огня береговыми батареями Гельголанда, 
британские линейные крейсера углубились в акваторию бухты – сказать по правде, 
гораздо дальше, чем, как нам представлялось, они осмелятся сделать это в столь 
плохую погоду. В результате этого два легких крейсера и десять эсминцев нашей 
передовой дозорной линии были неожиданно окружены британской рейдерной группой 
из 32 эсминцев и двух крейсеров. Но в качестве поддержки этих сил подходили еще 
три линейных крейсера под командованием адмирала Дэвида Битти и эскадра из 
шести крейсеров. Три наших легких крейсера вышли из устья рек Эмс и Джаде на 
помощь своим товарищам, но силы были слишком неравны. В результате мы потеряли 
легкие крейсера «Кельн», «Майнц», «Ариадна» и торпедный катер «V-187». Британцы 
потерь не понесли.

Чтобы предотвратить возможность нового столь тяжкого испытания, были 
установлены два больших минных поля, закрывшие врагу выход из Гельголандской 
бухты, был изменен порядок патрулирования, а силы поддержки из тяжелых кораблей 
стали держаться в постоянной готовности в Шиллиг-Роудс, широком плесе у входа в 
Вильгельмсхафен.

Получилось так, что первоначальный план адмирала Хиппера по обороне от 
внезапных рейдов посредством постоянной дислокации всех тяжелых крейсеров на 
внешнем рейде в бухте Джаде не мог осуществляться на постоянной основе, 
поскольку по условиям военного времени часть этих сил находилась в порту, либо 
бункеруясь углем, либо на ремонте. Но легкие крейсера, осуществлявшие 
патрульные операции, были теперь отведены назад, в устье Везера, откуда они 
могли через незначительное время после приказа выйти в море. Минные поля, 
прикрывавшие Гельголандскую бухту, патрулировались старыми торпедными катерами 
и паровыми тральщиками, в то время как несколько подводных лодок заняли свои 
позиции в дозорной линии впереди них. Позднее, после того, как они 
продемонстрировали свои выдающиеся оборонительные возможности, подводные лодки 
стали использоваться непосредственно для обороны.

Немногие дирижабли и самолеты морской авиации, которыми обладала Германия в 
начале войны, имели весьма ограниченный радиус действия и были практически 
бесполезны в плохую погоду. По мере улучшения воздушной разведки командование 
флотом стало все больше и больше склоняться к мысли, что флот не должен 
стараться избегать боевых контактов с британским флотом, когда тот искушающе 
появлялся в германских водах. Был сделан вывод, что противник мог решиться на 
сражение, только обладая преимуществом в силах либо рассчитывая на находящиеся 
поблизости подводные лодки или на мины, поставленные его собственными минными 
заградителями на направлениях ожидаемых германских рейдов. Наоборот, германские 
силы должны были бы проявлять инициативу только в моменты значительного 
тактического превосходства при эффективной воздушной разведке или тесном 
взаимодействии с находящимися в море нашими собственными подводными лодками.

В начале войны не существовало никаких возможностей для проведения успешных 
наступательных операций против превосходящих нас по численности британских сил. 
Поэтому наши действия против неприятеля заключались в основном в постановке 
минных заграждений у побережья Англии нашими легкими крейсерами и специальными 
минными заградителями. Эти операции, осуществлявшиеся по прямым приказам 
командующего флотом, были, к нашему счастью, удачными, за исключением случая с 
7-м дивизионом торпедных катеров. Эти четыре катера, довольно старые и 
использовавшиеся поэтому только для постановки мин, были направлены адмиралом 
фон Ингенолом без какой-либо поддержки на минирование устья Темзы 17 октября. 
Наткнувшись на врага, все четыре катера были потеряны.

Рекогносцировочные рейды, осуществлявшиеся дивизионом торпедных катеров почти 
каждую ночь, никогда не обнаруживали местоположения неприятеля. Когда же 
подводные лодки, уже доказавшие свою эффективность для целей дальней разведки, 
перешли под начало командования флота, адмирал Хиппер предложил, чтобы линейные 
крейсера совершили рейд в северную часть Северного моря. Это предложение было 
одобрено командованием флота, но не был выделен дивизион боевых кораблей для 
встречи возвращающихся крейсеров у Хорн-фьорда, что предусматривал исходный 
план. Поскольку наш штаб считал такую поддержку совершенно необходимой, все 
предприятие было отменено. Но адмирал Хиппер продолжал выступать за 
наступательные операции линейных крейсеров у английского побережья, но только 
при обеспечении поддержки основными силами флота – предосторожность, которой 
исподтишка противился штаб адмирала.




Флот переходит в наступление


В это время в командовании флотом произошли изменения: появился новый начальник 
штаба – контр-адмирал Эккерман, сменивший попавшего в госпиталь контр-адмирала 
фон Манна. Адмирал Эккерман был приверженцем более активной политики, поэтому в 
ноябре и декабре 1914 года были предприняты операции линейных крейсеров против 
британских портов Ярмут, Хартлпул и Скарборо. После постановки прибрежных 
минных полей, проведенной нашими минными заградителями, появилась надежда, что 
обстрел прибрежных портов может разозлить противника и побудить его выйти из 
этих баз на перехват наших линейных крейсеров, которые обратятся в бегство, – и 
попасть прямо в объятия основных сил нашего флота, стоящего за кораблями 
адмирала Хиппера.

Одна из самых больших опасностей, таящихся в этом рейде против английского 
побережья, заключалась в трудности правильной навигации. Британия ввела 
затемнение всех огней на побережье, никаких других ориентиров для определения 
ночью точного местоположения корабля не было. Поэтому в самый ответственный 
момент, когда корабль занимал позицию для ведения огня, наши штурманы могли 
рассчитывать только на верность счисления[21 - Счисление – метод определения 
местоположения судна исходя из координат отправной точки, пройденного 
расстояния и курса.] и лот, которые одни и могли предупредить их об опасных 
мелях.

Наш главный штурман штаба капитан-лейтенант Прентцель всегда с непостижимым 
искусством выводил нас в требуемую точку, но, оказавшись там, мы должны были 
повернуть параллельно берегу и лечь на боевой курс в течение нескольких минут.

Во время нашего первого рейда, для обстрела Ярмута, который обороняли 
многочисленные песчаные банки и мелководье, адмирал Хиппер распорядился дать 
сигнал для поворота в тот момент, когда лот покажет глубину менее чем в 
двадцать фатомов[22 - Фатом – единица для измерения глубины моря, равна 1/1000 
морской мили и составляет 1,829 м.]. Это произошло довольно скоро, 
последовавший за этим обстрел велся на вынужденно дальней дистанции. Однако, 
даже если хотя бы один-единственный из наших кораблей сел на прибрежную мель, 
все корабли оказались бы в весьма затруднительном положении – пришлось бы 
бросить обреченный корабль либо противостоять намного превосходящим силам 
неприятеля, которые вскоре собрались бы вокруг нас. Наш легкий крейсер 
«Штральзунд», имевший много меньшую осадку, подошел гораздо ближе к побережью и,
 как и предусматривалось, поставил там минное поле.

В ходе этой первой операции мы допустили ошибку, сконцентрировав наш огонь на 
британской канонерской лодке «Альциона», единственном вражеском корабле в нашем 
поле зрения. Был отдан следующий приказ: «Зейдлицу» открыть огонь!» Но 
воинственно-нетерпеливые артиллеристы всех наших кораблей открыли огонь из всех 
орудий. Среди всплесков от снарядов всех кораблей было совершенно невозможно 
определить перелеты или недолеты снарядов каждого из них и соответственно 
скорректировать огонь по цели, так что в результате «Альциона» ушла практически 
неповрежденной.

На войне, как и везде, опыт является учителем, которого невозможно заменить 
ничем, и этот рейд на британское побережье стал ценнейшей проверкой 
возможностей наших линейных крейсеров.

Еще одна подобная же операция была запланирована на середину декабря. Теперь 
группа линейных крейсеров была усилена приданным ей «Дерфлингером», а план 
проведения операции включал не только обстрел фортов Хартлпула и Скарборо, но и 
военных объектов в Уитби.

Навигация в этих водах была несколько проще, чем в ходе рейда на Ярмут, но 
расстояние, которое надо было пройти нашим кораблям, было намного больше. Новые 
цели располагались гораздо ближе к британским военно-морским базам в устье рек 
Тайн и Форс, прикрытых с фланга крупными силами в Хамбере. Но мы были убеждены, 
что сможем успешно провести операцию, если только основные силы германского 
военно-морского флота займут позицию, с которой они смогли бы прикрыть нас, 
если на обратном пути враг попытается отрезать нас от Гельголанда. Такое 
обещание было получено, и точка встречи должным образом назначена.

Наши собственные приготовления к операции были максимально тщательными. Два 
раза одна из наших подводных лодок совершила рейды к местоположению нашей 
предполагаемой цели, проверяя и перепроверяя подходы к ней. Возможно, нам 
следовало также проверить то, каким образом адмирал фон Ингенол трактует 
императорский приказ об операциях флота – тот его пункт, который устанавливал, 
что германский флот не должен предпринимать наступательных операций против 
противника за пределами определенного расстояния от фортов Гельголанда. Но, дав 
согласие на поддержку флота и определив точку встречи с ним, командующий флотом 
был обязан надлежащим образом выполнить эту договоренность – или, если имелись 
веские причины, препятствующие его выполнению, он был равным образом обязан 
информировать о них рекогносцировочные силы и принять альтернативное решение. 
Такая информация совершенно необходима для командующего рекогносцировочными 
силами, потому что, если наши корабли встретились бы с вражескими силами, он 
должен был бы знать приблизительное местонахождение и планы основных сил флота, 
к которым можно было бы обратиться за поддержкой.

Корабли рекогносцировочных сил доверчиво снялись со своей якорной стоянки в 
бухте Джаде ранним утром 15 декабря 1914 года и легли на курс северо-западнее 
Доггер-банки вдали от английского побережья. Пересекая Северное море, мы 
получили предупреждение о шторме, начавшемся севернее нас, и почувствовали, что 
в том месте, где мы находились, ветер уже стал крепчать. Поэтому адмирал Хиппер 
принял решение не задействовать в операции легкие крейсера и торпедные катера, 
за исключением приспособленного в качестве минного заградителя крейсера 
«Кольберг», и отправил их обратно, к точке встречи, куда основные силы флота 
должны прибыть к полудню следующего дня.

Повернув после наступления темноты вечером 15 декабря к английскому побережью, 
мы достигли точки рассредоточения к рассвету. Ветер все крепчал. Здесь группа 
наших кораблей должна была разделиться. «Мольтке», «Зейдлицу», «Блюхеру» и 
«Кольбергу» предстояло следовать к Хартлпулу, а «Фон дер Танну» и «Дерфлингеру» 
– к Скарборо. Как раз перед разделением мы заметили несколько британских 
дозорных катеров и обстреляли их, но не стали преследовать, поскольку наша 
основная задача заключалась в обстреле береговых объектов.

Операции в районе обоих портов были тактически успешными. В Хартлпуле 
британские береговые батареи немедленно открыли ответный огонь, попав 
«Зейдлицу» в полубак, а «Блюхеру» чуть ниже мостика. Погибло семеро человек, но 
наш огонь быстро заставил батареи замолчать. Тем временем «Кольберг» успешно 
забросал минами проход, который британцы расчистили в своем собственном минном 
поле, прикрывающем подход к порту.

Успешно справившиеся со своей задачей у Скарборо «Фон дер Танн» и «Дерфлингер» 
соединились с остальными нашими кораблями, и все вместе мы легли на курс к дому,
 осторожно пробираясь между опасными британскими прибрежными минными полями – 
опасность, которую мы успешно преодолели. Затем, уже около полудня, мы получили 
сообщение от капитана 1-го ранга Хардера, командовавшего отправленными назад 
легкими крейсерами и торпедными катерами, о том, что они заметили на горизонте 
дивизион британских линейных крейсеров и отдельные крейсера не в строю около 
устья реки Хамбер. Первой мыслью адмирала Хиппера было немедленно изменить курс 
и направиться на помощь «Штральзунду» и идущим вместе с ним кораблям против 
замеченного неприятеля, но следующее сообщение со «Штральзунда», пришедшее 
почти сразу же за первым, гласило, что неприятель уже исчез из виду. 
Соответственно адмирал Хиппер сразу же резко изменил наш курс к северу, чтобы 
обогнуть британский дивизион линейных крейсеров, которые, очевидно, заняли эту 
позицию, чтобы перехватить нас по дороге к точке встречи с основными силами 
флота.

Ни у одного офицера флагманского корабля не промелькнула даже тень беспокойства 
за наши легкие силы, поскольку они должны были вот-вот достичь оговоренной 
заранее точки встречи с основными силами флота. Но точно так же никто из нас 
понятия не имел о том, что в жидком утреннем полусумраке основные силы нашего 
флота столкнулись с передовыми британскими рекогносцировочными силами и, чтобы 
избежать опасности вражеской ночной торпедной атаки, повернули обратно. Но 
далее адмирал фон Ингенол не направился к оговоренной точке встречи, а 
просто-напросто вернулся в Гельголандскую бухту. Более того, он даже не 
информировал об этом адмирала Хиппера, так что командующий рекогносцировочными 
силами ничего не знал об изменении планов до тех пор, пока не получил сообщения 
о местоположении основных сил флота, отступившего далеко за Гельголанд, уже 
ближе к вечеру.

Наша первая мысль была о том, что дивизион вражеских линейных кораблей может 
попытаться перехватить нас где-то на полпути между Хартлпулом и Гельголандом. 
Чтобы избежать столкновения с намного более сильным противником, адмирал Хиппер 
резко развернул нашу группу линейных крейсеров прямо на север, обходя с фланга 
вражеские силы. Его анализ и сделанный из него логический вывод были совершенно 
правильными, поскольку впоследствии оказалось, что британские линейные крейсера 
проследовали всего только в нескольких милях от нас, не заметив наши корабли.

Тем временем ветер крепчал, начиная переходить в штормовой. Поскольку более 
старый «Кольберг» не мог идти полным ходом, то лишь после наступления темноты 
мы почувствовали, что смогли выбраться из ловушки и теперь на нашем пути к 
Гельголанду нам снова ничего не угрожает.

Но по возвращении в бухту Джаде утром 17 декабря нами овладели смешанные 
чувства. Задание было успешно выполнено; связь в рекогносцировочных силах 
работала четко; обстрел береговых объектов прошел как запланировано, и 
моральный настрой экипажей был на высоте. Но, с другой стороны, мы испытывали 
огромное разочарование из-за неспособности основных сил флота прийти к 
назначенному месту встречи. Если бы утром 16-го числа основные силы флота 
действовали так, как было условлено, то их намного превосходящие силы разметали 
бы британские линейные крейсера адмирала Битти, по которым бы вдобавок нанесли 
свой удар еще и возвращающиеся линейные крейсера адмирала Хиппера. Такая 
подавляющая концентрация наших сил наверняка закончилась бы нашей громкой 
победой. Но эта золотая возможность была упущена – возможность, которой, скорее 
всего, уже не суждено повториться.




Сражение при Доггер-банке


Одним из результатов этой операции стало то, что командующий флотом отказался 
от своего оборонительного психоза, хотя в тот момент мы еще не знали об этом.

Пока что, вплоть до конца месяца, мы продолжали ставить мины, ожидая нападения 
неприятеля. Разведка информировала нас, что британцы будут прилагать усилия, 
чтобы закрыть нам все выходы из Гельголандской бухты в Северное море блокшивами 
и минными заграждениями.

Но единственным воплотившимся в действие шагом противника стал, однако, 
довольно слабый рейд неприятельских подводных лодок, самолетов и минных 
заградителей. В первый раз заговорили противовоздушные орудия наших крейсеров и 
зенитки, расположенные в Куксхафене. Вражеские минные заградители начали 
устанавливать минные заграждения против наших подводных лодок в районе 
Амрум-банки у Гельголанда.

Девятнадцатого января 1915 года мы получили сообщение от одного из наших 
дозорных аэропланов, что значительные британские силы приближаются к 
Гельголанду с северо-запада. Подводным лодкам был отдан приказ образовать 
заградительную линию на пути подхода врага. Были также предприняты и другие 
оборонительные меры. Однако враг повернул на обратный курс еще до того, как мы 
вступили с ним в визуальный контакт, так что все наши старания оказались 
напрасными.

С минованием угрозы вражеского нападения командующий флотом вернул флот в 
обычное состояние готовности, которое давало возможность нашим судам не только 
вставать на текущий ремонт, но и проводить боевую подготовку в Балтийском море. 
Он также лично заверил командующего рекогносцировочными силами, что для 
линейных крейсеров не предвидится никаких операций наступательного характера в 
ближайшем будущем, так что адмирал Хиппер отправил «Фон дер Танн» участвовать в 
маневрах на Балтике.

Однако всего лишь несколько часов спустя адмирал фон Ингенол приказал адмиралу 
Хипперу взять обе бригады крейсеров и два дивизиона торпедных катеров и выйти в 
море 24 января для проведения рекогносцировки в направлении Доггер-банки. 
Операция эта, как стало известно позднее, родилась в голове контр-адмирала 
Эккермана, начальника штаба флота.

Помимо необъяснимого и неожиданного изменения намерений, приказ этот обеспокоил 
нас еще и в том отношении, что в нем ничего не было сказано о взаимодействии с 
основными силами флота, поддержка которых, в свете полученного 16 декабря опыта,
 была жизненно необходима. Ко всему этому, что было хуже всего, приказ об 
операции был передан по радио, несмотря на то что «Зейдлиц», на котором держал 
свой флаг командующий рекогносцировочными силами, стоял на якоре на рейде 
Вильгельмсхафена, куда он мог прекрасно быть передан визуальными средствами.

Уже в течение некоторого времени мы подозревали, что британцы перехватывают и 
расшифровывают наши радиосообщения. Для противодействия этому наши коды часто 
менялись, а все важные оперативные сообщения передавались особыми кодами. 
Однако, вне зависимости от того, какие коды были использованы, дешифровщик мог 
понять суть сообщения, имей он в своем распоряжении наши книги сигналов, вокруг 
которых и строились все коды.

Собственно говоря, британцы смогли заполучить в свое распоряжение экземпляр 
нашей книги сигналов, что произошло при довольно необычных обстоятельствах. 
Германский легкий крейсер «Магдебург» потерпел крушение в Финском заливе на 
первом месяце войны, и русские водолазы смогли разыскать среди его обломков и 
поднять боевую книгу сигналов. Позднее они передали ее британцам. С ее помощью, 
повозившись несколько часов, британские дешифровалыцики могли расшифровать 
любой из наших закодированных сигналов. Так что теперь переданный по радио 
приказ адмирала фон Ингенола, содержавший самые подробные данные о наших силах, 
задействованных в планируемом рейде, а также точное время и курс, стал известен 
британскому адмиралтейству еще до того, как мы снялись с якорей. Британцам 
оставалось только выбрать место, где им было удобнее всего нас перехватить, и 
собрать превосходящие нас по численности силы.

Перехват этот был осуществлен ими в то самое утро, когда мы вышли в море, так 
что мы даже не удивились, когда наши передовые дозоры на рассвете сообщили о 
визуальном контакте с британскими легкими крейсерами. Почувствовав неладное, 
адмирал Хиппер немедленно изменил курс к юго-востоку, по направлению к 
Гельголанду, чтобы не попасть в лапы британских линейных крейсеров поддержки, 
которые, скорее всего, скрывались где-то за британскими легкими крейсерами.

Разворот наших сил на новый курс был осуществлен довольно быстро, так что наши 
легкие силы оказались впереди и по другую сторону относительно курса неприятеля.
 Когда рассвело, стали ясно различимы пять линейных крейсеров адмирала Битти 
несколько позади и справа по курсу от трех наших линейных крейсеров и «Блюхера».
 Легкие боевые корабли обеих сторон были прикрыты более крупными кораблями.

Стрельба началась немедленно и на предельной дистанции, которая быстро 
сокращалась, поскольку британские корабли быстро нагоняли наши силы, скорость 
хода которых сдерживал старый «Блюхер». От большинства британских снарядов мы 
уклонились зигзагообразным курсом, но вот «Зейдлиц» получил попадание в корму, 
отчего обе его кормовые башни с 280-миллиметровыми орудиями вышли из строя. 
Погибло 159 членов экипажа. В крейсер попало еще два снаряда, но благодаря 
умелым действиям экипажа по борьбе с огнем и за живучесть корабля пожар был 
погашен и крейсер остался на ходу.

Однако «Блюхер», имевший более медленный ход и более легкую броню, оказался в 
трудном положении. Британские линейные крейсера сконцентрировали свой огонь на 
нем, поскольку он был последним в кильватерной колонне. Затем, вдобавок к граду 
снарядов, «Блюхер» был поражен торпедой ниже ватерлинии, отчего потерял 
управление и ход и стал дрейфовать.

Враг тоже не ушел невредимым, поскольку мы наблюдали разрывы наших снарядов, 
поражавших британские корабли. Британский флагманский корабль, шедший во главе 
колонны линейных крейсеров, замедлил ход и вышел из строя, сильно задымив. 
Офицеры «Мольтке» вроде бы видели, как он затонул, но в дыме и тумане ничего 
нельзя было как следует разобрать.

Рассчитывая на предельную дистанцию, на которой находились теперь от нас наши 
враги, адмирал Хиппер решил отдать приказ торпедным катерам атаковать 
неприятеля с тем, чтобы несколько облегчить положение «Блюхера». Но на этом 
этапе сражения только одному из торпедных катеров – из нашего 5-го дивизиона – 
удалось выпустить свою торпеду, и он оптимистично доложил, что она поразила 
один из вражеских линейных крейсеров.

Положение «Блюхера» было отчаянным. И никакой надежды на то, что основные силы 
нашего флота придут на помощь, хотя мы и дали им знать в тот момент, когда 
заметили вражеские корабли. Более того, легкий крейсер «Штральзунд» доложил о 
том, что он видит на горизонте густой дым, возвещающий приближение новых 
вражеских сил – по всей вероятности линкоров.

Британские линейные крейсера теперь обратили все свое внимание на беспомощный 
«Блюхер». Отчаявшись что-либо сделать, адмирал Хиппер дал приказ изменить курс 
к югу, чтобы отвлечь врага от «Блюхера», и как раз в этот момент капитан 1-го 
ранга Егиди, командир «Зейдлица», доложил, что не только его кормовые башни и 
артпогреба совершенно уничтожены пожаром, но подходят к концу и боеприпасы для 
баковых орудий.

Задерживаться долее у «Блюхера» значило подвергаться риску потерять другие 
корабли, а возможно, и все рекогносцировочные силы. С тяжелым сердцем адмирал 
Хиппер отменил свой предыдущий приказ и приказал продолжать следовать курсом на 
юг по направлению к Гельголанду. Мы плакали, глядя, как погружающийся в воду 
«Блюхер» скрывается в дыму у нас за кормой.

Враг нас не преследовал.

Наша скорбь по погибшему «Блюхеру» была больше еще и потому, что все команды 
кораблей считали, что ее можно было избежать, если бы приказ об операции был бы 
отправлен не по радио, во-первых; если бы флот ждал надлежащим образом в море, 
чтобы оказать нам помощь, во-вторых; и, в-третьих, если бы «Фон дер Танн» 
участвовал в операции, а не был вместо этого отправлен на рутинные маневры на 
Балтике.

В тот момент нас не утешали даже поступившие сведения о том, что британский 
флагманский корабль «Лев» получил столь значительные повреждения, что потерял 
ход и управление и был вынужден вернуться в порт на буксире. Если бы основные 
силы германского флота заняли позицию, откуда они могли бы оказать поддержку 
рекогносцировочным силам, то не только «Блюхер» мог бы остаться в строю, но и 
«Лев» мог быть уничтожен полностью.

Зная теперь, что британцы, обладая нашими книгами сигналов, имели полную 
возможность устроить полную и ошеломляющую ловушку нашим рекогносцировочным 
силам, трудно понять, почему они ограничились тем малым, что они сделали.

Со своей стороны мы в рекогносцировочных силах испытывали гордость за свои 
решительные действия. Наш артиллерийский огонь был превосходным по меткости; 
связь работала без всяких сбоев; приказы исполнялись без промедления. Наш 
адмирал являл собой вдохновляющий пример невозмутимой отваги, а каждый офицер и 
матрос стойко исполнял свой долг на вверенном ему посту. Мы получили крещение 
огнем, и все чувствовали, что в следующих боях сможем еще лучше проявить себя.

Но последствия сражения 15 – 16 декабря и битвы 24 января у Доггер-банки мы все 
испытали в начале февраля, когда император лично посетил базу флота в 
Вильгельмсхафене. Первое, что он сделал, – снял адмирала фон Ингенола и 
контр-адмирала Эккермана с их постов. Адмирал фон Поль, начальник штаба 
адмиралтейства в Берлине, стал новым командующим флотом, а капитан 1-го ранга 
Михаэлис, чрезвычайно способный командир линкора «Тюрингия», стал новым 
начальником штаба флота. Контр-адмирал Эккерман был переведен командовать 1-й 
эскадрой флота, заменив на этом посту адмирала фон Ланса.

Будучи начальником штаба адмиралтейства в Берлине, адмирал фон Поль имел тесные 
служебные контакты с канцлером империи фон Бетманн-Холлвег[23 - Бетманн-Холлвег 
(1856 – 1921) – германский государственный деятель, канцлер в 1909 – 1917 гг.]. 
Возможно, находясь под влиянием канцлера, который был противником подводной 
войны против коммерческих судов, адмирал фон Поль даже не представил на 
одобрение военно-морскому министру адмиралу Тирпицу декларацию о запретных для 
военных действий зонах у побережий Британии и Франции до того, как она была 
представлена на подпись императору. Это прямо противоречило собственной 
директиве императора о том, что все значительные решения оперативного характера,
 прежде чем вступить в действие, должны быть рассмотрены министром Тирпицем. 
Адмирал фон Поль, по разговорам, был известен тем, что пускал в дело флот с 
изрядной осторожностью и только при наличии самых благоприятных обстоятельств. 
Все это никак не могло снискать ему расположения мыслившего наступательными 
категориями адмирала Тирпица.

Во время своего посещения Вильгельмсхафена император наградил адмирала Хиппера 
и меня орденом Железного креста 1-го класса. После первого похода линейных 
крейсеров против Ярмута мы были уже награждены орденами Железного креста 2-го 
класса, но знали, что эта операция была далека от реализации всех возможностей, 
так что не надевали наград вплоть до успеха под Хартлпулом.

Пытаясь выманить противника сразиться ближе к побережью с германскими базами, а 
заодно и при других благоприятствующих обстоятельствах, адмирал фон Поль 
разработал программу выходов всего флота в частые, но довольно близкие рейды. 
Поскольку такие выходы совершались в районах, где британские надводные корабли 
более не наблюдались в дневное время, офицеры и матросы считали, что им не 
удастся вступить в схватку с неприятелем. К тому же такие рейды подвергали 
корабли флота серьезной опасности со стороны бродивших здесь порой британских 
подводных лодок и минных полей, которые минные заградители врага ставили ночами,
 – опасности, никак не соизмеримой с возможностью схватиться лицом к лицу с 
врагом.

Единственным дальним походом, проведенным в Северном море, была постановка мин 
на Доггер-банке – операция, проведенная исключительно по инициативе адмирала 
Хиппера. Эти минные поля были поставлены нашими легкими крейсерами, которые 
провели операцию ночью, а затем быстро отошли под прикрытие наших тяжелых сил, 
расположенных в районе Гельголанда. Минные поля были поставлены с тем расчетом, 
чтобы противник понес на них потери, если попытается подойти к Гельголанду, так 
что даже эти операции заслуживают названия оборонительных, но никак не 
наступательных.

В таких обстоятельствах мы в группе линейных крейсеров только обрадовались 
возможности оставить бездействие в Северном море, когда получили приказ оказать 
содействие операциям армии на Балтике. Армия в этот момент пыталась выдавить 
русские войска из района Рижского залива. Еще нас воодушевляло то, что мы 
должны были действовать под командованием адмирала флота принца Генриха 
Прусского, верховного командующего всеми силами в районе Балтийского моря, и 
вице-адмирала Эрхарда Шмидта, начальника оперативного командования.

Под прикрытием остальных кораблей эскадры линейных крейсеров «Фон дер Танн» 
обстрелял и уничтожил береговые батареи на острове Уто, лежащем у входа в 
Финский залив. В ходе этой операции «Мольтке» был обстрелян и получил 
повреждение от торпеды, выпущенной с британской подводной лодки. После обстрела 
Уто линейные крейсера и другие части основных сил флота возвратились в Киль и в 
район Вильгельмсхафена.

После нашего возвращения с Балтики мы обнаружили, что флот пребывает в глубоком 
унынии. Британский флот, осторожный не менее нашего, отошел к своему западному 
побережью и расположился в районе своей сильно укрепленной базы Скапа-Флоу, что 
до крайности осложнило возможность добраться до него даже силами наших 
подводных лодок. Рейд в Северное море основных сил нашего флота 26 октября 1915 
года был отменен адмиралом Полем еще до того, как корабли миновали траверз 
плавучего маяка Хорн-риф к северу от Гельголанда, поскольку были получены 
известия, что наблюдаются приближающиеся британские силы флота.

Известия о растущем недовольстве флота достигли адмирала фон Тирпица и адмирала 
фон Мюллера, главы военно-морского кабинета. Либо адмирал фон Мюллер, либо 
принц Адальберт Прусский, бывший тогда командующим флотом, довел это до 
сведения императора. Император в срочном порядке инициировал резкое 
распоряжение кабинета министров, порицающее все виды критики военных действий, 
осуществляющихся по его приказам.

Но мнение флота долее нельзя было не принимать во внимание. Капитан 1-го ранга 
фон Трота, командир линкора «Кайзер», пользовавшийся повсеместным уважением, 
откровенно доложил суть происходящего по официальным каналам. В январе 1916 
года капитан 1-го ранга фон Леветцов, столь же уважаемый командир «Мольтке», 
попросил встречи с адмиралом фон Полем и доложил ему, в совершенно однозначных 
выражениях, о неудовольствии флота. Адмирал Бахман, начальник штаба 
адмиралтейства в Берлине, также расходился во взглядах на действия флота с 
командующим флотом.

Никто и никогда не поднимал вопрос о личной храбрости или тактических 
способностях адмирала фон Поля – и меньше всех я, знавший его лично по моей 
службе штурманом под его командованием. Но дела не могли далее идти так, как 
они шли. Возможно, вмешалась сама милостивая судьба, но адмирал фон Поль был 
внезапно госпитализирован по подозрению на рак, от которого и умер 26 февраля, 
спустя менее чем через месяц.




Адмирал Шеер принимает командование флотом


В середине января на должность командующего всем флотом император назначил 
вице-адмирала Рейнгардта Шеера, командира 2-й эскадры флота.

Адмирал Шеер, истинный морской волк, обладал не только громадным практическим 
опытом, здравым смыслом и острым восприятием, но и таким редким качеством, как 
ответственность. Его прозвище – Bobschiess[24 - Непереводимое слово, означающее,
 что его носитель обладает чрезвычайно агрессивным нравом. (Примеч. авт.)] – 
указывало на редкую нелюбовь, которую он питал к пессимистам и занудам. Но 
доверие флота к нему еще более упрочилось, когда он назначил капитана 1-го 
ранга фон Трота начальником штаба, а капитана 1-го ранга фон Леветцова – 
начальником оперативного управления штаба.

Команда получилась прекрасная, поскольку Леветцов отличался импульсивным 
характером, в то время как фон Трота был холодным и рассудительным советником.

Осознав насущную необходимость восстановить боевой дух флота, адмирал Шеер 
собрал совещание флаг-офицеров, командующих эскадрами и командиров кораблей, 
которым он изложил свою новую программу сжато, но выразительно. Вкратце она 
заключалась в следующем. Решено было возобновить обстрелы британского побережья,
 как только представится возможным, а рейды против вражеского судоходства будут 
распространяться вплоть до верхних сегментов Северного моря. Имелась 
определенная надежда, что такое давление вынудит британцев выползти из их баз и 
принять сражение на условиях, диктуемых нами. Некоторая надежда была и на 
отмену действующих ограничений, введенных Берлином в отношении подводных лодок, 
которым при встрече с торговыми судами предписывалось всплытие на поверхность, 
обыск торговых судов и перед потоплением удаление с них экипажей. В случае 
снятия этих ограничений подводные лодки смогли бы действовать против вражеских 
торговых судов непосредственно у вражеского побережья, а также 
взаимодействовать с флотом в наступательных операциях против неприятельского 
флота.

И последнее, накануне и во время всех операций флота должна осуществляться 
исчерпывающая воздушная разведка и наблюдение с помощью дирижаблей.

Эта программа возобновления наступательных действий была с воодушевлением 
принята всеми слушателями, и наступившее сердечное согласие было закреплено во 
время общения с адмиралом за чашкой кофе по окончании совещания.

Когда на следующий месяц император посетил нового командующего флотом, адмирал 
Шеер изложил перед ним свои идеи, и император публично санкционировал новую 
программу в ходе совещания всех старших офицеров, которое было собрано сразу 
после разговора с адмиралом.

Изгнав начисто старый оборонительный дух, флот с энтузиазмом приступил к боевой 
подготовке, призванной вернуть кораблям и их экипажам максимальную боевую 
действенность. Отрабатывались тактические эволюции, перестроения из походного 
строя в боевые порядки и движение в боевом порядке. Пятого марта 1916 года флот 
предпринял пробный выход в район Хуфдена, хотя противника там и не обнаружил.

Следующим шагом в программе значились рейды для обстрела английского побережья, 
но еще до этого, 25 марта, отряд британских легких кораблей произвел обстрел 
нашего сигнального поста на острове Зильт в непосредственной близости у датской 
границы и ангаров для дирижаблей в Тондерне. Адмирал Шеер немедленно отдал 
приказ всем соединениям легких и тяжелых кораблей выйти в северном направлении 
для перехвата неприятеля, в особенности поврежденного британского эсминца 
«Медуза», который, по нашей информации, столкнулся с другим кораблем и сейчас 
следовал на свою базу на буксире.

Рейд был предпринят в весьма неблагоприятную погоду, которая к тому же еще 
ухудшилась с наступлением ночи. Наши передовые дозоры вступили в контакт с 
противником, в темноте наш торпедный катер «G-194» был протаранен и потоплен 
британским легким крейсером «Клеопатра». Затем все усиливающийся шторм загнал 
все наши легкие корабли обратно в порт, но отряд линейных крейсеров, усиленный 
догнавшим нас «Лютцовом», продолжал преследование неприятеля за траверз 
Хорн-рифа и прекратил его, только перехватив британское сообщение по радио о 
том, что «Медуза» была оставлена ночью тонущей.

Надо сказать, что уже позднее мы узнали, что отряд британских линейных 
крейсеров находился тем утром севернее Хорн-рифа, держа курс на юг, так что 
встреча двух групп линейных крейсеров была вполне вероятна. Но даже если бы это 
произошло, сражение между ними вряд ли имело бы место, поскольку шторм достиг 
такой силы, что ни одна из сторон не смогла бы открыть огонь. Тем не менее все 
предприятие еще раз доказало, что даже в операциях, предпринятых меньшими 
силами, жизненно необходимо иметь основные силы флота на позициях, позволяющих 
им при необходимости прийти на помощь легким кораблям.




Новые рейды на вражеское побережье


Возобновление рейдов на британское побережье было запланировано на апрель, но 
обстоятельства препятствовали этим планам вплоть до ночи 24 апреля, когда 
рекогносцировочные силы вышли в море для обстрела Лоустофта и Ярмута. По 
совпадению это произошло в то самое время, когда британцы предприняли операцию 
по постановке мин и сетевых заграждений у побережья Фландрии, с тем чтобы 
закупорить подводные лодки, действовавшие с расположенных там баз.

Контр-адмирал Бедикер, командующий отрядом легких крейсеров, временно принял 
командование и объединенными рекогносцировочными силами, замещая адмирала 
Хиппера, попавшего в госпиталь с серьезным приступом ишиаса. Некоторые из 
командиров выразили свои опасения по поводу предстоящей операции, но я не мог 
их разделить. За исключением опасности от баров и отмелей, а также поставленных 
неприятелем у английского побережья минных полей, штаб рекогносцировочных сил 
не видел ничего особенно рискованного в этой операции. Точность моего 
предсказания подтвердилась очень скоро, когда флагманский корабль «Зейдлиц» 
подорвался на мине, ведя рекогносцировочные силы к северо-западу от Гельголанда 
в водах, которые считались совершенно свободными от мин.

Однако вместо того, чтобы отдать приказ о прекращении операции, адмирал Бедикер 
перевел свой штаб на «Лютцов», отправил поврежденный, но сохранивший ход 
«Зейдлиц» обратно в Вильгельмсхафен и продолжил движение на Лоустофт. Я был рад 
узнать, что командиром нашего нового флагманского корабля был капитан 1-го 
ранга Хардер, тот самый, который командовал группой легких крейсеров во время 
предыдущего рейда на Хартлпул.

В предрассветные сумерки 25 апреля мы встретились с двумя нашими подводными 
лодками, которые указали нам безопасный проход в английских прибрежных водах, и 
с рассветом начали обстрел Лоустофта и Ярмута. Вдобавок к обстрелу фортов мы 
заметили и потопили британский патрульный катер. Затем мы вступили в бой с 
вражеским легким крейсером, который, однако, после краткой перестрелки от боя 
уклонился и спасся на мелководье, где мы не могли его преследовать.

Закончив свою миссию, мы легли на обратный курс. Сопровождавшие нас торпедные 
катера по дороге потопили несколько мелких британских судов. Одним из них был 
паровой траулер «Король Стефан», который не предпринял никаких мер к спасению 
тонущего экипажа германского цеппелина «L-19», когда этот дирижабль был сбит 
над Северным морем некоторое время тому назад. Теперь же экипаж траулера горячо 
отрицал, что он был на борту траулера в то время, когда подбитый дирижабль 
тонул.

На обратном пути нас некоторое время преследовали британские легкие силы, но 
держались они на почтительном расстоянии от нас. Чуть позже мы обнаружили, что 
за нами идут также и британские линейные крейсера, но они сразу же отстали, как 
только мы приблизились к точке встречи с основными силами флота.

В середине мая адмирал Хиппер вышел из госпиталя, оправившись от своего недуга, 
хотя и был удручен тем, что ему пришлось теперь временно перенести свой флаг на 
«Лютцов», поскольку «Зейдлиц» находился на ремонте. Но он повеселел, узнав, что 
вернулся как раз вовремя, чтобы принять участие в запланированном рейде на 
Сандерленд, который должен был быть предпринят, как только «Зейдлиц» закончит 
ремонт и вернется в строй.




Сандерленд и сражение при Скагерраке


Поскольку Сандерленд расположен в устье Тайна и находится поблизости от 
нескольких крупных британских военных баз, каждый из нас понимал, что его 
обстрел будет гораздо более опасным предприятием, чем предыдущие рейды на цели, 
расположенные южнее. Для уменьшения опасности было решено расположить несколько 
подводных лодок у каждой из этих баз, как для предупреждения о том, что 
неприятель выходит из базы, так и для того, чтобы атаковать его, когда он 
попытается это сделать. Подводные лодки приняли на борт достаточный запас 
топлива, чтобы находиться на своих позициях до конца мая.

В качестве одного из условий для проведения операции предполагалось осуществить 
тщательную воздушную разведку обстановки, однако после 20 мая погодные условия 
стали такими, что сделать это в течение нескольких дней оказалось невозможным. 
Поэтому адмирал Шеер принял решение отменить операцию в отношении Сандерленда и 
предпринять вместо нее рейд против британского торгового судоходства в 
направлении Скагеррака и побережья Норвегии. Провести подобную операцию без 
воздушной разведки представлялось гораздо более безопасным делом, чем операцию 
против Сандерленда.

Я хорошо помню, что, когда контр-адмирал фон Трота, начальник штаба флота, 
спросил мое мнение при обсуждении изменения программы, я решительно высказался 
в пользу рейда к Норвегии, если уж нам суждено обходиться без воздушной 
разведки.

Особые предосторожности были предприняты в том отношении, чтобы противник не 
узнал о наших планах проведения такого рейда. Как только в рейд вышел 
флагманский корабль флота «Фридрих Великий», он должен был соблюдать 
радиомолчание, а все радиопереговоры флота велись через оставшийся в 
Вильгельмсхафене корабль. Мы надеялись ввести этим трюком в заблуждение 
противника, который, следя за эфиром, не заподозрит, что флот вышел в поход, но 
будет думать, что он по-прежнему находится в Вильгельмсхафене[25 - Аналогичный 
прием был предпринят японцами, чтобы сохранить в тайне выход авианосцев с 
последующей атакой на Пёрл-Харбор 7 декабря 1941 г. (Примеч. авт.)]. В этом 
случае британские линейные крейсера, если они решатся ввязаться в бой с 
предполагаемым отрядом наших линейных крейсеров, будут введены в заблуждение и 
окажутся вынужденными сражаться с основными силами флота – как это и случилось 
впоследствии.




Глава 4. Скагеррак


Сражение при Скагерраке – или Ютландский бой – было описано и критически 
проанализировано со всех возможных точек зрения, причем не только историками 
всего мира, но и видными морскими офицерами, участвовавшими в нем. Адмирал Г. С.
 Гроос в официальной германской «Истории войны на море» дал самое талантливое 
его описание, как это сделал также и капитан 3-го ранга Фрост, офицер ВМС США, 
в своей книге «Ютландский бой», объективном и беспристрастном исследовании 
большой научной ценности. Однако, по мнению тех, кто лично участвовал в этом 
реальном сражении, многие из историков и аналитиков недостаточно принимают во 
внимание тот факт, что информация, которую имели в своем распоряжении 
военачальники противостоящих сторон и на основании которой они принимали свои 
решения, была зачастую весьма скудной, а порой и основанной на совершенно 
ошибочных умозаключениях. Наибольшее расхождение в оценках этой битвы мы 
находим между позициями тех авторов, которые считают, что адмирал сэр Джон 
Джеллико, британский командующий флотом, был прав в своем нежелании поставить 
на карту британское господство над морями ради единственного морского сражения, 
и тех, кто утверждает, что вице-адмирал Битти был прав в своем стремлении 
сокрушить более слабый германский флот, даже ценой значительных британских 
потерь. Что же касается меня самого, то я ограничу себя тем, что мне лично 
известно лучше всего, то есть прежде всего действиями линейных крейсеров.

Как единодушно утверждают все историки, германский военно-морской флот вышел в 
море ночью 30 мая с целью совершить рейд к Норвегии. Рано утром следующего дня 
поступило донесение от двух германских подводных лодок, что британские линкоры 
вышли из своих баз. Сообщение это вселило в адмирала Хиппера и всех нас надежду 
на то, что в течение дня мы наконец-то сможем вступить в контакт с неприятелем. 
Первая схватка произошла почти случайно – торпедные катера нашей передовой 
дозорной линии остановили для досмотра подозрительный пароход, который оказался 
небольшим судном нейтрального государства. Наши торпедные катера, однако, были 
замечены британским легким крейсером «Галатея», несшим дозорную службу на 
северном фланге исключительно мощной эскадры адмирала Битти, состоявшей из 6 
линейных крейсеров, которых поддерживали 4 быстроходных новых крейсера, а 
прикрывали 15 легких крейсеров и 27 эсминцев.

Вдобавок к этому, что тогда нам не было известно, в 70 милях севернее Битти 
находились основные силы британского флота, состоявшие из 24 линкоров, 3 
линейных крейсеров, 8 бронепалубных крейсеров, 12 легких крейсеров и 51 эсминца.


Более того, британцы путем расшифровки наших радиосообщений имели значительное 
преимущество, получив заблаговременно информацию о том, что наш флот собирается 
выйти в море, и знали направление нашего движения. По счастью, благодаря 
ложному радиообмену между нашим флагманским кораблем и сторожевиком в гавани, а 
также максимально возможному использованию визуальных сигналов британцы не 
смогли узнать о принятой в последнюю минуту перед выходом смене цели нашего 
рейда – Сандерленда – на норвежское побережье.

Первый сигнал тревоги на «Лютцове», который теперь служил флагманским кораблем 
рекогносцировочных сил, был получен от нашего легкого крейсера «Эльбинг», 
ведшего разведку впереди и с фланга вместе с приданным ему торпедным катером. 
Донесение, полученное незадолго до 14.30 31 мая, было тревожным: «Наблюдаем 
вражеский легкий крейсер на весте, следует на норд».

Наш адмирал немедленно поставил в известность адмирала Шеера, затем увеличил 
скорость и изменил курс к норд-весту, по направлению к точке контакта.

С мостика «Лютцова» глазам моим предстала великолепная картина – идущие четким 
строем «Дерффлингер», «Зейдлиц», «Мольтке» и «Фон дер Танн», то поднимающиеся, 
то опускающиеся на серых валах, со шлейфами дыма из труб. Слабый бриз налетал 
на нас с запада, в воздухе стояла легкая дымка.

Но нашего врага мы увидели в образе полудюжины двигающихся темных точек на 
юго-западном горизонте, примерно в 17 милях от нас.

Адмирал Хиппер быстро развернул группу линейных крейсеров на обратный курс к 
юго-востоку наперерез неприятелю. Почти одновременно с нами враг, который до 
этого шел севернее, тоже развернулся к юго-востоку, и расстояние между нами 
начало быстро сокращаться.

Далекие точки на горизонте быстро росли и скоро приняли очертания линейных 
крейсеров. Наш адмирал, следя за ними в бинокль, спокойно отдавал приказы, 
распределяя цели: каждый из наших линейных крейсеров должен был вести огонь по 
одному из вражеских кораблей, начиная с левого фланга. Последний из вражеских 
кораблей обстреливать было некому, но он находился на максимальном удалении от 
нас и потому представлял наименьшую опасность.

Напряжение достигло своего наивысшего предела, когда броневые башни 
провернулись и серые жерла орудий стали подниматься. Неизбежность большого 
морского сражения была очевидной, и все находившиеся на мостике «Лютцова» 
испытали восторг от той четкости и порядка, с которыми принимались, 
передавались и исполнялись решения. Наш заместитель начальника штаба, капитан 
3-го ранга Хансен, лишь недавно ставший нашим коллегой, восторженно воскликнул: 
«Ну прямо как на учениях!»

Столь же важной причиной нашего восторга было сознание того, что курс, на 
котором развертывалось сражение, быстро и прямо вел к расположению основных сил 
нашего флота, в настоящий момент находившихся на расстоянии около 50 миль.

Оператор-дальнометрист докладывал быстро сокращающееся расстояние: «25 000 
ярдов – 23 000 ярдов – 20 000 ярдов». Когда прозвучал доклад: «16 500 ярдов», 
наш адмирал удовлетворенно кивнул: «Открыть огонь!» Одновременно он направил 
адмиралу Шееру еще одно донесение, в котором уточнял детали ситуации, включая 
местоположение, силы неприятеля и курс его и наших кораблей.

Палуба под нашими ногами дрогнула, а грохот заполнил весь воздух, когда 
305-миллиметровые орудия «Лютцова» метнули свои снаряды в неприятеля. За нашей 
кормой заговорила 305-миллиметровая башня «Дерфлингера», чуть позже к ним 
присоединились 280-миллиметровые орудия «Зейдлица» и «Мольтке», и, наконец, по 
одному 280-миллиметровому снаряду выпустили в неприятеля башни «Фон дер Танна». 
Минутой спустя мы увидели отдаленные вспышки к юго-западу от нас и поняли, что 
противник тоже открыл огонь.

Но вместо мертвящего душу грохота разрывов снарядов мы увидели только красивые 
столбы воды, поднявшиеся в паре тысяч ярдов слева по борту. Лишь через семь или 
восемь минут мы получили первое попадание – но не в нас, а в «Зейдлиц», по 
счастью не причинившее ему никакого существенного вреда. Второе попадание, 
также пришедшееся в «Зейдлиц», оказалось более точным и поразило одну из его 
башен, выведя ее из строя. Содрогнулся от попадания и наш «Лютцов», а затем и 
«Дерфлингер», но ни одно из них не вывело корабли из строя.

Эффективность нашей собственной стрельбы было трудно оценить из-за висящей в 
воздухе дымки и дыма от вражеских орудий, а также столбов воды, взмывающих 
ввысь между нашими и неприятельскими кораблями, но наши башни вели огонь почти 
что в пулеметном темпе, и враг, хотя и превосходящий нас числом, неожиданно 
совершил явный поворот, уходя с боевого курса. Должно быть, наши снаряды 
ложились достаточно точно, и врагу это явно не понравилось. Он уходил с боевого 
курса все дальше и дальше. Наш адмирал тоже изменил курс, продолжая идти с ним 
на сближение на дистанции, которая в этот момент составила 13 000 ярдов.

Равным образом обнадеживающими были и сведения, только что полученные от 
адмирала Шеера, находящегося со своими основными силами флота всего лишь в 11 
милях от нас и сокращающего это расстояние со скоростью 11 узлов.

И именно в этот воодушевивший нас всех момент наши замыкающие суда, «Фон дер 
Танн» и «Мольтке», попали под сильный огонь с различных направлений – четырех 
самых крупных кораблей неприятеля, подходивших к нам с правого борта. Наш 
адмирал решил, что настало время вывести из боя наши линейные крейсера и 
передать судьбу врага в руки подходящих основных сил нашего флота. Изменение 
курса на пару градусов к востоку и прибавление скорости увеличило расстояние 
между нами и неприятелем за дистанцию огня орудий, и наши артиллеристы получили 
передышку.

Должно быть, врагу только что стало известно о приближении основных сил нашего 
флота, потому что его четыре линкора изменили курс, оставив у себя за кормой 
линейные крейсера, которые, получив повреждения, стали отходить на северо-запад.


Наш адмирал, однако, не был настроен отпускать их, для чего и расположил нашу 
группу линейных крейсеров в боевой порядок. Прошло всего лишь около часа с того 
момента, как прозвучали наши первые залпы.

Четыре вражеских линкора, которые так досаждали «Фон дер Танну» и «Мольтке», 
сами оказались теперь под обстрелом, причем не только авангарда основных сил 
нашего флота, но и группы линейных крейсеров, которые, ведя огонь по линкорам, 
не забывали и об основной своей цели – британских линейных крейсерах.

Сражение теперь уже вели не только тяжелые корабли, но также и легкие корабли 
прикрытия. Торпедные катера каждой из противоборствующих сторон то и дело 
пытались предпринять торпедные атаки, которые тут же парировались встречными 
торпедными атаками торпедных катеров и легких крейсеров. В этой битве между 
двумя боевыми порядками одной из выпущенных торпед все же удалось поразить 
«Зейдлиц» ниже ватерлинии. Но давно отработанные нами меры по борьбе за 
живучесть кораблей сделали свое дело, и «Зейдлиц» даже не потерял своего места 
в боевом строю.

В пылу преследования неприятеля, который отходил на северо-запад, нашим 
канонирам стало изрядно мешать заходящее солнце, против блеска которого им 
приходилось вести огонь. Помеха эта была столь изрядна, что порой врага 
совершенно не было видно и огонь приходилось временно прекращать до тех пор, 
пока видимость не восстанавливалась. На этом этапе боя корабли нашей группы 
линейных крейсеров были сильно повреждены огнем врага, один только «Лютцов» 
получил несколько точных попаданий.

Вплоть до этого момента мы понятия не имели о том, что основные силы 
британского флота тоже находятся в море. Но в 17.40 еще один дивизион 
британских линейных крейсеров неожиданно возник из дымки, появившись с севера и 
востока на расстоянии, несколько превышающем 11 000 ярдов. Наши легкие крейсера 
прикрытия – «Франкфурт», «Пиллау», «Эльбинг» и «Висбаден», шедшие впереди нас, 
ошибочно просигналили нам «Видим линкоры». Считая, что это подходит авангард 
основных сил британского флота, наш адмирал дал приказ изменить курс к востоку, 
а затем к югу, чтобы собрать в кулак наши тяжелые корабли. В результате этого 
маневра мы оказались еще ближе к этой группе линейных крейсеров противника; как 
мы узнали позднее, это была 3-я бригада линейных крейсеров. В последующей 
артиллерийской дуэли британский линейный крейсер «Инвинсибл», флагманский 
корабль адмирала Худа, взлетел на воздух от точного попадания капитана 3-го 
ранга Пашена, старшего артиллерийского офицера «Лютцова». Еще через некоторое 
время пошел ко дну и британский бронепалубный крейсер «Дефенс», а соседний с 
ним в строю корабль был вынужден выйти из боевого строя. Мы тоже несли потери: 
наш легкий крейсер «Висбаден», подбитый и беззащитный, лег в дрейф между 
боевыми порядками, нашими и неприятеля, был обстрелян всей мощью орудий 
кораблей британского флота и в конце концов затонул наступившей ночью со всей 
командой, из которой спасся только один человек.

Теперь стало совершенно ясно, что весь британский флот находится к северу и 
востоку от нас, обходя нас и беря в клещи. На часах было 18.35, когда адмирал 
Шеер отдал приказ «Gefechtkehrwendung», или одновременный поворот на курс 
выхода из боя, команду, которая столь часто отрабатывалась на маневрах под его 
недреманным оком. Немедленно и так четко, словно все происходило на маневрах, 
16 кораблей двух передовых дивизионов сделали поворот на 180 градусов, и весь 
наш флот лег на новый курс к западу. Все это было проделано столь слаженно и 
четко, что британцы, которые не могли представить, что подобное вообще возможно,
 в особенности под сильным огнем, не верили своим глазам, пока наши корабли 
совершенно не скрылись в сгустившемся тумане. Шесть устаревших, еще 
додредноутной эпохи кораблей 2-й бригады, которую адмирал Шеер взял с собой, 
только уступив мольбам ее командующего, контр-адмирала Мауве, не смогли сделать 
поворот «все вдруг», поскольку были замыкающими, и развернулись обычным 
порядком.

Как только артиллерийский огонь прекратился, мы в группе линейных крейсеров 
смогли наконец сосчитать наши раны. Они были значительными. «Лютцов» получил не 
менее 10 попаданий тяжелых снарядов и одной торпеды, «Дерффлингер» – 7 
попаданий, «Зейдлиц» – 14 попаданий и одну торпеду. Все башни орудий главного 
калибра «Фон дер Танна» были выведены из строя.

Было очевидно, что мы более не можем управлять действиями рекогносцировочных 
сил с «Лютцова». Крейсер имел сильный дифферент на нос; на баке продолжался 
пожар, вызванный попаданиями снарядов. Капитан 1-го ранга Хардер был вынужден 
сбавить его ход до всего лишь пяти узлов и не мог долее сохранять свое место в 
походном строю.

Я предложил перенести флаг адмирала на другой из наших линейных крейсеров, но 
сначала адмирал Хиппер даже не хотел об этом слышать. Лишь когда я обратил его 
внимание на то, что наша радиостанция совершенно выведена из строя, он 
согласился на то, чтобы к нам лагом подошел торпедный катер.

Командир 1-го дивизиона торпедных катеров капитан 3-го ранга Альбрехт получил 
приказ направить один из своих катеров встать лагом к «Лютцову» и принять на 
борт адмирала и его штаб, а четыре других корабля нашей эскадры должны были 
подойти поближе и поставить дымовую завесу. Торпедный катер «G-39» под 
командованием лейтенанта фон Лейфена превосходно выполнил маневр, несмотря на 
плотный огонь неприятеля и сильную качку. Спокойный и собранный, словно он, 
позавтракав, вставал из-за стола, адмирал Хиппер спустился со шканцев линейного 
крейсера на бак торпедного катера и отдал приказ следовать за группой линейных 
крейсеров, которая уже уходила полным ходом к западу на воссоединение с 
основными силами флота. Затем адмирал Хиппер приказал передать флажным сигналом,
 что он временно вручает командование группой командиру «Дерфлингера» капитану 
1-го ранга Хартогу до той поры, когда он будет в состоянии снова принять его на 
себя. В тот момент, когда мы переходили на «G-39», в орудийную башню «Лютцова» 
попал еще один снаряд, вызвав загорание артиллерийского пороха.

Следующие два часа, проведенные нами на борту «G-39», были самыми 
отвратительными для нас за всю войну, потому что, несмотря на теплый прием, 
оказанный нам офицерами торпедного катера, мы могли только наблюдать за ходом 
боя, не принимая в нем того участия, которое должны были бы принимать. Несмотря 
на все усилия выполнить приказ адмирала и догнать линейные крейсера, «G-39» 
пришлось не только уйти с курса, чтобы избегнуть столкновения с нашими 
собственными дивизионами торпедных катеров, идущих в атаку на неприятеля, но 
также постоянно лавировать, уклоняясь от вражеских снарядов. По этой причине мы 
пропустили поворот основных сил нашего флота на курс к востоку и отчаянный рейд 
наших линейных крейсеров и торпедных катеров, предпринятый ими в решающий 
момент сражения для того, чтобы отвлечь огонь врага от основных сил нашего 
флота.

Мы были весьма удивлены, когда адмирал Шеер, успешно выведя наш флот из 
смертельных клещей английского флота и оказавшись на позиции, откуда он мог, по 
всей вероятности, вполне безопасно лечь на ведущий домой курс, отдал приказ 
повернуть снова на восток и оказался в еще более опасной ситуации. Тем, кто 
знал его несокрушимую волю, было понятно из его последующих разъяснений, что он 
не мог не пойти на выручку «Висбадену», спасти который могло бы только чудо. И 
еще одно, дополнительное объяснение его действий – было еще достаточно светло, 
чтобы сбить врага с его курса, а поэтому он и предпринял атаку в 
отчаянно-смелой попытке привести врага в замешательство, что тоже весьма 
характерно для него.

Но, когда, снова увидев армаду кораблей английского флота прямо у себя по курсу,
 он приказал линейным крейсерам и торпедным катерам нанести удар по основным 
силам вражеского флота, нам показалось, что он не вполне сознает истинное 
положение вещей. Линейные крейсера уже получили значительные повреждения в ходе 
боя, и оставшиеся на них орудия, которые еще могли вести огонь, вряд ли могли 
нанести сколько-нибудь значительный урон всему британскому флоту. Но с целью 
прикрыть еще один поворот на обратный курс под сосредоточенным огнем британских 
линкоров он был вынужден отдать приказ о торпедной атаке и послал линейные 
крейсера поддержать ее.

Достигнутый этим рейдом успех ныне хорошо известен. Увидев 31 торпеду, 
выпущенную с расстояния 10 000 ярдов всеми оставшимися у нас 14 торпедными 
катерами, осторожный адмирал Джеллико отвернул свои корабли, а к тому времени, 
когда он снова лег на прежний курс, германский флот уже совершил еще один 
успешный поворот «все вдруг», лег на обратный курс и растворился в сгустившейся 
на западе темноте.

Наши линейные крейсера вышли из этого ада только каким-то чудом. Время от 
времени они попадали под сосредоточенный огонь всего британского флота с 
дистанции 8000 ярдов. Снаряд за снарядом били в них, сметая орудийную прислугу, 
вызывая пожары в отсеках, делая пробоины в бортах, через которые хлестала вода. 
Но они справились со всеми испытаниями и заняли свои места в боевых порядках 
основных сил германского флота, выйдя из боя в направлениях на юг и запад.

Тем временем адмирал Хиппер посредством флажного семафора старался узнать, 
который из линейных крейсеров менее всего поврежден и может послужить наилучшим 
вариантом в качестве командного поста. «Мольтке» подходил лучше всего, и ему 
был отдан приказ остановиться и подождать нас, поскольку флот стал формировать 
походный ордер для отступления. Но как раз в тот момент, когда «G-39» подошел к 
«Мольтке» и встал лагом у его борта, один из вражеских снарядов попал в него, 
так что крейсер был вынужден набрать скорость и оставить нас за кормой. Лишь 
после того, как в сгустившейся темноте линейные крейсера адмирала Битти уже не 
могли вести огонь, нам удалось перебраться на «Мольтке» и снова занять наше 
место во главе группы. Однако, оказавшись на борту крейсера, мы обнаружили, что 
его радиостанция выведена из строя, поэтому адмирал Хиппер приказал командиру 
«G-39» держаться неподалеку от нас, чтобы при необходимости можно было 
воспользоваться его рацией.

Последовавшие в течение этой ночи события хорошо известны: как адмирал Шеер 
дерзко повернул на восток и отсек самые дальние корабли неприятеля от основных 
сил его флота; как в наступившей темноте торпедные катера оказались на 
расстоянии пистолетного выстрела от крейсеров, а крейсера – от линкоров.

На тот случай, если на следующее утро неприятель по-прежнему будет блокировать 
ему обратный путь, адмирал Шеер приказал линейным крейсерам занять место в 
арьергарде основных сил флота. Но мы на «Мольтке» не получили этого приказа, и 
поэтому наш адмирал провел большую часть ночи, пытаясь занять наше обычное 
место во главе походного ордера. Лишь на рассвете, уже подойдя к Хорн-рифу, 
«Мольтке» смог занять предназначенное для него место в строю.

Все той же ночью мы, однако, смогли сообщить нашему командующему флотом о 
подробностях сражения и о тех повреждениях, которые получили наши линейные 
крейсеры. Мы считали, что смогли нанести врагу тяжелый урон, хотя и совершенно 
не представляли, сколь тяжел был этот урон на самом деле. Мы же потеряли только 
один «Лютцов», который, лишившись хода и управления, был потоплен нашей 
собственной торпедой после того, как его команда была снята кораблями эскорта.

Все остальные наши линейные крейсера смогли добраться до порта своим 
собственным ходом, хотя «Зейдлицу», получившему самые тяжелые повреждения, 
пришлось ожидать несколько часов, чтобы перебраться через бар из-за того, что 
вода, поступившая через торпедную и снарядные пробоины в его борту, увеличила 
его осадку. Лишь исключительное мастерство его командира, капитана 1-го ранга 
фон Эджиди, и команды позволило ему выбраться из этой ситуации. Кстати сказать, 
превосходная конструкция и меры по борьбе за живучесть кораблей позволили нашим 
крейсерам остаться на плаву и на ходу, получив повреждения, почти идентичные 
тем, от которых затонули три британских линейных крейсера.

В обязанности штаба адмирала входило составить подробный доклад о ходе сражения,
 со всеми необходимыми схемами, поэтому мы начали работать над ним, как только 
оказались на борту «Мольтке». Составить его было довольно сложной задачей из-за 
бесчисленных и быстрых изменений курса, скорости и приказов в ходе сражения. 
Тем не менее к моменту нашего возвращения в порт 1 июня у нас уже была ясная 
картина различных этапов боя, и я был готов вручить адмиралу проект доклада для 
использования в ходе устного рапорта командующему флотом, который должны были 
делать все старшие офицеры, командующие эскадр и командиры кораблей. Но 
поначалу наш адмирал с типичным для него возмущением отверг предложенный ему 
проект.

«Да не буду ничего рапортовать! Я вел бой – вот и все!» – с чувством воскликнул 
он.

И пришлось довольно долго убеждать его, пока он не согласился взять 
подготовленный материал для того, чтобы иметь возможность детально изложить все 
свои соображения и объяснить свои действия в ходе доклада на флагманском 
корабле флота.

Что же до нас, офицеров штаба, то мы все считали, что нам никогда еще не 
приходилось служить под командованием столь превосходного начальника. Несмотря 
на гром орудий и напряжение боя, все необходимые существенные решения были им 
приняты, и при всей своей импульсивности он всегда находил время на то, чтобы 
выслушать мнения офицеров своего штаба. Мы – адмирал и я – пользовались на 
командном мостике одним биноклем и обменивались мнениями по каждой ситуации боя,
 и адмирал не отдавал команды до тех пор, пока не выслушивал мою точку зрения. 
Подобным же образом, когда дело касалось курсов или взаимного расположения 
кораблей, выслушивалось мнение флаг-штурмана капитана 3-го ранга Прентцеля. 
Капитан 3-го ранга Хансен призывался всегда, когда возникал вопрос о 
распределении целей или открытии или прекращении огня. По любому вопросу, 
касавшемуся торпедных атак, наших собственных, наших дивизионов торпедных 
катеров или вражеских сил, вызывался наш флаг-торпедист капитан 3-го ранга 
Брутцер.

Что же касается связи, то я лично вручал адмиралу каждое тактическое донесение, 
полученное нами, при этом я докладывал свои соображения о действиях, которые 
необходимо предпринять в соответствии с этой информацией. Это была всего лишь 
процедура, которую мы использовали во время всех наших прежних военных маневров.
 Но одних только предложений было еще недостаточно; они должны были быть 
изложены в убедительной логической последовательности. Нам повезло еще и в том, 
что адмирал Хиппер умел быть благодарным, и мы убедились в этом еще раз, когда 
торжественно отметили десятую годовщину Ютландского боя – в своей речи он снова 
выразил благодарность всем нам.

Ценя доверие и внимание адмирала Хиппера ко всем нашим предложениям, я всегда 
думал о том, что в ходе окончательного анализа обстановки на командующем всегда 
лежит тяжкий груз ответственности за принятое решение. Лишь двенадцатью годами 
позднее, когда мне было доверено возглавить военно-морские силы, я смог 
полностью осознать, насколько тяжкой могла быть такая ответственность.


* * *

После каждого сражения проводится тщательный «разбор полетов» для того, чтобы 
выяснить, какие уроки должны быть извлечены из ходя боя и какие изменения, если 
это необходимо, должны быть осуществлены. По отношению к нашим 
рекогносцировочным силам подобное мероприятие, естественно, прежде всего 
касалось разведки и целеуказания – нашей основной задачи. Группа легких 
крейсеров под командованием адмирала Бедикера сразу же заметила неожиданное 
появление британской 3-й бригады линейных крейсеров, но ошибочно назвала эти 
корабли в своем донесении линкорами. Когда наши линейные крейсера соединились с 
основными силами флота, им пришлось затратить значительную часть своих ресурсов 
на разведку неприятеля. В ходе боя с 5-й бригадой линейных кораблей неприятеля 
предназначенное им место в боевых порядках в авангарде флота было недостаточно 
хорошо увязано с их функцией – разведкой. Был грех и за нами: когда мы покидали 
«Лютцов», наш адмирал направил командующему флотом радиодонесение, в котором 
докладывал: «Авангард основных сил флота противника держит курс с востока на 
юг». Это была ошибка, так как неприятельский линейный крейсер «Инвинсибл», о 
котором надо было доложить, отнюдь не являлся «основными силами флота 
противника».

В результате «разбора полетов», с целью улучшить в будущем выполнение 
разведывательных функций, по предложению адмирала Хиппера командующий флотом 
вменил ведение разведки 2-му дивизиону торпедных катеров, поскольку размер и 
скорость этих катеров наилучшим образом соответствовали этой задаче.

Оценивая все случившееся ныне, мне кажется, что, если бы мы могли предоставить 
адмиралу Шееру доклад о потерях противника еще до воссоединения с основными 
силами флота, это позволило бы ему сделать более правильный вывод об оставшихся 
у неприятеля резервах. Равным образом, после потери неприятелем «Инвинсибла», 
своевременная информация об этом позволила бы нам проще оторваться от врага.

То, что британский командующий флотом тоже не располагал ценнейшей информацией, 
вполне ясно из его громких сетований на неспособность Битти доложить о 
местоположении основных сил германского флота. Так, в момент, когда такое 
донесение было сделано, Битти не только находился от авангарда германского 
флота на расстоянии прямой видимости, но и уже вступил с ним в артиллерийскую 
дуэль.

То, что вице-адмирал Битти был человеком стремительной отваги, прекрасно видно 
из его предложения разрешить ему повести весь английский флот в лобовую атаку 
на основные силы германского флота, когда две эти силы оторвались друг от друга 
после финального разворота адмирала Шеера. Но американский историк капитан 3-го 
ранга Фрост достаточно жестко критикует решения Битти в ходе боя и восторженно 
именует адмирала Хиппера крупнейшим из военачальников, участвовавших в сражении.
 Сам же адмирал Хиппер скромно переуступает эту оценку адмиралу Шееру, замечая 
при этом, что Фрост не может полностью оценить всю тяжесть ответственности 
командующего флотом. Безусловно, адмирал Шеер продемонстрировал все свои 
выдающиеся качества командира тем, каким образом он начал сражение при 
Скагерраке и каким образом провел это сражение вплоть до его успешного 
окончания.

Германский флот не только отважно вступил в бой с превосходящим его по 
численности английским флотом, но и выиграл его тактически: британцы потеряли 3 
линейных крейсера, 3 бронепалубных крейсера, 8 эсминцев и 6995 человек, тогда 
как германские потери составили 1 линейный крейсер, 1 устаревший броненосец, 4 
легких крейсера, 5 эсминцев и 2921 человека.

Большая доля наших потерь пришлась на линейные крейсера и легкие силы. Из 
команды «Висбадена» спасся только один человек – котельный машинист 1-го класса 
Ценне. Легкий крейсер «Фрауенлоб», пораженный вражеской торпедой в ночном бою с 
превосходящими силами неприятеля, затонул со всей командой, из которой спаслись 
только пять человек. Командир крейсера капитан-лейтенант Георг Хофман погиб, 
как погиб и командир «Висбадена» капитан 1-го ранга Раисе. На «Лютцове» 
начальник радиостанции лейтенант Геде погиб на своем посту в первый день 
сражения.

Наш всеми любимый капеллан лютеранской церкви Фенгер, прекрасно показавший себя 
во время предыдущих рейдов, был тяжело, но не смертельно ранен. В рейде на 
Хартлпул, когда его можно было увидеть в любом помещении корабля выполняющим 
свои обязанности, его каюта на «Зейдлице» была уничтожена взрывом 
150-миллиметрового вражеского снаряда. Каюта, в которую он перебрался, была 
точно так же уничтожена, когда кормовая башня «Зейдлица» вышла из строя в 
результате попадания тяжелого снаряда. Сам капеллан, смотревший в этот момент в 
узкую смотровую щель в капонире 150-миллиметрового орудия, получил глубокую 
рану лица и был выброшен взрывной волной из люка каземата, когда 
380-миллиметровый снаряд пробил броню и уничтожил орудийную прислугу.

Обязанности капеллана на борту боевого корабля разнообразны и ответственны. Он 
должен быть чуток и тактичен, избегая крайностей как холодной гордости, так и 
ненужного панибратства. Своим поведением он не должен давать никакого повода 
для упреков, а в вопросах веры и морали быть примером. Хотя он не может быть 
непосредственным участником сражения, его обязанности состоят в оказании 
утешения раненым и поддержки их словом и делом.

Германский флот всегда имел счастье видеть в своих рядах прекрасных людей в 
качестве капелланов. Капеллан Фенгер относился именно к такого типа людям, и, 
когда он после сражения был награжден орденом Железного креста 1-го класса, мы 
все сочли эту награду более чем заслуженной.


* * *

Совершенно естественно, что после сражения при Скагерраке император пожелал сам 
поблагодарить личный состав флота и вручить награжденным ордена. Адмирал Шеер и 
вице-адмирал Хиппер получили каждый орден «Pour le Merite»[26 - «Pour le 
Merite» – прусский орден за военные и гражданские заслуги.], а адмирал Хиппер, 
как баварец, был награжден еще и баварским орденом Макс-Йозефа, что влекло за 
собой дворянство и право на приставку «фон» перед фамилией. Я имел честь 
получить из рук императора Рыцарский крест ордена Гогенцоллернов с мечами.

Представители всех корабельных команд были также собраны на пирсе напротив 
флагманского корабля флота, и император произнес перед ними речь, в которой 
отметил их заслуги. Каждый из присутствовавших ожидал, что император отметит в 
ней и заслуги адмирала Тирпица, который был человеком, по существу создавшим 
нынешний германский флот. Однако император упомянул в ней лишь адмирала флота 
фон Кестера, тактика флота, разработавшего прием поворота кораблей «все вдруг» 
и другие тактические приемы, которые были столь успешно применены в ходе 
сражения при Скагерраке. Пренебрежение это, возможно, происходило из личной 
неприязни между адмиралом Тирпицем и канцлером империи по вопросу ограничений 
действий подводных лодок, в результате чего адмирал Тирпиц и подал в отставку в 
начале года.

В своем письменном донесении императору о битве при Скагерраке адмирал Шеер 
утверждал, что, по его мнению, война с Великобританией на море не может быть 
успешно завершена кроме как путем неограниченной подводной войны. Учитывая, что 
британцы стали вооружать торговые суда и другие принимаемые ими меры, он считал,
 что не может взять на себя ответственность отдать приказ командирам подводных 
лодок подвергать смертельно опасному риску субмарины и их команды для 
выполнения требования действующего правительственного распоряжения, 
предписывающего производить досмотр торговых судов, прежде чем принимать 
какие-либо меры наступательного характера против них. Поскольку правительство 
не сдавало своих позиций, он считал, что единственно возможным использованием 
подводных лодок будут только их действия против военных кораблей.

Тем временем с момента возвращения на базу командующий флотом делал все, что 
было в его силах, чтобы как можно быстрее вернуть поврежденные корабли в строй. 
Он рассчитывал сделать это самое позднее к августу, до того момента, как 
британцы смогут отремонтировать свои поврежденные корабли. По его мнению, 
значительные потери британского флота, несмотря на его численное преимущество, 
так беспокоили адмирала Джеллико, что тот отказался от продолжения сражения на 
следующий день, хотя и находился в такой ситуации, что вполне мог решиться на 
подобное действие. Адмирал Шеер был твердо убежден, что в должном 
взаимодействии с нашими дирижаблями и подводными лодками мы вполне можем 
надеяться на куда больший успех хорошо подготовленной операции в самом 
ближайшем будущем.

Поскольку все линейные крейсера находились на ремонте, адмирал Хиппер временно 
перенес свой командный пост на устаревший линкор «Швабия», стоявший на якоре на 
внутреннем рейде гавани Вилыельмсхафена. Пока мы находились на нем, пастор 
Густав Френссен несколько дней работал с нами, собирая информацию обо всех 
этапах сражения. Его роман «Скагеррак» изображает эпизоды этого сражения столь 
красочно и в то же время настолько достоверно, что читатель может узнать всех 
действующих лиц даже под вымышленными именами, а порой он словно участвует в 
бою, а не листает страницы печатного издания.

Наш помощник капеллана Роннебергер тоже опубликовал специальный журнал «На 
передовом посту» с описанием сражения при Скагерраке, отдав в нем дань мужеству 
и стойкости как членов команд, так и унтер-офицеров и офицеров кораблей. Эта 
публикация много способствовала поднятию духа всех рекогносцировочных сил.

А командующий флотом уже планировал новую операцию против Сандерленда, главная 
цель которой заключалась в демонстрации врагу готовности германского флота к 
новым испытаниям. За исключением «Зейдлица» и «Дерфлингера», все остальные 
корабли должны были встать в строй к середине августа. Чтобы вернуть былую мощь 
бригаде линейных крейсеров, ее было решено усилить линкорами «Бавария», 
«Великий герцог» и «Маркграф». Поскольку первоначально операция против 
Сандерленда планировалась на май, то тогда все наши подводные лодки заняли свои 
места у всех выходов со всех баз британского флота. Подобное использование 
подводных лодок предполагалось и ныне, а операции должна была предшествовать 
воздушная разведка обстановки с дирижабля «Цеппелин».

Германские силы, как и было запланировано, вышли в море ночью 18 августа. На 
рассвете флагман рекогносцировочных сил «Мольтке» заметил вражескую подводную 
лодку в момент ее погружения, но она успела выпустить торпеду в «Вестфалию», 
шедшую замыкающей в походном ордере. «Вестфалия» после попадания осталась на 
плаву, но вынуждена была возвратиться в Вильгельмсхафен. Британский же флот, 
также выходивший в море, врезался в строй своих собственных подводных лодок, в 
результате чего адмирал Джеллико был вынужден изменить курс, так что выход в 
море задержался на несколько часов.

Во второй половине дня наш «Цеппелин-L-13» доложил о тяжелых кораблях 
неприятеля, выходящих из гавани Хуфден, Адмирал Шеер быстро развернул основные 
силы флота в этом направлении, надеясь перехватить это неприятельское 
соединение нашими превосходящими силами. Однако «L-13» вскоре передал еще одно 
донесение о том, что его предыдущее сообщение оказалось ошибочным и что он 
наблюдает теперь всего лишь «легкие силы», но никак не «тяжелые корабли 
противника».

В результате задержавшегося выхода в море английского флота и смены курса 
нашими кораблями из-за ошибочного донесения «Цеппелина» намечавшееся сражение 
так и не состоялось. Затем в операциях германского военно-морского флота 
возобладала доктрина неограниченной подводной войны, и последний наступательный 
рейд флота перед началом неограниченной подводной войны закончился без всякого 
успеха, которого так жаждал каждый из нас.




Глава 5. От неограниченной подводной войны до революции



После этого, последнего выхода в море всего германского флота в войне на море 
наступили новые времена: была изменена вся структура Верховного командования 
флота и произведена смена способов ведения войны. В конце августа 
руководителями Верховного командования сухопутных сил были назначены 
фельдмаршал фон Гинденбург и генерал Людендорф. Большое наступление противника 
на Сомме было остановлено, а наша собственная пагубная Верденская кампания с ее 
громадными потерями прекращена.

Смена целей привела к сокрушительному поражению России в 1916 году и заложила 
основы начала революции, происшедшей в этой стране в 1917 году.

Но, к немалому удивлению всех сражающихся сторон, император внезапно обратился 
к Англии и Франции с предложением о мире – предложением, которое мы все 
расценили как последнюю попытку нашего правительства закончить войну, не 
прибегая к неограниченной подводной войне. Когда же мирное предложение было 
поспешно отклонено, мы поняли, что объявление неограниченной подводной войны 
было как оправданно, так и неизбежно, даже имея в виду риск вовлечения в войну 
против нас Соединенных Штатов.

Адмирал Бахман, начальник штаба адмиралтейства, подал в отставку, поскольку он 
вместе с адмиралом Тирпицем выступал против ограничений на действия наших 
подводных лодок, установленных канцлером. Его преемником стал адмирал фон 
Хольтцендорф. Но адмирал фон Хольтцендорф в свою очередь пришел к убеждению о 
необходимости предоставления свободы действий подводным лодкам и после целого 
ряда совещаний в ставке Верховного главнокомандования смог получить согласие 
императора и армии на неограниченную подводную войну, провозглашенную в начале 
февраля 1917 года.

Коль скоро было принято решение о тотальной подводной войне, она получила на 
флоте наивысшую степень приоритета. С этих пор главной задачей флота стало 
поддерживать свободными от мин проходы в Гельголандскую бухту и из нее для 
входа и выхода подводных лодок и кораблей сопровождения. Такие каналы 
приходилось постоянно очищать, поскольку британцы неутомимо старались 
заблокировать их своими минами, так что наши получившие дополнительные корабли 
тральщики были постоянно заняты этой работой. Минные поля, поставленные 
неприятелем, двигались все дальше и дальше от побережья, поэтому нашим 
тральщикам приходилось работать все дальше и дальше в открытом море, подвергая 
себя опасности внезапных атак британцев. Военно-воздушные силы, по погодным 
условиям, также не могли обеспечить их безопасность в достаточной мере. Нам 
приходилось прикрывать работавшие тральщики легкими крейсерами, которым, в свою 
очередь, могли прийти на помощь наши тяжелые силы.

Поскольку изрядная часть наших сил была отвлечена на подобную деятельность, 
стало невозможным предпринимать настоящие наступательные рейды силами всего 
флота, так что вся активность надводных кораблей свелась к незначительным 
операциям, предпринимаемым прежде всего для усиления действий против вражеского 
торгового мореплавания.

Так, например, наши новые легкие крейсера «Бруммер» и «Бремзе» предприняли 
неожиданную атаку на британский конвой, ходивший между Англией и Норвегией. Той 
же ночью один отряд возглавляемого капитаном 3-го ранга Хайнеке 2-го дивизиона 
торпедных катеров напал на британский конвой у побережья Норвегии, тогда как 
остальные отряды 2-го дивизиона провели рейд против торгового мореходства 
неприятеля у побережья самой Англии.

Дивизионы торпедных катеров базировались также и в портах Фландрии[27 - 
Фландрия – историческая область в Бельгии, примыкающая к Северному морю. 
Главные города – Гент и Брюгге.], откуда они не только выходили для проводки 
наших подводных лодок через вражеские пикеты, но также и осуществляли рейды 
против торговых судов. Второй дивизион торпедных катеров однажды даже заставил 
отступить крупное соединение британских кораблей, охранявших громадную сеть 
против подводных лодок, установленную в Английском канале.

Во время своих рейдов у побережья Фландрии наши торпедные катера обычно не 
встречали никакого сопротивления, но однажды, в ночь на 22 января 1917 года, 
4-й дивизион торпедных катеров неожиданно наткнулся на сильное соединение 
вражеских легких кораблей и принял бой. Мой друг и соученик, капитан 3-го ранга 
Макс Шульц, командовавший дивизионом, был убит на командном мостике своего 
корабля. Принявший на себя командование капитан-лейтенант Бём, хотя и 
тяжелораненый, привел подбитый флагман в один из датских портов и смог 
организовать там срочный ремонт, уложившись во временные рамки, дозволенные 
законами о нейтралитете, после чего благополучно привел свой корабль на базу.

Эскортируя выходящие в море и возвращающиеся подводные лодки и поддерживая 
проходы для них в минных полях, наши торпедные катера совершали короткие выходы 
почти каждую ночь. Линейные крейсера и линкоры исполняли роль кораблей 
поддержки для различных групп тральщиков. В подобных обстоятельствах для 
командующего рекогносцировочными силами уже не было необходимости постоянно 
оставаться на флагманском корабле, поэтому по предложению командующего флотом 
адмирал Хиппер со своим штабом перебрался на стоявший на мертвом якоре корабль 
с куда более обширными возможностями связи, с которого он мог более эффективно 
управлять действиями минных тральщиков, торпедных катеров и воздушной разведкой.
 Здесь, в отличие от часто выходившего в море флагмана, он мог не только 
отслеживать действия кораблей эскорта и тральщиков, но и в необходимых случаях 
собирать совещания со своими подчиненными. Хотя жилые помещения на древнем 
легком крейсере «Ниоба» были весьма тесными и устарелыми, это вполне 
компенсировалось много лучшей радиосвязью, значительно повышавшей эффективность 
управления, и куда большими возможностями для планирования операций.

На всем протяжении войны корабли нашего флота время от времени становились в 
доки военно-морской верфи для прохождения осмотра и ремонта. В это время их 
экипажи, разбитые на группы, получали возможность отдохнуть на берегу. Такой 
отдых, однако, оставался неосуществимой мечтой для офицеров штаба, поскольку 
наш адмирал раньше просто перебирался с одного корабля на другой и продолжал 
выходить в море. Теперь же, наконец, мы тоже смогли получить возможность 
немного отдохнуть. В первый раз с начала войны я в июле смог навестить свою 
семью, жившую в Ареншоопе на Балтийском побережье.

Когда я вернулся после этого отпуска, мой помощник капитан 3-го ранга Прентцель 
по секрету сообщил мне о том, что происходит на флоте. Дисциплина в командах 
линкоров значительно упала, особенно серьезным было положение на корабле 
«Принц-регент Леопольд». Еще совсем недавно я не мог себе представить, что 
такое возможно на германском флоте.

Для понимания этих так называемых «мятежей» 1917 года необходимо принимать во 
внимание целый ряд обстоятельств.

Прекращение настоящих наступательных рейдов флота после начала подводной войны 
поставило военно-морской флот в весьма трудное положение, но отличающееся от 
ситуации в сухопутных войсках. Патрулирование побережья было занятием весьма 
скучным и монотонным, а переход к соблазнам береговой жизни в то время, когда 
корабли вставали под бункеровку или на ремонт, слишком сильным контрастом. На 
берегу матросы могли бывать в сомнительных питейных заведениях и всякого рода 
подвальчиках, зачастую совершенно подрывающих строгую морскую дисциплину. На 
верфи Вильгельмсхафена в первый год войны работал прекрасный трудовой коллектив 
истинных патриотов. Но по мере лавинообразного нарастания объемов работ в 
военное время сюда пришли работать и множество нежелательных элементов, 
политическая пропаганда которых сделала свое черное дело. Из-за сравнительно 
тесного пространства Вильгельмсхафена агитация эта доходила также и до 
корабельных экипажей. Чем крупнее был корабль и чем меньше он участвовал в 
боевых действиях, тем питательнее была на нем почва для посеянного недовольства.


Еще одной причиной для снижения уровня дисциплины на отдельных кораблях стало 
то, что по мере хода войны лучшие из офицеров среднего командного звена – 
капитан-лейтенанты и лейтенанты – получали более ответственные назначения, а те,
 кто приходил им на смену, не обладали качествами своих предшественников. 
Эффект этот особенно проявлялся на крупных кораблях с большими командами, 
поскольку на легких крейсерах и на более мелких кораблях старший и средний 
командный состав жил в более тесном контакте со своими подчиненными. 
Примечательно, что на торпедных катерах и на подводных лодках дисциплина 
оставалась на весьма высоком уровне до самого конца войны, что объясняется 
более тесными отношениями между офицерами и командой и активным участием их в 
действиях против неприятеля.

Однако в 1917 году неподчинение и бунты на берегу сделали эту скрытую опасность 
видимой. Устранением немногих истинных причин недовольства и быстро принятыми 
мерами по отношению к заводилам-агитаторам дисциплина была восстановлена и 
сохранялась вплоть до общего коллапса 1918 года, несмотря на продолжавшуюся 
даже в рейхстаге социалистическую агитацию.

Начиная с 1917 года в армии появились тысячи случаев дезертирства; на флоте же 
дезертиров были считаные единицы. И если армейские дезертиры избавляли ее ряды 
от деструктивных элементов, то флот был вынужден терпеть их в замкнутости своей 
корабельной жизни.

Некоторое разнообразие в жизнь флота внесло направление линкоров в 
сопровождении крейсеров, торпедных катеров и тральщиков летом 1917 года на 
Балтику для участия в оккупации островов Хийумаа и Сааремаа и зоны Рижского 
залива. «Мольтке» (командир – капитан 1-го ранга фон Леветцов) стал флагманским 
кораблем этих сил, на котором держал свой флаг командующий ими вице-адмирал 
Эрхард Шмидт. Осуществленный здесь десант стал прекрасным примером блестящего 
взаимодействия между сухопутной армией и военно-морским флотом. Точно такая же 
прекрасная коллективная операция была осуществлена на следующий год, в 
результате чего Финляндия оказалась освобожденной от большевистских сил 
действиями соединений германского флота под командованием контр-адмирала 
Мойрера во взаимодействии с подразделениями сухопутных сил генерала графа фон 
дер Гольца.

В ноябре 1917 года британцы снова смогли добиться успеха в расшифровке наших 
радиокодов. Наши тральщики получили задание расчистить от мин так называемый 
«Средний канал», ведущий в Гельголандскую бухту, который британцы перекрыли 
своими минами. В качестве прикрытия для тральщиков были выделены легкие 
крейсера и эсминцы из состава бригады легких крейсеров под командованием 
контр-адмирала фон Ройтера, а их, в свою очередь, должны были поддерживать два 
линкора. К сожалению, приказы об операции были переданы по радио, поскольку 
некоторые из принимавших участие в операции кораблей не имели телефонной связи 
и не могли принимать визуальные сигналы.

В ходе последовавшего за этим сражения британцы оттеснили два наших легких 
крейсера, но не осмелились преследовать их в районах наших минных полей. С 
другой стороны, два наших линкора не смогли прибыть вовремя, чтобы поддержать 
наши легкие силы. Но даже в такой ситуации британцы смогли потопить только один 
наш патрульный катер и попасть одним-единственным снарядом в крейсер 
«Кенигсберг».

Буквально на следующий день адмирал фон Хиппер получил приказ произвести 
разведку Среднего канала силами линейных крейсеров на предмет обнаружения 
наступательной активности британцев, но разведка не дала никаких результатов. 
Этот выход в море оказался для меня последним выходом в составе линейных 
крейсеров.

К этому времени я прослужил пять лет в штабе командующего рекогносцировочными 
силами на должности начальника штаба. В апреле предыдущего года мне было 
присвоено звание капитана 2-го ранга.

Теперь, если я хотел сделать себе имя в избранной мною профессии, мне надо было 
получить опыт командования кораблем. Адмирал фон Хиппер отнесся к перспективе 
моего ухода неблагосклонно и неделю за неделей оттягивал решение о моем 
переводе. Однако зимой 1917/18 года в строй вступали несколько новых легких 
крейсеров, и я в конце концов добился назначения на один из них. Это был легкий 
крейсер «Кёльн», уже второй корабль, носивший это имя, который должен был быть 
спущен на воду 10 января 1918 года на верфи компании «Блом и Фосс» в Гамбурге. 
Первый корабль, носивший это имя, был потоплен в первом настоящем сражении этой 
войны, унеся с собой контр-адмирала Маасса.

Я все еще служил в штабе адмирала фон Хиппера, когда в строй вступил новый 
линейный крейсер «Гинденбург», ставший флагманом эскадры линейных крейсеров. Во 
время прощального ужина, который был устроен на борту корабля, адмирал фон 
Хиппер сердечно поблагодарил меня за службу и выразил искреннее сожаление по 
поводу моего ухода. Я столь же сожалел, уходя от адмирала, к которому относился 
с искренним уважением и с которым так тесно сработался как в мирное, так и в 
военное время. Тем не менее я нетерпеливо жаждал принять под свое командование 
прекрасный новый корабль. Как только я передал свои дела своему преемнику, 
капитану 3-го ранга Прентцелю, я поспешил в Гамбург.

Атмосфера на флоте в этот момент была оптимистичной. Русские начали переговоры 
о мире, и мы все с надеждой смотрели в будущее.

По прибытии на новое место службы я обнаружил, что ядро моей будущей команды 
составляет экипаж легкого крейсера «Гамбург», который только что был выведен из 
состава флота. Эти люди были не только испытаны в ходе ночных сражений при 
Скагерраке. В течение нескольких лет «Гамбург» был флагманским кораблем 
командующего подводными силами, так что дисциплина на нем была на высоте. 
Равным образом я мог быть доволен и своими офицерами, и, хотя лучшие из них 
были направлены для службы на подводных лодках, оставшиеся все равно были 
превосходными работниками. Компания «Блом и Фосс» славилась своей 
оперативностью и качеством, и поднятие флага 10 января 1918 года прошло без 
всяких неожиданностей. Именно тогда я лично познакомился с молодым Бломом, с 
которым очень тесно работал в будущем, когда мне довелось стать командующим 
флотом.

Горя нетерпением снова принять участие в боевых действиях, я принял все меры к 
скорейшей приемке корабля, так что через несколько дней мы уже смогли 
спуститься по Эльбе и пройти по каналу императора Вильгельма в Киль.

Благодаря своему опыту штурмана я с самого начала новой службы чувствовал себя 
на командном мостике корабля как дома, и ходовые испытания прошли по плану. При 
этом некоторые из обычных пунктов программы испытаний мирного времени были 
опущены, поскольку могли закончиться ненужными повреждениями и не дали бы 
никаких таких результатов, которые мы не могли бы получить в ходе обычных 
операций.

В ходе этих испытаний мы занимались также и боевой подготовкой экипажа, которую 
я желал осуществить в максимально полном объеме. Кроме этого, я всегда считал, 
что чем более широкое общее образование имеет человек, тем более эффективен он 
и как профессионал. Поскольку учебные материалы по истории, традициям и реалиям 
отечества зачастую были неудовлетворительны, я организовал цикл лекций для 
заполнения этих пробелов. Подобным же образом, когда на борту не было капеллана,
 я обычно лично проводил религиозные воскресные службы.

В марте мы отслужили памятную мессу в честь погибших в бою на первом «Кёльне», 
при этом памятную проповедь произнес ветеран, капеллан рекогносцировочных сил, 
с которым мы подружились еще в дни моей службы на «Зейдлице». На этой мессе 
присутствовали семьи тех, кто пал в бою, а также семьи членов нашего 
собственного экипажа, и служба эта оставила большое впечатление в памяти всех 
присутствовавших на ней.

Вся команда была очень рада, когда в конце марта мы наконец полностью закончили 
ходовые испытания и были совершенно готовы встать в строй флота. Последующие 
шесть недель боевой подготовки были посвящены борьбе за живучесть корабля, в 
которой мы использовали опыт, полученный как в ходе смотров мирного времени, 
так и в ходе настоящих сражений. Краткие увольнения на берег позволяли экипажу 
передохнуть от напряженных занятий, а хорошие новости о весеннем наступлении 
нашей армии на Западном фронте придавали нам заряд оптимизма.

В начале мая «Кёльну» было приказано выйти в Северное море и присоединиться к 
бригаде легких крейсеров под командованием капитана 1-го ранга фон Леветцова. В 
составе группы были легкие крейсера «Кенигсберг» – флагман группы, «Франкфурт», 
«Карлсруэ» и «Нюрнберг». Новый «Дрезден» под командованием капитана 1-го ранга 
принца Адальберта Прусского был на ходовых испытаниях, готовясь присоединиться 
к нам летом.

Тем временем 4-я бригада линкоров также должна была быть усилена кораблями 
«Баден» и «Бавария», нашими первыми линкорами, каждый из которых нес по восемь 
380-миллиметровых орудий главного калибра.

Основной задачей нашей бригады была установка минных полей вдоль внешних границ 
тех минных полей, которые были установлены британцами у наших берегов в течение 
последних лет. Как предполагалось, на наших минных полях должны были 
подрываться все вражеские корабли, которые попытались бы установить в этих 
акваториях новые минные поля. Такие выходы наш командующий использовал еще и 
для интенсивной боевой подготовки. Открытая и доброжелательная критика, в 
которой фон Леветцов проводил «разборы полетов», следовавшие за этими выходами 
и боевой подготовкой, а также товарищеское общение с нами на банкетах по случаю 
этих выходов имели большое значение для прекрасного духа товарищества и 
коллективизма, установившегося среди нас. Каждый из нас был горд ощущать себя 
частью такого коллектива.

Закончив постановку своих минных полей, мы снова вернулись к уже знакомым нам 
операциям прикрытия наших минных тральщиков, которые сохраняли открытыми наши 
собственные проходы в минных полях для входа и выхода кораблей. В ходе этих 
операций наши крейсеры, а подчас и несколько торпедных катеров, обеспечивали 
охрану тральщиков, в то время как пара линкоров или линейных крейсеров стояли в 
качестве второй линии прикрытия позади нас, на расстоянии прямой видимости. 
Поскольку при этом практически отсутствовала опасность атаки вражеских 
подводных лодок, то наша работа была большей частью весьма монотонна. Коротая 
долгие часы на мостике, я рассеивал скуку, перечитывая Шиллера.

Во время одного из таких походов дивизион торпедных катеров и легкий крейсер 
«Кёльн» попали на не отмеченное на карте минное поле. Хотя подводные лодки, 
которые мы сопровождали, миновали его без происшествий, несколько из наших 
торпедных катеров взорвались на минах. Поскольку катера эти были в избытке 
оснащены лодками, спасательными плотами и спасательными нагрудниками, 
большинство членов команд было спасено. Но одна лодка со спасшимися моряками, 
не замеченная в темноте, в течение двух недель дрейфовала в Северном море, пока 
не была в конце концов подобрана у острова Зильт. Лишь решительные действия 
офицера, младшего лейтенанта Рольмана, установившего строгий рацион скупых 
запасов еды и воды, спасли жизнь его исхудавших боевых товарищей.

Да и наши крейсеры порой попадали на совсем недавно поставленные неприятелем 
минные поля. Однажды, возвращаясь в гавань в густом тумане после постановки мин 
в районе Тершеллинга, наш «Кёльн» тоже попал на такое поле, но благополучно 
прошел его, хотя мы видели несколько мин и потопили их огнем из бортового 
оружия.

В начале августа «Кёльн» получил приказ встать вместе с другим крейсером при 
входе в гавань Вильгельмсхафена для несения охранной службы, и я воспользовался 
случаем, чтобы навестить адмирала фон Хиппера, который держал свой флаг на 
стоявшем на мертвом якоре корабле «Ниоба». Адмирал фон Хиппер был доволен 
новыми изменениями в командной структуре флота. Сам он был назначен на 
должность командующего флотом, заменив на этом посту адмирала Шеера, ставшего 
начальником штаба адмиралтейства и начальником высшего военно-морского штаба. В 
этом качестве он мог руководить всеми действиями кораблей на море. Адмирал фон 
Хольтцендорф, который до него был начальником штаба адмиралтейства, был уволен 
в отставку по болезни. Капитан 1-го ранга фон Леветцов был назначен начальником 
штаба при адмирале фон Хиппере, а контр-адмирал фон Ройтер – новым командующим 
рекогносцировочными силами. Капитан 1-го ранга Зенкер, который в качестве 
командира «Фон дер Танна» столь великолепно проявил себя в сражении при 
Скагерраке, был назначен ответственным за обеспечение безопасности 
военно-морских баз и сил от внезапных вражеских атак.

Эта реорганизация сделала высший военно-морской штаб тем, чем он должен был 
быть с самого начала, но была произведена чересчур поздно. Июнь и июль этого 
года стали месяцами самого ужасного отступления наших армий на Западном фронте, 
а в августе генерал Людендорф сделал потрясшее нас всех заявление о том, что 
только скорейшее перемирие может спасти Германию от полного разгрома.

Я не осознал полностью результатов этого до тех пор, пока в сентябре не был 
направлен в Спа в качестве представителя военно-морских сил в комиссии, которой 
предстояло изучить условия возможного перемирия. Думаю, одной из причин, почему 
для этой миссии был выбран именно я, стало то обстоятельство, что «Кёльн» в это 
время был поставлен в док для ремонта гребного вала и я был несколько не у дел.

Конференция в Спа проходила под руководством генерала фон Гюнделя, а 
руководителем военно-морской группы был контр-адмирал Мойрер. По пути туда во 
время пересадки в Кёльне я посетил знаменитый Кёльнский собор, который произвел 
чрезвычайное впечатление на меня, особенно в эти часы.

В Спа мы явились к адмиралу Шееру и были размещены вместе с сотрудниками 
высшего военно-морского штаба. Кроме адмирала Мойрера и меня, военно-морской 
флот в комиссии был представлен капитаном 2-го ранга Ванселоу из штаба 
адмиралтейства и капитаном 3-го ранга Кипом. Верховное армейское командование 
представляли несколько офицеров, а советник дипломатической службы барон фон 
Лерснер представлял собой министерство иностранных дел.

Обсуждение продолжалось несколько дней, после чего мы все принялись за 
подготовку текста условий перемирия, которые позволили бы всем сторонам 
сохранить лицо. Однако, как теперь известно, работа наша была впустую, и 
военные действия продолжались вплоть до капитуляции в Компьене в ноябре 1918 
года.

Именно во время работы на конференции в Спа мы узнали от офицеров высшего 
военно-морского штаба истинное положение дел в политической и военной сферах. 
Новый канцлер принц Макс Баденский обрисовал перед рейхстагом критическое 
состояние страны. Под давлением превосходящих сил союзных армий, которые к тому 
же ежедневно усиливались с прибытием все новых и новых американских войск, наши 
армии, находившиеся в чрезвычайно тяжелых условиях, непрерывно отступали, неся 
все возрастающие потери. Новый министр иностранных дел контр-адмирал в отставке 
фон Хитце безуспешно пытался договориться о перемирии через нейтральные 
государства. Что же до Верховного военно-морского штаба, то он был склонен 
продолжать подводную войну как можно дольше, с целью использовать ее как 
средство давления в ходе любых мирных переговоров.

В наш последний вечер в Спа адмирал Шеер устроил прощальный ужин, на который 
были приглашены фельдмаршал фон Гинденбург и генерал Людендорф. Груз забот 
заставил генерала Людендорфа вернуться к своим обязанностям сразу же по 
окончании ужина, но мы получили возможность провести несколько часов в обществе 
фельдмаршала фон Гинденбурга. Нас поразило и воодушевило то, с каким 
спокойствием и уверенностью воспринимал фельдмаршал то трудное положение, в 
котором оказалась Германия.

По возвращении на свой корабль я обнаружил, что в Вильгельмсхафене, как и во 
всей Европе, бушует сильнейшая эпидемия гриппа 1918 года. На некоторых из наших 
кораблей слегло так много людей, что они даже не могли выйти в море. Мы на 
«Кёльне» за короткий срок справились с ней и снова вернулись к нашей патрульной 
службе.

В ходе упомянутой уже реорганизации адмирал фон Мюллер, глава военно-морского 
кабинета, был заменен на контр-адмирала фон Трота. В течение всей войны адмирал 
фон Мюллер был вынужден выполнять труднейшую, а по временам и почти невозможную 
миссию, согласовывая пожелания императора с различными взглядами офицеров столь 
же высокого положения и звания, в частности в штабе адмиралтейства и Верховном 
командовании военно-морского флота. Так, например, одной из проблем подводной 
войны, в которой канцлер империи также имел свой голос, было недостаточное 
взаимодействие с другими силами флота. Выполняя поручения императора, адмирал 
Мюллер был вынужден играть ту роль, которая совершенно не пристала главе 
военно-морского кабинета и которую он отнюдь не горел желанием играть. В 
результате морские офицеры несправедливо считали адмирала Мюллера ответственным 
за колебания и неправильные решения в отношении действий подводных лодок.

Назначение адмирала фон Трота в качестве главы военно-морского кабинета было 
воспринято на флоте с воодушевлением. Но, поскольку император находился в 
Ставке Верховного главнокомандования, фон Трота не считал для себя возможным 
покинуть пост начальника штаба флота в эти критические дни. В результате он так 
и не заступил на свою должность в военно-морском кабинете вплоть до самого 
коллапса, после чего ему пришлось только выполнить тяжкий долг по его 
свертыванию и преобразованию в отдел личного офицерского состава.

В ходе этих общих преобразований я неожиданно получил приказ передать 
командование «Кёльном» своему старому соученику капитану 2-го ранга 
Каульхаузену и занять должность в военно-морском директорате в качестве 
начальника центрального бюро.

Хотя и польщенный оказанной мне честью, я все же неохотно оставлял свой новый 
корабль именно тогда, когда все зависело от морального состояния экипажа. Я 
твердо верил в то, что на наш «Кёльн» не удалось получить доступа никаким 
нежелательным личностям. В своей прощальной речи, обращенной к команде, я 
сказал людям, что верю в них, и особо подчеркнул то, что в это критическое для 
Германии время только лояльность и повиновение каждого офицера и матроса могут 
быть единственным, что спасет нацию. По тому вниманию, с которым они меня 
слушали, я понял, что люди согласны со мной.

И надежды мои не были обмануты. Позднее, когда Вильгельмсхафен был охвачен 
революционным движением, «Кёльн» и «Кенигсберг» твердо и решительно несли свою 
патрульную службу в устье Эмса. Когда, совершая свой обычный дозорный рейд, они 
получили сообщение о приближении английских сил, они немедленно и без колебаний 
вышли навстречу неприятелю. Сообщение оказалось ошибочным, но эти два корабля – 
наши последние корабли с дисциплинированными экипажами – остались на своем 
посту вплоть до того момента, когда новое правительство отдало им приказ 
вернуться в Вильгельмсхафен.

Когда я покидал «Кёльн» и Вильгельмсхафен 11 октября 1918 года, команда корабля 
проводила меня традиционным троекратным приветствием уходящему капитану, и я 
чувствовал, что это была далеко не только дань традиции. Я чувствовал тесную 
связь со всей командой, как с офицерами, так и с матросами, и тяготился тем, 
что в дни тяжелых для них испытаний (приближение которых я даже видел наяву) не 
смогу быть с ними, чтобы разделить эти испытания.

По прибытии в Берлин двумя днями спустя я доложился сначала капитану 1-го ранга 
Зеебому, которого я должен был сменить на посту начальника центрального бюро, а 
потом контр-адмиралу фон Манну, главе военно-морского директората. Ввиду 
серьезности ситуации я испросил разрешения некоторое время поработать вместе с 
капитаном 1-го ранга Зеебомом и получил его. Поэтому первое время жил в комнате 
его помощника, располагавшейся рядом с главным входом, откуда было рукой подать 
до моего кабинета.




Революция и прекращение военных действий


Октябрь был целиком заполнен обычными рутинными делами, вращавшимися прежде 
всего вокруг программы строительства подводных лодок, которая была принята по 
инициативе адмирала Шеера. Он считал, что нужно постоянно следить как за ходом 
ее выполнения, как и за действиями подводных лодок – и то и другое должно 
осуществляться с максимальной интенсивностью, поскольку мощь нашего подводного 
флота можно будет использовать как рычаг давления в ходе любых переговоров о 
прекращении военных действий или заключении мира. Гражданское же правительство 
склонялось скорее к точке зрения противника, согласно которой никаких 
разговоров о прекращении военных действий не может даже вестись, пока не 
прекратятся действия подводных лодок.

Вести с фронтов войны не радовали. Наступление союзных армий на западе плюс 
развал болгарского фронта, распад Австро-Венгрии, обмен дипломатическими нотами 
с союзниками – все это предвещало скорый конец войны. Настроение в войсках 
особо ухудшилось после снятия со своего поста генерал-квартирмейстера 
Людендорфа и его замены генералом Гренером.

Командование флота планировало на конец октября проведение операций против 
целей на побережье Фландрии и в районе Хуфдена. Основной целью этой операции 
было прикрытие эвакуации армейских соединений и в особенности корпуса морской 
пехоты из Фландрии, а также обстрел военно-морских баз, занятых британцами. Для 
обеспечения прикрытия флота в этой операции предстояло установить обширные 
минные поля и выставить дозорную линию из подводных лодок, которые должны были 
обезопасить фланг флота от возможных атак любых британских сил, могущих подойти 
с севера.

Это должна была быть хорошо спланированная операция с минимальным риском, при 
этом мы надеялись, что участие флота в настоящей наступательной операции может 
поднять дух засидевшихся в гаванях моряков.

К сожалению, в ходе подготовки флота распространились слухи, распускаемые все 
теми же сомнительными элементами, что в ходе этой безнадежной операции флот 
будет принесен в жертву единственно для того, чтобы «спасти честь мундира». На 
нескольких кораблях материализовались записные бунтовщики. К ним тут же были 
приняты соответствующие меры, но операция была отменена – и флот был обречен.

В Киле тоже было неспокойно. Беспорядки 1917 года вполне ясно показали, что 
этот промышленный город с военно-морскими верфями и революционно настроенными 
рабочими является уязвимым местом. К сожалению, именно в это время адмирал 
Бахман, который в течение ряда лет был командующим Балтийским военно-морским 
округом и губернатором Киля, должен был быть заменен адмиралом Сошеном. Адмирал 
Сошен имел прекрасный послужной список, отлично командовал Средиземноморской 
эскадрой, в которую входили «Гебен» и «Бреслау», но понятия не имел об 
обстановке в Киле.

Первым признаком грядущего кризиса стали революционные волнения среди рабочих 
кильских верфей. Однако интеллигентный социал-демократ Густав Носке, депутат 
рейхстага, опередил радикальных революционеров, принял на себя должность 
губернатора Киля и сумел установить рабочее соглашение с адмиралом Сошеном.

Ставка Верховного главнокомандования планировала отправить в Киль известного и 
энергичного «Фландрского льва» – адмирала фон Шредера – с заданием овладеть 
военно-морской базой и предполагало дать ему в помощь несколько надежных 
армейских подразделений для восстановления правительственной власти. Однако 
было уже слишком поздно, да и такая акция явилась бы нарушением соглашения, 
которое уже было заключено при посредничестве Носке.

Надежные армейские части предполагалось также направить в Вильгельмсхафен, 
чтобы подавить там беспорядки, спровоцированные революционерами среди личного 
состава флота. Мне же было приказано передать эту информацию непосредственно 
командующему флотом адмиралу фон Хипперу, поскольку ни телефонной, ни 
телеграфной связи нельзя было доверять.

Выехав из Берлина вечером 5 ноября, я прибыл в Вильгельмсхафен утром следующего 
дня, как раз к тому моменту, чтобы стать свидетелем самых обескураживающих сцен.
 Когда я передавал доверенную мне информацию адмиралу фон Хипперу, уже было 
ясно, что даже если бы и удалось найти эти надежные части, то сделать что-либо 
было бы невозможно. В день моего прибытия было объявлено о конференции всех 
офицеров на борту флагманского корабля «Баден», который для этой цели был 
поставлен в шлюз. Из этих офицеров предполагалось сделать ядро центра 
сопротивления, но затея провалилась, поскольку офицеры не явились на 
конференцию. Рядовой состав различных кораблей поддался на пропаганду 
независимой социал-демократической партии, которая выступала за мир любой ценой.


Полный этих нерадостных впечатлений, вечером того же дня я пустился в обратный 
путь в Берлин. Железнодорожное сообщение тоже было почти блокировано, поезда 
едва тащились, подолгу стоя у каждого семафора. Прошел слух, что мятежники из 
числа моряков уже пробрались и в поезд, и на остановках по дороге, где 
сохраняли контроль верные правительству силы, проводилась проверка документов. 
Наш поезд при приближении к Берлину даже не хотели пускать в город, пока 
находившиеся в нем офицеры не настояли на этом. В результате всех этих передряг 
я смог добраться до своего кабинета в военно-морском директорате только вечером 
8 ноября.

Тут оказалось, что весь военно-морской директорат находится в состоянии обороны.
 Капитан Пипер, начальник отдела вооружения, возглавил командование обороной 
группы зданий, в которых размещался военно-морской директорат, между 
Ландвер-каналом и Бендлерштрассе, а главное здание охранял батальон улан.

На следующий день, 9 ноября, революция разразилась и в самом Берлине. Пытаясь 
спасти монархию, канцлер принц Макс Баварский провозгласил, что и император и 
кронпринц отрекутся от престола и будет введено регентство. Но социал-демократы 
отвергли этот вариант и провозгласили взамен него республику. После этого принц 
Макс подал в отставку с поста канцлера и передал всю полноту власти в руки 
временного правительства, которое возглавил Фридрих Эберт[28 - Эберт Фридрих 
(04.02.1871, Гейдельберг, – 28.02.1925, Берлин) – германский политический и 
государственный деятель, один из правых лидеров германской социал-демократии. 
По профессии шорник. С 1889 г. член СДПГ. В 1905 г. избран членом правления, в 
1913 г. – одним из председателей правления СДПГ. С 1912 г. депутат рейхстага, в 
1916 г. возглавил социал-демократическую фракцию в рейхстаге. В период Первой 
мировой войны 1914 – 1918 гг. занимал социал-шовинистские позиции. Во время 
Ноябрьской революции 1918 г. принял от принца Макса Баденского (9 ноября) пост 
рейхсканцлера; 10 ноября стал одним из председателей правительства – Совета 
народных уполномоченных; заключил (10 ноября) тайное соглашение с 
представителями Верховного военного командования о введении в Берлин воинских 
частей для удушения революции. В январе 1919 г. правительство Эберта Шейдемана 
подавило революционное выступление берлинского пролетариата. С февраля 1919 г. 
Эберт – президент Германии.], лидер социал-демократической фракции рейхстага. 
Народные массы окончательно вышли из повиновения, и для предотвращения 
кровопролития генерал фон Линсинген, губернатор Берлина, запретил войскам 
применять огнестрельное оружие. Наш батальон улан быстренько куда-то испарился, 
побросав свое вооружение. Император попросил убежища в Голландии.

Революционные солдаты образовали совет, и военный министр фон Манн получил от 
них извещение, что теперь они по приказу нового правительства берут контроль 
над военно-морским директоратом; тем временем адмирал фон Манн обязан работать 
в обычном режиме. Вскоре в нашем директорате появился какой-то весьма 
подозрительный тип, заявивший, что он представляет собой солдатский совет; 
больше всего его интересовали находившиеся в сейфе министра деньги. Ему было 
сказано, что офицер, у которого находятся ключи от сейфа, в настоящее время 
отсутствует и сейф невозможно открыть, после чего этот тип сразу же испарился. 
В тот же вечер он был застрелен часовыми при попытке ограбить другое здание.

Вопрос, в какой мере военно-морской флот был ответствен за революционные 
выступления в октябре и ноябре 1918 года, был предметом споров в течение многих 
лет. Я лично должен отклонить все подобные обвинения. В 1919 году полковник 
Бауэр из Верховного командования сухопутных сил опубликовал книгу, в которой 
приводятся такие цифры: еще в июле 1918 года насчитывалось около 500 000 
бунтующих солдат, которые не вернулись на фронт после окончания отпусков. В 
сентябре их число уже перевалило за полтора миллиона. Уже весной командующий 
частями, расквартированными в Бельгии, просил направить ему на помощь 
дополнительные силы, чтобы защититься от бродящих вокруг дезертиров. В книге 
ясно показано, что истинными возмутителями спокойствия были резервисты и 
призывники армии, разложенные политической пропагандой независимой 
социал-демократической партии и коммунистов, выступавших за мир любой ценой – 
даже подрывом всех военных усилий в борьбе против неприятеля.

Справедливо утверждение, что открытые беспорядки на флоте начались тогда, когда 
стали известны планы относительно октябрьского рейда и то, что кое-кто из 
матросов, дезертировавших со своих кораблей, появился в военно-морской форме во 
многих городах в глубине страны, где они влились в состав солдатских комитетов 
и, естественно, привлекли к себе внимание своим присутствием так далеко от 
побережья. Вдобавок много других личностей, зачастую криминальных элементов, 
натянули военно-морскую форму с целью завоевать доверие восставших. Так, 
например, пресловутый Народный военно-морской дивизион, который на некоторое 
время захватил королевские конюшни в Берлине, состоял отнюдь не из моряков, но 
исключительно из уголовников. К сожалению, их форма и название дали основание 
всей стране считать, что именно флот был зачинщиком и пропагандистом революции, 
и клеймо это черным пятном висело на флоте несколько лет.

Тем временем революционная партия создала для военно-морского флота «Совет 
52-х», и его члены вскоре появились в военно-морском директорате для 
«консультирования министра». Они также попытались взять под свой контроль 
работу некоторых отделов министерства. Аналогичные советы, с такими же целями, 
были созданы при военно-морских командованиях в Киле и Вильгельмсхафене, хотя в 
них входило меньшее число членов. Вдобавок ко всему независимая 
социал-демократическая партия назначила депутата рейхстага Вогхерра исполняющим 
обязанности министра; депутат этот, как мы поняли, должен был участвовать во 
всех сколько-нибудь важных совещаниях и проверять всю входящую и исходящую 
корреспонденцию.

Реалистично отнесясь к сложившейся ситуации, министр фон Манн пошел на 
сотрудничество с «Советом 52-х» и сделал им вполне тактичное предложение о том, 
как им сотрудничать. Он указал им на то, что поскольку предварительное 
соглашение о перемирии было подписано 11 ноября, то комиссия военно-морского 
флота по вопросам перемирия несет величайшую ответственность, так как условия, 
предъявленные победоносными союзниками, станут куда более суровыми, если 
предварительные условия не будут соблюдены. Поэтому военно-морской флот должен 
строжайшим образом выполнять эти условия, обсуждая каждый свой шаг на 
ежедневных совещаниях.

«Совет 52-х» почти не вмешивался в эту работу, предпочитая проводить время в 
шумных митингах в главном вестибюле, на которых они произносили 
пропагандистские речи и принимали большей частью неисполнимые резолюции.

Поняв и признав, по всей видимости, свою профессиональную несостоятельность, 
депутат Вогтхерр присутствовал на всех заседаниях комиссии по прекращению 
военных действий, но в обсуждении рассматриваемых вопросов участия не принимал. 
К «Совету 52-х» он, как мне казалось, относился отрицательно и старался не 
сотрудничать с ним, если уж невозможно было находиться в прямом противостоянии 
с ним.

Некоторые из членов совета, курировавшие различные отделы министерства, 
пытались разобраться в вопросах, «представлявших для них определенный интерес». 
Начальники отделов и исполнители в общем воспринимали их как явление природы и 
почти не приходили им на помощь. Примечательно, что один из членов совета, 
закрепленный за центральным отделом министерства, проявлял деятельный интерес к 
распределяемым через этот отдел фондам и средствам. Позднее, когда совет был 
распущен, этот его член потребовал, чтобы ему была оказана поддержка за счет 
одного из этих фондов. По счастью, он выказал весьма мало интереса к 
многотрудным и ответственным функциям начальника этого отдела, государственного 
советника Гризе, через которого проходили все сколько-нибудь важные документы.

Контр-адмирал Мойрер, глава военно-морской части комиссии по прекращению 
военных действий, по требованию британского адмиралтейства отправился в Англию 
на крейсере «Кенигсберг» для участия в обсуждении тех военных вопросов, которые 
имели отношение к военно-морскому флоту. Вопреки совету адмирала Мойрера, 
некоторые из самых радикальных членов солдатского совета попытались тоже 
принять участие в этих переговорах, считая, что они таким образом смогут 
инициировать революцию в среде британского военно-морского флота, но были сразу 
же отправлены в обратный путь адмиралом Битти.

В конце года, после того как были согласованы условия прекращения военных 
действий, забот у флота не уменьшилось. Согласно условиям прекращения военных 
действий должна была быть осуществлена реорганизация германского 
военно-морского флота. Штаб адмиралтейства и военно-морской кабинет должны были 
быть распущены, а их функции передавались новому военно-морскому управлению. 
Сам же флот должен был быть интернирован в одном из нейтральных портов до 
момента принятия окончательного решения о его судьбе.

Тяжело нам было выполнять условия прекращения военных действий, особенно этот 
последний пункт. Лишь взывая к чувству офицерского долга, удалось найти тех 
добровольцев, кто согласился бы предпринять это неприятное путешествие. Опытных 
матросов для участия в нем пришлось соблазнять особыми премиями. Британцы при 
этом проявили все свое вошедшее в поговорку упрямство и грозились оккупировать 
Гельголанд, если во время перехода будет потерян хоть один корабль. В конце 
концов контр-адмирал фон Ройтер вместе с капитаном 2-го ранга Олдекопом в 
качестве его начальника штаба перевели флот, однако, вопреки условиям 
прекращения военных действий, он был интернирован на британской военно-морской 
базе Скапа-Флоу, а не в нейтральном порту.

По условиям прекращения военных действий военно-морской флот был обязан 
ликвидировать все поставленные им в Северном море и на Балтике минные поля. 
Требование это дало нам возможность сохранить несколько соединений тральщиков, 
занятых этими операциями, и восстановить в их командах воинскую дисциплину. 
Найти компетентных специалистов для этой работы, равно как и демобилизовать 
согласно нашим новым полномочиям высвободившийся персонал, было нелегко, но это 
позволило нам избавиться от не заслуживающих доверия личностей. В итоге хотя 
беспорядки на наших военно-морских базах в течение зимы и имели место, как это 
происходило также в Берлине и других городах, нам все же удалось постепенно 
поднять дисциплину плавсостава.

И здесь мы получили мощную поддержку от губернатора Киля депутата Носке, когда 
он вошел в состав нового правительства в качестве народного комиссара обороны. 
В декабре в Берлине состоялся новый съезд Советов рабочих и солдатских 
депутатов, на котором прозвучали довольно экстравагантные призывы к уменьшению 
полномочий военной власти. Комиссар Носке, однако, был убежденным сторонником 
сохранения военной дисциплины, без которой, по его мнению, сильная армия была 
бы невозможна, и он упорно и настойчиво поддерживал военную власть. Ввод 
надежных армейских сил в столицу, равно как и формирование дисциплинированных 
«добровольческих корпусов» в армии и на флоте, создал основу для частичного 
восстановления законности и порядка по всей стране.

Среди «добровольческих корпусов», сформированных из армейских частей, самыми 
примечательными были военно-морские бригады, организованные капитаном 3-го 
ранга Эрхардтом и капитаном 1-го ранга фон Лёвенфельдом. Созданные в начале 
1919 года, они состояли из офицеров, мичманов, унтер-офицеров и матросов 
срочной службы, причем последние почти целиком служили ранее в самых хорошо 
дисциплинированных экипажах – на торпедных катерах и подводных лодках. Их 
командиры, Эрхардт и фон Лёвенфельд, были в высшей степени достойными офицерами,
 проверенными в сражениях и знавшими, как внушить своим подчиненным силу духа и 
дисциплину.

Еще одна военно-морская бригада была набрана почти полностью из флотских 
старшин, которые, однако, предпочли видеть своими командирами офицеров армии.

В императорском военно-морском флоте старшины представляли собой прослойку, 
которой не было в армии. В строгом смысле этого слова это не офицеры, но всего 
лишь специально отобранные унтер-офицеры, прослужившие на флоте много лет и 
обладавшие прекрасным знанием своей технической специальности, однако не 
имевшие широкого военно-морского образования, которое обязаны были иметь 
обычные офицеры. Многие из них продемонстрировали исключительную лояльность и 
способности, но, к сожалению, на последнем этапе войны и в начале разразившейся 
революции позволили увлечь себя политически ангажированной Ассоциации 
унтер-офицеров и поддались демагогии ее председателя Альболдта, который уже 
несколько лет как не служил на флоте.

В ходе реорганизации военно-морского флота планировалось отказаться от 
института флотских старшин, заменив его армейской системой специалистов из 
унтер-офицеров. Носке был целиком с этим согласен, и флоту удалось успешно 
провести такую замену, уволив в отставку менее надежных старшин и присвоив 
самым лучшим обычные офицерские звания. Ставшие офицерами старшины более чем 
оправдали оказанное им флотом доверие.

Кроме содействия флоту в этом и других случаях, комиссар Носке, когда 
радикальная партия независимых социал-демократов утратила свои позиции, заменил 
их представителя Вогтхерра депутатом от социалистической партии Гибелем и тогда 
же уменьшил число членов «Совета 52-х», а позднее и вообще упразднил его. Все 
чаще я наблюдал его в прямой оппозиции членам совета, несмотря на их обвинения 
в предательстве и даже угрозы расправиться с ним.

Тем временем в организации военно-морского флота произошли и другие, весьма 
неожиданные, изменения. Адмирал фон Манн, военно-морской министр, накануне 
Рождества отправившийся к себе на родину, в Баварию, сообщил о том, что он 
из-за обострения болезни не может вернуться к исполнению своих обязанностей, и 
подал прошение об отставке.

Выбор нового руководителя флотского ведомства был достаточно сложным делом, 
потому что человек этот должен был быть не только приемлемой фигурой для 
правительства, но и должен был пользоваться полным доверием флота.

Самой подходящей кандидатурой представлялся контрадмирал Трота. После 
прекращения военных действий он возглавил управление офицерских кадров 
военно-морского флота, в которое был преобразован военно-морской кабинет, и 
пользовался уважением всех боевых офицеров.

Другой возможной кандидатурой был вице-адмирал Рогге, начальник управления 
вооружения, который также был главой военно-морской секции комиссии по 
прекращению военных действий. В этом своем последнем качестве он прекрасно вел 
все переговоры, неумолимо отметая любые вмешательства революционных элементов. 
Во время отсутствия адмирала фон Манна исполнял обязанности министра. Но он 
никогда не командовал боевыми соединениями на море во время войны и за 
пределами своего собственного круга оружейных специалистов был неизвестен флоту.
 Как только Рогге узнал, что флот предпочитает контр-адмирала Трота, он не 
колеблясь оказал ему всевозможную поддержку.

Полностью вступив в полномочия руководителя центрального отдела военно-морского 
управления, я был весьма озабочен вопросом о преемнике адмирала фон Манна. 
Чрезвычайно высоко ценя адмирала фон Манна как руководителя, я молил его не 
подавать в отставку. Но когда он не изменил своего решения, я пришел к выводу, 
что скорейшее назначение на этот пост адмирала фон Трота совершенно необходимо 
для предотвращения возможной катастрофы.

Ни для кого не было секретом, что радикальные политические круги – прежде всего 
левые силы – оказывали давление на политическое руководство, стараясь 
протолкнуть свою кандидатуру, одного из трех «П»: фон Пустау, Персиуса или 
Пааше. Из всех них фон Пустау, ушедший в отставку в 1908 году в звании капитана 
1-го ранга и с тех пор только писавший на флотские темы, никогда не 
воспринимался всерьез ни одним из морских офицеров. Но волны революции довольно 
быстро прибили его к берегу левых, где он обрел поддержку самых отъявленных 
радикалов. Персиус тоже уже находился в отставке и посвятил себя кропанию 
пламенных exposs[29 - Обличительная статья, разоблачительный материал (фр.).], 
которые, по его заявлениям, разоблачали тиранию офицеров по отношению к 
матросам. Выступая с публичными лекциями, он вскоре столкнулся с 
противодействием хорошо информированных и острых на язык младших офицеров флота,
 которые в ходе дискуссий, завязывавшихся после его лекций, буквально разбивали 
в пух и прах все его доводы. Со временем его лекции стали одиозными. 
Капитан-лейтенант Пааше, который, подобно двум предыдущим деятелям, тоже был 
уволен в отставку еще в самом начале своей флотской карьеры, был идеалистом и 
мечтателем. Он попал под влияние радикальных коммунистов и вскоре был убит в 
уличной перестрелке в Восточной Пруссии.

С разрешения адмирала Рогге я посетил комиссара Носке с целью убедить его в 
необходимости поставить во главе флота человека, который находится на активной 
воинской службе и к которому флот испытывал бы доверие и уважение. Я также 
назвал, в качестве своего личного мнения, кандидатуру адмирала фон Трота. Носке 
искренне согласился с моей высокой оценкой профессиональной репутации адмирала 
и пообещал поближе познакомиться с ним. Он также дал мне разрешение обсудить 
этот вопрос лично с главой правительства Эбертом, ставшим впоследствии 
президентом.

Как знамение времени в тот январский день, когда я направился в резиденцию 
канцлера, один из «добровольческих корпусов» как раз вступал в Берлин для 
восстановления законности и порядка. В тот момент, когда я входил в здание, 
этот корпус остановился у северного крыла резиденции, где его приветствовали 
Носке и Эберт речами, произнося их с балкона второго этажа. Никем не 
остановленный, я прошествовал прямо в комнату, из которой был выход на балкон, 
увидел в ней разложенные на столе ручные гранаты и винтовки, очевидно 
приготовленные для обороны, если кто-либо вдруг напал бы на членов 
правительства.

Сразу по окончании речи Эберта я представился ему и был приглашен в его рабочий 
кабинет. Начав свой доклад, я понял, что Носке уже посвятил Эберта в суть моих 
идей, которые Эберт тем не менее выслушал с интересом. По ходу разговора я 
понял, что решение по этому вопросу не будет принято до тех пор, пока 
Национальная ассамблея на своей сессии не сформирует временное правительство, и 
получил заверения в том, что проблема будет изучена самым тщательным образом.

Не далее как на своем первом представлении в новом служебном качестве в Берлине 
в октябре 1918 года я осознал, что война закончится для Германии неблагоприятно 
и одним из последствий этого будет значительное сокращение военно-морского 
флота. В этих обстоятельствах для флота становилось, если он желал занять 
достойное место в новой системе государства, жизненно необходимым компетентное 
и влиятельное руководство. Военно-морской флот, как и сухопутные силы, вне 
какого-либо сомнения, должен будет возглавляться министром-политиком, но 
возврат к его прежнему положению, когда доминировали армейские генералы, вряд 
ли возможен из-за ограниченности финансовых средств. Тем не менее прежняя схема 
организации управления, когда административное и оперативное командование 
флотом объединялось под одним руководителем адмиралтейства, мне представлялась 
наилучшей. Первая реорганизация управления, проведенная императором Вильгельмом 
II, когда командование флотом было разделено между Верховным командованием и 
военно-морским директоратом, приводило к постоянным трениям между двумя 
управленческими структурами равного уровня. Организация управления по типу 
адмирала фон Тирпица, при которой допускалось существование различных 
независимых друг от друга управляющих структур, подчинявшихся только самому 
императору, было ничем не лучше, поскольку имело следствием отсутствие единого 
военно-морского руководства в ходе войны. Так как в новом государстве силовые 
службы, без сомнения, должны будут представлять свои программы в рейхстаг через 
своих политических представителей, то не будет ничего необычного в том, что 
одна из таких служб будет представлять свои запросы через своего военного 
руководителя, как это и имело уже место, когда адмирал занимал пост министра.

Как уже говорилось ранее, штаб адмиралтейства и военно-морской кабинет должны 
были быть расформированы, а их функции, наряду с теми, которые выполнял 
военно-морской директорат, должны были быть сосредоточены в рамках 
адмиралтейства. В результате ясно прорисовывалось четкое сосредоточение высших 
флотских управленческих функций в рамках Военно-морского оперативного 
управления, административные же вопросы отходили к Административному управлению 
и другим отделам, прежде всего техническим, которые объединялись в рамках 
общего отдела. Центральное бюро, которое возглавлял я, должно было выполнять 
функции личного штаба начальника адмиралтейства. Ему непосредственно 
подчинялись отдел офицерского состава, финансовый отдел, начальник медицинской 
службы и главный инженер. Под руководством еще одного заместителя начальника 
адмиралтейства в течение нескольких лет действовала также и Комиссия 
военно-морского флота по прекращению военных действий, ее функции заключались 
прежде всего в решении вопросов с Лигой Наций и вопросов разоружения.

В функции Военно-морского оперативного управления адмиралтейства входило 
командование флотом. Военно-морской отдел нес функции бывшего штаба 
адмиралтейства, а организационный отдел занимался вопросами организации и 
призыва на военную службу. Учебный отдел был ответствен за боевую подготовку 
как берегового, так и плавсостава.

Первым начальником Военно-морского оперативного управления был контр-адмирал 
Михаэлис. Общее управление, в которое входил отдел верфей с их администрацией, 
конструкторский отдел, отдел вооружения и отдел навигации, возглавлялось 
контр-адмиралом Лолейном.

Руководство военно-морского флота считало жизненно важным сохранить хотя бы 
одну действующую верфь. Они отдавали предпочтение верфи Вильгельмсхафена с ее 
надежными рабочими и громадным опытом. Для прочих надобностей можно было 
рассчитывать на частные верфи и так называемые «германские заводы», с которыми 
ныне была слита военно-морская верфь в Киле. Лишь только после долгих споров 
удалось убедить новое правительство социалистов в том, что для развития своего 
оборудования в соответствии с нуждами флота ВМС необходимо иметь свою 
собственную верфь. Это позволило бы, прежде всего, не только совершенствоваться 
своим собственным конструкторам и разрабатывать новые виды кораблей и судовых 
двигателей, но и устанавливать эталонный уровень для работ частных верфей по 
заказу ВМС.

Конструкторский отдел под руководством его директора Прессе трудился в 
стесненных условиях скудного финансирования, установленного специальным 
уполномоченным по экономике. Трудности эти в значительной мере были порождены 
одним бывшим конструктором военных кораблей, который, несмотря на увещевания 
своих бывших коллег и даже своего собственного руководителя, директора Сэмиша, 
настоял на увольнении многих ведущих инженеров-разработчиков конструкторского 
отдела.

Отдел военно-морской администрации, во главе которого теперь стоял директор 
Ройтер, по-прежнему пользовался хорошей репутацией, созданной в годы войны 
трудами его тогдашнего директора Шрамма. Кроме общеадминистративных проблем, он 
также решал вопросы окладов, снабжения, обмундирования и расквартирования. 
Тяжесть оперативного руководства этим важным отделом ложилась на плечи его 
способнейших гражданских руководителей, Шрайбера и Бенда, хотя аналогичные 
отделы в сухопутных силах всегда возглавлялись военными. Но наша система 
работала вполне удовлетворительно, и у меня не было причин менять здесь 
что-либо.

Некоторое время мы обсуждали вопрос, должен ли во главе общего управления 
находиться профессиональный специалист-техник или кадровый офицер. Но, 
поскольку в это управление входили отдел вооружения и навигационный отдел, было 
решено предпочесть в качестве его директора кадрового офицера.

Тот же самый вопрос возник и в связи с военно-морской верфью Вильгельмсхафена, 
которая, созданная прежде всего для постройки и ремонта кораблей, представляла 
собой еще и военно-технический институт. В период после 1919 года по инициативе 
отдельных лиц из военно-морского флота и депутатов рейхстага было согласовано 
компромиссное решение. Согласно этому решению, верфь стала управляться советом 
директоров, в который входили кадровый офицер как primusinterpares[30 - Первый 
среди равных (лат.).], инженер-конструктор, инженер-механик и исполнительный 
директор. Но через несколько лет от этого никого не удовлетворившего, 
эксперимента верфь снова вернулась к прежнему порядку – ею стал руководить 
кадровый офицер. Такое решение как нельзя лучше отвечало взглядам директора 
Шрайбера.

Конструкторский отдел, который первоначально входил в состав общего управления, 
со временем получил самостоятельный статус и превратился в конструкторское 
управление. Это случилось тогда, когда развитие военно-морского флота сделало 
необходимой подобную трансформацию. Во главе этого управления находились 
главный конструктор и главный инженер, имевшие статус директоров, им 
подчинялись начальники отделов, такие, например, как начальник отдела подводных 
лодок и т. п.

Сокращение штатов, ставшее необходимостью вследствие ограничения финансирования 
нужд флота, вынудило нас пойти на многие трудные решения, против которых, 
вполне естественно, возражали некоторые начальники подразделений, на которых 
подобные вещи отражались особенно тяжело.

Что же касается моего отдела, то я смог сохранить в должности своего первого 
заместителя капитана 2-го ранга Хансена, который служил в том же качестве и в 
штабе бригады линейных крейсеров. Вторым заместителем у меня был бывший 
блестящий артиллерийский офицер «Кёльна» капитан 3-го ранга фон дем Борн, 
который позднее, уже после Капповского путча[31 - Капповский путч 1920 г. – 
неудавшийся контрреволюционный переворот в Германии.], ушел с флота. Моим 
личным адъютантом стал лейтенант Курт Фрике, который позже прекрасно проявил 
себя во время службы на эсминцах, а затем стал командующим бригады эсминцев и в 
конце концов возглавил высший военно-морской штаб.

По окончании выборов в Национальное собрание в январе 1919 года контроль над 
правительством получили более умеренные политики, и комиссар Носке смог сделать 
многое для восстановления порядка на флоте. Вместе с вице-адмиралом Рогге, 
исполнявшим обязанности командующего флотом, я лично присутствовал на открытии 
Национального собрания[32 - Национальное собрание представляло собой съезд 
выборных представителей со всей страны для выработки новой конституции. (Примеч.
 авт.)] в театре города Веймара. Армейские части под командованием 
генерал-майора Меркера отдали собранию воинские почести и обеспечивали личную 
неприкосновенность его участников. После этого, когда начались дебаты по поводу 
новой конституции, я часто посещал заседания этого собрания и наблюдал за 
принятием конституции и формированием нового правительства. Главой 
правительства, канцлером, стал Филипп Шейдеман, министром иностранных дел – 
граф Брокдорф-Ранцау, министром обороны – Носке и министром финансов – Инбергер.
 Я присутствовал при избрании Эберта президентом и 22 марта, к своему 
величайшему удовольствию, услышал о назначении вице-адмирала фон Трота 
начальником адмиралтейства.

Был принят закон о создании временной армии, во главе которой встал 
генерал-майор Рейнхарт, а генерал-майор фон Сект стал начальником управления 
сухопутных войск, представлявшим собой некоторую аналогию нашему управлению 
военно-морских операций. Генерал фон Сект лично обратился к офицерам 
Генерального штаба старой армии, призвав их остаться в армейском строю и после 
революции. Хотя Версальский договор позднее запретил существование Высшего 
генерального штаба Германии, генерал фон Сект сделал все возможное для 
сохранения его функций в другой форме для нужд новой армии.

Вскоре после 16 апреля Национальное собрание создало и «Временный флот» со 
структурой, о которой я уже говорил.

В ходе реорганизации военно-морской флот принял от армии укрепления береговой 
обороны в Пиллау[33 - Ныне г. Балтийск Калининградской области.], Свинемюнде и 
Боркуме. Имея весьма ограниченную численность личного состава, освоить их было 
не так легко, но важность дополнительных небольших баз для флота была очевидна. 
Кроме того, это помогло вывести личный состав из больших городов, в которых он 
всегда становился притягательным центром для сомнительных элементов во времена 
кризиса. Именно поэтому Штральзунд, в котором всегда был расквартирован только 
небольшой армейский гарнизон, стал крупной военно-морской базой и сыграл важную 
роль в подготовке кандидатов в офицеры.

Период реорганизации был довольно непростым временем, и начальнику 
адмиралтейства время от времени приходилось лично выступать с теми или иными 
заявлениями, чтобы убедить флот в необходимости тех или иных мер. Я помню, как 
адмирал фон Трота лично прибыл в Киль, чтобы там обратиться к офицерам, которые 
сомневались в том, следует ли им приносить присягу на верность новой Веймарской 
конституции. Точно так же был разрешен и вопрос о национальном флаге, который 
должен был быть поднят на кораблях ВМФ и военно-морских базах, – пришли к 
согласию поднять тот, который был в этот момент. Но когда президент Эберт своим 
указом ввел в качестве национального гимна «Deutchland, Deutchland ьber 
Alles»[34 - «Германия, Германия превыше всего» – первая строка из стихотворения 
Гофмана фон Фаллерслебена «Песнь немцев» (1841), ставшего впоследствии 
официальным гимном Германской империи и Третьего рейха.], это привлекло на 
сторону президента новых сторонников.

Одна из основных проблем флота в грядущем десятилетии – упадок духа личного 
состава как следствие прекращения военных действий и заключения мира. Поначалу 
мы рассчитывали на то, что нам будет позволено сохранить бригаду линкоров 
класса «Нассау» и «Остфрисланд», а также дивизион крейсеров класса «Регенсбург».
 Но из-за саботажа офицеров и экипажей нескольких цеппелинов, входивших в 
военно-морскую авиацию, победоносные союзники ужесточили условия капитуляции, и 
мы узнали, что нам оставляют только несколько устаревших броненосцев еще 
додредноутной эры и несколько легких крейсеров типа «Нимфа» и «Гамбург». Все 
эти корабли представляли собой уже нестоящий антиквариат, и было не похоже на 
то, что найдутся деньги на строительство нового флота. Все надежды на 
возрождение военно-морского флота развеялись как дым, и это удручающе 
действовало на офицеров и матросов.




Скапа-Флоу


В Скапа-Флоу, как я уже упоминал, был собран после капитуляции германский флот 
под командованием контрадмирала фон Ройтера. Когда с Парижской мирной 
конференции до нас дошли известия, что нам не будет позволено сохранить ни 
одного корабля из состава современного флота, стало ясно, что для 
предотвращения раздела флота между победителями и сохранения его чести остается 
единственный выход – затопить все корабли.

В этот момент британцы стали требовать сократить экипажи, находившиеся на борту 
интернированных кораблей. Адмирал фон Ройтер смог использовать это 
обстоятельство, чтобы отослать по домам всех ненадежных личностей, которые 
могли бы воспротивиться затоплению флота.

Будучи начальником адмиралтейства, адмирал фон Трота, естественно, не мог 
отдать приказ о затоплении флота, но в частном порядке капитану 2-го ранга 
Олдекопу, начальнику штаба адмирала фон Ройтера, было передано пожелание, чтобы 
корабли были затоплены любой ценой. Это важное сообщение было передано через 
капитан-лейтенанта Квайет-Фаслема, командира посыльного катера, поддерживавшего 
связь между адмиралом фон Ройтером и Германией.

Адмирал фон Ройтер и сам пристально следил за ходом переговоров в Париже. Когда 
условия перемирия должны были вот-вот быть подписаны, он стал претворять в 
жизнь намеченные мероприятия. Прекрасно отдавая себе отчет в своей 
ответственности и возможности карательных акций союзников против него лично, он 
21 июня 1919 года отдал команду затопить флот. Этим поступком он не только 
поднял дух военно-морского флота, но и заложил основу последующего возрождения 
германского флота.

Летом 1919 года исполнилось двадцать пять лет со дня окончания нами 
военно-морского училища в 1894 году. С какими радужными надеждами мы, 70 
свежеиспеченных флотских гардемаринов, надевали свою новую голубую форму! 
Примерно с теми же чувствами мы отмечали нашу десятую годовщину в 1904 году, в 
эпоху быстрого роста флота в соответствии с новой программой его развития. 
Теперь нами владели совершенно другие чувства. Все наши былые надежды были 
теперь развеяны исходом этой роковой войны против сильнейшей в мире морской 
державы.

Одним из самых печальных моментов воссоединения нас, старых соучеников, стала 
краткая памятная месса, отслуженная по нашим товарищам, павшим на войне. Среди 
них были фон дем Кнезебек и Макс Шульц, доблестные командиры торпедных катеров, 
и Петер Штрассер, героический командир цеппелина.

В тот момент еще было слишком рано предвидеть, что дух германского 
военно-морского флота не исчез с гибелью тех офицеров и матросов, которые пали 
в сражениях при Коронеле и у Фолклендских островов, в Ютландском бою и многих 
других сражениях. В конце концов, нас всех вдохновляли знаменитые строки поэта 
Горша Фока, павшего при Скагерраке: «Мореплавание необходимо!»




Глава 6. Начало послевоенного возрождения флота


Ограничения, наложенные на Германию Версальским договором в июне 1919 года, 
были столь жестоки, что потребовалось особое обращение начальника 
адмиралтейства к личному составу флота, в котором он просил рассматривать их 
как вызов, а не как смертный приговор.

В договор, прежде всего, было включено требование о значительном сокращении 
личного состава военно-морского флота Германии. Количество офицеров не могло 
превышать 1500 человек. Кроме этого, для предотвращения быстрой подготовки 
специалистов и наращивания резервов при поступлении на службу все должны были 
подписывать двенадцатилетний контракт. Это определило необходимость полной 
реорганизации флота.

Уменьшение численности офицерского корпуса было проведено без всяких заминок, 
отбор кандидатов, сделанный отделом кадров флота, был принят союзниками без 
всяких возражений. Сокращение рядового и унтер-офицерского состава позволило 
избавиться от нежелательных элементов, а имеющиеся вакансии были заполнены в 
основном людьми из военно-морских бригад и из так называемой «железной 
флотилии» капитана Ласса, которые доказали свою надежность в решающие дни 
революции.

Среди первоочередных мер была новая программа обучения и подготовки рядового 
состава и восстановления строгой дисциплины. Начало реализации последней 
программы было приурочено к восстановлению системы военных трибуналов на флоте. 
Также весьма важным было получение средств для выплаты содержания на новом 
флоте и специальное систематическое обучение рядового состава для подготовки их 
к гражданской жизни после истечения срока контракта.

При осуществлении реорганизации были приложены все усилия для того, чтобы 
сохранить весь положительный опыт прошлого, в особенности того, что касалось 
квалификации различных групп офицерского корпуса и их взаимоотношений между 
собой и флотом в целом.

Одной из проблем, требующих урегулирования, было неравенство в положении на 
флоте инженерного офицерского состава. В те уже далекие дни, когда происходил 
переход от паруса к пару, все, что было необходимо на корабле, – это иметь 
постоянного члена экипажа с несколько большими способностями к технике, который 
смог бы изучить обращение с совершенно простым паровым механизмом, 
использующимся как вспомогательный судовой двигатель. Но по мере технического 
развития и насыщения кораблей различными механизмами на них стало необходимым 
наличие высококвалифицированных инженеров. Эта изменившаяся ситуация никогда не 
была осознана в полной мере, а посему флотские офицеры-механики не имели 
положения и престижа, сравнимого с положением кадровых офицеров. Долго 
сохранявшиеся различия в исходной квалификации, знаках отличия, форме одежды и 
методах подготовки отнюдь не способствовали более тесному единению 
инженеров-механиков и офицеров-командиров, несмотря на все попытки министра фон 
Тирпица исправить это положение.

Слияние этих двух слоев офицерского корпуса, которое пытались осуществлять, 
правда без особого успеха, в других военно-морских флотах, нас не привлекало. 
Так, например, мы не могли пойти на то, чтобы наделить старшего 
инженера-механика корабля теми же дисциплинарными правами, которыми по 
необходимости обладал старший помощник капитана, отвечавший за все 
подразделения и службы корабля. Однако нам все же удалось найти приемлемое 
решение, при котором инженер-механик, стоявший во главе той или другой 
береговой инженерной службы, обладал дисциплинарной властью над своей командой. 
Некоторые из них становились руководителями военно-морских технических учебных 
заведений. Вершиной карьеры могла стать должность инженера-инспектора флота или 
главного инженера-механика адмиралтейства – это были уже адмиральские должности.
 По условиям, на которых инженер-механик мог жениться, они были уравнены с 
кадровыми офицерами.

Этими нововведениями в организации флота мы были обязаны во многом инициативе 
главного инженера-механика флота контр-адмирала Лемке. У меня сложилось о нем 
весьма высокое мнение еще в тот период, когда он был инженером-механиком штаба 
командующего рекогносцировочными силами, а я исполнял обязанности начальника 
штаба. Позднее Лемке стал главным инженером-механиком флота. В качестве первого 
адмирала из инженеров-механиков он весьма тесно сотрудничал со мной по 
различным вопросам вплоть до его безвременной кончины в 1926 году. Вместе с ним 
мне удалось наладить тесное взаимодействие и товарищеские взаимоотношения между 
инженерами-механиками флота и офицерами-командирами.

Гораздо меньше проблем было при реорганизации медицинской службы, поскольку у 
ее сотрудников-офицеров по самой природе их профессии возникало гораздо меньше 
конфликтов с кадровыми офицерами. Более того, офицеры-медики всегда 
пользовались исключительно высоким уважением на флоте, так что, за исключением 
немногих изменений в их униформе, никаких принципиальных перемен здесь 
осуществлять не требовалось. Во главе вновь организованной медицинской службы 
флота стал повсеместно почитаемый главный врач, профессор, адмирал Утеман.

Над статусом же финансовой службы пришлось немало поразмыслить. Хотя казначеи и 
должны были иметь законченное среднее образование перед прохождением 
специальной подготовки, а с ее окончанием получали офицерское звание, они, даже 
находясь на борту корабля, не считались участниками боевых действий, хотя у 
каждого из них был свой пост по боевому расписанию и они подвергались точно 
таким же опасностям, что и любой другой моряк. Кроме этого, самая высокая 
должность, на которую они теоретически могли рассчитывать, была – начальник 
финансовой службы штаба и соответствовала званию капитан-лейтенанта и лишь 
очень и очень немногие могли вырасти до начальника финансовой службы флота, что 
соответствовало званию капитана 3-го ранга.

Их честность, преданность службе и высокий профессионализм давно уже получили 
признание, и в ходе реорганизации 1919 – 1920 годов мы попытались создать 
отдельную службу снабжения, что вполне совпадало с намерениями командования 
флота в ходе войны. Но подобные шаги требовали одобрения со стороны 
законодательных и исполнительных подразделений правительства, и все эти 
предложения флота оставались на бумаге в течение десяти лет – в основном из-за 
позиции министра финансов.

Поэтому в настоящее время единственным усовершенствованием, которое мы могли 
осуществить, стало изменение в исходных требованиях и требованиях подготовки. 
Служба снабжения в законченном виде как отдельное подразделение появилась лишь 
несколько лет спустя, когда я уже был начальником высшего командования 
военно-морского флота.

В наибольшей степени испытало на себе жесткость запретительных статей 
Версальского мирного договора Управление военно-морского вооружения с 
высококлассными военными инженерами. Чтобы остаться в пределах общей 
численности офицерского состава в 1500 человек, разрешенных военно-морскому 
флоту, было необходимо уволить многих прекрасно подготовленных специалистов с 
громадным опытом, которые после этого могли быть приняты на работу только в 
качестве гражданских лиц, – подобное ограничение довлело над флотом долгие годы,
 пока ему не было позволено вновь начать развиваться. Лишь после этого 
Управление вооружения смогло стать единым и эффективным инструментом для 
подготовки офицеров в весьма уважаемых сферах артиллерийского дела, торпедной 
стрельбы и минирования. Но даже и после этого нас преследовали трудности, 
частично из-за разницы в квалификации и опыте старых сотрудников управления и 
тех, кто пришел в него уже после отмены запретительных ограничений, в новых 
условиях. Старые сотрудники прочно держались за свои места, что серьезно 
замедляло и осложняло производство и повышение молодых офицеров управления. 
Другой проблемой было то, что новые офицеры-оружейники, начавшие свою флотскую 
карьеру с тем же уровнем образования, что и офицеры-строевики или 
инженеры-механики, часто начинали чувствовать, что служба в качестве 
офицеров-строевиков могла бы дать им куда большее удовлетворение их амбиций, 
чем просто техническое обслуживание и эксплуатация вооружения. В ходе Второй 
мировой войны, когда возникла громадная потребность в офицерских кадрах для 
подводных лодок и небольших кораблей, часть офицеров-оружейников перешла в 
плавсостав, что было невозможно в мирные времена.

Моральное состояние офицеров флота некоторое время изрядно портил 
«экстрадиционный список» союзников – список лиц, которые должны были быть 
выданы союзникам для предания суду за предполагаемые военные преступления. В 
этом списке, наряду с самим императором, были имена таких высокопоставленных 
морских офицеров, как адмирал фон Шредер и адмирал фон Хиппер, а также многие 
из командиров подводных лодок. Значилось в этом списке и мое собственное имя 
как бывшего начальника штаба адмирала фон Хиппера.

Реакцией на этот список была немедленная организация безопасных убежищ для 
«военных преступников» как в стране, так и за границей. Когда я однажды спросил 
адмирала фон Шредера, «Фландрского льва», что он намерен делать, если его 
попытаются выдать по этому списку, ответом мне был его рык: «Да просто буду 
драться, как солдат на фронте!»

В конце концов союзники отказались от всех этих не очень-то умных мер, но 
долгий период неопределенности все же произвел свой отрицательный эффект на 
личный состав флота.

От императорского военно-морского флота унаследовали мы идею Морского 
офицерского собрания, которое было основано в декабре 1918 года способным и 
энергичным капитаном 1-го ранга в отставке бароном фон Бюловом. Эта организация 
ставила себе целью помочь демобилизованным офицерам в поиске работы, их семьям 
и вообще представляла интересы морских офицеров во всех инстанциях и 
организациях. Филантропическая деятельность собрания была поистине бесценна, но,
 кроме этого, оно еще помогало хранить дружеские отношения между 
демобилизованными, ушедшими в отставку и продолжавшими свою службу офицерами, 
которые практически все были членами собрания.

К началу 1920 года мы начали надеяться на хотя бы скромное возрождение 
военно-морского флота. Тридцать первого января этого года из заключения в 
Англии, ставшего следствием затопления кораблей в Скапа-Флоу, вернулся адмирал 
фон Ройтер со своими людьми. Они были тепло встречены в Вильгельмсхафене 
адмиралом фон Трота, который приветствовал их трогательной речью. Были 
значительно улучшены условия в двух военно-морских округах, в Киле и 
Вильгельмсхафене, бывших под командованием вице-адмирала Михельсена 
(Вильгельмсхафен) и контр-адмирала фон Леветцова (Киль). Последний сменил на 
этом посту контр-адмирала Мойрера, который совершил ошибку, назначив совещание 
с сомнительной повесткой дня. Снова стали проводиться учебные смотры, 
минно-торпедные и артиллерийские смотры. В результате улучшилось взаимодействие 
между плавсоставом и береговыми командами.

Но как раз тогда, когда дела стали более-менее налаживаться, был нанесен 
неожиданный и серьезный урон, последовавший в результате Капповского путча. В 
марте 1920 года Вольфганг Капп, бывший депутат рейхстага от консервативной 
партии, собрал вокруг себя небольшую реакционную группу, в которую входили, 
кроме прочих, генерал Людендорф и другие армейские офицеры, неожиданно захватил 
контроль над правительственными учреждениями и провозгласил себя рейхсканцлером.


Утром 13 марта генерал фон Люттвиц командовал армейскими подразделениями в 
Берлине, которые обеспечивали безопасность правительства. Мы, флотские, узнали 
о путче только тогда, когда генерал фон Люттвиц вызвал к себе вице-адмирала фон 
Трота и проинформировал его, что правительство переместилось в Южную Германию, 
но что президент Эберт остался в Берлине и немедленно сформирует новое 
правительство. Генерал фон Люттвиц также заявил, что он принял на себя 
исполнение обязанностей министра обороны.

Вице-адмирал фон Трота не имел причин сомневаться в услышанном, так что на 
собранном после этого известия совещании его сотрудников было единогласно 
решено предоставить себя в распоряжение нового правительства для поддержания 
законности и порядка. Затем об этом решении адмирала фон Трота были 
проинформированы командующие всех основных баз военно-морского флота. 
Возможность того, что один из главных армейских генералов дал неверную 
информацию начальнику адмиралтейства, не пришла никому в голову.

Никому не пришло в голову и то, что добровольческие морские бригады, сыгравшие 
столь значительную роль в восстановлении законности и порядка в период 
революции, могут быть втянуты в Капповский путч. В целях обеспечения 
безопасности командование ими было передано армии, а именно генералу фон 
Люттвицу. В начале марта бригады эти были расквартированы в Деберице близ 
Берлина. Поскольку стабильность в стране казалась обеспеченной, было решено 
распустить их; при этом часть их личного состава должна была продолжить службу 
на флоте. Как часть церемонии расформирования им был сделан последний почетный 
смотр в Деберице, на котором присутствовали адмирал фон Трота, министр обороны 
Носке и я. За смотром последовала церковная служба, весьма трогательная. По ее 
завершении бригада «Лёвенфельд» была переведена в Бреслау[35 - Ныне г. Вроцлав 
в Польше.], а бригада «Эрхардт» осталась служить свои последние дни в Деберице.

Ходили смутные слухи, что бригада «Эрхардт» недовольна предполагаемым роспуском,
 но адмирал фон Трота не обратил внимания на эти слухи. Его доверие бригаде 
было еще раз подтверждено во время его личной встречи с генералом фон 
Олдерхаузеном, начальником штаба при генерале Люттвице. Надо сказать, я 
настолько не подозревал чего-то необычного, что даже оставил Берлин, чтобы пару 
дней провести в Гамбурге для устройства личных дел. Срочным телефонным звонком 
меня вызвали обратно в Берлин, куда я и прибыл утром 13 марта, где и узнал о 
том, что не только Капп захватил правительственные учреждения, но и о том, что 
бригада «Эрхардт» накануне вечером вступила в город, ознаменовав тем самым 
начало путча.

Теперь у адмирала фон Трота и большей части всего флота не было других мыслей, 
как только о том, чтобы проявить максимальную лояльность правительству и, в 
особенности, министру обороны Носке, которому военно-морской флот и все 
вооруженные силы были обязаны столь многим. Но приказы, отданные военно-морским 
базам, были расценены левыми кругами в Киле и Вильгельмсхафене как 
противодействующие активному участию в путче, в то же самое время истинное 
положение дел там было не известно. На этих базах, совершенно против воли 
военно-морского флота, разразились беспорядки. Раздались выстрелы, и пролилась 
кровь. Капитан первого ранга Мёнх был убит при входе в военно-морской арсенал, 
которым он командовал. Резко ухудшились отношения между флотскими и гражданским 
населением. В Киле и Вильгельмсхафене офицерам было запрещено появляться на 
улицах, некоторые из них были арестованы.

В Берлине прекратило функционирование управление сухопутных сил, которое 
возглавлял генерал-майор Сект, поскольку предложение генерал-майора Рейнгардта, 
начальника Верховного командования армии, использовать войска для 
предотвращения вступления бригады «Эрхардт» в город, было отвергнуто на 
заседании кабинета министров.

И все же Капповский путч заглох из-за отсутствия поддержки – в основном же 
из-за недостатка финансирования. Командир бригады «Эрхардт» в соответствии с 
решением вождей путча должен был захватить средства правительственного банка, 
но все банковские служащие вдруг не смогли вспомнить, у кого или где находятся 
ключи от казнохранилища. Разумеется, двери сейфов можно было и взломать, но 
Эрхардт угрюмо заявил сопровождающим, что он солдат и готов сражаться, но 
отнюдь не грабить банки!

Капповский путч выдохся в течение четырех дней. Вице-адмирал фон Трота и я 
присутствовали при том, как вожди путча – командующий военным округом генерал 
Капп, генерал фон Люттвиц, генерал Людендорф, полковник Бауэр и капитан 1-го 
ранга Пабст – прекратили передвижения войск и вернули захваченные ими здания 
правительству.

Для меня так и осталось загадкой, почему эти люди – то ли из-за неверной оценки 
ситуации или же совершенного непонимания обстановки – могли решиться на столь 
преступный шаг в тот момент, когда положение Германии и без того было столь 
сложным.

Министр обороны Носке, обвиненный в том, что он создал вооруженные силы, не 
вполне преданные интересам государства, был вынужден подать в отставку. 
Вице-адмирал фон Трота тоже поплатился за свою доверчивость – он поверил словам 
генерала фон Люттвица – и тоже был вынужден подать в отставку. Хотя в конце 
концов с него были сняты все подозрения относительно его участия в путче, его 
возвращение в Верховное командование военно-морского флота явно было 
невозможным. Таким образом, флот лишился своего руководителя, который сделал 
все возможное, чтобы внедрить в новом военно-морском флоте непререкаемую 
преданность новому государству и его законному правительству.

Доктор Гесслер, член германской демократической партии и опытный политик, 
сменил Носке на посту министра обороны, а контр-адмирал Михаэлис, начальник 
адмиралтейства, был назначен на место вице-адмирала фон Трота.

Тяжкий удар, нанесенный военно-морскому флоту Капповским путчем, имел еще и 
другие последствия. Моральный дух офицеров, несправедливо обвиненных в 
сопротивлении конституционному порядку, заметно упал. Недавно затянувшиеся раны 
открылись снова, весь флотский порядок был потрясен до основания, так что 
отдельные откровенно недружелюбно настроенные к правительству офицеры стали 
открыто обсуждать, не подать ли им вообще в отставку. Во многом благодаря 
неустанным трудам и заботам контр-адмирала Михаэлиса и доктора Гесслера 
ситуация в береговых частях флота постепенно вернулась в нормальное русло. В 
Киле и Вильгельмсхафене уволенные в отставку офицеры были возвращены на службу, 
возобновились также работы по реорганизации флота. Одним из самых важных 
центров по перестройке флота стал 1-й дивизион торпедных катеров в Киле. Его 
командир капитан 1-го ранга Альбрехт благоразумно увел на время кризиса весь 
дивизион в Свинемюнде, тем самым изолировав его личный состав от путчистов.

К сожалению, очень многие офицеры покинули флот из-за несправедливого отношения 
к ним со стороны общественности, а также потому, что, как им казалось, 
военно-морской флот никогда уже не обретет своего былого места в оборонной 
палитре государства. Отставка многих опытных офицеров стала серьезным ударом, 
все эти трагические события послужили для флота серьезным уроком. В ходе 
беспорядков 1918 года и Капповского путча отдельные части флота позволили 
внешним силам склонить себя к участию в политических акциях. Два этих события 
убедили всех дисциплинированных офицеров флота, что для них, особенно в периоды 
политических потрясений, существует один-единственный прямой путь – путь 
полного воздержания ото всех видов политической деятельности и безоговорочной 
преданности государству и правительству, избранному народом.

Поскольку я был одним из советников вице-адмирала фон Трота, на меня также пало 
подозрение в неконституционном поведении. Поэтому я тут же передал свои 
полномочия в качестве начальника центрального бюро своему заместителю капитану 
1-го ранга Хансену и стал ожидать вердикта комиссии по расследованию. Но 
комиссия по расследованию, председателем которой был специальный уполномоченный 
правительства Шток, член социал-демократической партии, сняла с меня все 
подозрения и полностью восстановила меня в правах.

Хотя теперь я мог вернуться к исполнению своих прежних обязанностей, поток 
событий в этот драматический период побудил меня принять другое предложение, 
сделанное мне этой весной, – войти в группу, работающую над официальной 
историей военно-морского флота в войне. Во главе всего этого проекта стоял 
вице-адмирал в отставке фон Мантей, директор военно-морского архива в Берлине. 
Издание это выходило под названием «Военно-морской флот в 1914 – 1918 годах». 
Адмирал фон Мантей был начальником отдела военно-морской истории Архивного 
управления с 1916 года.

Мне предстояло написать два тома этого издания, в которых рассматривались 
военные действия крейсеров в иностранных акваториях. Они вышли в свет в 1922-м 
и 1923 годах. В первом томе были освещены действия крейсеров в целом и их 
кульминация – победа бригады крейсеров вице-адмирала графа фон Шпее над 
британским адмиралом сэром Кристофером Крэддоком в сражении при Коронеле, у 
побережья Чили. Также была изложена история разгрома фон Шпее и его крейсеров 
превосходящими силами линейных крейсеров под командованием адмирала сэра 
Доутона Старди у Фолклендских островов месяц спустя. Второй том был посвящен 
рейдам против торгового мореплавания легких крейсеров «Эмден», «Кенигсберг» и 
«Карлсруэ».

Работа эта доставила мне истинное наслаждение. В течение десяти лет я был 
постоянно занят напряженной деятельностью по подготовке к войне, самой войной, 
революцией и попытками реорганизации военно-морского флота. Теперь же я мог 
вести спокойное и размеренное существование, подчиняясь только директору 
Архивного управления. Я всегда испытывал тягу к исследовательской работе. 
Большая часть моей службы на море прошла на крейсерах, и я был знаком со всеми 
аспектами их деятельности. И наконец, я был близко знаком со многими из 
командиров кораблей и другими офицерами крейсеров начиная с дней моей флотской 
дружбы с графом фон Шпее на линкоре «Дойчланд» в 1897-м и 1898 годах. Я 
принялся за эту работу, испытывая еще и чувство долга перед моими павшими в 
боях товарищами и перед всем флотом.

Удалившись от чисто военных обязанностей, я смог спокойно поразмыслить и о 
своем собственном будущем. В ноябре 1919 года, когда мне было присвоено звание 
капитана 1-го ранга, у меня за спиной остались двадцать пять лет службы на 
флоте. Будущее военно-морского флота было в высшей степени неясно, и должностей 
для офицеров моего ранга и опыта было мало. Так что меня, вполне возможно, в 
весьма недалеком будущем ждала отставка.

Но оставить активную жизнь и вести скромное существование пенсионера меня 
совсем не привлекало. Поэтому я, воспользовавшись появившимся у меня свободным 
временем, поступил на курсы при Берлинском университете. Здесь я с лета 1920 
года и до середины 1922 года прослушал курс лекций по политическим наукам у 
профессора Трипеля, по административному праву – у профессора Борнбака, 
политической экономии и истории экономики – у профессора Джастроу. Прослушал я 
также курс лекций по бухгалтерскому учету. Имея за спиной еще и полученное в 
военно-морской академии образование, я надеялся сдать в 1922 году экзамены для 
получения степени доктора политологии.

Однако моя служба в Военно-морском архиве, равно как и мои университетские 
занятия, закончилась куда раньше, чем я предполагал. Первого июля я был 
назначен на должность главного инспектора военно-морских учебных заведений в 
звании адмирала. Повышение в звании и назначение свидетельствовали о том, что у 
меня есть будущее в сферах высшего командования флота.

Из своего кабинета в Киле я в качестве главного инспектора военно-морских 
учебных заведений руководил всеми четырьмя военно-морскими училищами: во 
Фленсбурге и Мюрвике для подготовки офицеров флота, в Киле и Вике для 
подготовки инженерного состава; учебным крейсером «Берлин», одним из старейших 
легких крейсеров, принимавших участие в Первой мировой войне, и старой 
четырехмачтовой шхуной «Ниоба», которая служила нам в качестве учебного 
парусного судна. Этот корабль, которым в свое время командовал известный своими 
рейдами капитан-лейтенант граф Люкнер, пребывал теперь под командованием 
капитана 1-го ранга Крафта.

В этот период будущая программа подготовки наших морских офицеров еще не была 
окончательно разработана. Кандидаты в офицеры сначала поступали на 
действительную службу в качестве моряков-добровольцев и получали весьма 
незначительную специальную подготовку, а то и не получали ее вообще. В 1921 
году кандидаты в офицеры назначались на должности обычных матросов на старый 
броненосец «Ганновер» и, когда этот корабль был поставлен зимой на ремонт в 
военно-морскую верфь, играли роль обыкновенной рабочей силы, для которой не 
были предусмотрены ни подготовка, ни обучение. Но в феврале 1922 года 
капитан-лейтенант Варжеча собрал перспективных кандидатов в офицеры для 
подготовки их к вступительным офицерским экзаменам. В качестве первого этапа им 
предстояло получить корабельную подготовку на борту тренировочного крейсера 
«Берлин», который вернулся в состав флота 2 июля 1922 года.

Основные положения и инструкции офицерского образования должны были быть 
разработаны буквально с нуля. Постоянно консультируясь с капитан-лейтенантом 
Варжечей, я смог составить первичные директивы по подготовке кандидатов в 
офицеры, в окончательный же вид они были приведены силами офицеров моего штаба 
под командованием капитана 1-го ранга Клауссена. Командир «Берлина» капитан 
1-го ранга фон Лёвенфельд, естественно, с неодобрением воспринимал прямые 
контакты между его начальником – главным инспектором – и офицером его корабля, 
занимавшимся боевой подготовкой, но потом стал воспринимать их реалистично и 
оказывал нам всяческое содействие.

В качестве основы для этих директив были положены следующие пункты: 1) строгая 
дисциплина всего экипажа при сохранении доброжелательности; 2) 
высокодисциплинированный корпус офицеров и унтер-офицеров; 3) чувство гордости 
и самоуважения, соответствующее офицерскому званию в сочетании со скромностью и 
интеллигентностью. Эти основы, впервые сформулированные в Киле, были позднее 
внедрены во всем Балтийском военно-морском районе, когда я возглавил его, а 
затем и на всем флоте, когда я в конце концов стал начальником высшего морского 
командования. Эти основы службы и поведения равно как офицеров, так и 
унтер-офицеров воспитали определенный espritdecorps[36 - Корпоративный дух (фр.
).] и много сделали для ответственного отношения к службе, которое 
продемонстрировал военно-морской флот в критический период после 1933 года, а 
особенно ярко во Вторую мировую войну.

Особенно тщательно я отслеживал прохождение службы кандидатами в офицеры 
первого послевоенного выпуска. Так, например, ни один кандидат в офицеры не был 
отчислен, пока я лично не изучал его дело. Мне всегда казалось особенно важным 
воспитание в этих молодых людях сильного характера и здравого смысла, что 
представлялось мне важнейшей частью процесса их обучения с самого начала.

Мне доставляло истинное наслаждение снова общаться с юным поколением, наблюдать 
его энтузиазм после десятилетий, почти полностью посвященных штабной работе. 
Если не считать нескольких месяцев, в течение которых я командовал крейсером 
«Кёльн», все остальное время мои обязанности не выпускали меня из круга 
офицеров моего возраста и старше. В отличие от непринужденной, дружественной 
атмосферы офицерской кают-компании тех дней, когда я младшим лейтенантом нес 
вахту в качестве вахтенного офицера или корабельного штурмана, в штабе 
командующего линейными крейсерами всегда царил дух строгой ответственности. Там 
я сразу ощутил некую сдержанность, холодок необщительности, которые, вероятно, 
объяснялись годами, проведенными мной в Берлине, моим общением с различными 
кругами военных и политических деятелей; и в этой атмосфере приходилось 
тщательно следить даже за, казалось бы, ничего не значащими словами.

Наверстывая упущенное, при посещении училищ или различных учебных объектов на 
берегу я пользовался любым случаем, чтобы пообщаться не только с командиром или 
старшими офицерами, но и с младшим комсоставом, вплоть до свежеиспеченных 
лейтенантов. Очень ценил совместные ужины в тесном кругу и неформальной 
обстановке.

Нет необходимости упоминать, что особый интерес я испытывал к курсантам 
военно-морского училища в. Мюрвике, большинство из которых были выходцами из 
военно-морских бригад «Эрхардт» и «Лёвенфельд», к тому времени уже 
расформированных. Чтобы подготовить их к будущей военно-морской карьере уже в 
нормальное время, им надо было дать прочное общее образование, чему капитан 
1-го ранга Вернер Тиллесен, начальник военно-морского училища, придавал 
серьезное значение.

Вскоре после того, как я стал главным инспектором военно-морских учебных 
заведений, в Киль для смотра флота прибыл начальник адмиралтейства адмирал 
Бенке вместе с президентом Эбертом. Будучи там, он сказал мне, что хотел бы, 
чтобы я показал ему не только военно-морское училище, но и минно-торпедное 
училище, которое находилось неподалеку от города. Поскольку минно-торпедное 
училище находилось не в моем ведении, я ничего не знал об обстановке в нем и 
испытывал некоторую неуверенность, ведь некоторые фазы реорганизации флота были 
еще в самом начале. Однако их визит прошел без всяких неожиданностей, и я 
получил возможность ближе познакомиться с президентом Эбертом и министром 
обороны доктором Гесслером. Это посещение закончилось скромным ужином в мэрии 
Фленсбурга, в ходе которого по предложению правительственного уполномоченного 
по выборам в Шлезвиге мы все хором с воодушевлением исполнили несколько местных 
застольных песен.

Учебный план для военно-инженерного училища в Киле мы прорабатывали вместе с 
капитаном 1-го ранга Хайнце из управления инженерного состава, который позднее 
стал старшим инженером-механиком моего штаба округа. Мы с ним сошлись во мнении,
 что учебный план в его первоначальном виде не предусматривает многих вопросов, 
которые необходимо знать в практической работе инженеров-механиков на борту 
корабля. Однако все наши замечания и рекомендации к нему должны были быть 
одобрены адмиралтейством.

В зимние месяцы образовательная инспекция организовала курс лекций для всех 
офицеров Балтийского военно-морского округа. Лекции эти читали не только 
офицеры, но и профессора университета, а также различного рода специалисты. 
Через профессора истории доктора Роденберга мне удалось установить тесный 
контакт с Кильским университетом. В результате этого в курсе лекций появились 
доклады о Ганзейском союзе, сделанный доктором Брандтом, и о политической 
экономии, прочитанный доктором Шлотте, крупными специалистами в своих отраслях. 
Этот курс лекций был принят офицерами с большим энтузиазмом, а мой преемник 
сделал эти лекции доступным «как для офицеров, так и для гражданских служащих.

Зимой 1922/23 года я получил еще одно задание от начальника адмиралтейства. 
Задание это заключалось в разработке и организации двухнедельного курса для 
штабных офицеров, назначаемых на должности помощников командующих. Курсы эти 
окончили десять офицеров Балтийского военно-морского округа, и подобные же 
курсы были организованы в Североморском военно-морском округе контр-адмиралом 
Пфайфером, командующим легкими кораблями, дислоцированными на Северном море. 
Согласно требованиям Версальского мирного договора Генеральный штаб, военная 
академия и военно-морская академия должны были быть упразднены. Однако 
профессиональная подготовка офицеров для военно-морского флота не могла 
считаться завершенной без окончания военно-морской академии или академии 
Генерального штаба. Чтобы выйти из этого положения, были организованы краткие 
курсы повышения квалификации, которые позже, после 1927 года, были удлинены до 
полутора лет. Программа эта не входила в учебный план военной академии и носила 
невинное название «Курсы для помощников командующих».

Когда я в 1922 году получил указание запустить эту программу, у меня почти не 
было времени, чтобы подготовить ее, да и никаких печатных материалов, которые 
можно было бы использовать. Но в моем распоряжении оставались конспекты моих 
лекций и другие материалы, которые я использовал в 1903 – 1904 годах в период 
моей службы в военно-морской академии, а также мои материалы по военным 
действиям на море и действиям штаба адмиралтейства. Читать курс военно-морской 
истории я назначил капитана 1-го ранга Клауссена, а на себя взял другие базовые 
курсы и проведение двух военных игр.

Пока я реализовывал свой собственный опыт в ходе разработки программы для 
подготовки офицеров, мои подчиненные оказались в затруднительном положении при 
организации программы обучения технических специалистов, призванной помочь 
унтер-офицерам и матросам в их переходе к гражданской жизни после окончания 
двенадцатилетнего срока их контрактной службы. Для военно-морского флота это 
была совершенно новая проблема, и в нынешней обстановке от нее зависело многое.

Мы должны были осознать, что морская карьера унтер-офицеров и матросов, 
ограниченная контрактом до двенадцати лет, будет всего лишь некой относительно 
краткой страницей их жизни. Эти люди, преданные службе, должны будут отдать 
лучшие годы своей юности службе государству. Поэтому государство должно взять 
на себя обязательство позаботиться о том, чтобы они не оказались в худшем 
положении, чем другие, когда вернутся к гражданской жизни после окончания срока 
своей службы. С военной точки зрения это было необходимо сделать, чтобы не 
отпугнуть новых добровольцев. С политической и общественной точек зрения это 
было равным образом необходимо для того, чтобы после демобилизации их 
подготовка помогла бы им найти достойное место в гражданской жизни и они бы не 
пополнили толпы безработных на улицах.

Основные трудности в организации этой программы заключались в отсутствии 
подготовленных для таких школ специалистов и в необходимости координации ее с 
военной подготовкой и выполнением служебных обязанностей этими людьми на борту 
кораблей и в береговых военно-морских подразделениях. В этих условиях 
специальная подготовка к гражданской жизни не могла быть длительной и время для 
нее надо было изыскивать где-то в ходе обычного военно-морского учебного года. 
Что касается береговых частей, это вполне можно было сделать путем организации 
трехмесячных курсов, но для плавсостава единственным решением была организация 
шестинедельных курсов в зимние месяцы, когда корабли стояли на приколе у стенок,
 рядом с расположенными на берегу школами. Решение это было не самым лучшим, но 
единственно возможным для разрешения проблемы первостепенной важности для флота 
и морального состояния личного состава.

На основе полученного ими ранее гражданского образования, а также их выбора 
будущей сферы деятельности матросы направлялись либо в школы специалистов в 
области управления и менеджмента, находившиеся под руководством директора 
Хауссмана, либо в коммерческие и технические профессиональные училища. Для 
последнего типа учебных заведений, находившихся под управлением капитана 2-го 
ранга в отставке Хаармана, у нас была необходимая техническая база в Киле и 
Вильгельмсхафене. В дополнение к учреждениям, вроде профессионального училища в 
Свинемюнде, мы располагали подобным училищем в Вильгельмсхафене, возглавляемым 
директором Блюменхагеном, и в Киле, руководимым доктором Франке.

Все эти школы специалистов были организованы исходя из десятилетнего срока 
обучения. Личный состав направлялся в группы, соответствующие полученному ими 
ранее образованию, после трех лет пребывания на службе. Лишь около 25 процентов 
рядового и сержантского состава имели необходимую подготовку для старших групп, 
и большинство из них были сержантами или старшинами. Но в течение последнего 
года своей двенадцатилетней службы каждый человек имел возможность заниматься в 
течение всего года в школе специалистов, чтобы подготовиться к выпускному 
экзамену. Экзамены эти принимались особыми экзаменационными комиссиями, в 
состав которых входили и представители гражданских властей.

Среди педагогов каждой школы обязательно были и гражданские лица.

Преподаватели для таких школ специалистов прибывали из всех частей Германии и 
имели разнообразную педагогическую подготовку. Поэтому учебная часть управления 
образования организовала предварительные подготовительные курсы, целью которых 
было сориентировать преподавателей в предстоящей им деятельности. В ходе этих 
курсов ведущие специалисты читали обзорные лекции. Организовывались также 
дискуссии, в которых принимали активное участие мои подчиненные, уже работающие 
преподаватели и я сам. Никаких запретных тем во время таких дискуссий не 
существовало, на все вопросы давались немедленные ответы, все неясности быстро 
прояснялись, так что мы смогли, в краткий срок вписать эти школы специалистов в 
рамки нашей обычной флотской службы.

Правда, в начале их деятельности возникла определенная напряженность, поскольку 
эти училища специалистов отрывали от обычной флотской службы время и силы, но 
результат был определенно положителен. И хотя часть времени, которую можно было 
бы посвятить обычной флотской службе, и в самом деле терялась, моральное 
состояние личного состава в значительной степени улучшалось, поскольку они 
теперь могли смотреть в будущее после демобилизации без страха оказаться на 
обочине гражданской жизни. Это чувство защищенности повышало интерес людей к 
службе и способствовало большей дисциплинированности.

Моя деятельность на ниве флотского образования закончилась в конце 1924 года, 
когда я был назначен командующим силами легких кораблей на Северном море.

Незадолго до этого германские военно-морские силы были перегруппированы; четыре 
линкора находились под непосредственным командованием вице-адмирала Моммзена, 
командующего флотом, а подразделения легких кораблей – легкие крейсера и 
торпедные катера – были сгруппированы в две бригады: легкие силы Северного моря 
и легкие силы Балтики. Последние находились под командованием контр-адмирала 
Олдекопа, которого я уже упоминал в связи с затоплением флота в Скапа-Флоу.

Подчиненные мне легкие силы Северного моря состояли из старого легкого крейсера 
«Гамбург» в качестве флагмана, устаревшего малого крейсера «Аркона» и 2-го 
дивизиона торпедных катеров в Вильгельмсхафене.

Мне доставило несказанную радость снова оказаться в море, поскольку я всегда 
стремился командовать кораблями. Пребывая на этом посту, я весьма тесно общался 
с вице-адмиралом Моммзеном и контр-адмиралом Олдекопом. В должность я вступил 
как раз в ходе маневров и успел принять участие в успешном учебном походе флота 
в Северном море, в ходе которого были проведены учебные перестроения и ночная 
атака торпедных катеров.

Но, к моему величайшему сожалению, моя непосредственная служба на море 
продолжалась лишь несколько месяцев, 7 января 1925 года – как раз в день спуска 
на воду на верфи Вильгельмсхафена нового легкого крейсера «Эмден» – я был 
назначен на должность командующего Балтийским военно-морским округом, после 
того как вице-адмирал барон фон Гагерн неожиданно подал в отставку. И хотя эта 
новая должность предусматривала производство в звание вице-адмирала, я был 
изрядно разочарован тем, что мне придется расстаться с морем, и предложил 
командованию оставить меня возглавлять легкие силы Северного моря, а на 
Балтийский округ назначить более молодого флаг-офицера.

Но, увы, мое предложение не было принято, и в середине января я заступил на 
новую должность в Киле – должность, которую, оглядываясь теперь назад, я могу 
назвать одной из самых благодарных во всей моей карьере.

Нельзя сказать, что на новой моей службе все складывалось так уж безоблачно. 
Начать с того, что прошло пять лет с того времени, как я в качестве начальника 
центрального отдела адмиралтейства в Берлине разрабатывал планы организации 
нового военно-морского флота, а за это время произошли заметные изменения. С 
1920-го по 1924 год адмиралтейство возглавлял адмирал Бенке, который командовал 
3-м дивизионом в сражении при Скагерраке и был ранен на палубе своего 
флагманского корабля «Кёниг», находившегося во главе кильватерной колонны. В 
период пребывания на посту начальника адмиралтейства адмирала Бенке организация 
нового флота заметно продвинулась вперед. Все боевые корабли, оставшиеся нам по 
Версальскому договору, – линкоры, крейсера и торпедные катера – были возвращены 
в состав флота и начали снова выходить в море. Закон об армии и флоте 1921 года 
устранил технические нестыковки, имевшие место между этими двумя видами 
вооруженных сил, а дополнительные инструкции в отношении флота привели к замене 
добровольцев призывниками. Германские военно-морские корабли опять стали 
совершать походы в международных водах. Для подготовки кандидатов в офицеры и 
унтер-офицеры были выделены два учебных корабля, началось проектирование новых 
кораблей, из которых первой ласточкой стал новый крейсер «Эмден».

В конце 1924 года к высшему командованию флотом пришел адмирал Зенкер, имевший 
не только завидную репутацию во флотской среде как командир линейного крейсера 
«Фон дер Танн», но и занимавший высокие командные должности на флоте. Считалось,
 что он разделяет взгляды других высших флотских руководителей на 
первоочередную значимость боевой подготовки и обновления флота, а также был 
известен тем, что уже разработал новые формы тактики.

По своей организационной структуре и месту в обороне страны наши военно-морские 
округа – Балтийский и Североморский – соответствовали каждому из семи армейских 
корпусов. Балтийский округ в то время включал в себя три береговых 
оборонительных района в Киле, Свинемюнде и Пиллау. По условиям Версальского 
мирного договора оборонительные сооружения в Киле были демонтированы, но в 
Свинемюнде и Пиллау сохранились береговые батареи, и эти районы имели статус 
крепостей, а потому находились под командованием военно-морского управления 
личного состава на Балтике, которое, в свою очередь, подчинялось командованию 
округа. Призывные пункты не только вербовали и обучали добровольцев для 
военно-морского флота, но и отвечали за них, если те получали назначение в 
береговые части или на корабли, входившие в состав округа.

Переход от призывного контингента к пополнению личного состава из числа 
добровольцев внес свои специфические проблемы. При существовании всеобщей 
воинской повинности унтер-офицер всегда является человеком, имеющим больший 
опыт и больший срок службы, чем призывник, а также большие профессиональные 
интересы и знания, тем самым он располагает большими основаниями для 
уверенности в себе и в своем положении лидера. Но в полностью добровольческом 
военно-морском флоте все начинали с одного и того же уровня и делали одну и ту 
же работу; а кандидаты в унтер-офицеры выбирались из тех, кто проявлял большие 
способности и интерес к службе, чем его однокашники. Их возвышение над 
остальными добровольцами, примерно того же уровня и возраста, вызывало 
определенное напряжение в отношениях.

Логическим решением, разумеется, был бы отбор кандидатов в унтер-офицеры из 
групп общей службы и организация для них особых программ и групп подготовки. Но 
тогда возникала сложность с теми, кто через некоторое время признавался 
непригодным для получения звания унтер-офицера. Выход виделся в установлении 
некоторого числа разрядов для пришедших добровольцев, с соответствующим 
повышением содержания для различных разрядов и определением служебных 
обязанностей в соответствии с возрастом и опытом. В этом случае мы могли 
избежать возвращения тех, кто признавался непригодным для обучения на звание 
унтер-офицера, и необходимости для него начинать весь свой путь на флоте с 
самого начала.

Количество молодых людей, стремившихся на добровольную службу в военно-морской 
флот, намного превышало необходимое. А потому офицеры наших вербовочных пунктов 
в Киле и Вильгельмсхафене могли вести тщательный отбор. Капитан-лейтенант 
Франсуа, офицер вербовочного пункта в Киле, много лет прослужил унтер-офицером 
учебной команды на старом флоте, каждое лето отправлялся в поездки по всей 
Германии, посещая самые маленькие городки и села. Здесь, вместе с сотрудником 
военно-морской медицинской службы, он проверял физические и психические 
качества добровольцев, а также путем расспросов учителей и священников выяснял 
их моральный облик.

Возродив школы унтер-офицеров, мы решили осуществить некоторые перемены в 
системе расквартирования личного состава, а также его профессиональной 
подготовки. Располагали мы всего лишь почти античными казармами во Фридрихсорте,
 но мы отремонтировали жилые помещения, умывальни, туалеты, сменили мебель, 
чтобы сделать их максимально отличными от стандартных казарм призывного 
контингента. Основная заслуга в этом принадлежала моему начальнику штаба, 
капитану 1-го ранга Альбрехту, выполнившему эту задачу с помощью начальника 
службы снабжения Бурмайстера и главного архитектора Киля господина Келма. Хотя 
некоторые старожилы и приняли в штыки эти нововведения, но преобразования были 
столь успешны, что послужили в дальнейшем образцом.

Что же касается подготовки офицеров, то новые кандидаты в офицеры поступали на 
тех же самых условиях и в рамках тех требований, что существовали для всех 
остальных добровольцев, и выполняли такие же обязанности в период 
первоначальной общей подготовки. Это было не так уж плохо, ибо в заключительный 
период минувшей войны многие молодые офицеры не получили настоящей, 
систематической подготовки и могли выполнять только те обязанности на борту 
корабля, которые они изучили на своем непосредственном опыте. Были и такие 
офицеры, которые прослужили в береговых частях или военно-морских бригадах и 
вследствие этого не имели никакого опыта службы на кораблях вообще. В каждом из 
этих случаев имелось только одно решение: дать возможность офицеру освоить ту 
часть офицерского образования, которую ему не довелось получить. Кроме всего 
этого, наблюдался некоторый упадок профессионального интереса и espritdecorps 
как результат Капповского путча и его последствий. И это тоже требовало 
разработки и реализации определенных программ, способных помочь офицерам в 
осознании своих обязанностей и положения в новом государстве.

Реализовать все это посредством одних только преподавателей и учебников было, 
разумеется, невозможно. Пример офицеров старшего поколения был основным 
инструментом воспитания в молодых стойкости характера, необходимой офицеру, 
который не только ответствен за жизнь своих подчиненных, но и должен быть 
готовым отдать свою собственную жизнь за родину. Одной из основ такой стойкости 
духа являются твердые религиозные убеждения. Но, согласно Веймарской 
конституции, нельзя было требовать от личного состава присутствия на церковных 
службах; их посещение – дело сугубо добровольное. Именно в этом отношении 
личный пример имел большое значение. Я взял себе за правило регулярно посещать 
церковь вместе со своей женой, мои офицеры помогали мне сделать такой порядок 
обычаем для всего личного состава. Ничто лучше не могло подвигнуть людей к 
соблюдению религиозных правил.

Инфляция военного времени и вызванные ею перекосы социальной жизни породили 
определенные обычаи и манеры, чуждые нашему германскому образу жизни. В 
разговорах и спорах я старался возродить в моих офицерах ценность более простой 
жизни, причем не только по причине весьма скромного жалованья, получаемого нами 
в новом флоте, но также и из надежды на то, что они смогут осознать для себя 
высшие ценности. Однако внешний блеск и суета окружающей жизни часто 
перевешивали мои слова.

Установившийся было в среде офицеров обычай переодеваться в штатское платье, 
как только они заканчивали часы службы, был одним из тех, которые я не мог 
одобрить. И хотя я отнюдь не отношусь к тем, кто считает, что служивый человек 
всегда должен быть затянут в мундир, я неоднократно слышал, как унтер-офицеры 
жаловались, что они, единственные в ранге выше рядовых, выделяются в уличной 
толпе своей униформой и достойным поведением. Здесь, как и с посещением церкви, 
я старался подавать личный пример, появляясь в мундире при каждом удобном 
случае.

Конечно, все эти мои «личные примеры» и наставления время от времени давали 
пищу для веселых шуток. И это замечательно. Излишняя серьезность отнюдь не 
способствует несению флотской службы, и в ней всегда есть место юмору. Подобный 
юмор присутствовал на так называемых «джентльменских вечерах», переросших в 
традицию в Киле перед войной. Молодые офицеры, имевшие склонность к розыгрышу, 
ставили на сцене скетчи, в которых весело подшучивали над теми или иными 
сторонами флотской жизни и даже над теми или иными персонами, занимавшими порой 
весьма высокое место во флотской иерархии. Сам император любил бывать на таких 
вечерах, во время которых остроумным нападкам подвергались и высшие офицеры, не 
исключая и адмирала фон Тирпица.

Я постарался возродить проведение таких вечеров, хотя мы и не располагали столь 
обширным выбором талантов, какой был в старом флоте былых времен. Но с моего 
благословения несколько офицеров возродили этот обычай в ходе ежегодных 
театральных представлений, которые нашли благодарных зрителей в лице всех 
офицеров, чиновников и тех приглашенных, которые смогли найти время, чтобы 
присутствовать на них. Нет необходимости говорить, что первой мишенью 
доморощенных юмористов стал я сам. Так, например, в связи с моим всем известным 
отношением к ношению штатской одежды со сцены прозвучало, что у меня даже нет 
собственного штатского костюма. Во время другого из подобных вечеров я был 
изображен на настенном плакате в виде путешественника, отправляющегося в 
Гватемалу, причем весь мой костюм состоял из тропического шлема и трусов, тогда 
как в руках я держал небольшой чемодан с нарисованным на нем адмиральским 
вымпелом. Плакат этот не одобрил мой начальник штаба, в обязанности которого 
входило осуществлять нечто вроде предварительной цензуры и не допускать, чтобы 
происходящее выходило за рамки приличия. Он счел изображение адмирала чересчур 
вольным и потребовал от ворчавших художников, чтобы они скрыли мой обнаженный 
торс под белым кителем. Однако он не мог и предполагать, что, сделав это, 
художники изобразят на плакате еще и большой красный штамп «ПРОВЕРЕНО ЦЕНЗУРОЙ» 
после того, как он уйдет, отдав это ценное указание. Естественно, когда я 
увидел плакат, мне захотелось узнать, что скрывается в подоплеке, – на что и 
рассчитывали художники. История эта немало повеселила меня, и я заметил своему 
начальнику штаба, что цензура не всегда бывает объективна.

Другим видом деятельности, возрождение которого я был рад наблюдать, было 
создание общества жен офицеров флота. Эта организация была создана с целью 
содействия во всех вопросах семьям офицеров флота всех рангов в трудные моменты 
их жизни. Инфляция и сокращение флота привело к снижению этой деятельности в 
послевоенные годы, но с помощью моей жены и при неоценимом содействии старших 
лютеранского и католического капелланов Демеля и Кройтера я смог восстановить 
былое положение этой организации. В тех случаях, когда помощь не могла быть 
оказана по государственным каналам, общество обеспечивало практическое 
содействие в период болезней, распределяло одежду, одеяла, домашнюю утварь. 
Собиралось приданое новорожденным, оказывалась финансовая помощь, когда тому 
или иному члену семьи офицера было необходимо лечение в санатории или 
пребывание в доме отдыха. Жены офицеров патронировали детские площадки для игр, 
спортивные детские кружки, организовывали общественные мероприятия, такие, как 
новогодние елки для детей и их родителей. Общество это сослужило неоценимую 
службу в укреплении духа коллективизма на флоте.

Другая задача, которой я уделял большое внимание, было установление более 
тесных отношений и взаимопонимания между флотом и гражданским населением. Хотя 
последствия Капповского путча сказывались еще довольно долгое время, каких-либо 
серьезных трений между флотскими и гражданскими в Киле не наблюдалось. В 
бытность мою главным инспектором военно-морских учебных заведений я постарался 
внести свой вклад в установление добрых отношений организацией лекций, читаемых 
профессорами университета для флотских слушателей, и учреждением клуба 
«Скагеррак», главной целью которого было дать возможность собираться вместе для 
общения офицерам флота и штатской. публике Киля. Другую возможность для 
установления товарищеских отношений между этими двумя общинами представлял 
парусный спорт.

Во времена существования бывшего Императорского яхт-клуба зародились и 
поддерживались дружеские взаимоотношения между любителями парусного спорта – 
как офицерами, так и штатскими. Возрождение этой традиции дало восхитительную 
возможность общения между офицерами старого и нового флотов, а также другими 
слоями населения. К сожалению, в 1927 году, при открытии нового здания 
яхт-клуба, произошел неприятный инцидент. На открытие было приглашено много 
гостей, среди которых были командующий флотом вице-адмирал Моммзен и я сам, а 
также адмирал флота в отставке принц Генрих, бывший давнишним членом клуба и 
живший в своем поместье Хеммельмарк, неподалеку от Эккернфёрде. Не предупредив 
никого о своих намерениях, принц Генрих неожиданно предложил тост за императора 
Вильгельма II, который основал яхт-клуб и до сих пор числился в его списках в 
ранге коммодора. Тост этот, разумеется, был бы тут же и забыт, если бы одна из 
газет Киля не сделала из этого сенсацию.

До этого времени никто из руководства не возражал против того, чтобы офицеры 
флота были членами Императорского яхт-клуба, но теперь, во избежание 
общественного резонанса, министр обороны Грёнер, который совсем недавно 
заступил на этот пост, высказал решительное возражение против вступления 
офицеров флота в члены старого клуба.

Парусный спорт, однако, как нельзя более подходит офицерам флота. Поэтому мы 
решили возродить старый клуб Военно-морской регаты, который на самом деле был 
предшественником Императорского яхт-клуба, и назначили его открытие на 10 
августа 1928 года.

Большинство офицеров флота тут же вступили в члены этого нового клуба, что не 
вызвало ни у кого возражений. Исходя из своих финансовых возможностей, 
Императорский яхт-клуб располагал только несколькими парусными яхтами и из-за 
недостатка средств не мог позволить себе приобрести больше. Клубу же 
Военно-морской регаты были выделены средства из военного бюджета, поскольку по 
уставу он преследовал исключительно спортивно-тренировочные цели. Благодаря 
этому военные моряки – энтузиасты парусного спорта – снова могли с успехом 
выступать на национальных и международных регатах.

С точки зрения флотских офицеров, одним из важнейших преимуществ парусных гонок 
были контакты между офицерами и штатскими других стран, которые завязывались во 
время таких регат. Это было особенно справедливо для международных соревнований,
 проводимых ежегодно в Киле клубом Военно-морской регаты. Поскольку интерес к 
этим парусным гонкам, а также к участию в них иностранных яхтсменов рос из года 
в год, мне доставляло истинное удовольствие наблюдать, как молодые загорелые 
спортсмены-офицеры завязывали знакомства со своими коллегами с других флотов.

Между тем в предыдущем октябре я взял отпуск на пару месяцев, чтобы навестить 
свою замужнюю дочь в Гватемале. А во время моего отсутствия произошел другой 
неприятный инцидент, в котором ведущую роль опять сыграл принц Генрих Прусский.

Этот адмирал флота в отставке, всегда питавший острый интерес к военно-морскому 
флоту, посетил учебный крейсер «Берлин», когда тот бросил якорь в бухте 
Эккернфёрде. Во время краткой беседы на его борту с унтер-офицерами и 
кандидатами в офицеры принц Генрих сказал несколько слов о том, что они обязаны 
вести себя за границей как представители германской нации. Никто из посторонних 
не стал вдаваться в смысл его слов, но сам по себе тот факт, что член бывшей 
императорской фамилии посетил корабль новой германской республики, вызвал 
противоречивые оценки в прессе. Надо заметить, что одна из кильских газет 
набросилась лично на меня, упрекая меня за это как командующего округом, хотя я 
в этот момент находился в Гватемале и узнал об инциденте лишь задним числом.

Несправедливость этих обвинений в прессе вынудила меня обратиться за помощью к 
обер-бургомистру Альтоны социал-демократу Брауэру. И хотя он поддержал меня, 
этот инцидент позже снова стал предметом спекуляций, когда я был назначен шефом 
адмиралтейства.

Я всегда был приверженцем более тесного взаимодействия между флотом и 
сухопутными силами. Командование 1-й армии размещалось в Кенигсберге, городе, 
расположенном неподалеку от нашей военно-морской базы Пиллау. Мы держали при 
этом командовании флотского офицера связи, и в каждое свое посещение Пиллау я 
пользовался случаем, чтобы нанести визит командующему армией в Кенигсберге. Мы 
также участвовали в совместных военных и флотских играх в этом районе. Столь 
тесное взаимодействие между двумя этими видами вооруженных сил, вне всякого 
сомнения, объясняется тем, что Восточная Пруссия вместе со своей столицей 
Кенигсбергом была отделена от остальной Германии «польским коридором», который 
победоносные союзники учредили после Первой мировой войны. В результате этого 
расквартированная в Восточной Пруссии армия, а также гражданские жители ощущали 
себе живущими как бы на острове, причем единственным связующим звеном с родиной 
оставался только военно-морской флот.

В связи с Пиллау мне хочется упомянуть еще об одном необычном случае. Я взял 
себе за правило часто посещать различные мероприятия и базы, находящиеся под 
моим командованием. Эти инспекции были, как правило, приурочены к окончанию 
того или иного этапа подготовки или учений. Но однажды в Пиллау мне довелось 
услышать слова одного офицера о том, что видеть высокое начальство вроде 
инспектора им случается только в течение пары наиболее приятных летних месяцев, 
но никогда – зимой, пользующейся вполне заслуженной дурной славой. С тех пор я 
навещал Пиллау только в разгар зимы; более того, мой адъютант держал постоянную 
связь с командиром базы в Пиллау, и как только, по его словам, зимой наступала 
самая отвратительная погода, для нас наступало время собираться в Пиллау. Такую 
практику я продолжил и позже, даже возглавив адмиралтейство.

Посетил я и «вольный город Данциг». Хотя и «неофициально» из-за напряженных 
отношений с поляками, но я все же организовал первый со времен войны 
официальный визит германских военных кораблей в этот город. Визит состоялся в 
июле 1927 года, в бухте Данцига появился линкор «Гессен» в сопровождении 
торпедного катера. Успех этого визита был отмечен в заявлении, которое сделал 
президент Сам, председатель сената вольного города: «Невозможно выразить 
словами ту радость, которую мы испытали, когда до нас дошла весть о том, что 
германское правительство решило направить свой флот с визитом в вольный город 
Данциг. Мы от всего сердца благодарны германскому правительству за этот шаг».

Очередное празднование годовщины битвы при Скагерраке стало для меня одним из 
самых драгоценных воспоминаний. В десятую годовщину этой битвы, 31 мая 1926 
года, я получил совершенно неожиданный подарок. Во время традиционного смотра 
личного состава в казармах Киля предполагалось отобедать в офицерском клубе. Но 
не успел я чокнуться первым бокалом вина с командиром флотского экипажа, как 
мой адъютант намекнул мне, что меня ждут дома. Я даже попрекнул его за 
неуместное замечание, но тут подошел и мой начальник штаба и сказал, что я 
должен немедленно направиться домой, хотя так и не объяснил мне почему. Ворча, 
я все же повиновался и направился домой, где, как оказалось, меня уже ждала 
делегация профессоров из университета Христиана Альбрехта в Киле во главе с 
доктором Косселем, деканом факультета философии. В ходе торжественной церемонии 
доктор Коссель от имени университета пожаловал мне почетное звание доктора 
философии за «ученые заслуги» в виде двухтомника о действиях крейсеров, который 
я написал в Берлине в 1920 – 1923 годах.

Должен сознаться, что я был польщен. Я понял, что общественное признание 
исторического восстановления операций наших крейсеров и действий их экипажей 
свидетельствует о том, что дух патриотизма снова начинает становиться ценностью 
в нашем отечестве.

Годовщина битвы при Скагерраке принесла мне еще одну радость. В мае 1927 года 
фельдмаршал фон Гинденбург посетил Киль, чтобы принять участие в торжествах в 
качестве президента германского государства. Он уже побывал 8 мая в 
Вильгельмсхафене, а теперь почтил своим присутствием Киль и Балтийский 
военно-морской округ. В ходе своего визита он был в гостях у меня и моей жены. 
Его проводили в наш сад между двумя рядами детей офицеров флота, и там наш 
четырехлетний сын преподнес ему букет цветов. Это было мое первое общение с 
фельдмаршалом, с тех пор как я некоторое время нес службу в составе комиссии по 
прекращению военных действий в тяжелые дни октября 1918 года. Общение это лишь 
подтвердило сложившуюся у меня высокую оценку фельдмаршала как патриота и 
политического лидера нации – и мнение это лишь еще больше укрепилось, когда я 
на следующий год заступил на новую должность в Берлине, и сохранилось таким 
вплоть до самой смерти его в 1934 году. Маршал фон Гинденбург неизменно 
оказывал мне помощь и поддержку. Военно-морской флот и другие виды вооруженных 
сил, равно как и вся нация в целом, обязаны ему неизмеримо многим.

Год 1928-й стал годом растущего интереса к германскому военно-морскому флоту. 
20 января доктор Гесслер подал в отставку с поста министра обороны, его сменил 
на этом посту генерал-лейтенант в отставке Вильгельм Грёнер, бывший ранее 
министром транспорта.

Доктор Гесслер пришел на должность министра обороны как преемник Густава Носке, 
когда Носке был вынужден подать в отставку после Капповского путча. В те 
трудные дни реорганизации флота доктор Гесслер был нашей опорой и надеждой, а 
его твердое и умелое руководство вопросами обороны подтвердило необходимость 
иметь гражданского человека, способного тесно и плодотворно работать с 
избранным правительством на посту главы вооруженных сил. Принимая его отставку, 
президент фон Гинденбург следующим образом отметил его заслуги:

«Почти восемь лет тому назад, в пору внутренних смятений и внешних притеснений, 
вы взялись за тяжкий труд министра обороны. Все последующие годы вы исполняли 
свой долг, преданно и самоотверженно трудясь на благо нации. Вас вело одно 
только желание: построить вооруженные силы, которые стали бы верным и 
эффективным инструментом государства – инструментом, который находится превыше 
соперничества политических партий».

Хотя официально отставка доктора Гесслера произошла по причине ухудшения 
здоровья, на самом деле она стала результатом злосчастного «дела Ломана». 
Капитан 1-го ранга Ломан, начальник отдела военно-морского транспорта 
адмиралтейства, манипулировал определенными специальными счетами от реализации 
военных излишков и фондами для Рурской области, осуществляя за счет этих 
средств различные проекты по перевооружению флота, которые были запрещены 
согласно Версальскому договору. Никакого присвоения средств в личных целях не 
было, все расчеты капитана Ломана велись идеально. Но многие операции 
противоречили основным принципам использования бюджетных средств. Он, например, 
использовал фонды военно-морского флота для спонсирования киностудии «Фебус», 
которая снимала фильмы, призванные привлечь интерес германской общественности к 
оборонным мероприятиям и укреплению военно-морской мощи, а также поднять 
престиж Германии за границей. Опубликованные в прессе откровения уволенного 
директора киностудии сделали дело явным. Комиссия рейхстага занялась 
расследованием операций Ломана, и Гесслер, хотя и абсолютно ни в чем не 
виноватый, счел себя ответственным за этот скандал как министр обороны. Он 
подал в отставку, что стало ударом для меня, поскольку я всегда уважал его и 
продолжал оставаться с ним в дружеских отношениях вплоть до конца Второй 
мировой войны.

Новый министр обороны генерал Грёнер лично присутствовал в Вильгельмсхафене при 
спуске на воду нового крейсера «Кёльн» 23 мая 1928 года. На этом событии 
присутствовали также некоторые министры, генерал Хейе, начальник Верховного 
командования сухопутных сил, а также котельный механик Адольф Нойманн, 
единственный оставшийся в живых член экипажа первого «Кёльна», погибшего вместе 
со всем экипажем в сражении 28 августа 1914 года. Торжественное наречение имени 
совершил доктор Конрад Аденауэр[37 - После Второй мировой войны – первый 
федеральный канцлер ФРГ (1949—1963).], обер-бургомистр Кёльна. Поскольку я 
некоторое время командовал вторым крейсером, носившим имя «Кёльн» в последние 
дни Первой мировой войны, я всегда следил за судьбой этого корабля с особым 
интересом.

Когда первые с окончания мировой войны новые корабли вошли в состав флота, 
германский ВМФ смог возобновить свои походы за границу. Наши минные тральщики 
базировались в иностранных портах, выполняя очистку акватории от минных полей, 
поставленных Германией, как это предписывал Версальский мирный договор. По мере 
того как корабли вступали в состав флота, мы направляли в такие походы 
торпедные катера, крейсеры и более крупные корабли. Вполне понятно, что один из 
первых таких визитов был нанесен в Швецию. Страна эта – и в особенности ее флот 
– по понятным причинам сочувственно относилась к нам на всем протяжении войны, 
и мы смогли таким образом выразить нашу ей благодарность.

Руководство флота осталось вполне довольно мореходными качествами наших новых 
кораблей и прекрасной подготовкой их экипажей, которые встретили теплый прием в 
странах Северной Европы. Наши офицеры возобновили давно прерванные контакты со 
своими коллегами и смогли исправить искаженный вражеской пропагандой образ 
нашей страны.

В свою очередь, наши порты, и прежде всего Киль, начали принимать визиты 
иностранных военно-морских кораблей. В бытность мою командующим Балтийским 
округом мы принимали в качестве гостей военных моряков Швеции, Аргентины, 
Англии, Америки, Чили, Голландии, Испании и Латвии. Наши государственные и 
городские власти участвовали в официальных мероприятиях встреч, на которые 
собиралось также и множество гражданских лиц, но мы старались не ограничиваться 
официальными церемониями, организовывали и мероприятия, во время которых могли 
отдохнуть унтер-офицеры и команды кораблей. Офицер, ведавший в нашем округе 
спортивной работой, капитан-лейтенант Хаук, устраивал спортивные встречи, 
экскурсии, осмотры достопримечательностей и др., а германские экипажи и личный 
состав береговых служб заботились обо всех деталях.

Как правило, визиты иностранных военных кораблей были заранее запланированы. Но 
однажды Альфонсо XIII, король Испании, застал нас совершенно врасплох. Король 
совершал обычный свой визит в Швецию на борту новейшего испанского крейсера 
«Принц Альфонсо». Поскольку визит этот занял меньше времени, чем первоначально 
планировалось, он неожиданно решил использовать свободное время для посещения 
Киля. О его прибытии утром 12 сентября 1928 года мы узнали из только что 
полученной радиограммы.

Прочитав радиограмму, я бросился в гавань, чтобы встретить короля. Никакой 
официальной программы подготовлено не было. Не были даже предприняты обычные 
меры безопасности. Я попытался было дать время моим подчиненным на подготовку, 
предложив королю автомобильную прогулку по окрестностям Киля. Но он настоял на 
том, чтобы ехать сразу к центру города. Мы посетили унтер-офицерское училище во 
Фридрихсорте, сотрудники которого совершенно не имели времени подготовиться к 
посещению главы иностранного государства. Тем не менее капитан 3-го ранга 
Виттхофт-Эмден[38 - Офицерам, бывшим в составе экипажа знаменитого рейдера – 
крейсера «Эмден» – в Первую мировую войну, была оказана необычная честь: право 
добавлять к своей фамилии слово «Эмден». (Примеч. авт.)] провел прекрасную 
презентацию своего училища. Отобедав на борту флагмана флота 
«Шлезвиг-Гольштейн» в обществе вице-адмирала Олдекопа, командующего флотом, 
король Альфонсо продолжил свой круиз.

Нам с адмиралом Олдекопом доставило особую радость приветствовать главу 
испанского народа в качестве гостя германского военно-морского флота. Наши 
корабли во время своих посещений испанских портов всегда находили там теплый 
прием, и отношения между испанским и германским флотами всегда отличались 
искренностью и сердечностью.

Тем временем адмирал Зенкер, начальник адмиралтейства, несправедливо обвиненный 
в участии в деле Ломана, решил подать в отставку. Будучи следующим по 
старшинству адмиралом, я вполне мог претендовать на его место. Но кампания, 
которую несколько лет тому назад провела против меня пресса Киля, в какой-то 
мере запятнала мое имя. Вероятно, адмирал Зенкер, который лично был весьма 
расположен ко мне, решил, что моему назначению может помешать это политическое 
клеймо. Он рекомендовал министру обороны Грёнеру в качестве своих преемников 
вице-адмирала Бауэра или вице-адмирала Олдекопа.

Но очевидно, министр обороны имел свое собственное мнение, сложившееся у него 
частью по результатам смотров тех подразделений, которыми командовали офицеры, 
рассматривавшиеся в качестве кандидатов на этот пост, а частью по информации, 
предоставленной ему, по всей видимости, старшими офицерами из Верховного 
командования сухопутных сил. Во всяком случае, он вызвал меня в начале сентября 
1928 года для разговора в Бад-Кройт, где весьма подробно расспрашивал меня о 
моем отношении к политическим и военно-политическим вопросам. Разговор этот 
занял у нас два дня, в течение которых меня попросили письменно изложить свою 
концепцию руководства адмиралтейством, если меня назначат его начальником. В 
качестве самого главного пункта я указал на необходимость твердого, ничем не 
ограниченного командования военно-морскими операциями со стороны старшего по 
команде. Я также указал, что, если буду назначен на этот пост, я должен иметь 
право лично обсуждать с министром обороны все вопросы военно-морского флота, 
которые сочту необходимым, даже если эти вопросы и будут инициированы не мною. 
Я также отметил, что военно-морской флот должен быть совершенно независимым от 
Верховного командования сухопутных сил.

Моя программа получила полное одобрение, как я узнал об этом из газет, 
принесших 15 сентября новость не только об отставке адмирала Зенкера, но и о 
моем назначении в качестве его преемника на посту начальника адмиралтейства.

Благодаря судьбу за то, что мне удалось достичь вершины карьеры флотского 
офицера, я все же испытывал сожаление, расставаясь с Балтийским военно-морским 
округом. Четыре счастливых и беспокойных года я посвятил внутренней 
консолидации флота. Трудясь над этим, я встречал понимание и помощь от 
береговых частей, отделов управления и вообще всех подразделений, приданных 
флотским командам и военно-морским силам. Руководители различных служб, 
офицерский корпус, начальники гражданских подразделений – все они оказывали мне 
неоценимую помощь, не только делясь со мной своими полезными мыслями и советами,
 но и тем рвением, с которым они выполняли каждое распоряжение. Новый 
военно-морской флот стал приобретать собственное лицо.

Улучшение отношений между флотом и гражданским населением особенно радовало 
меня. Я был счастлив получить при отъезде из Киля трогательный прощальный адрес 
от начальника полиции Киля, социал-демократа Дитриха. «Вам удалось 
по-настоящему близко сойтись с трудовым народом, – писал он, – и мы весьма 
сожалеем о расставании с Вами».

Печаль от расставания с Балтийским округом усугублялась тем обстоятельством, 
что я был назначен на эту новую должность в результате вынужденной отставки 
адмирала Зенкера. С момента нашего первого знакомства я узнал его как отважного 
и способного офицера, честного и бескорыстного человека. Став первым 
командующим военно-морскими силами в послевоенный период, он заложил основы 
четкой боевой подготовки флота и тактики, соответствующей нашим ограниченным 
силам. А еще он продемонстрировал правительству ценность и значимость 
военно-морских сил в международных отношениях.

Неудача, постигшая адмирала Зенкера, еще более укрепила меня в решимости 
следовать путем непререкаемой верности, абсолютной лояльности государству и его 
правительству и не позволять ни одному офицеру и матросу ни малейшего 
отклонения от этой линии.

У определенных кругов мое новое назначение вызвало некоторый скептицизм. В 
своих явных попытках блокировать мое назначение в последний момент они 
вспомнили старые нападки прессы на меня еще времен моей службы в Киле. 
Комментарии, которыми сопровождалась эта газетная кампания, призваны были 
поколебать доверие министра обороны Грёнера ко мне. Чтобы остановить этот вал 
критики, министр обороны поручил полковнику Курту фон Шлейхеру, начальнику 
политического отдела министерства, собрать пресс-конференцию, на которой 
довести до сведения прессы мой ответ на все обвинения. Несколько позже мне в 
частном порядке сообщили о том, что в тот момент даже министр Грёнер порой 
сомневался, смогу ли я долго устоять против этой газетной кампании.




Глава 7. Во главе флота



Первого октября 1928 года я впервые вошел в здание адмиралтейства в Берлине в 
качестве его главы. Военно-морской флот навлек на себя недобрую репутацию в 
связи с делом Ломана, хотя, как я уже упоминал, не было ни малейшего основания 
подозревать капитана 1-го ранга Ломана в личной нечестности. Правда, некоторые 
из его не утвержденных руководством проектов, которые он начал без достаточной 
экспертной проработки, привели к финансовым потерям. Одна из других служб в то 
же самое время понесла куда большие потери, факт этот был спущен на тормозах за 
счет флота.

Когда я наносил мои первые визиты в своем новом качестве, я обнаружил 
обстановку нескрываемого недоверия. Официальными лицами, у которых я побывал на 
приеме, были канцлер Герман Мюллер, министр финансов Рудольф Хильфердинг, 
министр внутренних дел Карл Северинг, министр транспорта фон Герард и министр 
экономики Джулиус Куртиус. Я был шокирован, поняв, что впервые в жизни мои 
собеседники усомнились в моих словах. На их недоверие я ответил совершенной 
искренностью. Два года спустя, как мне признался в этом один из ответственных 
сотрудников министерства финансов, курирующий бюджет ВМФ, моя неколебимая 
прямота восстановила полное доверие министерства к флоту.

Новая должность в структуре вооруженных сил не сулила мне легкой жизни в том 
числе и потому, что министр обороны Грёнер недооценивал флот. Бывший министр, 
Гесслер, последний генерал-квартирмейстер накануне прекращения военных действий,
 отвечал на искреннее сотрудничество военно-морского флота полным доверием. 
Министр Грёнер, отставной армейский генерал, не делал секрета из того, что он 
отнюдь не пылал любовью к флоту. В течение нескольких первых лет своего 
пребывания на посту министра он, докладывая в рейхстаге флотские вопросы, 
каждый раз подчеркивал тот факт, что он не является «энтузиастом флота». 
Подобные публичные акценты весьма вредили ВМФ. Удовлетворение тех или иных нужд 
флота должно было зависеть не от чувств, питаемых законодателями, но от 
благоразумного их рассмотрения и решения. Но коль скоро оборона государства 
является основным принципом всех конституций, в том числе и Веймарской 
республики, то оборона морских границ государства есть главное дело флота.

Численность аппарата министерства обороны увеличивалась, в основном благодаря 
усилиям полковника Курта фон Шлейхера. В составе министерства было создано 
новое правовое управление и значительно расширено военно-политическое 
разведывательное управление. В спорах относительно этой реорганизации я счел за 
лучшее вернуться к той письменной программе, которую я набросал, когда 
рассматривался в качестве кандидата на эту должность. В результате нам удалось 
создать в адмиралтействе наш собственный административно-правовой отдел. Такой 
отдел был жизненно необходим, поскольку по Версальскому мирному договору 
военно-морской флот был наделен судебной властью на борту входящих в него судов.
 Мы также добились введения в военно-политическом управлении военного 
министерства должности офицера по связи с военно-морским флотом, который должен 
был курировать флотские вопросы внутри министерства.

Вопросы перевооружения армии и флота генерал Грёнер целиком передал в руки 
рейхстага, поскольку любые подобные планы противоречили бы условиям 
Версальского мирного договора. Предыдущие правительства Веймарской республики 
отказывались предпринимать какие-либо действия в этом направлении, но ныне 
канцлер Мюллер выказывал понимание этих проблем, равно как и министр внутренних 
дел Северинг. Министр экономики Куртиус занимал нейтральную позицию, вероятно 
ориентируясь на министра иностранных дел Штреземана, но министр фон Герард, 
будучи членом римско-католической партии, находился в открытой оппозиции.

Военно-морской флот нуждался прежде всего в легализации мер, предпринятых 
капитаном 1-го ранга Ломаном. Сын бывшего директора пароходной компании 
«Северогерманский Ллойд», капитан Ломан отличался острым пониманием 
военно-морских и мореходных проблем в целом. Будучи начальником управления 
морских перевозок, он участвовал в переговорах в рамках комиссии по прекращению 
военных действий, во время которых смог добиться некоторого изменения 
запретительных ограничений, которые удушили бы германское торговое мореходство. 
Он также организовал репатриацию германских военнопленных из иностранных 
лагерей. Но основным его делом были попытки обойти положения Версальского 
мирного договора о разоружении.

Условия этого договора в отношении военно-морского флота были особенно строги. 
Противодействие в выполнении отдельных его положений, касающихся 
насильственного разоружения, было широко распространено. Государственные 
деятели и военачальники пытались добиться изменения тех или иных положений 
путем переговоров. Все другие – начальники служб, офицеры-кураторы и т. д. – 
тайно пытались обойти требования сдачи вооружения, боеприпасов и других военных 
материалов, отчаянно рискуя своим положением. Хитрыми уловками они скрыли от 
победителей 119 орудий калибра от 88 мм до 280 мм и тайно передали их на службу 
нации. Союзные контрольные комиссии постоянно возмущались подобными случаями, 
но, к счастью, некоторые члены этих комиссий сочувствовали германским взглядам 
и были последовательно либеральны в их интерпретации.

Одним из таких тайных предприятий, начатых капитаном 1-го ранга Ломаном, было 
дальнейшее наращивание строительства малотоннажных торпедных катеров и минных 
тральщиков. Другим – программа проектирования и конструирования подводных лодок 
за границей. И то и другое, разумеется, было строжайше запрещено Версальским 
мирным договором.

Что касается подводных лодок, то в Гааге была создана подставная голландская 
фирма, представлявшая собой в действительности консорциум нескольких германских 
судостроительных компаний. Ее сотрудниками стали несколько бывших германских 
конструкторов подводных лодок и инженеров. Этот мощный коллектив проектантов, 
собранных вместе, выполняя проектные работы для иностранных флотов, сохранял 
наработанный уровень в их профессии. Капитан 3-го ранга в отставке Бартенбах 
стал консультантом-кораблестроителем на финской верфи, которая строила 
несколько подводных лодок по чертежам, представленным голландской фирмой.

В Испании капитан 3-го ранга Канарис, пользуясь личным знакомством с королем 
Альфонсо и премьер-министром де Риверой, организовал строительство подводной 
лодки германского типа водоизмещением 750 тонн на верфи Кадиса. По завершении 
мореходных испытаний подводная лодка должна была быть введена в состав 
испанского военно-морского флота, но гражданская война в Испании нарушила эти 
планы, и лодка в конце концов была продана флоту Турции.

Эта лодка стала прототипом для позднейших германских субмарин «U-25» и «U-26», 
тогда как финская подводная лодка стала образцом для германских субмарин серии 
с «U-1» по «U-24».

Я не имел ничего общего с предприятиями Ломана вплоть до вступления в должность 
в Берлине в 1928 году, но тогда мне надо было определить, какие из его проектов 
должны быть продолжены, если правительство их легализует. К чести министра 
обороны Грёнера и правительства в целом надо сказать, что они нашли пути 
свернуть проекты, особой необходимости в которых не было, и профинансировать 
имевшие истинную военную значимость, хотя бы проекты эти и приходилось 
реализовывать тайно.

Рейхстаг потребовал иметь свой контрольный голос в подобных предприятиях, чтобы 
избежать засвечивания политически опасных «секретных фондов». Для контроля за 
тайными расходами военного министерства была создана комиссия в составе 
начальников Верховного командования сухопутных сил и военно-морского флота, 
представителя министерства финансов доктора Попитца и доктора Сэмиша из 
расчетного управления. Члены комиссии или их заместители должны были 
контролировать все тайные расходы, которые, поскольку они были незаконными в 
свете статей Версальского мирного договора, не могли быть проведены через 
официальный бюджет. Уступка легитимности была сделана в том, что расходы эти 
были проведены через секретные статьи бюджета, которые во всех прочих 
отношениях исполнялись в точном соответствии с обычными правилами обращения с 
бюджетными средствами.

В процесс этот были вовлечены многие государственные учреждения, такие, 
например, как казначейство, а также некоторые члены рейхстага, входившие в 
бюджетную комиссию, причем все они были подробно информированы обо всех деталях.
 Невозможно переоценить их готовность идти на риск, несмотря на чрезвычайную 
ответственность, независимо от партийной принадлежности.

Я всегда был в очень тесных отношениях с начальником высшего командования 
сухопутных сил генералом от инфантерии Вильгельмом Хейе, обладавшим ясным 
пониманием характерных особенностей и задач военно-морского флота. Но в 
армейском командовании были и другие фигуры, считавшие флот ненужным для 
решения задач обороны страны и полагавшие, что средства для него было бы куда 
лучше передать армии. Именно осенью 1928 года группа разработчиков проекта 
армейского бюджета ухитрилась перебросить 20 миллионов марок из фондов флота на 
нужды сухопутных сил. Генерал Грёнер возложил вину за то, что он назвал 
вопиющей глупостью, на отдельных чиновников, верставших бюджет флота.

В сухопутных силах было в обычае, что начальники отделов министерства выходят 
при решении вопросов напрямую на военного министра, минуя начальника штаба. Так 
и генерал Грёнер имел обыкновение обходить меня при решении вопросов с моими 
начальниками отделов. Мне пришлось несколько раз напоминать ему, что это было 
строго исключено в той письменной программе, на основании которой и было 
принято решение о моем назначении на этот пост. Правда и то, что накануне 
Первой мировой войны административное управление и командование флотом не были 
в достаточной мере объединены. Штаб адмиралтейства, Военно-морское управление и 
командование флотом имели прямой выход на императора, минуя какой бы то ни было 
орган центрального руководства. Я решительно возражал против любого типа 
организации генерального штаба, которая допускала бы такую порочную командную 
структуру.

Я отнюдь не хочу сказать, что я желал утвердить свое лидерство диктаторского 
типа или был намерен подавлять мнения, отличающиеся от моего собственного. 
Наоборот, когда назревали очередные ежегодные преобразования в адмиралтействе, 
я всегда собирал совещание всех офицеров, гражданских специалистов и некоторых 
других сотрудников и требовал от каждого из них открыто изложить свои личные 
взгляды на проблему. Но столь же ясно я дал понять, что, коль скоро начальник 
адмиралтейства принял решение по тому или иному вопросу, от каждого 
подчиненного требуется его выполнение. Я также просил всех своих подчиненных и 
сотрудников сохранять конфиденциальность по всем вопросам и проблемам, 
относительно которых существовало расхождение во мнениях, равно как и не 
распространяться по поводу их внутреннего обсуждения в нашем кругу. Я 
приветствовал свободное и прямое изложение личного мнения со стороны всех 
командиров кораблей и флаг-офицеров флота, которых выслушивал во время своих 
частых посещений всех структурных единиц флота и участия в маневрах, учениях и 
инспекторских смотрах, как это должен делать всякий высокопоставленный офицер.

Поскольку в то время флот был относительно немногочислен, я был лично знаком со 
всеми старшими офицерами, хотя старался познакомиться и с возможно большим 
числом недавно пришедших на флот, намереваясь лично оценить их возможности. И в 
этом случае я приглашал всех офицеров, независимо от их званий, в общении со 
мной свободно излагать свои взгляды и мнения, даже если эти мнения будут 
критическими. Сам же я старался подавлять раздражение, которое иногда вызывали 
их откровенные суждения.

Из таких поездок я неизменно возвращался с длинным перечнем заметок и с 
многочисленными вопросами, которые следовало проработать в различных отделах и 
управлениях адмиралтейства. Некоторые из этих вопросов по проработке 
оказывались поднятыми строевыми офицерами несколько преждевременно либо не 
представляли собой практической ценности. Тем не менее на них неизменно 
отвечали в полном объеме и вполне тактично. Поскольку только здоровый обмен 
мнениями между центральным руководством и строевыми офицерами может послужить 
достижению эффективной службы, адмиралтейство ни в коем случае не должно 
занимать позицию холодного и отстраненного наблюдателя.

Регулярная ротация офицерского состава каждые два или три года служила 
привнесению свежего и стимулирующего влияния в различные службы и отделы, а 
также позволяла большинству флотских офицеров вернее понять меру 
ответственности центрального руководства. Подобная же ротация, хотя и в меньшем 
объеме, была введена также и для гражданского персонала.

В попытках создать твердое, единое руководство флотом я отнюдь не стремился к 
максимально возможной централизации власти; напротив, я всегда выступал за 
децентрализацию управления там, где это возможно. Совершенно естественно, что 
многие флотские офицеры принимали решения порой самостоятельно, ни с кем не 
консультируясь, и даже выкраивали для их осуществления небольшие суммы из более 
чем скромного бюджета флота. Однако такая организационная практика не вызывала 
моего одобрения, поскольку упомянутые энтузиасты обязаны были заниматься куда 
более важными вещами, чем вдаваться в чисто сомнительные предприятия. Мне 
пришлось настаивать на том, чтобы вопросы эти, равно как и поиски источников 
финансирования для них, были переданы на более низкие уровни управления, 
которые и должны их прорабатывать. И лишь когда военно-морской флот в 
последующие годы стремительно вырос, некоторые из этих офицеров старшего 
поколения признали необходимость большей децентрализации.




Дисциплина и чувство товарищества


Стараясь установить единообразную командную структуру на флоте, я одновременно 
с этим старался добиться и того, чтобы любое решение центрального руководства, 
касающееся боевой подготовки, конструкции и строительства кораблей или 
организационных мероприятий, принималось с учетом принципа: «Дисциплина и 
товарищество являются основой любого военного успеха». Этот принцип я старался 
внедрить во все аспекты деятельности флота. В первые трудные годы адмирал Бенке 
заложил прочную основу дисциплины. Но в последние годы, как это представлялось 
мне, каждый человек работал в излишне напряженном, все возрастающем темпе, что 
вовсе не оправдывалось необходимостью в мирное время. Из-за этого каждый год на 
кораблях имела место изрядная текучка личного состава, так что боевую 
подготовку приходилось начинать снова и снова, тогда как подготовке в составе 
дивизиона, в ходе которой каждый новобранец получает первые уроки военной 
дисциплины, уделяли все меньше и меньше внимания.

В 1929 году, с согласия всех высших флаг-офицеров, я ввел на флоте двухгодичную 
систему боевой подготовки – один год собственно боевой подготовки и один год 
маневров. Тем самым, хотя человеку и приходилось затрачивать два года, чтобы 
достигнуть максимума своей боевой эффективности, он получал больше времени на 
подготовку в своем дивизионе. Объемы работ военно-морских береговых 
подразделений были сокращены, равно как и время, в течение которого 
артиллерийские батареи находились вне своих гарнизонов. Число смотров было 
уменьшено, сокращены некоторые курсы боевой подготовки.

Мне было приятно наблюдать, с каким искренним энтузиазмом весь флот поддержал 
меня в моих усилиях установить крепкую дисциплину и мораль. Каждый высший 
офицер флота тайно молился о том, чтобы на флоте никогда больше не повторился 
ноябрь 1918 года, но в то же время каждый из них понимал, что с переходом от 
классового общества к демократическому государству положение военнослужащего 
срочной службы в обществе также изменилось. Я всегда использовал любую 
возможность, чтобы напомнить об этом офицерам всех рангов. И настаивал, как на 
деле первостепенной важности, на гуманном и разумном обращении со всеми 
подчиненными, на уважении достоинства каждого отдельного человека. Хотя 
выговоры и наказания за нарушение воинских правил необходимы для поддержания 
дисциплины, они никогда не должны сопровождаться унижением человеческого 
достоинства. Если я узнавал, что с нарушителем обошлись не так, как 
предписывалось уставом, я немедленно предпринимал действия в отношении его 
командира. Даже когда имелись смягчающие вину обстоятельства, я всегда призывал 
офицера к ответу, а в самых вопиющих случаях даже настаивал на его отставке.

Другим обстоятельством, на которое я пытался обратить внимание, было то, что 
наличие твердых убеждений, надежности и чувства долга у военнослужащего в 
основе своей намного важнее, чем даже самая интенсивная техническая подготовка. 
А образование, в свою очередь, зависит от личности преподавателя – то есть 
вышестоящего командира – и личного примера, подаваемого им. В ходе обучения и 
воспитания военнослужащих чрезвычайно много зависит от того, как офицер 
воспринимается его подчиненными, и он должен знать это и руководствоваться этим.
 В качестве пособия для офицеров я даже специально написал довольно большую 
брошюру «Проблемы образования в германском военно-морском флоте».

Весьма ценные идеи и концепции были изложены также в превосходной книге 
капитана 3-го ранга Зигфрида Зорге «Офицер флота – лидер и воспитатель». Эта 
книга была приобретена всеми служебными библиотеками, а многие офицеры держали 
ее и в своих личных библиотечках.

В 1944 году Верховное командование вооруженных сил запретило эту книгу, как 
«основанную на классических принципах»!

Лишь суд истории может установить, верной ли была наша программа. Но лично я 
убежден в том, что принципы, сформированные в дни Веймарской республики, были 
чрезвычайно важными. Воровство и грубое обращение были вещами неслыханными. На 
весьма высоком уровне держалась мораль офицеров, унтер-офицеров и рядовых. 
Подготовка старших унтер-офицеров была столь основательна, что они без особых 
трудностей смогли заполнить офицерские вакансии, образовавшиеся позднее, в дни 
увеличения военно-морского флота и в период Второй мировой войны. Тяжелый труд, 
самопожертвование и энтузиазм флотских всех рангов, заложенные в основу ВМФ, 
принесли со временем обильные плоды.

Мне было очень приятно, когда люди, говоря о манере поведения и о достоинствах 
службы в вооруженных силах, стали употреблять выражение «как на флоте». Именно 
это выражение стало признанием нашего успеха в области морали и дисциплины.

Но признание это было и постоянным напоминанием нам о наших обязательствах 
перед страной и людьми. Они доверили нам не только дорогостоящие суда и 
обширную собственность, но и нечто куда более ценное – юность нации. На более 
или менее краткий период на военно-морской флот было возложено их образование и 
забота о них. Мы были ответственны не только за то, чтобы подготовить их к 
несению службы, но и за то, чтобы после окончания срока своей службы они 
вернулись бы к своим очагам умелыми людьми и достойными гражданами.

Тесные товарищеские взаимоотношения между офицерами, унтер-офицерами и 
матросами были не только на флоте. Сотрудничество и взаимопонимание 
установились и с сухопутными силами. Каждый корабль был прикреплен к тому или 
иному армейскому полку на правах побратимов. Офицеры и военнослужащие срочной 
службы всех армейских полков приглашались совершить морское путешествие на 
борту кораблей-побратимов. Подобным же образом и офицеры и члены экипажей 
кораблей-побратимов время от времени становились гостями соответствующих 
армейских полков.

Старались мы установить столь же тесные взаимоотношения и с гражданским 
населением. Флот поддерживал постоянный контакт со своими бывшими 
военнослужащими, ушедшими в запас и в отставку, как с офицерами, так и с 
матросами, со своими бывшими гражданскими сотрудниками. Мне хотелось избежать 
какой бы то ни было кастовой замкнутости флота.

Спуск на воду новых кораблей давал нам прекрасную возможность завязать 
отношения с городами, именами которых нарекались эти корабли. Обер-бургомистр 
этого города обычно произносил торжественную речь. А потом мы посылали таким 
городам и приглашения направить своих представителей посетить корабль и даже 
сделать круиз на его борту. Города не оставались в долгу и, в свою очередь, 
приглашали к себе в гости офицеров и матросов. Так, когда в 1925 году был 
спущен на воду «Эмден», в числе почетных гостей находились доктор Мютцельбург, 
обер-бургомистр города, а также бывший военный министр Носке в своем новом 
качестве президента провинции Ганновер. Точно так же, когда спускались на воду 
крейсера «Кенигсберг», «Карлсруэ», «Кёльн» и «Лейпциг», то с речами по поводу 
присвоения кораблям имен выступили обер-бургомистры Ломейер, Финтер, Аденауэр и 
Роте. Позднее большинство из них побывали на борту этих кораблей во время 
учебных походов. Когда же корабль получал имя той или другой известной личности,
 мы всегда приглашали членов семьи, равно как и других известных деятелей, 
связанных с этим человеком, участвовать в церемонии спуска.

Депутатам рейхстага, членам государственного совета и некоторым другим 
государственным деятелям мы предоставляли возможность поближе познакомиться с 
флотской жизнью, а также побывать в море. Офицеры и команды кораблей всячески 
стремились укрепить тесные отношения, которые, как правило, устанавливались во 
время таких визитов. Результатом этих визитов было дружеское понимание, которое 
приносило флоту хорошие плоды, когда позднее в рейхстаге проходило обсуждение 
военно-морского бюджета или других вопросов, имеющих отношение к флоту.

Посещения депутатов рейхстага давали нам возможность лишний раз напомнить 
правительству о срочной необходимости постройки современных кораблей для замены 
совершенно устаревших.

Одним из положений Версальского мирного договора было ограничение 
военно-морского потенциала Германии с тем, чтобы исключить восстановление 
морской мощи Германии до той степени, когда она могла бы оказывать влияние на 
мировую политику. Строительство подводных лодок и производство самолетов 
согласно договору было запрещено вообще. Численность военно-морского флота 
Германии была ограничена 6 линкорами (и 2, находящимися в резерве); 6 
крейсерами (плюс 2 в резерве); 12 эсминцами и таким же количеством торпедных 
катеров (плюс в резерве по 4 корабля каждого класса). Все линкоры, которые было 
позволено иметь, были построены в 1902 – 1906 годах; крейсера – в 1899 – 1913 
годах; а эсминцы и торпедные катера – в 1906 – 1913 годах. Новейшие корабли, 
вошедшие в состав флота в ходе войны, были уничтожены.

Договор определял, что крупные корабли могли быть заменены новыми по достижении 
ими возраста 20 лет, а эсминцы и торпедные катера – в возрасте 15 лет. 
Водоизмещение новых кораблей тоже было ограничено: для линкоров – до 10 000 
тонн, крейсеров – до 6000 тонн, эсминцев – до 800 тонн и торпедных катеров – до 
200 тонн.

К тому моменту, когда договор был подписан, большинство кораблей, которые 
Германии было позволено оставить, были уже такими старыми, что даже по условиям 
договора они должны были быть заменены новыми уже в момент его подписания. 
Реальная мощь военно-морского флота была много ниже той, которую позволили нам 
иметь наши бывшие враги. Ни один уважающий себя военно-морской флот не смог бы 
смириться с таким положением вещей. Проблема, стоящая перед флотом, заключалась 
в том, сколько новых кораблей могла позволить себе иметь страна при своих 
ограниченных финансовых возможностях и как эти корабли новой конструкции должны 
были быть распределены, чтобы достичь максимально возможной боеспособности в 
рамках тоннажа, определенного Версальским договором. Все в адмиралтействе и все 
на флоте были убеждены в том, что реконструкция флота должна быть предпринята 
так скоро, как это только возможно. Устаревшие корабли были бесполезны для 
целей обороны. Все, для чего они годились, – это быть учебными кораблями, на 
борту которых экипажи могли бы получить некоторое знакомство с морем.

При решении вопроса, корабли какого класса должны быть заменены в первую 
очередь, были выбраны крейсера, поскольку этот класс кораблей был несколько 
менее других зажат в тиски версальских ограничений. Поэтому именно новым легким 
крейсером «Эмден» и была начата программа строительства кораблей в 1921 году. 
Претворялась в жизнь она со значительными трудностями. Штат проектных 
организаций был сокращен едва ли не до отрицательных величин, поэтому не 
имелось возможности разработать совершенно новую конструкцию для «Эмдена». 
Крейсер был построен по чертежам последнего крейсера, вошедшего в строй флота 
во время войны. Тем не менее, когда он был спущен на воду в 1925 году, весь 
флот вновь обрел уверенность в том, что рейхстаг в принципе признал 
необходимость замены устаревших кораблей новыми.

После 1925 года было санкционировано строительство других легких крейсеров. 
Флот строил их уже по новым разработкам и самыми современными методами. Их 
корпуса сваривались, а не склепывались, что снижало вес корпусов и позволяло 
увеличить калибр орудий и скорость хода. В 1926 году началось строительство 
торпедных катеров.

Воодушевленный начавшейся реконструкцией пусть даже немногих легких крейсеров и 
торпедных катеров, флот понял, что строительство новых линкоров тоже не за 
горами, и стал обдумывать, что должны представлять собой эти новые корабли. 
Поскольку их водоизмещение должно было оставаться в пределах 10 000 тонн, 
выбирать приходилось между надежно бронированными и соответственно более 
медленными кораблями, типа мониторов или кораблей береговой охраны, либо 
быстрыми кораблями со среднего калибра орудиями и облегченной броней, но с 
большей маневренностью. Переводя это на язык тактико-технических характеристик, 
обсуждались три типа вариантов: корабли с орудиями калибра 305 мм, 
200-миллиметровой броней и скоростью хода в 21 узел; корабли с орудиями калибра 
также 305 мм, но с более мощной броней в 280 миллиметров и соответственно 
скоростью хода только 18 узлов; корабли, по своим характеристикам стоящие ближе 
к линейным крейсерам, с орудиями калибра 280 мм и с легкой 100-миллиметровой 
броней, но способные развивать скорость в 26 узлов.

В 1927 году, когда эти вопросы впервые начали обсуждаться, мнения разделились. 
В то время я выступал за более мощно бронированные, но медленные корабли, как 
более всего соответствующие условиям на Балтике, где они, вероятнее всего, и 
будут применяться, – мнение, которое не разделял адмирал Зенкер, тогдашний 
начальник адмиралтейства. Затем, после долгих споров и раздумий, мы с ним 
остановились на корабле типа крейсера, вооруженном шестью 280-миллиметровыми 
орудиями главного калибра, восемью 150-миллиметровыми орудиями, оснащенном 
100-миллиметровой броней и имеющем скорость хода в 26 узлов. По своей огневой 
мощи и бронированию такой корабль превосходил бы крейсера иностранных флотов 
водоизмещением 10 000 тонн, хотя и несколько уступал бы им в скорости хода. Но, 
с другой стороны, он мог бы уйти от столкновения с гораздо более крупными и 
мощными линкорами за счет своей более высокой скорости хода. С точки зрения 
двигательной установки он тоже представлял собой относительно новый тип 
крейсера; гребные винты его приводились в действие не паровой машиной, а 
восемью дизелями, что позволяло намного увеличить его радиус действия. Проект 
такого корабля был разработан техническим советником Лауданом, сотрудником 
проектного отдела адмиралтейства, в сотрудничестве с машиностроительным заводом 
Аугсбург – Нюрнберг (MAN).

После одобрения технического проекта началась битва за принятие рейхстагом и 
выделение финансирования на строительство «карманного» линкора[39 - «Карманный» 
линкор – неофициальное название германских броненосцев «Дойчланд», «Адмирал 
Шеер» и «Адмирал граф Шпее», построенных в 1928 – 1934 годах в рамках 
ограничений Версальского мирного договора. «Карманными» они названы за 
небольшие размеры (хотя имели мощное вооружение). Фактически они были тяжелыми 
крейсерами.] «А», как этот новый корабль проходил в документах флота, хотя уже 
тогда предполагалось, что по завершении строительства корабль этот получит имя 
«Пруссия».

Впервые финансирование этого строительства было утверждено рейхстагом в 1927 
году; однако депутаты, разделявшие решительные возражения правительства Пруссии,
 постановили, что окончательное решение о строительстве корабля должно быть 
принято новым рейхстагом, сформированным после выборов 20 мая 1928 года. 
Реально же строительство было санкционировано только в середине ноября, да и то 
лишь после острых и желчных парламентских дебатов. Депутаты не уставали 
повторять фразу «Карманный линкор или еда для детей?», не желая принимать во 
внимание, что строительство корабля даст работу и хлеб не только рабочим верфи, 
но и рабочим многих предприятий-смежников по всей стране. Решение о 
строительстве было все же принято, но с весьма незначительным перевесом голосов,
 255 депутатов одобрили строительство, но 203 депутата проголосовали против.

К тому же я обнаружил, что некоторые депутаты рейхстага вообще не понимали 
требований флота. В 1929 году мы запросили одобрение на замену устаревшего 
вооруженного артиллерией тендера «Дракон». Мы намеревались сконструировать 
судно такого типа, которое при необходимости можно было бы использовать в 
качестве эсминца. Меня забросали бесчисленными вопросами, почему новый корабль 
предполагается сделать намного крупнее, чем старый. Часть депутатов рейхстага, 
очевидно, не понимали, что в отдельных случаях полные ответы не могут быть даны 
по причинам сохранения военной тайны.

Весь этот опыт общения с политическими институтами убедил меня, что 
существующая система, при которой ассигнования на каждый отдельный 
военно-морской проект необходимо было получать ежегодно, совершенно не годится 
для флота. Слишком часто одобрение или отказ зависели от партийной политики или 
частных политических сделок, как правило, за счет флота. Надо было найти другой 
путь, если мы хотели перевести строительство флота на систематическую 
экономическую основу.

Строительство крупных судов требовало нескольких лет. Одобрения ассигнований, 
делаемые ежегодно, должны были совпадать по времени, чтобы все самые 
современные улучшения могли быть сделаны по ходу строительства. Кроме того, 
если считать срок активной жизни крупного корабля в двадцать лет, во флоте из 
восьми кораблей закладка новых кораблей должна производиться каждые два-три 
года, если разработана систематическая программа, темп работ установился и 
новые корабли вступают в состав флота в положенное время. Чтобы реализовать это,
 военно-морской бюджет должен был бы получать регулярное финансирование на 
новое строительство, которое не должно меняться в зависимости от политической 
ситуации на данный момент.

Нашей целью было получить одобрение «программы строительства кораблей для 
планового обновления флота». Такая программа стала бы гарантией равномерного 
строительства флота, согласованного как с потребностями флота, так и с 
финансовыми возможностями государства. Этот долговременный план, будь он принят,
 дал бы возможность устранить ежегодные разногласия в рейхстаге, позволил бы 
флоту лучше планировать технические вопросы, а конечные результаты были бы 
гораздо более удовлетворительными, чем те, которые можно было бы достичь при 
существующей системе краткосрочного ежегодного планирования.

Очевидно, что рейхстаг и правительство отнюдь не были бы жестко повязаны 
долгосрочным планом, а конституционное требование одобрения рейхстагом 
ежегодного национального бюджета – в том числе военно-морского бюджета – 
осталось бы в неприкосновенности. Но если бы удалось склонить депутатов к 
принятию такого плана в его общих чертах, то он мог бы стать основой для 
принципиального согласия о ежегодных одобрениях. Однако потребовалось более 
двух лет, чтобы идея флота о плановой замене кораблей была принята.

Неудача с бюджетом 1928 года побудила меня назначить начальником бюджетного 
отдела опытного в общении с общественностью офицера – капитана 1-го ранга 
Бастиана. Будучи начальником отдела военно-морского бюджета, этот офицер 
установил благоприятные отношения с рейхстагом и его бюджетным комитетом, а 
также с государственным советом, администрацией и, важнее всего, с министром 
финансов и его уполномоченным по бюджету. При поддержке адмиралтейства он 
поручал начальникам секторов лично выступать перед правительством и теми или 
другими подразделениями рейхстага. Исчерпывающие ответы и полная информация, 
получаемая от них относительно флотских потребностей и намерений, во многом 
способствовала преодолению первоначального недоверия по отношению к флоту и 
привела в конце концов к полному и доброжелательному пониманию.

И уже к следующему лету мы могли видеть результаты нашей работы. В мае 1929 
года моя первая речь, произнесенная перед бюджетным комитетом рейхстага, была 
прекрасно принята как депутатами рейхстага, так и министром обороны Грёнером. 
Однако рассчитывать на одобрение финансирования для строительства второго 
«карманного» линкора в бюджете на 1929/30 год пока не приходилось.

Спустя время доктор Генрих Брюнинг, член партии «Центр», 30 марта 1930 года 
стал канцлером, и барон фон Гейл, депутат рейхстага от Восточной Пруссии, 
поднял вопрос о втором «карманном» линкоре под предлогом того, что морской путь 
из Германии в Восточную Пруссию нуждается в более действенной защите против 
Польши, которая оказалась, согласно Версальскому мирному договору и последующим 
дополнениям, в таком положении, что могла изолировать Восточную Пруссию от 
остальной территории Германии. Соответственно, капитан 1-го ранга Бастиан и я 
провели работу с отдельными депутатами рейхстага, в общении с которыми 
попытались убедить их в необходимости иметь этот корабль. Удивило нас то, что 
представители старинных ганзейских портов Гамбурга и Любека возражали против 
строительства этого корабля, а Бремен относился к этому вопросу положительно. 
Хотя процедура в рейхстаге и была запущена, правительство считало, что по 
политическим причинам, которые нам разъяснил военный министр, финансирование 
второго «карманного» линкора не будет включено в бюджет 1930 года. В этой связи 
вопрос относительно строительства такого корабля снова был поднят в рейхстаге, 
который снова одобрил его, причем депутат от Бремена на этот раз голосовал 
против него. Тем не менее правительство и рейхстаг продолжали отклонять идею о 
плановой замене военных кораблей.

Мы достигли успеха только в одном отношении: правительство обещало включить 
финансирование на строительство второго «карманного» линкора в бюджет 1931 года,
 а также рассмотреть предложенный флотом долговременный план строительства 
кораблей для замены устаревающих. В 1931 году план этот был наконец одобрен, 
наряду с приложенной к нему долгосрочной программой строительства четырех 
линкоров, хотя и с оговоркой, что необходимо индивидуальное рассмотрение 
вопроса о каждом из кораблей для включения в бюджет соответствующего года. 
Строительство «карманного» линкора «В», которое мы столь усердно пробивали, 
было одобрено на том же самом заседании рейхстага.

Политическая атмосфера по отношению к флоту совершенно изменилась по сравнению 
с той, в которой я приступил к выполнению своих новых обязанностей в Берлине. 
Большая заслуга в этом принадлежит кабинету Брюнинга, в котором сам канцлер 
Брюнинг и военный министр Грёнер стойко поддерживали флот. Из состава депутатов 
рейхстага нашими неизменными союзниками были доктор Тишбайн от Мекленбурга и 
доктор Хамахер от Рейнской провинции. Депутат Шёпфлин от социал-демократической 
партии и депутат Клёкнер от партии «Центр» также весьма благожелательно 
относились к запросам флота. Делегат от социалистической партии Штюклен, в 
обязанности которого входило представление флотского бюджета, делал это весьма 
объективно, как и его помощник, депутат Эрзинг от партии «Центр».

Столь тесная работа с законодателями дала мне возможность дружески сойтись и 
высоко оценить депутата Шёпфлина, с которым я впоследствии состоял в переписке 
вплоть до его восьмидесятилетнего юбилея в 1943 году.

Столь упорно настаивать на замене своих устаревших боевых кораблей 
военно-морской флот заставляло международное положение. За весьма краткий срок, 
прошедший после получения Польшей независимости в результате войны, эта страна 
создала сильную армию, превосходящую как количественно, так и вооружением нашу 
армию, ограниченную по численности количеством 100 000 человек. Данциг[40 - 
Ныне польский город Гданьск.], не доставшийся Польше по Версальскому мирному 
договору, был открытым, беззащитным городом, который Польша старалась 
заполучить всеми возможными способами. Представлялось вполне возможным, что 
когда-нибудь Польша может попытаться силой завладеть этим городом, а в конце 
концов так же поступить и с Восточной Пруссией, отделенной от своего отечества 
«польским коридором» шириной в 60 миль. Вооруженный захват Мемеля[41 - Ныне 
литовский город Клайпеда.] литовскими добровольцами и Вильны[42 - Ныне город 
Вильнюс, столица Литвы.] – польскими солдатами в 1922 году при молчаливом 
попустительстве других государств ясно демонстрировал нам, какая судьба может 
ждать Данциг и Восточную Пруссию, если Германия не будет иметь возможности 
оказать немедленное и энергичное сопротивление. А поскольку Польша была 
союзником Франции, то Германия вполне могла оказаться в противостоянии не 
только с польской, но и французской армией.

В 20-х годах нами были проработаны три варианта организации обороны в случае 
такого внезапного нападения:

а) «Восточный вариант» предусматривал нанесение германскими вооруженными силами 
контрудара в случае вторжения Польши в Восточную Пруссию. Этот контрудар должен 
был быть нанесен в направлении Гдыни, крупнейшего польского порта и 
военно-морской базы, расположенной на побережье Балтики в 10 милях западнее 
Данцига. Операцию должен был бы осуществлять флот, поскольку армия не могла бы 
оказать поддержки. Кроме обстрела незаконченных польских береговых 
оборонительных сооружений из тяжелых орудий старых линкоров, военно-морской 
флот должен был бы закрыть вход в порт Гдыня минными полями. Проведенная 
успешно, такая операция могла бы в значительной степени обуздать польскую 
агрессию.

б) «Балтийский оборонительный вариант» предусматривал оборону балтийского 
побережья – в особенности входа в него – от польских военно-морских сил, 
усиленных французским флотом. Франко-польский военный пакт предусматривал, что 
французское правительство могло предоставить эскадру в составе 2 линкоров, 4 
крейсеров, 4 эскадренных миноносцев, 3 подводных лодок и 1 минного заградителя 
для защиты польского побережья Балтики и морского порта, в котором 
производилась бы высадка французских войск. Естественно, что самым эффективным 
ответом на подобные операции было бы скорейшее осуществление «Восточного 
варианта», при котором германские минные поля и соединения легких кораблей у 
входа в Балтику могли бы воспрепятствовать проникновению французских боевых 
кораблей, транспортов и экспедиционных сил в акваторию Балтики.

в) «Вариант защиты германской морской торговли» предусматривал участие Франции 
в войне на стороне Польши. Поскольку жизненно важный импорт Германии через ее 
морские порты составлял 60 000 тонн в день, военно-морской флот мог надеяться 
оказать помощь торговым судам лишь в том случае, если его состав будет увеличен 
по крайней мере на три «карманных» линкора. При обязательном условии, что их 
союзник Англия останется нейтральной.

В каждом из этих вариантов рассматривалось ведение только оборонительных 
военных действий. Двадцать шестого апреля 1929 года государство выпустило 
директиву «Оборона страны и ее границ», но правительство Пруссии препятствовало 
ее осуществлению вплоть до 1930 года. В таких обстоятельствах единственное, что 
оставалось делать руководителям германских вооруженных сил, – разрабатывать 
варианты оказания отпора франко-польскому вторжению с помощью тех совершенно 
неадекватных средств, которые имелись в их распоряжении. Что же до 
захватнического нападения на Польшу, то оно представлялось в ту пору в высшей 
степени безумием.

Планы флота по разрешению этих трех проблем были в основном разработаны 
оперативным военно-морским управлением, возглавлявшимся контр-адмиралом 
доктором Гроосом, при участии капитана 1-го ранга Ассманна, начальника отдела 
флота этого управления, и капитана 1-го ранга Бёма. Частные детали были 
отработаны в ходе командно-штабных учений и маневров. При всей ограниченности 
средств и ресурсов для достижения цели сами эти варианты стали прекрасным 
подспорьем в достижении военно-морским флотом тактического и оперативного 
понимания задач.

Вице-адмирал Зенкер со своей стороны работал над разрешением той же задачи в 
качестве командующего флотом. Он шел путем разработки тактики, соответствующей 
имевшимся у него средствам. Торпедные катера отрабатывали внезапные ночные 
атаки, причем большое внимание уделялось взаимодействию крупных боевых кораблей 
и торпедных катеров. Ставка делалась на ночные операции с целью компенсировать 
малую численность германских кораблей по сравнению с силами неприятеля. 
Линкорам отводилась задача прорвать вражеский заслон и дать торпедным катерам 
шанс нанести удар по цели. Значительная часть времени посвящалась отработке 
артиллерийской стрельбы и управления артогнем.

С нашим вопиюще устарелым и не отвечающим современным требованиям флотом нечего 
было и думать о каких-либо усовершенствованиях в его боевой технике. Но учения 
содействовали интересу офицерского корпуса к вопросам тактики, и в результате в 
нашем распоряжении оказалась прекрасно подготовленная группа командиров 
кораблей и дивизионов торпедных катеров.

Эти тактические разработки также дали толчок к свежим мыслям, когда стали 
известны планы в отношении «карманного» линкора «А». По сравнению со старыми 
тяжеловесными и неповоротливыми линкорами этот новый тип кораблей предоставлял 
в наше распоряжение огромные новые тактические возможности благодаря своей 
скорости и маневренности. А тем временем в строй начинали вступать новые, куда 
более скоростные легкие крейсера, а также новые торпедные катера для замены 
давно устаревших прежних типов.

Проведенные командно-штабные учения и проработки различных вариантов сделали 
явным тот факт, что дни крупных армад флотов и дивизионов кораблей минули в 
прошлое, возобладала тенденция к маневренности. Развитие военно-воздушных сил 
во всех странах побудило произвести эту смену тактики и в военно-морских силах. 
Таким вот образом концепция «оперативных групп» и была разработана и опробована 
командованием флота под руководством адмирала Гладиша и его начальника штаба 
капитана 1-го ранга Бёма. Концепция «оперативных групп» была достаточно проста 
и заключалась в концентрации в едином ударном соединении всех тех кораблей и 
сил сопровождения, которые необходимы для выполнения той или иной тактической 
задачи. Например, такая оперативная группа могла состоять из «карманного» 
линкора, нескольких крейсеров и соответствующего количества эскадренных 
миноносцев – тактическое соединение, которое было бы чрезвычайно маневренным и 
могло бы действовать независимо в рамках задачи, поставленной перед ним 
командующим флотом. Наши офицеры и команды, услышав о планах создания таких 
групп, преисполнились энтузиазмом.

Все наши планы и маневры в значительной своей части вращались вокруг возможных 
задач и специфических условий Балтики, причем особое внимание уделялось 
контролю над входами в Балтику. В 1930 году мы предприняли наши первые крупные 
маневры в акватории Северного моря, на пространстве между Английским каналом и 
Норвегией. Маневры эти стали наглядным доказательством того, что предполагаемая 
модернизация флота путем введения в его состав новых «карманных» линкоров 
буквально вдохнула новую жизнь в весь личный состав флота. Несколько позже 
стали прорабатываться и вопросы действий на акватории Атлантического океана. Но 
ни в одном из этих случаев в качестве возможных противников не выступали другие 
страны, кроме французского и польского флотов. Любая идея о возможности войны с 
Англией, даже когда в состав флота вошли наши «карманные» линкоры, была бы 
сочтена каждым из офицеров флота полным безумием.




Развитие морской авиации


В ходе маневров мы постепенно пришли к пониманию того, что нам необходима 
морская авиация, которая действовала бы в тесном взаимодействии с надводным и 
подводным флотом, причем ее личный состав должен был быть отлично знаком с 
применением военно-морских сил и тактико-техническими данными кораблей. Пока мы 
оставались связанными условиями Версальского мирного договора, нечего было и 
думать об обзаведении самолетами и летным составом. Но в октябре 1928 года 
военный министр Грёнер получил согласие правительства на приобретение 
нескольких самолетов – и только для экспериментальных целей, но ни в коем 
случае не для создания воздушного флота. Военно-морскому флоту, по счастью, 
удалось наложить свою руку на некоторое количество гидросамолетов, а также 
заполучить необходимый для их эксплуатации подготовленный личный состав. 
Версальский договор давал военно-морскому флоту право иметь противовоздушные 
орудия. Флот интерпретировал эту статью как приобретение объектов для учебных 
стрельб по воздушным целям. Соответственно, была создана организация, 
замаскированная под нейтральной вывеской «Авиационные услуги». Эта организация 
сыграла огромную роль в развитии будущей морской авиации. Естественно, все это 
было окутано покровом строжайшей секретности, особенно установка и опробование 
зенитных орудий, которое проводилось только в самых укромных уголках страны. 
Никто из посторонних не мог наблюдать совместные учения надводных кораблей 
флота и его морской авиации.

Под руководством капитана 1-го ранга Зандера было создано ядро из авиаторов, 
принимавших участие в Первой мировой войне. Затем ядро это разрослось за счет 
приданной ему группы отборных молодых людей, потенциальных кадетов, которым 
давали год летной подготовки, прежде чем они поступали на службу на флот. Такая 
деятельность не являлась прямым нарушением Версальского договора. Однако вся 
эта весьма многообещающая программа сошла на нет после 1933 года, когда 
рейхсмаршал Герман Геринг стал командующим германскими военно-воздушными силами 
и монополизировал практически все летные средства для своего люфтваффе, нанеся 
этим громадный урон флоту и его задачам.




Глава 8. В начале 30-х



1931 год, в котором правительство и рейхстаг дали согласие на строительство для 
флота «карманного» линкора «В», был также и годом десятилетнего юбилея новых 
вооруженных сил республики. В первый день этого года военный министр Грёнер 
произнес по радио речь, в которой упомянул о том, что военно-морскому флоту 
необходима замена устаревших кораблей новыми, построенными с учетом современных 
требований, если мы хотим качественно выполнять свои обязанности по защите 
страны. Он подчеркнул тот факт, что Германия расходует на свои вооруженные силы 
только шесть с половиной процентов от совокупного бюджета, тогда как ее соседи, 
Польша и Франция, тратят на эти нужды около одной трети своего бюджета. Он 
также сделал следующее публичное заявление:

«Военная политика Германии может выбирать лишь один из двух вариантов: либо 
отказаться от наличия вооруженных сил вообще и уповать только на добрую волю 
других стран в отношении нашей страны, либо решительно воспользоваться теми 
ограниченными возможностями, которые нам позволены. Народ более не хочет 
защищать предателей своего суверенитета… Вооруженные силы могут двигаться 
только прямой дорогой, не отклоняясь ни вправо, ни влево. В Германии, как и в 
других странах, оборона своей страны является всенародным делом. Тот, кто 
противостоит или противится воле народа защищать свою страну, потрясает самые 
основы государства… Конституционное право свободы мнений не должно быть 
подменено предательскими или разрушительными действиями».

День 19 мая 1931 года, когда на верфи в Киле был спущен на воду «карманный» 
линкор «А», получивший название «Дойчланд», стал праздником для военно-морского 
флота. Канцлер Брюнинг в своей речи по поводу наречения линкора сказал: «Этой 
церемонией, за ходом которой следит весь мир, германский народ демонстрирует, 
что даже будучи закованным в кандалы и при всех своих экономических проблемах 
он сохранил в себе способность защищать свое мирное существование и хранить 
свою честь… Мы добросовестно разоружились и ожидаем таких же действий от других 
стран, если договоры должны содержать в себе какую-либо надежду на гуманизм… Но 
мир не может быть достигнут принятием двух стандартов на справедливость и 
установлением двух уровней безопасности в сообществе наций. Мы сможем забыть о 
долгом периоде нашего унижения, если другие нации дадут свое согласие нам на 
тот же уровень национальной гордости и ту же любовь к своей стране, на которую 
они сами претендуют».

Президент фон Гинденбург лично нарек корабль именем «Дойчланд» и после спуска 
его на воду вышел в море на борту крейсера «Кенигсберг» для наблюдения за его 
артиллерийскими и торпедными стрельбами. На следующий день флот участвовал в 
больших маневрах, после которых в Киле состоялся большой парад всех кораблей 
флота, включая торпедные катера, минные тральщики и вспомогательные суда. В 
офицерской кают-компании я имел возможность от имени флота поблагодарить 
находящегося в почтенном возрасте президента за его визит. В своем ответном 
слове он в свойственной ему краткой и выразительной военной манере напомнил 
офицерам об их долге перед страной. Это было последнее посещение флота 
президентом Гинденбургом.

В тот же год я присутствовал на церемонии по поводу семидесятипятилетней 
годовщины военно-морской верфи Вильгельмсхафена, ныне находившейся под 
командованием контр-адмирала Айхеля. За это время верфь стала неотъемлемой 
составной частью военно-морского флота благодаря своей возможности осуществить 
срочный ремонт, а также незапланированный текущий ремонт в большом объеме, 
причем без обычных в таких случаях длительных переговоров и согласований, что 
было бы неизбежно, будь верфь эта обычной частной верфью. Основной задачей 
верфи был ремонт и техническое обслуживание кораблей, но на ней осуществлялось 
и новое строительство, причем в таких объемах, которые были необходимы для 
поддержания квалификации опытных рабочих, постоянно работавших на ней. Рабочие 
в любое время могли быть переброшены на осуществление срочного ремонта, в то 
время как на частной верфи надо было бы соблюдать точные сроки контрактов на 
строительство, чтобы верфь оставалась прибыльным предприятием.

Кроме того, лишь флотская верфь могла приобретать и использовать оборудование и 
набирать технический персонал для монтажа и технического обслуживания таких 
главным образом военно-морских устройств, как корабельные орудия, торпедные 
аппараты, системы управления огнем, системы связи и навигации. В дополнение к 
этому военно-морские верфи непременно поддерживали тесные связи с портами 
государства и инженерным составом речного флота. И наконец, постоянная ротация 
личного состава между верфью, плавсоставом флота и центральной военно-морской 
администрацией была необходима, если военно-морской флот, в смысле оборудования 
и обращения с ним, хотел оставаться на современном уровне ускорившегося 
технического прогресса. Военно-морская верфь Вильгельмсхафена, по существу, и 
была сочетанием военной и инженерной организации.

Преданный и опытный коллектив рабочих – совершенно необходимое условие для 
успешной работы верфи, и военно-морской флот направлял туда значительные суммы. 
Кроме хорошего жилья и медицинского обслуживания, рабочие верфи имели к своим 
услугам детские сады и другие социальные службы. Для их защиты в военное время 
у каждого рабочего было место в бомбоубежище не только поблизости от его 
рабочего места, но и у его дома; в результате за весь период Второй мировой 
войны на верфи погибло очень мало персонала, несмотря на более чем сто 
воздушных налетов. Будучи крупнейшим промышленным предприятием во всей области 
Вильгельмсхафена, верфь была не только центром общественной жизни округи, но и 
притягивала к себе квалифицированных рабочих вплоть до побережья Фрисландии. 
Она всегда оставалась на высоте предъявляемых к ней требований и стала важным 
фактором в успехах военно-морского флота в войне.

В октябре 1931 года военный министр Грёнер стал также министром внутренних дел 
в кабинете Брюнинга. Идея этого назначения состояла в том, что таким образом 
вооруженные силы смогут благоприятно повлиять на внутреннюю политику 
государства. Но это объединение военной и внутренней политики, однако, как и 
следовало ожидать, оказалось совершенно пагубным. После десятилетней борьбы за 
неучастие во внутренних делах страны вооруженные силы снова оказались целиком 
втянутыми в политические интриги.

По счастью, военно-морской флот, сфера действия которого по определению 
распространялась на море и на побережье, отстоял от внутренних пертурбаций 
намного дальше, чем армия, с ее многочисленными небольшими гарнизонами, 
разбросанными по всей стране. Кроме этого обстоятельства, флот благодаря 
полученному опыту просто инстинктивно старался держаться в стороне от партийных 
амбиций.

В целом можно сказать, что 1931 год был самым благоприятным годом для флота. На 
воду была спущена «Германия», было одобрено строительство «карманного» линкора 
«В», была также в принципе принята долгосрочная программа строительства 
кораблей для замены устаревших. Общественное недоверие к флоту, с которым я 
столкнулся, заступая на новую должность, в значительной степени исчезло, и 
канцлер Брюнинг выказывал все большее понимание нужд флота и прочих военных 
служб. Его объективный и безупречный характер принес ему всеобщее признание и 
доверие, и я пользовался каждым случаем, чтобы упомянуть об этом в своих речах, 
произносимых по тому или другому случаю. В общем, я смотрел в будущее с 
большими надеждами.

Но, вопреки моим надеждам, 1932 год принес как личные, так и служебные 
неприятности. В апреле и мае через несколько недель один за другим скончались 
мои родители, а 25 мая умер глубоко почитаемый мною мой бывший командир адмирал 
фон Хиппер. Работая в тесном общении с ним все военные годы, в дни сражений и 
боевой подготовки, я всегда был исполнен огромного почтения к нему.

18 августа умер адмирал Зенкер, еще один мой друг, также глубоко почитаемый 
мною, и мой предшественник на посту начальника адмиралтейства. Его похороны 
совпали с общегерманской траурной мессой по погибшим на учебном корабле «Ниоба».
 Этот учебный корабль, следуя под парусами от островов Фемарн, 26 июля внезапно 
опрокинулся, будучи застигнут редким и непредсказуемым явлением – фронтальным 
шквалом. Вместе с кораблем погибли 69 офицеров и матросов, большая часть 
команды корабля. В одночасье военно-морской флот потерял целый выпускной класс 
курсантов, будущих флотских штурманов, медиков, механиков и унтер-офицеров.

Вся Германия погрузилась в траур, скорбя по погибшим. Я также глубоко переживал 
эту потерю. Хотя моряки по специфике своей профессии всегда должны быть готовы 
к сюрпризам природы, неожиданность этой катастрофы ошеломила нас. Для 
восстановления всех деталей происшедшего, чтобы избежать повторения чего-либо 
подобного в будущем, командующий силами линейных крейсеров должен был создать 
обширную комиссию по расследованию.

Список свидетелей, давших показания этой комиссии, включал двух экспертов по 
вождению судов под парусами – контр-адмирала в отставке фон Карпфа и капитана 
Петерсена, сотрудника судоходной компании «Лейзиц», в течение ряда лет 
командовавшего пятимачтовым судном «Пруссия». Известного метеоролога и 
океанолога Берлинского университета профессора Дефанта, лично пережившего 
встречу с подобным фронтальным шквалом на борту судна «Одерхаф». Доктор Шютте, 
эксперт-кораблестроитель, давал показания относительно конструкции «Ниобы», а 
капитан 3-го ранга Мевис, бывший командир «Ниобы», освещал парусно-мореходные 
качества корабля. Следствие, подробно изучив все аспекты происшедшей трагедии, 
пришло к выводу, что не наличествовало преступного пренебрежения или неумения в 
наблюдениях за погодой, управлении кораблем или подготовке к шторму, но 
катастрофа произошла только вследствие действия непреодолимой силы. Все 
обвинения, выдвинутые против капитана 2-го ранга Руфуса, командира «Ниобы», в 
части утраты корабля и гибели офицеров и команды, были полностью сняты.

Лично я куда больше обычного обывателя ждал выводов комиссии по расследованию, 
поскольку от них зависело, будем мы или нет продолжать нашу послевоенную 
систему подготовки на парусных судах. Вопрос этот обсуждался на всех 
военно-морских флотах мировых держав. Поразмыслив, я согласился с мнением 
ведущих флотских экспертов о том, что мы должны продолжить эту форму подготовки.
 По моему мнению, подготовка будущих офицеров флота на парусных судах давала 
бесценный опыт для выработки в них мужества, отваги и находчивости.

На мое решение повлияла также конструкция новых учебных парусных кораблей, 
разработанная судостроительной верфью компании «Блом и Фосс». В их конструкции 
были предусмотрены все возможные меры безопасности, и после быстрого одобрения 
комиссией рейхстага строительство этих кораблей было включено в бюджет 
следующего года, а контракты на их постройку переданы компании «Блом и Фосс». 
Конструкция этих кораблей, как образец для аналогичных учебных судов, была 
принята почти на всех военно-морских флотах мира, и даже Палестина проявила 
интерес к этой конструкции парусных учебных судов.




Внутренние волнения


Если военно-морской флот начинал обретать большую стабильность, то, к сожалению,
 этого нельзя было сказать о стране в целом. Германская национал-социалистская 
рабочая партия, основанная Адольфом Гитлером, набирала все возрастающую власть 
и весьма успешно соперничала в популярности сначала с правительством Брюнинга, 
а затем и с временными правительствами Франца фон Папена и генерала Курта фон 
Шлейхера. Политическая атмосфера в стране была близка к открытому политическому 
конфликту, едва ли не к гражданской войне.

Одним из главных факторов, способствовавших этим волнениям, были СА – штурмовые 
отряды, полувоенная организация приверженцев национал-социалистской рабочей 
партии. Весной 1932 года генерал Грёнер в качестве военного министра серьезно 
подумывал о запрещении СА. Будучи вызван, вместе с генералом фон Шлейхером и 
генералом бароном фон Хаммерштейном, возглавлявшим армию, для обсуждения этого 
вопроса с министром Грёнером, я высказал свое личное мнение, что, если эта 
полувоенная организация будет запрещена, то такое же запрещение должно быть 
распространено и на все подобные организации других партий полувоенного 
характера.

Тем не менее 9 апреля, вопреки моему совету и при резких возражениях генерала 
фон Шлейхера, министр Грёнер получил согласие канцлера Брюнинга, и запрет СА 
был подписан президентом фон Гинденбургом, а 12 апреля должным образом оглашен.

Реакция армии последовала немедленно. Генерал фон Шлейхер доложил начальнику 
военно-политического отдела, что все командующие военными округами 
неодобрительно относятся к запрету и что он будет иметь самые отрицательные 
последствия в армии. Он также проинформировал министра Грёнера, что для того 
все кончено и что запрет этот повлечет за собой падение кабинета. Хотя 
начальники штабов военных округов были проинформированы о том, что секретариат 
военного министерства снимает с себя ответственность за этот запрет, я в 
качестве начальника адмиралтейства отказался сделать такое заявление перед 
подчиненными мне формированиями. Я считал подобное заявление проявлением 
нелояльности, а также дезавуирование позиции военного министра одним из его 
подчиненных невозможным для себя.

Двадцатого мая на заседании рейхстага министр Грёнер был резко раскритикован 
депутатом от национал-социалистов Германом Герингом. Отвечая на критику, Грёнер 
потерпел серьезное парламентское поражение. После этого генерал фон Шлейхер 
попросил меня сказать президенту фон Гинденбургу, что отставка министра Грёнера 
представляется необходимой в интересах вооруженных сил. И снова я отказался, 
полагая, что подобные методы приемлемы в среде политиков, но никак не к лицу 
начальнику адмиралтейства. Президент фон Гинденбург несколько раз уже 
высказывался по поводу вмешательства военных в политические дела, и я прекрасно 
представлял себе, что именно ответил бы он на подобное недозволенное 
предложение с моей стороны. И все же начальник Верховного командования армии, с 
подачи генерала фон Шлейхера, сделал подобное предложение президенту, реакция 
которого была именной такой, какую я и ожидал.

Тем не менее 12 мая генерал Грёнер подал в отставку с поста военного министра.

Теперь и я оказался втянутым в политические интриги, но абсолютно не по своей 
воле. Тринадцатого мая в Киле, где я находился в краткосрочном отпуске, я 
прочитал в свежей газете громадный заголовок: «Адмирал Редер должен сменить 
генерала Грёнера на посту военного министра!»

Мне даже не было сделано какого-либо предложения в этом роде; более того, я 
знал, что негласно на этот пост планируется назначить генерала фон Шлейхера. 
Меня явно хотели подставить в чьих-то интересах: объявить преемником генерала 
Грёнера, а потом утопить вместе с кабинетом Брюнинга, падение которого было 
вопросом считаных дней: Я немедленно связался с капитаном 1-го ранга Карлсом, 
моим начальником штаба в Берлине, и поручил ему опубликовать от моего имени 
опровержение с тем, чтобы оно появилось уже в вечерних газетах. За весь период 
моей службы я старался придерживаться чисто военного курса и делал все 
возможное, чтобы держать флот и держаться самому подальше от политики.

После этого в прессе в качестве возможного преемника министра Грёнера стало 
муссироваться имя генерала Хассе. К этому времени я уже располагал 
конфиденциальной информацией из в высшей степени надежных источников о том, что 
генерал фон Шлейхер лично возражал против моей кандидатуры, поскольку я 
отклонил его предложение пойти к президенту фон Гинденбургу и настаивать перед 
ним на отставке генерала Грёнера. Вместе с тем именно генерал фон Шлейхер 
упомянул мое имя в аппарате канцлера как преемника Грёнера. Почти одновременно 
ко мне пришел мой старый друг контр-адмирал в отставке фон Леветцов, который 
проинформировал меня, что генерал фон Шлейхер заявил депутату от 
национал-социалистов Герману Герингу, что я не гожусь на пост военного министра,
 поскольку являюсь «чересчур левым». Вероятно, для подтверждения этого тезиса в 
нескольких самых левых газетах появились статьи, в которых я упоминался как 
«весьма подходящая кандидатура» на пост военного министра. Опять-таки эти 
новости исходили из аппарата кабинета министров, как я выяснил через нашего 
пресс-атташе.

Эта возня только укрепила меня в моей решимости держаться как можно дальше от 
любой политической деятельности. Так что вполне логично, что, когда в 
результате закулисной деятельности генерала фон Шлейхера правительство Брюнинга 
пало и господину фон Папену было поручено сформировать новый кабинет министров, 
мое имя больше не появлялось в прессе. Как я и предполагал, новым военным 
министром был назначен генерал фон Шлейхер. Тем не менее я продолжал 
пользоваться доверием президента фон Гинденбурга, и меня оставили в покое на 
все краткое время работы кабинета министров фон Папена и следующего за ним, 
возглавлявшегося генералом фон Шлейхером.

Новому правительству с учетом международной обстановки удались некоторые 
хитрости в отношении условий разоружения по Версальскому мирному договору. Так, 
в ноябре 1932 года, еще в период работы Международной конференции по 
военно-морскому разоружению, новый военный министр одобрил перспективный план 
замены кораблей ВМФ, который был предложен мною. В соответствии с этим планом в 
течение трех периодов – 1932 – 1933 годов, 1934 – 1938 годов, 1939 года – и в 
последующий период в состав флота должны были вступить корабли следующих 
классов и в указанных количествах: 6 линкоров или «карманных» линкоров; 6 
крейсеров; 6 дивизионов торпедных катеров или эскадренных миноносцев; 3 
дивизиона минных тральщиков; 3 дивизиона подводных лодок (общим числом 16 
субмарин); 1 учебное парусное судно; 1 сторожевой корабль, с соответствующим 
количеством тендеров, учебных канонерок, опытных и вспомогательных судов. 
Имелась настоятельная необходимость сформировать 9 эскадрилий морской авиации, 
которые должны были стать ядром будущих сил морской авиации. Заложить костяк 
подводного флота, получить материалы для его строительства предполагалось уже в 
1933 году. С выдачей контрактов на строительство подводных лодок можно было 
подождать до прояснения международной обстановки, в особенности до вынесения 
официальной резолюции Международной конференции по разоружению в Женеве. Тем 
временем были одобрены планы по подготовке личного состава на первое полугодие 
1933 года, которые предусматривали увеличение набора до количества 1450 человек 
к 1 июля 1933 года.

Военно-морской флот был готов к росту до того уровня, который был бы необходим. 
Еще в середине 20-х годов один только учебный флотский экипаж в Киле получал от 
30 000 до 40 000 заявлений в год от добровольцев, из которых он мог принять 
едва 1000 человек. Теперь добровольцы рвались на флот из всех частей Германии и 
из всех слоев общества. В 1932 году мы получили 618 заявлений на 45 вакантных 
мест приема в военно-морские училища. На 14 мест будущих инженеров-механиков 
флота мы получили 522 заявления, а на 6 мест кадет военно-медицинской службы 
претендовал 121 человек.

Такая ситуация давала нам возможность быть в высшей степени разборчивыми в 
приеме кандидатов в будущие офицеры и матросы. В отборе кандидатов участвовал 
опытный психолог, все добровольцы проходили индивидуальное собеседование в 
управлении кадров, где были представлены опытные офицеры-воспитатели.

Согласно действующим жестким ограничениям Версальского мирного договора в 
отношении флотских кадров многие должности, например в частях береговой обороны,
 которые раньше занимали военные, теперь были заполнены гражданскими служащими, 
не подпадавшими под ограничения договора. Как правило, эти гражданские 
должности занимались вышедшими в отставку моряками, у которых истек срок их 
двенадцатилетней службы по контракту – в годы депрессии это было чрезвычайно 
важным обстоятельством.

Одна из главных забот учебного флотского экипажа – это обеспечение 
подготовленными экипажами новых кораблей, вступавших в состав флота. Поскольку 
для укомплектования современного военно-морского корабля требуется много 
различных специалистов, планы подготовки экипажей кораблей надо было готовить 
задолго до спуска корабля на воду.

Причем надо было не просто скомплектовать экипаж из определенного числа лиц тех 
или иных званий и той или иной квалификации и вывести их на определенный 
уровень специальной подготовки. Новые корабли, уходя на мореходные испытания, 
должны иметь на борту опытный и хорошо дисциплинированный экипаж, поскольку в 
ходе таких испытаний времени для наведения дисциплины нет. Мы приняли для себя 
систему, при которой ядро хорошо подготовленных офицеров и матросов с корабля, 
выводимого из состава флота для ремонта или по какой-либо другой причине, 
получало назначение на новый корабль. К этому ядру группировались остальные 
члены экипажа, которым предстояло подняться до уровня «ветеранов». Новички 
получали назначение на корабль за достаточно долгий срок, чтобы успеть 
притереться к основному ядру и изучить свои обязанности под руководством 
офицеров до того, как старый корабль будет выведен из состава флота. Этот метод 
в особенности оправдал себя в отношении специалистов-механиков, которые изучали 
свои обязанности под руководством главного инженера-механика корабля еще в 
процессе его строительства, в котором они принимали непосредственное участие.

Особое внимание я уделял тому, чтобы исключить какую-либо спешку при вводе 
корабля в строй к определенной дате.

В эти годы все училища, технические курсы и общая боевая подготовка были 
ориентированы на конкретную интенсифицированную программу обучения. 
Одновременно мы старались быть на уровне иностранных разработок, насколько 
позволяли наши ограниченные ресурсы и устаревшие корабли. Пытались развивать и 
собственные новые идеи. В ходе военных учений и маневров отрабатывались новые 
тактические приемы, и, по моему твердому убеждению, занятость этими 
профессиональными вопросами уберегла нас от втягивания в политические и 
социальные беспорядки на берегу.

Наши учебные крейсера ежегодно отправлялись в учебные заграничные походы. Когда 
новый «Эмден» в 1931 году посетил ряд портов Юго-Восточной Азии и Африки, он 
повсюду встретил теплый прием. Пастор германской лютеранской церкви, 
расположенной в Южной Африке, писал: «Этот визит продемонстрировал всем, что 
германский порядок и дисциплина по-прежнему существуют в послевоенной Германии. 
Английское население было особенно поражено этим обстоятельством, и эта дань 
уважения не могла не возвысить чувство национальной гордости в нашем германском 
сообществе. Визит «Эмдена» сделал далекую Германию ближе нам и оживил дух 
германской евангелическо-лютеранской церкви в Южной Африке».

Крейсер «Карлсруэ» с подобным визитом посетил в 1932 году Вест-Индию, Панаму, 
Гонолулу и порты на обоих побережьях Северной Америки. Впервые после Первой 
мировой войны германский военно-морской корабль посетил Нью-Йорк и встретил там 
самый сердечный прием, как это было и во всех других портах наших былых врагов.

Регулярные подразделения нашего флота в 1932 году также наносили визиты во 
многие иностранные порты, начиная с портов Норвегии и заканчивая Канарскими 
островами. Эти частые контакты с иностранными государствами способствовали 
расширению кругозора наших офицеров и матросов, а также вселяли в них законную 
гордость за вклад, сделанный Германией в культуру многих из этих государств. В 
то же самое время на них произвел глубокое впечатление тот факт, что уважение, 
оказываемое другими государствами той или иной стране, в значительной мере 
зависит от впечатления, которое производят ее вооруженные силы в отношении мощи,
 оснащения, эффективности, этикета и дисциплины. Годы подготовки и воспитания в 
наших людях принципов дисциплины и коллективизма полностью оправдали себя.

Социальные и политические волнения, захлестнувшие Германию в 1932-м и 1933 
годах, стали серьезным испытанием для военно-морского флота. Я не уставал 
повторять, что мы должны неколебимо верить в честность и политическую 
проницательность нашего Верховного главнокомандующего президента фон 
Гинденбурга, при этом старался охладить некоторые горячие головы в нашей среде 
и поддержать тех нестойких, которые были готовы поддаться мощной политической 
пропаганде, обрушиваемой на них. В ходе всех кризисов флот оставался верным и 
преданным стране, и когда президент передал свою власть назначенному им 
рейхсканцлером Адольфу Гитлеру, то замаячившая перспектива смены кабинета 
министров не вызвала никаких потрясений или сбоев в нашей службе.

Прекрасным примером непричастности флота к политике стал годичный учебный поход 
крейсера «Кёльн» в декабре 1932 года в Юго-Восточную Азию и Австралию. Этот 
корабль, под командованием весьма способного моряка капитана 1-го ранга 
Шнивинда, нашел достойный и гостеприимный прием во всех тех портах, куда он 
заходил, как в странах, дружески расположенных к Германии, так и в странах 
бывших врагов. Ни один человек из команды корабля не оказался замешанным в 
какой бы то ни было инцидент политического или дипломатического характера.

Мое первое знакомство с Адольфом Гитлером произошло 2 февраля 1933 года в доме 
генерала барона фон Хаммерштейна, начальника Верховного командования сухопутных 
сил. Поводом к этому послужил шестидесятилетний юбилей министра иностранных дел 
барона фон Нейрата, занимавшего этот пост в составе двух предыдущих кабинетов. 
После ужина Гитлер в своей первой речи, обращенной к присутствующим адмиралам и 
генералам, представил себя и изложил свою политику в отношении вооруженных сил. 
Вкратце упомянув о своей предшествующей карьере и своих общих целях, он 
подчеркнул, что, став лидером, определяющим как внутреннюю, так и внешнюю 
политику страны, он никогда не допустит, чтобы армия была использована в 
качестве инструмента внутренней политики; напротив, он и его соратники сделают 
все возможное для развития вооруженных сил и их боевой подготовки, а также для 
защиты страны от внешних врагов.




Взгляды Гитлера на военно-морской флот


Вскоре после этого я делал свой первый официальный доклад новому рейхсканцлеру 
в присутствии генерала фон Бломберга, нового военного министра. Доклад мой был 
целиком посвящен состоянию военно-морского флота, степени его боеготовности и 
его задачам. По этому случаю Гитлер изложил мне свою концепцию будущей 
германской военно-морской политики и закончил свою речь заявлением о своей 
твердой убежденности при любых обстоятельствах жить в мире с Англией, Италией и 
Японией. «Я ни в коем случае не хочу воевать с Англией, Италией или Японией, – 
сказал он. – Роль германского флота лежит в рамках его обязанностей в имеющей 
место европейской континентальной политике».

При этом он не назвал страны, которые могли бы стать нашими противниками. 
Поскольку советские военно-морские силы можно было не принимать во внимание, 
единственной европейской страной, имевшей флот, соизмеримый по своей мощи с 
германским, оставалась Франция.

В этот период французский флот в течение долгого времени постоянно наращивал 
как количество кораблей, так и численность личного состава. Процессом этим 
руководил ветеран министр военно-морского флота Жорж Лег, и рост флота 
продолжили его преемники: министр Пьетри, адмирал Дюран-Вьель и Дарлан. 
Символом этого наращивания сил стало строительство серии французских линейных 
крейсеров класса «Дюнкерк». И все же ни в то время, ни позднее не было 
каких-либо разговоров о подготовке или хотя бы возможности войны против Франции 
или России.

Вскоре после этого Гитлер сообщил мне, что у него нет никаких намерений 
оспаривать претензии Британии на превосходство на морях, соизмеримое с ее 
интересами на мировой арене; что, напротив, он хотел бы подтвердить это путем 
заключения англо-германского договора, в котором была бы оговорена 
относительная мощь британских и германских военно-морских сил с тем, чтобы 
Британия могла бы быть совершенно уверенной в невозможности возникновения 
конфликта между двумя флотами – по крайней мере, пока он, Гитлер, находится у 
власти. Он сказал, что думал о соотношении 1:3 как о разумном превосходстве 
британской морской мощи. В ходе этого разговора Гитлер продемонстрировал 
хорошую осведомленность о предыдущих концепциях относительно этого предмета, 
например, он знал о предложении адмирала фон Тирпица в 1912 году зафиксировать 
относительную морскую мощь двух наших стран в соотношении 10:16.

Идея о заключении подобного соглашения с Британией принадлежала исключительно 
Гитлеру, но я был целиком согласен с ним в этом. Однако по практическим 
соображениям я предложил назвать долю германского флота в 35 процентов от 
английского вместо 33 1/3 процента – предложение, на которое он сразу же 
согласился.

Сразу понятно, какие далеко идущие последствия такое соглашение, будь оно 
заключено, могло бы иметь для германских военно-морских сил. Прежде всего оно 
раз и навсегда устранило бы все споры относительно места военно-морского флота 
во внешней политике Германии. Установление мощи германского военно-морского 
флота в процентах по отношению к британской привело бы к тому, что Германию на 
будущих конференциях по разоружению или по морским флотам невозможно было бы 
обвинить в гонке вооружений. С другой стороны, подобное соотношение стало бы 
моделью для развития флота в том, что касается рейхстага или правительства, 
обеспечивая тем самым финансирование постоянной программы строительства 
кораблей.

Столь же понятно, что предложенное соотношение 35:100 было чрезвычайно выгодно 
и для Британии. Коль скоро перевооружение германского флота в некоторой степени 
было неизбежным, то подобное установленное соотношение избавляло бы Британию от 
постоянной неуверенности и беспокойства в отношении своей собственной 
военно-морской программы.

Совершенно естественно, что подобная уступка не могла бы быть сделана без 
требования в обмен на нее определенных политических компенсаций. Согласие 
Англии на такого рода соглашение автоматически отменило бы статьи Версальского 
мирного договора о разоружении, которые в том, что касалось германского 
военно-морского флота, были бы заменены этим добровольным соглашением.

Намерение Гитлера о достижении здравого и дружеского соглашения с 
Великобританией находилось в полном соответствии с моими собственными идеями. 
Достойно сожаления, что подобное соглашение о соотношении военно-морской мощи 
не было достигнуто перед Первой мировой войной. Мы в германском военно-морском 
флоте полностью отдавали себе отчет в том, что именно британская и американская 
морская мощь поставили нас на колени, несмотря на одержанные Германией победы 
на суше и коллапс России. Подобная ситуация не должна была повториться.

Любая идея о будущем вооруженном конфликте с Соединенными Штатами считалась в 
нашей среде совершенным бредом, поскольку мы не могли себе представить, каким 
образом какая бы то ни было германская континентальная политика могла втянуть 
нас в войну с Соединенными Штатами. Следовательно, если бы военно-морское 
соглашение с Великобританией могло устранить вероятность войны с этой державой, 
мы смогли бы избежать тех трудностей и опасностей, которыми обернулась наша 
внешняя политика накануне Первой мировой войны. Я, например, был убежден, что 
Германия накрепко затвердила уроки, вынесенные ею из своих былых поражений.

Тем временем, считал я, пока подобное военно-морское соглашение не было 
достигнуто, нам следовало, избегать даже видимости того, что могло бы быть 
истолковано как нарушение условий разоружения – другими словами, 
«перевооружения», – которыми мы были все еще связаны. Несмотря на то что Гитлер 
в декабре 1933 года дал разрешение включить в бюджет 1934 года финансирование 
строительства еще одного «карманного» линкора, он вплоть до июня 1934 года не 
мог дать свое однозначное согласие на усиление огневой мощи двух «карманных» 
линкоров, уже включенных в бюджет 1934 года, посредством добавления к уже 
заложенному в проект вооружению третьей трехорудийной башни калибра 280 мм. Все,
 что было для него возможно, – это дать свое согласие на проработку проекта 
установки такой башни. Линкоры 1934 года были построены с большим 
водоизмещением с тем, чтобы иметь возможность снабдить их более солидным 
бронированием. Хотя с военной точки зрения было бы предпочтительнее перейти к 
380-мм орудиям главного калибра, но политически такой шаг был бы ошибочным. 
Кроме того, если бы мы пришли к решению установить 380-мм орудия на линкорах 
1934 года, получивших позднее имена «Шарнхорст» и «Гнейзенау», то пришлось бы 
пересматривать всю их конструкцию, что намного затянуло бы строительство. Мы 
ничем не нарушили статьи Версальского договора, заложив на стапеле киль нового 
«Нюрнберга», крейсера класса «Дрезден», и выдав контракты на строительство 
четырех эскадренных миноносцев. Конструкция этих последних кораблей легла в 
основу разработанных позднее миноносцев водоизмещением 1850 тонн.

Но в бюджете флота не было достаточных средств на строительство всех кораблей, 
которые должны были бы появиться на свет согласно нашему «плану строительства 
кораблей для замены устаревших». Бюджет флота на 1933 год составлял 186 000 000 
марок, что лишь немногим превышало бюджеты предшествующих лет. Эти средства 
были распределены в соответствии с планом. В феврале 1933 года военно-морской 
флот дополнительно получил 14 000 000 марок, к которым в апреле добавились еще 
21 700 000, большая часть которых приходилась на «текущие работы». В конце 
апреля флот получил еще 80 000 000 марок. Соизмеримые суммы нам были 
определенно обещаны на каждый год.

Если флот надеялся получить более обширный бюджет, то было просто необходимо 
продемонстрировать, что выделяемые средства используются наилучшим образом. 
Твердо усвоив урок, полученный при фон Тирпице, флот теперь подчинил свой 
бюджетный отдел непосредственно начальнику адмиралтейства.

Для обеспечения расходования этих средств в полном соответствии с намерениями 
рейхстага бюджетный отдел должен был вести точный учет расходов вплоть до самых,
 казалось бы, незначительных сумм. Это и делал наш бюджетный отдел с такой 
тщательностью, что я мог немедленно получить справку о каждом сделанном платеже,
 произведенном без малейшего перерасхода или какого либо иного нарушения 
бюджетного регулирования. Помня печальные последствия дела Ломана, я 
поддерживал тесный контакт с министром финансов и постоянно держал его в курсе 
всех финансовых вопросов, особенно тех, что касались новых должностей для 
гражданских лиц. Чтобы избежать любых возможных обвинений в личном фаворитизме 
или необдуманности, все кандидатуры для назначения на эти должности всегда 
обсуждались в министерстве финансов и отбор осуществлялся в строгом 
соответствии с правительственными указаниями по этим вопросам. В то же самое 
время мы постепенно снижали количество гражданских служащих по отношению к 
военно-морскому персоналу, чтобы избежать любого возможного разрастания 
конторской бюрократии.

Каждый год я информировал все подчиненные мне, службы о необходимых военных 
потребностях, особо подчеркивая то, что основа основ – это строительство новых 
кораблей и подготовка необходимых для них кадров. В решении этих вопросов не 
допускалось ни малейшего промедления. И я не уставал напоминать подчиненным, 
что их обязанности увеличиваются пропорционально тем громадным суммам, которые 
выделяются в их распоряжение.

В середине 1934 года я набросал общий план развития флота, снабдив его 
оценочными значениями средств, необходимых для этих целей. План этот послужил 
основой доклада, который я, как и главы других видов вооруженных сил, должен 
был сделать лично Гитлеру в Берхтесгадене в августе 1934 года. Доклад мой, 
наряду с теми конкретными цифрами, которые я мог привести, был одобрен в целом, 
особенно Ялмаром Шахтом, президентом Рейхсбанка. Он расценил запросы флота как 
умеренные и отнюдь не утопические. Достигнутое понимание на государственном 
уровне сделало наши дальнейшие расчеты гораздо более простыми.

В 1934 году произошло еще два важных события, которые, будучи по существу 
своему прежде всего политическими, стали заметными вехами и для флота. Первое 
из них произошло 30 июня, когда на военно-морской верфи Вилыельмсхафена был 
спущен на воду наш третий «карманный» линкор. Корабль этот был назван «Адмирал 
граф Шпее» в честь вице-адмирала графа Шпее, под командованием которого мне 
довелось служить на старом линкоре «Дойчланд» в походе по Юго-Восточной Азии и 
чьи подвиги при Коронеле и Фолклендских островах я описал в двух томах, 
посвященных действиям крейсеров, «Истории германских военно-морских операций». 
Я был горд, получив предложение произнести речь при спуске этого корабля на 
воду. В присутствии многих флотских офицеров, большой толпы зрителей и до 
обидного небольшой группы участников битвы при Фолклендах, во время которой 
адмирал фон Шпее погиб вместе с двоими своими сыновьями, я отдал долг памяти 
старому крейсеру, его отважному экипажу и его незабвенному командиру. Когда 
«Адмирал граф Шпее» скользнул по рельсам стапеля в воду, Хуберта, дочь адмирала,
 разбила о его форштевень бутылку с шампанским, нарекая его именем отца.

В этот самый период по всей стране происходили весьма драматические события. То,
 что впоследствии было названо мятежом начальника штаба СА Эрнста Рема, который 
был подавлен силой по личному приказу Гитлера. Как было первоначально объявлено,
 этот мятеж представлял собой серьезную угрозу безопасности государства, и 
срочные и жесткие меры по его подавлению были официально санкционированы 
министром юстиции доктором Гюртнером, который не был членом гитлеровской партии.


На следующий день военный министр генерал фон Бломберг выпустил обращение, в 
котором подчеркивал, что вооруженные силы, будучи защитниками нации в целом, не 
должны принимать участия во внутренних политических битвах. Разумеется, 
военно-морской флот никоим образом в них не участвовал.

Постепенно, однако, просочилась и другая информация, согласно которой во время 
этой правительственной полицейской операции имели место меры, которые были не 
только морально неоправданны, но и являлись в высшей степени незаконными. Это в 
еще большей степени убедило меня, что флот, равно как и все другие вооруженные 
силы, должен оставаться совершенно в стороне от всех политических баталий и 
возвести непреодолимый барьер перед теми, кто пытается подвигнуть его на 
обратное.

Другим событием государственной значимости была смерть фельдмаршала фон 
Гинденбурга, президента Германии, последовавшая 2 августа 1934 года. Он был 
одним из величайших людей нашего времени, и я был горд тем, что служил под его 
началом в составе пяти сменивших друг друга кабинетов министров. Его четкая 
концепция отдельных сфер солдата и политика и его неколебимая верность 
конституции всегда оставались для меня примером.

Когда в качестве преемника фон Гинденбурга Гитлер стал также и 
главнокомандующим всеми вооруженными силами, я, естественно, присягнул на 
верность ему, как это сделали и генерал фон Бломберг, генерал от артиллерии 
барон фон Фрич и генерал авиации Геринг. Поступая так, никто из нас не 
испытывал ни малейшего колебания, поскольку, будучи законным преемником фон 
Гинденбурга в глазах мировой общественности, выдвинутым на этот пост самим фон 
Гинденбургом, его назначение в качестве рейхсканцлера никем не оспаривалось и 
германский народ неоднократно своим голосованием выражал ему доверие. Надо 
признаться, что в то время общественное доверие Гитлеру было таково, что никто 
бы не смог назвать другого политика, больше него подходящего для поста 
президента.

Как только мы все принесли присягу в письменной форме, Гитлер по собственной 
инициативе заверил нас в том, что не следует ожидать каких-либо кардинальных 
перемен в структуре вооруженных сил. Разумеется, никто из нас, армейцев, не мог 
в тот момент предвидеть развитие событий в будущем.

В тот момент чаяния флота были сконцентрированы в основном на строительстве 
новых кораблей и подготовке экипажей для них. Разрешенные Германии по 
Версальскому договору 15 000 офицеров и матросов были недостаточны даже для 
того, чтобы укомплектовать личным составом те корабли, которые было нам 
разрешено иметь тем же договором, не говоря уже о тех, что мы надеялись 
получить в 1933-м и 1934 годах. Больше всего нас беспокоил некомплект молодых 
офицеров, поскольку требовалось три с половиной года, чтобы дать новобранцу 
образование, достаточное для производства его хотя бы в первое офицерское 
звание.

Одной из мер, чтобы выйти из такой ситуации, стало увеличение числа набираемых 
кандидатов в офицеры и выделение двух, вместо одного, учебных крейсеров для 
подготовки их к производству в офицеры и унтер-офицеры. Другой мерой стал набор 
в военно-морской флот большого числа молодых специалистов торгового флота для 
ускоренной подготовки их к производству в офицеры. Имея уже богатый опыт 
морской практики, они нуждались только в специальной краткосрочной подготовке с 
учетом военно-морской специфики. Германские судоходные компании любезно 
согласились отпустить всех, кто выразит желание перейти на военный флот. Эти 
бывшие специалисты торгового флота оказались превосходным офицерским материалом,
 и многие из них отличились потом в ходе Второй мировой войны: 
капитан-лейтенанты Приен, Эндрасс и Блейхродт, ставшие командирами подводных 
лодок, Колауф и Фельдт, командовавшие торпедными катерами.

Отбор кандидатов в офицеры осуществлялся управлением подготовки кадров в Киле. 
Его сотрудники хорошо понимали молодых, имели свои концепции надежности и 
обязательности на флоте. Отнюдь не случайно командиры парусных учебных судов 
становились потом прекрасными командирами вспомогательных крейсеров и 
подразделений флота.

После окончания первичной подготовки будущая карьера флотского офицера 
находилась в руках отдела офицерских кадров адмиралтейства. Этому отделу я 
уделял особое внимание, считая его одним из главных, бывших под моей командой. 
Когда вопрос касался отбора и назначения командиров кораблей и флаг-офицеров, 
все самые важные решения принимались лично мною.

Ответственный момент на флоте – это назначение офицеров на те или иные 
должности, которым они наиболее соответствуют по своим личным и 
профессиональным данным. Далеко не каждый офицер соответствует должности, на 
которую он может быть назначен, исходя из его возраста и предшествующей 
подготовки. До подобного назначения необходимо тщательно проанализировать 
должностные обязанности того поста, на котором он находится в настоящее время, 
а также то, насколько успешно он справляется с нынешней службой. Принимая во 
внимание разницу в характерах, интеллекте, усердии и здоровье любой полудюжины 
офицеров, а также невозможность в равной степени познакомиться с ними всеми 
лично, приходится признать, что при принятии решений о назначении офицеров 
время от времени неизбежно случаются ошибки.

Я с готовностью признаюсь в том, что и сам порой тоже допускал ошибки при 
решении о назначении офицера на ту или иную должность, равно как и при решениях 
о производстве в офицеры. Несмотря на самый тщательный анализ, в котором мне 
весьма помогали мои кадровики и другие советники, я со временем понимал, что то 
или иное мое решение было ошибочным. Но я также должен сказать, что за мои 
решения, как бы горьки они ни были для заинтересованных в них офицеров, никто 
никогда не держал на меня зла; этого не позволяли те тесные узы дружбы и 
братства, которые связывали всех служивших на флоте. Столь же верными мне 
оставались и те немногие офицеры на высших должностях, которых я по причинам 
расхождения в основных взглядах считал необходимым переместить, или те, которые 
сами просили о назначении на другую должность. Со своей стороны я никогда не 
давал основания им считать, что я, так или иначе, утратил к ним доверие из-за 
наших расхождений во взглядах.

Но хотя я и знаю случаи, когда мое суждение о том или ином офицере было 
неверным, знаю я и одно решение, о котором могу без тени сомнения сказать, что 
оно оказалось на редкость верным. Таковым было мое решение назначить в 1935 
году капитана 2-го ранга Карла Дёница, только что сдавшего командование учебным 
крейсером «Эмден», начальником наших совсем недавно организованных подводных 
сил. Его страстная преданность службе, энергия и командирские качества 
полностью проявились во время пребывания его на посту командующего подводным 
флотом, стяжав ему мое уважение и восхищение. А его искренность и честность во 
всех его отношениях со мной тогда и позже, когда он стал моим преемником, равно 
заслужили мою благодарность.

Искренность отношений была той чертой, которая всегда восхищала меня в офицерах 
и штатских, которыми мне приходилось командовать. Они не были тупыми 
соглашателями с мнением начальства, никогда не боялись излагать свои взгляды, 
даже расходившиеся с моими. И я был всегда только рад поощрять эту их 
искренность.


* * *

В 1934 году участился обмен визитами германских военно-морских кораблей и 
иностранных государств. Британский крейсер «Ахилл» посетил Киль, а корабль ее 
величества «Леандр», флагман британской 2-й бригады крейсеров, с 
контр-адмиралом Ноблем на борту провел несколько дней в Штеттине. Пять кораблей 
из состава 2-й бригады миноносцев посетили Свинемюнде. В свою очередь 
контр-адмирал Кольбе, командующий нашими рекогносцировочными силами, на борту 
своего флагмана «Кенигсберг» вместе с крейсером «Лейпциг» прибыли с визитом в 
Портсмут. В первый раз после Первой мировой войны германский военный корабль 
зашел с дружеским визитом в английский порт, и надо сказать, что как британские 
моряки, так и жители города в целом оказали нашим кораблям теплый прием.

Это имело для нас особое значение, потому что явно символизировало 
благоприятную атмосферу для обсуждения военно-морского соглашения, которое 
должно было происходить в Германии или Англии в самом начале следующего года.

Это было то самое соглашение, о котором Гитлер говорил мне, что он надеется 
достичь его, вскоре после того, как он стал рейхсканцлером. После 
предварительного зондажа британское и французское правительства поставили в 
начале февраля 1935 года в известность правительство Германии о том, что они 
готовы обсудить вопрос вооружения в целом, с тем чтобы заменить новыми статьями 
о разоружении соответствующие статьи Версальского мирного договора. Германское 
правительство отнеслось благосклонно к такому намерению, и британская делегация 
должна была прибыть в Берлин в самом ближайшем будущем.

Но 16 марта Гитлер денонсировал ограничительные статьи Версальского договора и 
заявил о возобновлении обязательной военной подготовки. Два дня спустя 
британское правительство заявило резкий протест против этой односторонней акции 
Германии и созвало межсоюзническую конференцию Франции, Англии и Италии в 
Стрезе[43 - Стpеза – город в Пьемонте, на северо-западе Италии.], на которой 
союзники Британии поддержали ее в осуждении германской акции.

В то же самое время Британия запросила о том, согласно ли германское 
правительство принять британских представителей в Берлине для обсуждения 
военно-морской ситуации. После утвердительного ответа Германии британский 
министр иностранных дел сэр Джон Саймон и Энтони Иден прибыли в Берлин 25 марта 
для их известной встречи с Гитлером.

На этой встрече Гитлер информировал их о своем желании достичь соглашения с 
Британией об относительной численности двух флотов и заявил, что он был бы 
согласен иметь флот численностью только в 35 процентов от флота Великобритании. 
Британская делегация приняла это предложение к сведению, не выразив никакого 
отношения к нему. Было решено провести предварительное обсуждение на уровне 
военно-морских экспертов обеих стран в ближайшем будущем.

Чтобы понять готовность британцев начать подобное обсуждение, необходимо 
сделать обзор военно-морской ситуации Британии с 1919 года.

Накануне Первой мировой войны Британия заявляла о своем традиционном 
превосходстве флота над соединенными флотами двух следующих за ней сильнейших 
морских держав. Но Соединенные Штаты были намерены создать американский флот, 
не уступающий никакому другому флоту. Учитывая такую перспективу, Британия в 
1921 году согласилась на американское предложение созвать конференцию пяти 
ведущих военно-морских держав – Англии, Соединенных Штатов, Японии, Франции и 
Италии – для обсуждения вопросов национального вооружения. Конференция, 
состоявшаяся в Вашингтоне в 1921-м и 1922 годах, не привела ни к какой 
окончательной договоренности, но установила ограничения на тоннаж крупных 
боевых кораблей для каждой из стран на пропорциональной основе, а также на 
водоизмещение и калибр орудий кораблей того или иного класса. Великобритания, 
имевшая многочисленные базы по всему миру, желала ввести строгие ограничения на 
размеры и калибр орудий крейсеров, но Соединенные Штаты, имевшие мало баз, 
отстаивали такой же тоннаж своих меньших по количеству крейсеров, но более 
крупных, более тяжело вооруженных и с большим радиусом действия. Франция и 
Италия отказались придерживаться ограничений по подводным лодкам и 
вспомогательным судам. Конечный результат заключался в том, что был объявлен 
военно-морской мораторий на строительство крупных кораблей, но началась гонка в 
строительстве легких сил.

Дальнейшие конференции по вопросам разоружения, состоявшиеся в Риме в 1924 году 
и в Женеве в 1927 году, не принесли никаких результатов, лишь вызвав дальнейшие 
расхождения во мнениях между британцами и американцами по вопросу крейсеров.

На Вашингтонской конференции было решено заморозить строительство всех крупных 
военных кораблей на десять лет. На конференции в Лондоне в 1930 году между теми 
же пятью державами Великобритания и Соединенные Штаты предложили продлить 
запрет на строительство крупных кораблей еще на пять лет, против чего возразили 
Франция и Италия на том основании, что Германия начала строительство 
«карманного» линкора. Позднее Британия попыталась убедить Германию прекратить 
строительство этого линкора, но канцлер Брюнинг отказался сделать это.

Следующая конференция пяти держав по разоружению была назначена на 1935 год. 
Тем временем в Женеве в 1933 году состоялась предварительная встреча. На ней 
Великобритания представила так называемый «план Макдональда», согласно которому 
ведущие морские державы могли продолжать вооружаться в рамках особых для них 
договоров, но менее крупные морские державы должны были сохранять достигнутый 
ими к тому времени уровень вооружений. Германия тогда была приглашена для 
обсуждения вопросов разоружения в первый раз, и ее попытались склонить к тому, 
чтобы программу строительства кораблей для замены устаревших заморозить до 1937 
года. В результате «план Макдональда» был отвергнут практически всеми 
участниками этой встречи.

Затем в 1934 году Япония заявила, что она выходит из совместного соглашения, 
действующего до 31 декабря 1936 года, поскольку это было крайним сроком 
предварительного двухгодичного уведомления, предусмотренного Лондонским 
соглашением 1930 года.

Таким образом, попытка Великобритании создать систему военно-морского 
разоружения, контролируемую ею самой, совершенно свелась на нет. А потому она 
была готова принять поддержку от кого бы то ни было. Такая поддержка была 
предложена ей в виде германского добровольного ограничения своего 
военно-морского флота до уровня 35 процентов от британского. В качестве 
quidproquo[44 - Здесь: равноценная замена (лат.).] Германия просила только 
отменить статьи Версальского мирного договора о разоружении, которые 
компенсировались бы новым соглашением.

Подобное соглашение, будь оно подписано, стало бы в первую очередь делом 
политическим, но никак не военно-морским, и поэтому заниматься им следовало 
исключительно самому правительству. Гитлер после встречи с двумя британскими 
посланцами стал тянуть время. Сказать по правде, он никак не реагировал даже на 
несколько запросов британского военно-морского атташе до тех пор, пока 
британское правительство не настояло на начале регулярных дипломатических 
переговоров.

По всей вероятности, на этом этапе Британия отнюдь не желала раздражать своих 
партнеров по Версальскому мирному соглашению столь активной своей инициативой. 
Поэтому ее посланцы предложили, чтобы военно-морские эксперты двух стран 
провели предварительное изучение вопроса.

Для изучения вопроса со стороны германского ВМФ я назначил небольшую комиссию 
под руководством контрадмирала Гузе, начальника управления военно-морских 
операций, в задачу которой была вменена подготовка наших предложений. Поскольку 
специальный и полномочный посол Иоахим фон Риббентроп, который возглавлял 
германскую дипломатическую делегацию, не мог ориентироваться в военно-морских 
делах, я поручил капитану 2-го ранга Бюркнеру, сотруднику моего личного штаба, 
кратко изложить фон Риббентропу наши проблемы, а также поддерживать постоянный 
контакт с капитаном 1-го ранга Мюрхедом-Гоулдом, британским военным атташе в 
Берлине, на всех предварительных этапах переговоров. Контр-адмирал Шустер и 
капитан 2-го ранга Кидерлен должны были быть представителями германского 
военно-морского флота в нашей делегации в Лондоне.

Гитлер заверил меня, что в ходе переговоров, поскольку мы добровольно 
ограничиваем нашу морскую мощь до 35 процентов от британской, никакие жизненные 
интересы германского флота не будут принесены в жертву политике. В ходе 
«предварительного обсуждения на уровне экспертов» мы не должны были открывать 
информацию о ходе строительства кораблей или о наших будущих планах, если 
только фон Риббентроп не добьется определенного политического успеха.

Чтобы убедиться в том, что фон Риббентроп вполне отдает себе отчет в этом и что 
никаких уступок за счет флота в Лондоне сделано не будет, была организована 
частная встречав доме Гитлера в Мюнхене 31 мая 1935 года. Сначала я имел 
разговор с Гитлером с глазу на глаз, а потом к нам присоединились министр 
иностранных дел фон Нейрат, военный министр фон Бломберг, начальник отдела МИДа 
Ламмерс, специальный и полномочный посол фон Риббентроп и контр-адмирал Шустер. 
После полуторачасового обсуждения все предложения флота были единогласно 
приняты. Затем я зафиксировал их в письменном виде. Гитлер также письменно их 
одобрил, и они были вручены фон Риббентропу. Гитлер особо подчеркнул членам 
делегации, что если британцы будут настаивать на чем-либо большем, чем было 
только что оговорено, то делегация обязана прервать переговоры и вернуться 
домой.

Германская делегация была весьма гостеприимно принята в Лондоне, и 3 июня, 
спустя лишь день или два после приезда, была приглашена на парад по случаю дня 
рождения короля. Переговоры начались на следующий после парада день, и 
германское посольство настояло на том, чтобы на первом заседании присутствовал 
британский министр иностранных дел. Это еще раз подтвердило убежденность членов 
нашей делегации в том, что предмет переговоров был скорее политическим, чем 
военным.

Но британцы были другого мнения; они считали, что обсуждение предмета 
переговоров морскими и военными экспертами должно начаться до того, как во 
внимание станут приниматься какие бы то ни было политические соображения, и 
британский министр иностранных дел покинул конференцию. Однако спустя двое 
суток британский кабинет министров заявил, что он согласен с германской 
политической точкой зрения, и дискуссия между морскими экспертами началась. 
Германская точка зрения была талантливо изложена капитаном 1-го ранга Васснером,
 германским военно-морским атташе в Лондоне, и обсуждение ее шло быстро и 
благоприятно.

Но затем в самый последний момент британский МИД принял другой курс. 
Предварительно было заявлено, что юрисконсульт британской делегации должен 
иметь возможность «проверить» любые тексты, издающиеся от ее имени. И этот 
советник без каких-либо указаний включил в итоговый документ преамбулу, которая,
 в политическом смысле, снова ограничивала все соглашение рамками Версальского 
мирного договора. Однако британский адмирал Литтл, представлявший на встрече 
адмиралтейство, и британский заместитель министра иностранных дел сэр Роберт 
Крейг, вовремя вмешавшись, сгладили конфликт.

Англо-германское морское соглашение было заключено 18 июня 1935 года, а позднее 
подтверждено путем обмена документами между британским министром иностранных 
дел сэром Сэмюэлем Хоре и германским послом фон Риббентропом. По некой 
случайности соглашение было заключено в день стодвадцатилетнего юбилея битвы 
при Ватерлоо, в которой Наполеон потерпел поражение от объединенных британской 
и прусской армий.

Соглашение включало в себя следующие принципиальные пункты: силы германского 
военно-морского флота должны быть равны 35 процентам от сил британского ВМФ, 
включая морские силы стран Британского Содружества; водоизмещение и огневая 
мощь кораблей должны соответствовать стандартам, установленным британскими 
соглашениями с другими странами; Германии был гарантирован паритет с Британией 
в силах подводного флота. Однако Германии пришлось согласиться на то, что 
35-процентное ограничение было установлено не только по отношению к силам флота 
в целом, но и применительно к каждому классу кораблей, что было весьма важно 
для Британии. Германия также заявила, что она не планирует иметь подводного 
флота больше 45 процентов от британского; а также, что если она когда-либо 
сочтет себя вынужденной обстоятельствами предпринять строительство подводного 
флота сверх этого ограничения, то она предварительно обсудит этот вопрос с 
Британией, прежде чем начнет строительство.

Значение этого англо-германского морского соглашения, вероятно, не было в то 
время в полной мере осознано многими в Германии, частично потому, что 
британская делегация просила не привлекать к соглашению много шума в прессе. 
Британцы не без оснований считали, что их бывшие союзники – в частности 
французы – не придут в восторг от заключения ими самостоятельного соглашения с 
Германией.

Политический успех этого соглашения для Германии заключался в том, что 
готовность Британии заменить жесткие статьи Версальского мирного договора 
добровольным ограничением не только сломала так называемый «фронт Стреза», но 
также санкционировала право Германии на перевооружение. Теперь, наконец, 
Германия больше не могла быть обвинена в нарушении статей о разоружении 
Версальского мирного договора.

Но и британское правительство достигло многого. До сих пор оно было вынуждено 
выступать на переговорах с другими странами по вопросу о морских вооружениях в 
одиночестве и обсуждать только локальные сепаратные договоры с каждой из держав.
 Теперь же оно могло рассчитывать на германскую поддержку в ходе большой 
международной конференции, которая должна была вскоре состояться для обсуждения 
общих морских вооружений.

Представлялось вполне нормальным, что наконец-то эти две морские державы должны 
были восстановить между собой дружеские отношения. В начале своего 
существования имперский военно-морской флот во многих отношениях строился по 
образцам былого британского флота. Прежде всего, многие корабли были построены 
на британских верфях, и вплоть до конца прошлого века они проводили много 
времени, посещая британские порты. Их парадные церемонии и традиции жизни на 
борту кораблей были переняты с британского флота, точно так же, как и устав 
германского флота – «Служба на борту» – был едва ли не полностью скопирован с 
британского «Королевского регламента». Техническое развитие флота очень часто 
шло параллельно, и вплоть до Первой мировой войны политические разногласия 
между двумя правительствами не создавали непреодолимого препятствия для двух 
флотов. Офицерский корпус каждого флота с уважением и пониманием относился к 
своим коллегам. В ходе Первой мировой войны германский и британский флоты 
сражались друг против друга как смелые соперники, но отнюдь не как безжалостные 
враги. И после поражения Германии британский флот, хотя и преданно следовал 
политике своего правительства, редко намеренно делал нечто такое, что могло бы 
усугубить унижение и горечь поражения, понесенного Германией.

В одном случае, верно, существовали все возможности для появления такого духа: 
во время капитуляции германского военно-морского флота. Но затопление 
контр-адмиралом фон Ройтером этого флота в Скапа-Флоу устранило эти корабли как 
камень преткновения будущего соперничества и личной вражды. Гордые слова, 
сказанные там британскому адмиралу: «Я сделал только то, что сделал бы на моем 
месте любой британский адмирал», были именно теми, которые прекрасно поняли 
столь же гордые британцы. Теперь англо-германское морское соглашение 1935 года, 
казалось, должно было навсегда развеять призраки тех потопленных в Скапа-Флоу 
кораблей.

Я думаю, что в изрядной степени смягчением отношений между нашим и британским 
флотами мы обязаны адмиралу Джону Джеллико, этому выдающемуся моряку, которому 
его страна доверила командование Гранд-Флитом во время битвы при Скагерраке, а 
позднее сделала его первым лордом адмиралтейства[45 - Первый лорд 
адмиралтейства – морской министр Великобритании.]. Занимая этот высокий пост, 
он всегда стремился достичь как можно более тесного взаимодействия Англии и 
Германии. Он стал первым англичанином, который после окончания Первой мировой 
войны возобновил сотрудничество с германским флотом. Именно по его предложению 
Британский легион, британское общество ветеранов войн, пригласило вице-адмирала 
фон Трота, начальника штаба адмирала фон Шеера, принять участие в его сессии 
1927 года. На следующий год адмирал Джеллико послал приглашение адмиралу Шееру, 
своему противнику в битве при Скагерраке, как он тактично выразился, «чтобы 
обсудить некоторые вопросы, которые историки каждой из сторон пока еще оставили 
открытыми». К сожалению, последовавшая вскоре после этого смерть адмирала Шеера 
не дала осуществиться такой встрече двух великих адмиралов Первой мировой войны.


Со своей стороны я тоже стремился любыми возможными путями поощрять эту добрую 
волю. Помимо все расширяющихся взаимных визитов кораблей наших двух стран, я 
возродил на новой основе Кильскую неделю, организовав серию парусных регат на 
приз военно-морского флота, открытых для участия спортсменов всех стран. 
Британские яхтсмены активно участвовали в этих состязаниях.

В год подписания англо-германского морского соглашения 20 ноября скончался 
адмирал флота лорд Джеллико. Британское правительство приняло решение поместить 
его прах в лондонском соборе Святого Павла, где уже покоился прах другого 
величайшего английского моряка, лорда Нельсона. Я искренне уважал адмирала 
Джеллико, с которым познакомился еще в первые годы своей флотской службы на 
Дальнем Востоке в 1898 году, где он командовал британским крейсером «Центурион».
 Ныне я постарался продемонстрировать не только глубокое уважение нашего флота 
к покойному адмиралу, но также и наше желание установить на будущее самые 
сердечные отношения между нашими двумя флотами. Поэтому я опубликовал памятный 
панегирик нашему благородному противнику, а также, поскольку служебные 
обязанности не позволяли мне покинуть Берлин, поручил вице-адмиралу Форстеру, 
начальнику штаба германского флота, представлять германский флот на церемонии 
погребения адмирала Джеллико.

Британский флот понял мои искренние намерения и предоставил вице-адмиралу 
Форстеру место в числе двенадцати членов почетного эскорта, отобранных среди 
самых известных военных и морских лидеров. После завершения этой церемонии 
принц Уэльский, представлявший заболевшего короля Георга V, поблагодарил 
адмирала Форстера и заверил его от имени своего отца и английского народа в 
своем дружеском отношении к Германии.

Я также отдал приказ, чтобы на всех кораблях германского флота, как находящихся 
в территориальных водах, так и за границей, в момент опускания в могилу 
останков командующего Гранд-Флитом в Первой мировой войне, адмирала флота Джона 
Рашуорта Джеллико, виконта Скапа, графа Саутхемптонского, флаги были наполовину 
приспущены как последняя дань памяти этому великому моряку и нашему былому 
доблестному сопернику.

Оглядываясь теперь назад, я могу сказать, что это была высшая точка в развитии 
наших взаимоотношений и моих надежд. Морское соглашение с Великобританией, как 
я надеялся, заложит основу для мира с Германией и остальной Европой на долгие 
годы. А эти мирные отношения с нашими соседями и свобода, пришедшая после 
горьких лет Версаля, мечталось мне, смогут успокоить и наши внутренние страсти. 
За полтора десятилетия после окончания Первой мировой войны германский 
военно-морской флот, ни на йоту не выходя за пределы своих собственных задач, 
смог избежать политических и социальных беспорядков нашего времени и достиг 
изрядного прогресса в качестве защитника морских границ своей страны. Я считал, 
что у меня есть все основания с надеждой смотреть в будущее еще и потому, что 
руководитель германского правительства Адольф Гитлер все время страстно 
повторял, что о нападении на Англию впредь невозможно и помыслить.

Величайшей трагедией моей жизни стало то, что наше будущее пошло совершенно 
другим путем.




Глава 9. Плоды Версаля


Лишь немец, переживший эти критические годы, может понять, сколь тяжелы были 
для нас оковы статей Версальского мирного договора. Этот договор ознаменовал 
собой конец войны, разразившейся после сорока лет мира, – войны, за которую 
германский народ не чувствовал себя ответственным. Это было одной из причин, по 
которой каждый немец ненавидел договор, ибо одним из основных пунктов его было 
требование того, чтобы Германия признала свою вину за развязывание войны. Но 
были также и другие условия, которые, установленные силой, не могли быть 
понятны немцами. Так, например, некоторые из самых древних германских 
территорий были конфискованы; германские области к западу от Рейна были 
навсегда демилитаризованы и должны были быть на долгие годы оккупированы 
иностранными армиями; город Данциг стал отдельным политическим образованием; 
Германия была лишена всех своих колоний. Передача в пользу Польши части 
германских территорий, особенно той ее части, которая получила название 
«польский коридор», заставила даже французского маршала Фоша произнести слова: 
«Этим были посеяны семена будущей войны».

Более того, самый важный угольный и железорудный район Германии, Саар, был 
лишен германского суверенитета на срок в пятнадцать лет, а возможно, что и 
навсегда. Союз Австрии и Германии – Anschluss, желанный народам обеих стран и 
предусмотренный в конституциях как Германии, так и Австрии, – был запрещен. 
Жесткие ограничения были установлены в отношении германских вооруженных или 
оборонительных сил с целью постоянно держать Германию в зависимом состоянии. 
Германия была окружена системой иностранных военных союзов и сил, созданных для 
содержания страны под постоянным военным давлением.

Наконец, Германия была лишена практически всего морского торгового флота и 
обложена репарациями в виде материалов и валюты свыше всех разумных пределов.

В свете еще большей трагедии, которая произошла с тех времен, в наши дни трудно 
представить себе те проблемы, перед которыми стояла страна после поражения в 
Первой мировой войне. Все германские правительства того периода – и в 
особенности правительство, в котором военным министром был генерал Грёнер, – 
существовали в постоянном страхе нападения со стороны Польши. Германия была 
настолько беззащитна, что, когда в 1923 году французские войска вошли и 
оккупировали Рурскую область, она могла оказывать только пассивное 
сопротивление. Эта оккупация продолжалась более двух лет, а оккупация 
германской Рейнской области иностранными войсками должна была длиться вплоть до 
1930 года.

Государственные деятели и политики победоносной Антанты, продиктовавшие 
Версальский мирный договор, были настолько оторваны от реальности, что думали – 
они всегда смогут держать народ Германии в оковах. Такое порабощение, в том 
числе конфискация национальных территорий, оккупация и военный контроль, 
неуважение национального суверенитета и соответствующее унижение правительства, 
могло привести только к неизбежному взрыву.

Насильственная изоляция и невыносимая экономическая ситуация вызвали волну 
неконтролируемой инфляции, ставшей причиной многочисленных банкротств, 
погрузивших всю нацию в пучину бедности. Безработица росла на глазах, а вместе 
с ней и угроза коммунизма. Облаченные в форму солдаты и матросы, представлявшие 
единственно надежную защиту для правительства, стали объектом не только 
поношений, но и мишенью для персональных атак коммунистических деятелей. Не 
были они защищены и от подобных нападок политических лидеров в рейхстаге и 
вообще повсюду, хотя всегда были твердыми защитниками президентов Эберта и фон 
Гинденбурга, а также партийных лидеров уровня Носке, Гесслера, Северинга, 
Хейнига, Брюнинга, Грёнера, Шёпфлина и Эрзинга.

Нельзя не сказать о позиции лидеров стран Антанты: уклоняясь от любых дискуссий 
с Веймарской республикой относительно пересмотра несправедливых статей 
Версальского договора, они без всяких колебаний пошли на подобную дискуссию с 
национал-социалистским государством Гитлера и предоставили ему все то, в чем 
отказали политикам Веймара.

Равным образом необходимо отметить, хотя и по другой причине, ту безоговорочную 
поддержку, которую германские вооруженные силы оказывали различным 
правительствам Германии.

Личный состав флота, будучи не чем иным, как плотью от плоти германского народа,
 так же как и он, страдал от тяжкого бремени Версальского договора. Позднее, 
после Второй мировой войны, в ходе работы Нюрнбергского трибунала, союзники 
имели все основания запретить какие-либо дискуссии и даже упоминания о 
Версальском мирном договоре и его последствиях. Что касается политических 
обстоятельств, которые привели к национал-социализму и призыву к «сильному 
человеку», к фюреру, который выведет Германию из этого положения, то они были 
всего лишь следствиями ситуации, созданной торжествующими победителями в 1918 
году. Национал-социализм, мыслимый исключительно на таком фоне, только и 
твердил о несправедливом мире и, выдвинув соответствующую партийную программу, 
затронул струну, которая отозвалась эхом в сердцах каждого разочарованного 
немца тех дней.

Пока национал-социализм возрождал Германию, военно-морской флот со свойственной 
ему неколебимой дисциплиной оказывал правительству ту же лояльность, что и всем 
предыдущим правительствам Веймарского государства. Никаких происшествий в ходе 
этого процесса не было. Случись таковые, они были бы подавлены мною немедленно 
и со всей строгостью. Приход к власти нового правительства в любом случае был 
свершившимся фактом, и произошло это полностью в соответствии с конституцией, 
поскольку партия Гитлера была массово поддержана народом. Законный переход 
власти от правительства Шлейхера к Гитлеру в январе 1933 года позволил избежать 
гражданской войны.

Когда к власти пришло правительство Гитлера, это никак не повлияло на 
вооруженные силы, которые продолжали, как и раньше, подчиняться президенту. Да 
и в их структуру, было похоже, новое правительство не собиралось вносить 
каких-либо радикальных изменений, поскольку лишь немногие из новых министров 
были выходцами из немецкой национал-социалистской рабочей (нацистской) партии. 
Более того, различные опросы и местные выборы показывали, что новое 
правительство имеет мощную поддержку во всех слоях общества. 24 марта 1933 года 
все партии в рейхстаге, за исключением социал-демократов, проголосовали за 
предоставление новой администрации чрезвычайных полномочий. Подписанный в июле 
конкордат между Германией и Ватиканом также получил поддержку общества. 
Начавшиеся в широких масштабах общественные работы способствовали разрешению 
ситуации с безработицей, а общее улучшение ситуации во многих сферах принесло 
удовлетворение, возродило надежды и было тепло принято народом. Верно и то, что 
внутренние условия в стране стали более благоприятными и что многие проекты, 
начатые при Веймарской республике без особого результата, теперь принесли 
ожидаемые успехи. В глазах общества Гитлер обрел ореол выдающегося лидера, и на 
фоне склок в правительствах Веймарской республики он получил одобрение и 
доверие немецкого народа.

Вооруженные силы быстро почувствовали повсеместный рост понимания 
ответственности военных и возрастающее доверие гражданского населения. На флоте 
это было особенно заметно на верфях, где личный состав флота, гражданские 
рабочие и служащие находились в особенно тесном контакте. Конечно, не все шло 
без сучка без задоринки, бывало, что и возникали некоторые трения между личным 
составом флота и членами нацистской партии. Командирам кораблей зачастую 
приходилось отбиваться от несправедливых и пристрастных обвинений и разрешать 
щекотливые проблемы. Хотя надо признать, что на флоте подобные дрязги были 
незначительными и, как правило, разрешались без моего вмешательства.

По отношению к нацистской партии многие, особенно старшие по возрасту офицеры, 
испытывали определенный скептицизм, но они могли совершенно свободно выражать 
свои сомнения, не боясь какого-то наказания. Я лично знал некоторых офицеров, 
не согласных с системой национал-социалистского государства и нацистской партии,
 которые ничуть не скрывали своего мнения. Но пока офицеры эти выполняли свой 
долг – а они делали это вплоть до окончания войны, – они ничуть не потеряли 
свой имидж в чьих-либо глазах и не понесли никакой кары. Каких бы взглядов ни 
придерживался человек – горячего одобрения, осторожной холодности или открытого 
отрицания, – превыше всего этого было то, что флот во всей своей целостности 
выказывал новому правительству ту же самую надежную верность, которую он 
выказывал предыдущим администрациям времен Веймарской республики.

Я не вижу причин отступать от моих взглядов и принципов, касающихся 
ответственности вооруженных сил по отношению к законно избранному правительству.
 Долг мой заключался в сотрудничестве и повиновении – отношении, повсеместно 
общем для военно-морского флота и германского народа. Если бы я не чувствовал 
себя в силах добросовестно исполнять это, я бы немедленно подал в отставку, 
поскольку, не будучи верным государству, я не мог бы требовать от флота быть 
верным мне.

А еще мой долг, как я понимал его, заключался в развитии, подготовке и обучении 
личного состава флота и поддержании и улучшении его материальной части с тем, 
чтобы он всегда мог внести свой вклад в обеспечение безопасности страны. В те 
дни никто не мог предвидеть то будущее, куда заведет нас этот курс, но за свой 
вклад в ведение флота этим курсом я несу полную ответственность перед лицом 
истории.

Морское соглашение с Великобританией потребовало в срочном порядке совершенно 
иного подхода к решению вставших перед ВМФ задач.

В сфере кадров мы, к счастью, смогли вырваться вперед. Хотя Версальский мирный 
договор и ограничивал весь флот числом 1500 призывников в год, но за счет 
умелого отбора и подготовки мы все же создали ядро из дисциплинированных, 
хорошо подготовленных офицеров и матросов. Уровень подготовки унтер-офицеров и 
матросов был столь высок, что мы получили возможность произвести необычно 
большое количество личного состава в более высокие звания и поручить им 
ответственные посты в расширяющемся флоте.

Одним из самых обнадеживающих факторов стало отношение Британии к новому 
положению Германии в свете этого морского соглашения. Это было выражено 
публично в речи, произнесенной 26 июня 1935 года в британской палате лордов 
адмиралом флота графом Битти, который в качестве командующего британскими 
линейными крейсерами и позднее командующего британским флотом противостоял 
германскому ВМФ в самых значительных битвах Первой мировой войны. «Я считаю, – 
сказал он относительно морского соглашения, – что мы должны поблагодарить 
немцев. Они пришли к нам с распростертыми объятиями и добровольно согласились 
удовлетвориться уровнем флота в 35 процентов от нашего. Если бы они предложили 
нечто другое, мы не смогли бы остановить их. В том, что нам не придется 
участвовать в гонке вооружений, по крайней мере с одной страной в мире, есть 
нечто такое, за что мы должны быть благодарны».

В этом не было преувеличения. Жертвоприношение, которое добровольно совершила 
Германия, согласившись на уровень морской мощи в 35 процентов от британского, 
было и в самом деле велико. Мы пошли на это, поскольку таким образом мы 
надеялись навсегда исключить возможность того, чтобы Англия когда-либо стала 
нашим врагом, и, как мы надеялись, обстоятельства позволили бы нам со временем 
заключить союз с ней. В беседе, которую барон фон Нейрат и я имели с британским 
послом сэром Невиллем Гендерсоном зимой 1938/39 года, я заметил, что, по моему 
мнению, Великобритания воспринимает возможный союз как само собой разумеющееся. 
Это определенно не так, твердо ответил посол, отношение Британии станет явным, 
когда будет поднят вопрос о соглашении по вопросу колоний. Тогда я впервые 
услышал о некоем планируемом соглашении по колониальным проблемам.

Новое морское соглашение могло бы дать нам многое для того, чтобы создать новый 
германский флот той мощи, которая требовалась для новой германской 
континентальной политики, каковую Гитлер в общих чертах обрисовал мне во время 
моей первой официальной беседы с ним. Поскольку срок «замораживания» 
военно-морских вооружений, установленного Вашингтонским договором 1922 года и 
затем продленного с некоторыми изменениями, должен был истечь в 1936 году, 
Великобритания, не имея никаких шансов на его продление, без всякого сомнения, 
должна была бы рано или поздно начать наращивать мощь своего флота. А это 
автоматически повлекло бы за собой пропорциональный рост нашего флота.

На начало 1935 года военно-морскую мощь Великобритании составляли 12 линкоров, 
3 линейных крейсера, 8 авианосцев, 19 тяжелых крейсеров, 35 легких крейсеров, 
19 лидеров флотилий, 150 эскадренных миноносцев и 54 подводные лодки. Базируясь 
на цифре в 35 процентов, для Германии это означало в эквивалентном тоннаже 
следующее: 184 000 тонн для линкоров, 47 000 тонн для авианосцев, 51 000 тонн 
для тяжелых крейсеров и 119 000 тонн для легких крейсеров и эскадренных 
миноносцев вместе. Поскольку уровень вооружений по подводным лодкам составлял 
45, а не 35 процентов, это позволяло нам строить подводных лодок общим 
водоизмещением до 23 700 тонн. Но именно в этот самый момент германский 
военно-морской флот располагал следующим количеством современных, послевоенных 
кораблей: только 3 «карманными» линкорами класса «Дойчланд» общим 
водоизмещением около 35 000 тонн, 6 легкими крейсерами общим водоизмещением 40 
000 тонн и 12 эскадренными миноносцами общим водоизмещением всего только около 
11 000 тонн – и совершенно не имел подводных лодок.

Поэтому до какого-либо публичного заявления о имеющейся у нас программе 
строительства кораблей и будущих намерениях было решено закончить строительство 
и ввести в состав флота первые послевоенные германские подводные лодки. Эта 
программа строительства подводных лодок вынашивалась с величайшей 
тщательностью; было спроектировано три различных типа субмарин – водоизмещением 
250 тонн, 500 тонн и 750 тонн. Вдобавок вовсю шел выпуск комплектующих для 
лодок самого малого класса – 250-тонных, так что их сборка, спуск на воду и 
ввод в состав флота могли быть завершены в кратчайший срок. В действительности 
первый дивизион подводных лодок был сформирован 27 сентября 1935 года, при этом 
шесть лодок уже вошли в состав флота, а еще шесть временно находились в 
распоряжении училища подводного плавания для подготовки экипажей. Этот первый 
дивизион получил имя «Веддиген» в честь знаменитого командира подводной лодки 
Первой мировой войны. Командиром этого дивизиона сначала был капитан 1-го ранга 
Дёниц, но вскоре я назначил его командующим всеми подводными силами, поручив 
ему развитие этого нового рода войск.

Особое внимание мы уделяли отбору офицеров для подводного флота. Так, по 
представлению Дёница, инженер-капитан 2-го ранга Тедсен был назначен 
дивизионным механиком, а позднее и главным механиком подводного флота. Бывший 
офицер-подводник Первой мировой войны с внушительным послужным списком, он 
вырос до ранга инженер-контр-адмирала, став главным инженером германского 
подводного флота Второй мировой войны. Из состава офицеров, недавно закончивших 
подготовку на командиров подводных лодок, на должность начальника штаба 
командующего подводными силами был назначен капитан 3-го ранга Годт, и он 
оставался на этом посту в течение всей Второй мировой войны. Значительный вклад 
в разработку конструкций подводных лодок внесли инженеры Шюрер, Брёкинг, 
Ашмонайт, Дизельмайер, Шперлинг и Фризе.

И вот 9 июля 1935 года мы впервые официально объявили о вводе в состав флота 
новых подводных лодок и о принятой перспективной программе строительства 
кораблей:

С целью доведения военно-морского флота до уровня в 35 процентов от британского,
 как это предусматривается морским соглашением с Англией, начато строительство 
следующих новых кораблей либо будет начато в течение 1935 года:

1. Два линкора водоизмещением 26 000 тонн каждый, вооруженные орудиями калибра 
280 мм.

2. Два крейсера водоизмещением 10 000 тонн каждый, вооруженные орудиями калибра 
200 мм.

3. Шестнадцать эскадренных миноносцев водоизмещением 1625 тонн каждый, 
вооруженные орудиями калибра 127 мм (большая часть этих миноносцев уже была 
заложена в 1934-м или 1935 году).

4. а) двадцать подводных лодок водоизмещением 250 тонн каждая (одна из них уже 
вошла в состав флота, а две спущены на воду).

б) шесть подводных лодок водоизмещением 500 тонн каждая.

в) две подводные лодки водоизмещением 750 тонн каждая.


* * *

Имелись также планы строительства первого германского авианосца, а также 
дополнительных линкоров, которые должны были быть заложены в 1936-м и 
последующие годы в соответствии с определенной в соглашении пропорцией.

В это время во французском флоте полным ходом шло строительство двух линкоров 
класса «Дюнкерк». Каждый водоизмещением в 25 500 тонн, вооруженные восемью 
330-миллиметровыми орудиями главного калибра, со скоростью хода в 30 узлов, они 
представляли собой ответ германским «карманным» линкорам с их водоизмещением в 
10 000 тонн, шестью 280-миллиметровыми орудиями и скоростью в 26 узлов. 
Вдобавок Франция планировала строительство линкора водоизмещением 35 000 тонн, 
которое должно было начаться в ноябре 1935 года.

Общая мощь французского флота составляла около 60 процентов от британского. Но 
по количеству подводных лодок он значительно превосходил английский – в его 
составе уже было 96 лодок, да еще 15 строилось, в то время как британский 
подводный флот насчитывал 54 действующие субмарины и 6 в процессе строительства.
 Если бы французский флот лишь только заменял устаревшие корабли, он уже почти 
вдвое превзошел бы германский, даже если бы мы вводили в строй максимум 
кораблей, разрешенных англо-германским морским соглашением. Поэтому у французов 
не было никаких причин испытывать беспокойство в отношении этого соглашения.

Что же касается британской общественности, то она могла бы возражать только 
против той части соглашения, которое разрешало Германии вслед за достижением 
размера подводного флота в 45 процентов от британского довести размер подводных 
сил до паритета, предварительно согласовав это путем переговоров между двумя 
странами. Но сэр Болтон Эйрес-Монсел, первый морской лорд, охладил подобные 
страхи, сделав заявление в палате общин о том, что Германия заявила о своей 
готовности подписать международное соглашение о подводной войне, один из 
пунктов которого запрещал потопление коммерческих судов без предупреждения. И 
23 сентября 1936 года Германия продемонстрировала свою добрую волю, официально 
подписав подобное соглашение, известное под названием Лондонский протокол о 
действиях подводных лодок.

Этот протокол, ограничивающий военные действия подводных лодок, был прямым 
порождением неограниченной подводной войны в период Первой мировой, и он 
означал нечто новое не только в военном смысле, но также и в международном 
праве. Мнения о ведении подводной войны значительно разнились у военных моряков,
 политиков и международных юристов различных стран, особенно в связи с широко 
обсуждавшимся вопросом о вооруженных коммерческих судах. Среди соглашений, 
обсуждавшихся в ходе Вашингтонской морской конференции 1921 – 1922 годов, было 
и такое, которое требовало, чтобы подводные лодки соблюдали все те общие 
правила ведения войны, что и надводные корабли. Англия, Франция, Италия, Япония 
и Соединенные Штаты подписали такое соглашение, но французское правительство 
отказалось его ратифицировать, после чего Япония в 1934 году дезавуировала свою 
подпись.

На Лондонской конференции 1930 года вопрос о подводных лодках обсуждался опять, 
причем по нему было предложено несколько изменений. Так, Франция возражала 
против положения, согласно которому командиры подводных лодок, нарушившие 
соглашение, по своему правовому положению приравнивались к пиратам. С точки 
зрения французов, если командир подводной лодки выполнял военный приказ, то по 
международному праву санкции должны были быть применимы к государству, а не к 
командиру подводной лодки. Стоит заметить, что в ходе международных процессов 
против германских командиров после окончания Второй мировой войны эта точка 
зрения французского правительства была напрочь забыта.

Но в любом случае ни Франция, ни Италия не ратифицировали Лондонское морское 
соглашение 1930 года. Соответственно, в 1936 году все те же пять морских держав 
снова собрались вместе для обсуждения проблем подводной войны. В результате 
этой встречи появилось соглашение, касающееся единственно только подводной 
войны. Таким соглашением стал Лондонский протокол о подводных лодках, который 
подписала Германия. Статьи этого важного соглашения вошли составной частью в 
«Положение о взятии трофеев» германского ВМФ и стали основой инструкций, 
согласно которым германские подводные лодки действовали в ходе начального 
периода Второй мировой войны.

Эта Лондонская конференция 1935 – 1936 годов стала важной вехой для германского 
военно-морского флота также и в других аспектах. Действие Вашингтонского 
морского договора 1921 – 1922 годов и Лондонского морского договора 1930 года 
должно было окончиться в конце 1936 года. Поэтому представители пяти держав 
заблаговременно собрались в конце 1935 года.

Поскольку Германия благодаря своему восстановлению и морскому соглашению, 
подписанному ею с Британией, вполне ясно обозначила себя как будущая 
военно-морская держава, было предложено пригласить ее участвовать в конференции,
 и Германия заявила, что примет приглашение, если оно поступит. Франция, однако,
 возражала против этого на том основании, что такое приглашение было бы 
равносильно признанию недействительности Версальского мирного договора. Для 
разрешения этой проблемы договорились следующим образом: в дополнение к общему 
договору, который должен быть подписан пятью странами-участницами, будет 
подписано еще и отдельное соглашение между Англией и Германией, которое 
образует составную часть общего договора. Позицию России также решили принять 
во внимание путем подписания подобного двустороннего соглашения между Англией и 
Советским Союзом.

В окончательном тексте Лондонского морского договора 1936 года уже не было 
никакого упоминания о былых соотношениях военно-морских флотов. Осталось только 
одно-единственное ограничение на водоизмещение кораблей и калибр орудий, 
которыми они могут быть вооружены, да еще мораторий на строительство тяжелых 
крейсеров и линкоров более 10 000 тонн водоизмещением. Каждая держава могла 
теперь строить любые военно-морские корабли, какие требовало ее положение на 
международной арене.

Япония даже не приняла участие в конференции, а Италия отказалась подписать 
согласованный текст договора, потому что Англия и Франция применили к ней 
санкции за развязывание войны в Эфиопии. Что касается Германии, то она была 
ограничена процентным отношением к мощи военно-морского флота Британии согласно 
условиям англо-британского морского соглашения, которые она добровольно приняла 
на себя.

Германии, однако, был нанесен чувствительный удар пятилетним продлением срока 
моратория на строительство тяжелых крейсеров и линкоров водоизмещением менее 17 
000 тонн. Все другие ведущие военно-морские флоты уже имели в своем составе 
много аналогичных кораблей, в то время как Германия даже не могла продолжить 
строительство таких кораблей, как «Дойчланд» или «Граф Шпее». К тому же Россия 
требовала для себя права построить семь кораблей того класса, на который был 
наложен запрет.

Соответственно этому был достигнут компромисс путем подписания особого 
соглашения с Англией, по которому Германия могла построить еще два тяжелых 
крейсера в дополнение к уже заложенным «карманным» линкорам, но она обязывалась 
делать это только в случае появления исключительных обстоятельств, поскольку 
Германия, по ее собственным словам, «не желала предпринимать каких-либо шагов, 
которые могли бы привести к возобновлению всеобщей гонки вооружений».

Все эти соглашения и сформировали в общих чертах конфигурацию нового 
германского военно-морского флота и состав кораблей различных классов. Однако 
до того, как приступать к планированию их строительства, было необходимо 
принять во внимание целый ряд различных пунктов, причем не только 
военно-морского или технического, но и внешнеполитического характера.

Прежде всего было необходимо решить, должен ли германский флот строиться для 
решения строго определенных, ограниченных задач либо он должен быть таким, 
чтобы иметь возможность разрешить любую ситуацию, которая могла возникнуть где 
угодно. Численность и характер флота любой страны определяется прежде всего 
наличием врагов, которым он должен противостоять в случае войны. Флот, 
потенциальным противником которого является сухопутная держава, должен делать 
упор на строительство кораблей, которые могут использоваться в прибрежных водах,
 – эсминцев, минных тральщиков, небольших подводных лодок и быстроходных 
торпедных катеров. Если же ей предстоит война со страной, которая является по 
своей сути морской державой, то она должна строить корабли, способные 
осуществлять операции на просторах морей и океанов, такие, как авианосцы, 
крупные корабли с большим радиусом действия и высокой скоростью хода, средние и 
крупные подводные лодки, а также суда снабжения. Но редко какая страна может 
предугадать своего будущего противника с такой точностью, которая дала бы 
возможность спланировать всю программу создания флота против только этого 
противника. Вообще говоря, все, что может сделать страна, – это создавать флот, 
способный действовать в максимально возможном количестве ситуаций.

Наша собственная программа строительства флота основывалась на том, что Гитлер 
сказал мне во время моей первой официальной встречи с ним – что «он никогда не 
стремился к войне с Англией, Италией и Японией, и поэтому развитие германского 
флота должно осуществляться в соответствии с требованиями континентальной 
германской политики».

Это политическое заявление естественным образом исключало все вышеупомянутые 
государства из числа возможных врагов. Логически продолжая его, следовало 
исключить из числа врагов еще и Соединенные Штаты. В границах европейской 
континентальной политики лишь Советский Союз и Франция да еще, пожалуй, 
польский флот при поддержке французского могли рассматриваться в качестве 
возможных противников, вооруженные силы и состав которых должны были 
приниматься во внимание при планировании роста нашего флота. Из этих двух стран 
Россия представляла собой преимущественно сухопутную державу, в то время как 
Франция была в равной мере морской и сухопутной державой. Но я снова и снова 
должен повторить, что ни тогда, ни в течение многих последующих лет среди 
вождей Германии не было никаких разговоров о подготовке или даже о возможности 
войны с этими странами.

Более того, Гитлер неоднократно вновь и вновь повторял свое первоначальное 
заявление о своем твердом намерении жить в мире с Англией, и я в то время был 
убежден, что это была основа его политики. Принимая во внимание относительную 
военную мощь и географическое положение двух наших стран, морская война против 
Англии была бы совершенно бессмысленной, и я первым немедленно возражал бы 
против нее. Где только возможно, я подчеркивал бы, сколь безнадежна она была бы.


Исходя из военно-морских концепций того времени, предшествовавшего громадному 
развитию авиации, мы базировали наши планы строительства флота на теории, что 
типы кораблей, входящих в состав флота, должны взаимно дополнять друг друга и 
взаимно зависеть друг от друга. Теория эта была в особенности верна для 
Германии, с ее немногочисленными портами и неглубокими прибрежными водами. Наши 
подводные лодки могли выходить из своих портов базирования только в том случае, 
если минные тральщики расчищали для них проходы от мин. В свою очередь, 
тральщиков должны были прикрывать от набегов неприятельских эсминцев и 
крейсеров легкие, а в ряде случаев и тяжелые корабли. Эскадренные миноносцы и 
сторожевые корабли были необходимы для прикрытия тяжелых кораблей, для 
прикрытия судов, входящих и выходящих из портов, для постановки минных 
заграждений и выполнения бесчисленного количества других задач общего характера.
 Поэтому для нас естественным и стратегически правильным делом было создание 
флота, в который бы входили корабли различных классов, образующих единое целое.

Таким образом, мы планировали создать максимально универсальный флот, отнюдь не 
специализированный против какого-либо определенного противника. И когда во 
время войны 1939 – 1945 годов Англия стала нашим неожиданным противником, мы 
ощутили значительную нехватку подводных лодок. В наших первоначальных планах 
доля подводных лодок была незначительной, поскольку, согласно международным 
соглашениям, которые мы подписали, эффективность подводных лодок как оружия 
была сильно ограничена. Вдобавок на первом этапе роста нашего флота мы и сами 
не были убеждены, какому типу подводных лодок следует отдать предпочтение. 
Многие офицеры высшего военно-морского командования[46 - Когда германский флот 
стал увеличиваться, старое название «адмиралтейство» было изменено на 
«Oberkommando der Kriegsmarine», или высшее военно-морское командование, и 
начальник адмиралтейства стал теперь командующим флотом. (Примеч. авт.)] 
считали, что в любой будущей войне, как и в Первой мировой войне, подводные 
лодки будут действовать автономно и на значительном удалении от своих баз, и по 
этой причине они должны быть крупными. С другой стороны, капитан 1-го ранга 
Дёниц, командующий подводным флотом, полагал, что нам нужны маневренные 
подводные лодки среднего размера, которые мы могли построить в больших 
количествах и при этом остаться в рамках предельного водоизмещения, 
установленного Лондонским морским соглашением. В этом случае он мог 
осуществлять атаки целых групп подводных лодок на вражеские конвои, поскольку 
даже по международным законам идущие в составе конвоев коммерческие суда могли 
быть атакованы без какого-либо предупреждения и досмотра. Кроме этого, капитан 
1-го ранга Дёниц предлагал командовать своими подводными лодками либо с 
плавучих командных пунктов, либо с КП, расположенных в прибрежной зоне. Его 
предложения были приняты, и разработанный вслед за этим тактический прием 
групповых атак подводных лодок, получивший также название «тактики волчьих 
стай», стал одним из значительных достижений в ходе Второй мировой войны, 
принесшим значительные успехи.

Капитан 1-го ранга Дёниц всем сердцем и душой ушел в работу по созданию 
подводного флота. Однако ему никогда не были свойственны узость взглядов или 
упрямство, ни в то время, ни тогда, когда он стал командующим всем флотом. В 
целом же вся ответственность за систематическое развитие флота ложилась на меня,
 равно как и за его интеграцию в политическую систему страны, и за его увязку с 
производственными возможностями экономики. Я должен был принимать во внимание 
производственную способность верфей, объемы промышленного производства 
экономики страны, развитие портов и шлюзов, а также набор и подготовку личного 
состава, необходимого для укомплектования строящихся кораблей. Одной из самых 
тяжелых моих обязанностей было проведение программ строительства флота через 
правительство; как правило, там приходилось сталкиваться с аналогичными 
запросами армии и авиации, которым Гитлер уделял равное внимание.

Внутри же высшего военно-морского командования окончательное решение о 
программе строительства было принято только после тщательного обсуждения и 
споров, во время которых все сотрудники были приглашены выразить свои взгляды. 
Я многим обязан адмиралу Витцелю, начальнику управления военно-морского 
вооружения; начальнику проектного отдела директору Шульцу; его сотрудникам 
Буркхардту и Брандесу; и адмиралу Деншу, начальнику моего штаба.

Девятого июля мы сделали публичное заявление о закладке двух линкоров, которые 
должны были получить имена «Шарнхорст» и «Гнейзенау». От дальнейшего 
строительства серии «карманных» линкоров класса «Дойчланд», из которых мы уже 
заложили три, пришлось отказаться, поскольку Франция начала строительство 
линейных крейсеров «Дюнкерк» и «Страсбург», которые превосходили наши 
«карманные» линкоры по всем параметрам. Вообще же во флотах ведущих морских 
держав господствовала тенденция к обладанию тяжело вооруженными, быстроходными 
линкорами с мощным бронированием.

В связи с этим нам пришлось изменить конструкцию «Шарнхорста» и «Гнейзенау»: 
оснастить их более мощными двигательными установками и обеспечить более высокую 
скорость, чем у трех «карманных» линкоров, и в то же самое время обеспечить их 
более солидной броней. Для этого пришлось увеличить их водоизмещение до 30 000 
тонн каждое. Согласно принятой классификации линкоров, «Шарнхорст» и 
«Гнейзенау» должны были соответствовать «Дюнкерку» и «Страсбургу» по своему 
бронированию и имели несколько более высокую скорость хода. Но, с другой 
стороны, два французских корабля, с их восемью 330-миллиметровыми орудиями, 
установленными в двух передних четырехорудийных башнях, превосходили огневой 
мощью наши корабли с их девятью орудиями, установленными в трех трехорудийных 
башнях. После тщательно проведенных стрельб мы убедились, что наши 
280-миллиметровые орудия, стрелявшие специально созданными бронебойными 
снарядами бризантного действия, смогут эффективно пробивать броню французских 
линкоров. Кроме всего, наши трехорудийные башни могли вести более быструю 
стрельбу, чем французские четырехорудийные. И наконец, наши специалисты по 
вооружению кораблей серьезно сомневались в том, что французы смогут вести 
залповый огонь из всех своих орудий без серьезных последствий для конструкции 
линкоров.

Естественно, мы думали об увеличении калибра нашей главной башенной артиллерии 
– о возможном переходе на шесть 380-миллиметровых орудий вместо девяти 
280-миллиметровых орудий, – но это серьезно замедлило бы строительство кораблей.
 Кроме прочего, такой шаг был чреват также и политическими последствиями. В 
проект двух наших следующих линкоров, «Тирпиц» и «Бисмарк», мы предварительно 
заложили их водоизмещение в 35 000 тонн и артиллерию главного калибра в 380 мм. 
Серьезное внимание было уделено разработке особо сконструированных орудий, 
которые смогли бы пробивать броню любого линкора, построенного согласно 
существовавшим на тот период договорным ограничениям.

Возможно, самой важной нашей проблемой был выбор типа двигательной установки, 
которыми предстояло снабдить «Шарнхорст» и «Гнейзенау». Мы затратили немало 
времени, разрабатывая дизельную двигательную установку, которая после 
первоначальных трудностей оказалась чрезвычайно подходящей для «карманных» 
линкоров. Дизельный двигатель оказался столь экономичным в потреблении топлива, 
что обеспечил кораблям чрезвычайно широкий радиус действия, сделав их, в 
частности, весьма приспособленными для нахождения на значительном удалении от 
каких-либо баз. Успех дизельных двигателей стал возможен в значительной степени 
благодаря самоотверженной работе наших инженеров-механиков, машинных команд и, 
прежде всего, конструктора Лаудана, который работал над двигателем в 
сотрудничестве с заводом фирмы MAN (Машиностроительный завод Аугсбург – 
Нюрнберг).

Несколько позже эта фирма выдала еще одну разработку – высокотемпературную 
паровую турбину высокого давления для береговых промышленных установок. Среди 
наших специалистов господствовал большой разброс мнений относительно достоинств 
и недостатков этих двух типов двигателей, равно как и риска, связанного с 
использованием неимоверно горячего пара высокого давления.

В нормальных условиях следовало бы, разумеется, установить эти две 
конкурирующие системы на экспериментальные корабли и провести скрупулезные 
сравнительные испытания. Именно так мы и поступили, когда накануне Первой 
мировой войны появились паровые турбины. Подобные же испытания были проведены 
до того, как мы приняли дизели для наших «карманных» линкоров. К сожалению, 
теперь обстановка не позволяла нам провести такие систематические, требующие 
большой затраты времени испытания.

Новые двигатели, разработка и совершенствование которых по-прежнему оставались 
приоритетным проектом для фирмы MAN, пока что не могли обеспечить высокую 
скорость и другие жесткие требования для установки их на новые линкоры. 
Ожидание их доработки привело бы к неприемлемой задержке в окончании 
строительства наших новых линкоров, крейсеров и эскадренных миноносцев. 
Принимать окончательное решение надо было мне. И я решил пойти на риск и 
перейти на паротурбинные двигатели с использованием высокотемпературного пара 
высокого давления.

Вначале котлы нового типа установили на стандартных вспомогательных двигателях 
в испытательных участках верфей, где наши самые опытные эксперты, такие, как 
профессор Бауэр из Бремена, провели их исчерпывающие испытания в береговых 
условиях.

Затем мы установили новые двигатели на скоростных минных тральщиках, эскортных 
кораблях, новых эскадренных миноносцах и тендере «Гриль». Вскоре стали ясны 
недостатки двигателей, в основном они были связаны с увеличением веса и 
пространства, занимаемого новыми установками. Для их успешного функционирования 
требовались высококвалифицированные механики. Наши конструкторы и 
эксперты-инженеры утверждали, однако, что все это только неизбежные «трудности 
роста» и что недостатки будут вскоре устранены. Но, увы, устойчивое 
функционирование так и не было достигнуто к тому моменту, когда разразилась 
война. Некоторые дефекты смогли быть выявлены и окончательно преодолены только 
с наработкой опыта операций военного времени.

Невозможно переоценить усилия старших механиков и их подчиненных, которые 
обеспечивали функционирование этих установок в ходе войны. В первые месяцы 
войны лишь преданность долгу и неимоверные усилия всех членов машинных команд, 
обслуживавших двигательные установки, позволили им выдавать максимум того, на 
что они были способны.

Но еще до того двигательная установка тяжелого крейсера «Принц Ойген» 
продемонстрировала заметное превосходство над теми, которые стояли на ранее 
построенных «Блюхере» и «Адмирале Хиппере». С самого начала стало ясно, что, 
несмотря на превосходящую скорость, меньший вес и меньшее занимаемое 
пространство, новые двигательные установки никогда не смогут обеспечить 
значительный радиус действия, которого позволяли достичь старые дизели с их 
невысоким уровнем потребления горючего. Я пришел к мнению, что первые 
паротурбинные двигатели на высокотемпературном паре высокого давления были лишь 
промежуточным этапом в разработке двигателя, который отвечал бы всем 
военно-морским и техническим требованиям. Но решение все же должно было быть 
принято. Представляется, что только переходом к подобной паротурбинной 
двигательной установке мы смогли построить «Шарнхорст» и «Гнейзенау» без 
задержки и в нужный момент.




Глава 10. Флот растет


Лондонское морское соглашение несколько разрядило международную напряженность, 
в частности между Англией и Германией. В начале 1936 года все подразделения 
германского военно-морского флота испытывали прилив оптимизма. Для массовой 
подготовки офицеров и унтер-офицеров все три учебных корабля постоянно 
находились в море, в учебных плаваниях. Во всех портах, куда они заходили, их 
команды встречали самый теплый и дружественный прием. Наши капитаны, 
возвращаясь на базы, докладывали о сердечных отношениях, установившихся не 
только с британскими военными моряками, но и с французскими и американскими 
коллегами. Когда наш «карманный» линкор «Адмирал Шеер» в июне 1936 года посетил 
Стокгольм, шведский король Густав V побывал на его борту, а потом дал особую 
аудиенцию его командиру и нескольким офицерам. В октябре болгарский царь Борис 
побывал на борту крейсера «Эмден», зашедшего в черноморский порт Варна.

Иностранные военно-морские корабли, в свою очередь, посещали с визитами 
германские порты. Летом 1937 года французский учебный корабль «Жанна д'Арк» 
посетил Киль. Это был первый визит французского военного корабля, зашедшего в 
германский порт с окончания Первой мировой войны. Тем же летом американская 
эскадра в составе трех линкоров провела неделю в Киле, а аргентинский линкор 
побывал с визитами в Гамбурге и Вильгельмсхафене. Киль также принимал, впервые 
за тридцать лет, визит японского военно-морского корабля, крейсера «Ашигара», 
экипаж которого также побывал на экскурсии в Берлине. Постоянными визитерами в 
германских портах на Балтике были шведские крейсеры, эскадренные миноносцы и 
подводные лодки.

Проведение XI Олимпийских игр 1936 года в Берлине также внесло свой вклад в 
развитие дружеских взаимоотношений с иностранными военно-морскими флотами, 
поскольку германский флот отвечал за парусную регату, которая состоялась в 
августе этого года в Киле. Капитан 3-го ранга Рогге, один из наших лучших 
яхтсменов, был членом международного судейского комитета.

Вскоре после этого в Киле с дружественным визитом побывали два шведских военных 
учебных корабля, а также итальянский крейсер «Горизия» и британский крейсер 
«Нептун». Капитан 1-го ранга Бедфорд, командир «Нептуна», имел несколько 
необычное поручение от своего флотского начальства. Двумя годами ранее Германия 
вернула британскому генералу сэру Яну Гамильтону полковые барабаны полка 
шотландских горцев, которые были взяты в качестве трофея в период Первой 
мировой войны. Теперь, в виде ответной любезности, британское адмиралтейство 
поручило капитану 1-го ранга Бедфорду вернуть Германии корабельный колокол 
линейного крейсера «Гинденбург», который был поднят с этого корабля, 
затопленного в Скапа-Флоу, и с тех пор использовался на британском линейном 
крейсере «Ривендж».

Я счел себя обязанным лично принять в Киле этот колокол, продемонстрировав не 
только мою признательность, но мое стремление к установлению дружеского 
взаимопонимания между двумя нашими странами и их флотами. Наш новейший 
«карманный» линкор «Адмирал граф Шпее» участвовал в международном смотре в 
Спитхеде[47 - Рейд у южного побережья Англии между Портсмутом и островом Уайт.] 
по случаю коронации короля Георга VI в 1937 году. Во время коронации короля в 
Вестминстерском аббатстве германские вооруженные силы в целом представлял 
фельдмаршал фон Бломберг, а адмирал Отто Шульце, один из подводных асов Первой 
мировой войны, был специальным представителем военно-морского флота.

За два года, прошедшие со времени подписания морского соглашения, наш 
военно-морской флот приметно вырос. В октябре 1936 года фельдмаршал фон 
Бломберг торжественно окрестил новый «Шарнхорст». Двумя месяцами позднее на 
воду был спущен «Гнейзенау», которому дал имя командующий сухопутными силами 
генерал барон фон Фритш.

Но когда в Гамбурге, на верфи компании «Блом и Фосс», был спущен на воду наш 
новый тяжелый крейсер «Адмирал Хиппер», речь при спуске произнес уже я. Я 
говорил об этом выдающемся командире, а моя жена нарекла его именем новый 
боевой корабль. Для меня, как и для всего личного состава флота, было само 
собой разумеющимся, что наш новый тяжелый крейсер должен носить имя этого 
великого моряка. Никого из вышестоящих руководителей я не уважал так, как этого 
простого, искреннего и бесстрашного адмирала, который всегда, даже в самых 
отчаянных ситуациях, сохранял самообладание. Будучи в течение почти пяти лет 
начальником его штаба, я смог близко узнать его, как в повседневной обстановке, 
так и в минуты смертельной опасности. И я всегда восторгался присущим ему 
качеством истинного лидера – в самый напряженный момент, выслушав все советы, 
он сам принимал решение и нес за него всю меру ответственности.

Несмотря на быстрый рост флота, мы никогда не испытывали необходимости как-либо 
отклониться от тех принципов боевой подготовки и обучения личного состава, с 
которыми мы начали наше послевоенное возрождение. На главном месте стояли 
дисциплина и мораль, повышение уровня боеготовности. Все остальное 
рассматривалось как вторичное.

Исходя именно из этого принципа, военно-морское оперативное управление и 
бюджетный отдел при содействии технических отделов и административного 
управления составляли предварительную таблицу задач и приоритетов, а затем я 
принимал окончательное решение, всегда стараясь достичь максимального эффекта 
для флота даже при ограниченных средствах.

Все наши решения должны были учитывать множество факторов. При выборе типа 
корабля, например, на первое место выходили вопросы чисто оперативного порядка: 
задачи, для выполнения которых предназначался этот корабль, и качества, 
которыми он должен при этом обладать. Также важными факторами были 
внешнеполитическая ситуация и относительная мощь других флотов. Когда все эти 
моменты были определены, наступало время технических специалистов решать, какие 
именно требования технического порядка должны быть приняты во внимание и до 
какой степени они могут быть удовлетворены. Окончательное решение могло быть 
принято только лицом, ответственным за всю службу и развертывание ее сил во 
время войны.

Но военно-морской флот состоит не из одних только кораблей. Необходимы люди, 
умеющие управлять ими, необходимо оружие, боеприпасы, продовольствие, горючее и 
другое снаряжение для их обслуживания и работы на них. Горючее, по сути, может 
быть решающим фактором в сфере тактики и стратегии.

В области вооружения все большее значение приобретала минная война. Все 
участвовавшие в Первой мировой войне страны применяли мины. Противники 
старались заблокировать минами наши фарватеры и выходы из портов, которые нам 
приходилось часто протраливать. В свою очередь мы ставили мины как во вражеских 
водах, так и у нашего побережья в качестве оборонительных преград.

Британский флот дал новый толчок минной войне, начав применять новый тип мин, 
которые он стал ставить у побережья Фландрии летом 1918 года. До этого мины 
обычного типа ставились на якорях таким образом, чтобы они скрывались под 
водной поверхностью неглубоко и срабатывали бы, когда вражеский корабль касался 
их своим корпусом. Эти же новые британские мины размещались на морском или 
речном дне и срабатывали лишь под воздействием магнитного поля корабля, 
проходившего над ними. Магнитное воздействие было эффективным только на 
ограниченном расстоянии, а потому эти мины могли быть использованы лишь в 
весьма неглубоких прибрежных водах, то есть в условиях, как нельзя лучше, 
подходящих для побережий Северного моря и Балтики.

После войны мы поняли, что не уделяли минной войне того внимания, которого она 
заслуживала. Поэтому не позже начала 20-х годов в составе флота появилась 
группа изучения и разработки оружия для минной войны. Я предоставил этой группе 
полную свободу поиска, лишь время от времени позволяя себе устанавливать ей 
общие задачи.

Значительный прогресс был достигнут в совершенствовании наших собственных 
магнитных мин. Их взрыватели были весьма чувствительными, но другие проблемы, 
такие, как создание действенного оборудования для траления магнитных мин, еще 
требовали своего решения. В качестве минных тральщиков мы использовали главным 
образом катера класса «М» водоизмещением от 500 до 600 тонн, конструкция 
которых базировалась на прекрасно оправдавшем себя в Первую мировую войну 
проекте тральщиков. В 1929 году мы разработали большой минный тральщик 
водоизмещением от 100 до 150 тонн – так называемый катер серии «R», – который 
оказался столь успешным как для траления мин, так и для других целей, что мы со 
временем построили более 400 катеров этого класса. Разработанный же проект 
скоростного минного тральщика под названием «сторожевик эскорта» водоизмещением 
700 тонн в серию не пошел из-за несоответствия требованиям.

В 1933 году был сформирован второй дивизион минных тральщиков в составе 
командования минных тральщиков, начальник которого отвечал за все работы по 
расчистке от мин. Мы взяли себе за правило выбирать командующих силами минных 
тральщиков и командиров дивизионов из числа офицеров, имевших солидный опыт 
службы на тральщиках. Это позволяло не только использовать их громадный опыт в 
подобного рода службе, но и положить начало «традициям тральщиков». После 
возвращения к обязательной воинской повинности, для боевой подготовки на эти 
корабли направлялись также и офицеры-резервисты, а личный состав из числа 
резервистов проходил на них краткосрочные сборы. Эти мероприятия дали богатый 
резерв подготовленного личного состава для призыва в случае войны, когда в 
качестве вспомогательных тральщиков использовались также гражданские суда – 
рыбные траулеры и люггеры[48 - Люггер – небольшое парусное судно прибрежного 
плавания.].

Каждый год мы проводили большие учения, посвященные постановке минных 
заграждений и тралению мин, причем корабли работали в условиях, максимально 
приближенных к боевым. Я лично присутствовал на одном из таких учений, 
проведенных в Гельголандской бухте в июне 1939 года, и посетил каждый из 
участвовавших в них катеров, чтобы продемонстрировать их участникам, что высшее 
военно-морское командование считает их работу чрезвычайно важной.

Дивизионы тральщиков прекрасно проявили себя во время войны, в значительной 
степени благодаря великолепному руководству ими капитаном 2-го ранга Руге, 
командующим силами минных тральщиков.

Вероятно, военно-морской флот Германии проделал куда более интенсивную работу в 
области минной войны, чем флот любой другой страны, ибо наши морские силы были 
слабы, а неглубокие прибрежные воды были идеальным местом для их минирования 
врагом. Так что в результате острого интереса флота к этой проблеме мы со 
временем стали располагать целым арсеналом мин различных типов: магнитными, 
акустическими, срабатывавшими от звука винтов проходящего над ними корабля; 
гидростатическими, реагировавшими на изменение давления, вызванного кораблем 
над ними; и, наконец, хитроумными новейшими взрывателями замедленного действия 
и «счетчиками кораблей», которые, будучи должным образом установленными на 
любой тип мины, могли взрывать ее по истечении определенного, заранее 
установленного периода времени или при прохождении над ней определенного числа 
кораблей. Комбинируя различные типы мин и их взрыватели, мы могли сделать наши 
минные заграждения кошмаром для любого вражеского тральщика.

Мы также уделили немало времени разработке аппаратуры для обнаружения мин и 
методов траления мин любого типа, с которым мы могли столкнуться. В результате 
такой совместной работы наших флотских, технических и научных специалистов мы 
позднее, во время войны, занимали ведущее положение как в оборонительной, так и 
в наступательной минной войне.

В области электроники – особенно радиосвязи и радиолокации – мы не смогли 
продвинуться столь далеко.

В период Первой мировой войны беспроволочный телеграф играл значительную роль в 
проводимых флотом операциях, но методы его применения с тех пор мало изменились.
 В той войне стандартным приемом было держать уровень радиосигнала как можно 
более низким, в надежде на то, что противник не сможет его услышать. Системы 
кодирования, применяемые для предотвращения расшифровки противником любых 
радиосообщений, которые он мог перехватить, были достаточно примитивными. Ближе 
к концу 1914 года англичане сумели заполучить копию нашей секретной кодовой 
книги и читали наши сообщения вплоть до 1917 года, когда мы сменили всю 
процедуру шифровки. Наша собственная военно-морская разведка тоже имела 
изрядные успехи в чтении перехваченных сообщений противника.

Но, даже осознав всю важность сферы радиосвязи, известное время после окончания 
войны мы не располагали ни специалистами, ни средствами для развития этой 
области. Все, что нам оставалось, – работать с кустарным оборудованием и 
развивать взаимодействие с радиолюбителями и гражданскими учреждениями. Так, к 
примеру, коротковолновый радиопередатчик, находившийся на борту нашего крейсера 
«Гамбург» во время его кругосветного похода в 1924 году, был любительской 
конструкции. В 1926 году вошла в строй первая военно-морская коротковолновая 
радиостанция в Киле, оборудование которой было разработано фирмой «Телефункен».

Частные компании тоже внесли свой вклад в виде разработанной ими шифровальной 
машины. Это устройство не только ускоряло передачу кодированных сообщений, но и 
было надежно защищено от всяких внешних попыток расшифровки кодов, которые, 
насколько мне известно, неоднократно предпринимались нашими противниками на 
всем протяжений Второй мировой войны. Документы, захваченные нами во 
французском военно-морском отделе Генштаба после поражения Франции в 1940 году, 
ясно свидетельствуют, что вплоть до этого момента ни англичане, ни французы не 
смогли взломать германские коды.

В 1929 году одному из офицеров флота было поручено возглавить разведывательный 
отдел, в чьи функции входил перехват и анализ радиосообщений противника – 
деятельность, которая сослужила хорошую службу в оценке радиосвязи противника 
для планирования наших собственных операций в ходе Второй мировой войны. В ходе 
выполнения этих задач возникла потребность в хорошо подготовленных специалистах,
 и курсы для офицеров-связистов и обслуживающего персонала радиостанций стали 
составной частью всех учений и военных игр флота.

В области разработки оборудования для этих целей прогресс был достигнут путем 
сотрудничества с коммерческими фирмами. В начале 30-х годов фирма «Телефункен» 
разработала компактную и высокоэффективную радиостанцию для торпедных катеров, 
минных тральщиков и других небольших вспомогательных кораблей флота. Эта модель 
радиостанции могла выпускаться в значительных количествах и была столь 
эффективна, что ВВС тоже приняли ее на вооружение в 1935 году.

Начиная с 1932 года военно-морские силы могли осуществлять радиосвязь с 
сотрудничавшими с ними коммерческими судами, которые, в свою очередь, 
передавали их сообщения другим судам. Такой способ не только позволял увеличить 
дальность радиосвязи, но и гарантировал, что коммерческие суда всегда будут 
находиться в постоянном радиоконтакте с родиной. В случае же обострения 
международной напряженности соответствующие приказы могли быть в срочном 
порядке переданы на все коммерческие суда. Испанская революция 1936 года 
прекрасным образом подтвердила важность и значимость этой программы.

В одном мы все были совершенно убеждены – что в будущих войнах военно-морские 
силы, где бы они ни находились, будут оперативно управляться посредством 
приказов, передаваемых по радио из расположенных на побережье штабов. Для нас 
такими штабами были командования военно-морскими группировками. Результатом 
наших исследований и разработок стало то, что в ходе Второй мировой войны мы 
могли за несколько минут связаться с нашими надводными кораблями и подводными 
лодками, находящимися в любой части света, так что командование нашими 
военно-морскими операциями в значительной степени осуществлялось по совершенно 
другим каналам связи, чем в Первую мировую войну.

В начале 30-х годов наша военно-морская экспериментальная лаборатория связи 
начала работы по созданию электромагнитного определителя направления и 
расстояния – прибора, который страны коалиции создали под названием радар. 
Прогресс в этом направлении был столь значителен, что к началу войны вполне 
работоспособное оборудование было создано и готово для использования на 
кораблях, на береговых установках и в системе ВВС. К сожалению, военная 
обстановка не позволяла нам быть в курсе работ наших противников, которые после 
интенсивных и систематических исследований установили длину волны, гораздо 
более выгодную для работы этих устройств, чем применяемая в наших установках. 
Поэтому новые английские радарные установки, разработка которых закончилась 
лишь после начала войны, вскоре превзошли наши в эффективности, причем могли 
устанавливаться даже на самолетах. Безусловно, разработка радаров странами 
коалиции, а также использование их в широкой разведывательно-информационной 
сети, особенно с самолетов, оказало значительное влияние на ход военно-морских 
операций в Атлантике.

В течение двух десятилетий, пока мы трудились над разработкой этих электронных 
устройств, мы были отчаянно ограничены финансированием и недостатком 
специалистов. Все достигнутые успехи были результатом самоотверженного труда 
молодых офицеров и унтер-офицеров, увлеченных своим делом, и тесных связей с 
частными промышленными фирмами – по существу, все держалось на энтузиазме 
множества людей.

Продовольствие, обмундирование и прочие предметы снабжения поставлялись 
гражданской промышленностью по контрактам, заключаемым от имени государства и 
находившимся под государственным контролем, особым же пунктом было горючее, в 
котором флот был заинтересован самым непосредственным образом.

Первые десять лет после окончания Первой мировой войны наш небольшой флот не 
ощущал никаких трудностей в получении горючего. Промышленные предприятия, 
вырабатывавшие горючее из залежей бурого угля Центральной Германии, 
обеспечивали горючим все потребности флота. Дополнительно дизельное топливо, 
равно как и горючее для зарубежных походов наших кораблей, можно было 
приобрести путем самых обычных закупок.

Но после 1934 года стало очевидно, что потребности в дизельном топливе и мазуте 
возрастут во много раз и войдут в противоречие с недавно принятыми 
ограничениями на закупки на свободно конвертируемую валюту, так что начиная с 
1934 года казначейство больше не предоставляло флоту иностранную валюту, на 
которую можно было бы приобрести нефть по импорту.

Нефть представляет, по существу, кровь флота. В мирное время горючее необходимо 
для боевой подготовки; в военное время без него невозможно осуществить никакую 
боевую операцию. Неподвижный флот ни на что не годен во время мира и в высшей 
степени бесполезен в дни войны. Поэтому накопление запасов дизельного топлива и 
нефти, а также всего необходимого для обеспечения непрерывного снабжения 
горючим всегда было вопросом первостепенной важности для нашего растущего флота.


Проблемы эти не переставали нас беспокоить. Безотносительно к природе 
возможного конфликта мы должны были считаться с фактом, что в военное время мы 
не сможем импортировать нефть из-за границы, а если даже сможем, то делать это 
придется с громадными трудностями. За все вопросы снабжения горючим в высшем 
военно-морском командовании отвечал доктор Фетцер, опытнейший человек, знавший 
все о нефтедобыче во всем мире и имевший весьма влиятельные связи как внутри 
страны, так и за границей.

Часть необходимого нам горючего мы могли получить из добываемого в Центральной 
Германии бурого угля, поставляемого нам по долгосрочным контрактам. Такого рода 
соглашения не только обеспечивали нам определенную долю добычи шахт, но и 
давали возможность заводам приобретать и расширять перерабатывающее 
оборудование. Однако уголь из шахт Рура может быть переработан только в мазут, 
который не соответствует требованиям флота, но охотно покупается предприятиями, 
выпускающими гудрон. Поэтому нам приходилось приобретать такой мазут у 
перерабатывающих предприятий Рура и продавать его заводам Соединенных Штатов. 
На полученные средства мы покупали дизельное топливо за границей, причем за 
одну тонну мазута можно было приобрести около четырех тонн дизельного топлива. 
Позднее, уже в ходе войны, мы получали необходимое нам горючее из нейтральных 
стран посредством подобных бартерных операций.

Незадолго до начала войны был разработан новый технологический процесс, который 
позволял получать устраивающее флот горючее из бурых углей. Заключив контракты 
с «Verkaufsvereinigung fьr Teererzeugnisse» («Торговое объединение 
производителей каменноугольной смолы») в Эссене и углеперерабатывающим заводом 
«Schaffgottschen Werke» в Гляйвице, флот обеспечил себе бесперебойные поставки 
этого вида горючего.

Но не только флот нуждался в горючем. В ходе переоснащения германских 
вооруженных сил сухопутная армия и авиация также стали крупными его 
потребителями. Одновременно с ними и частная промышленность, становившаяся на 
ноги по мере укрепления отечественной экономики, увеличивала свои потребности в 
топливе. Все эти обстоятельства плюс к тому же ухудшение внешнеэкономических 
позиций германской валюты вызвали к жизни меры, известные как «четырехлетний 
план». План этот предусматривал значительное расширение внутренних предприятий 
– производителей горючего. Были даже построены новые производственные 
предприятия специально для выпуска горючего для армии и авиации. Но скоро стало 
понятно, что топливно-энергетическая промышленность Германии в обозримом 
будущем не сможет обеспечить всех военных и гражданских потребностей.

Поэтому перед флотом встал вопрос о необходимости получения большей части 
горючего из-за границы. В качестве первого шага в этом направлении флот 
подписал долгосрочный контракт с Эстонской нефтяной компанией из Кивиоли. Этот 
контракт, заключенный при поддержке берлинского банка Мендельсона и при 
техническом содействии профессора Драве, гарантировал флоту большие поставки 
нефти из сланцевого сырья. Хорошего качества и значительно более дешевая, чем 
нефть германского производства, она могла быть погружена в танкеры, 
принадлежащие военно-морскому флоту, прямо через портовые терминалы компании на 
территории Эстонии и быстро доставлена к нашим новым хранилищам в Германии.

В 1936 году флоту удалось приобрести определенное количество акций компании 
«Бритиш ойл», имевшей эксклюзивную концессию на добычу нефти в Ираке, к западу 
от реки Тигр. Акции были формально приобретены берлинским «Дрезден-банком», но 
по инициативе Верховного военно-морского командования. Снова была задействована 
схема бартерных поставок. Флот оплачивал поставки германскими фирмами товаров 
на экспорт в немецких марках. Предполагалось, что министерство финансов 
Германии выдаст гарантию германским фирмам, поставляющим товары на экспорт, о 
возмещении всех потерь, понесенных ими в процессе сделки. Однако министерство 
финансов отвергло это предложение на том основании, что германский интерес к 
зарубежным нефтяным месторождениям излишен, поскольку все потребности Германии 
в горючем и топливе будут удовлетворены, когда отечественная промышленность 
выполнит четырехлетний план.

С теми же трудностями флот столкнулся и тогда, когда мы предложили приобрести 
концессию на нефтяное месторождение в Роза-Рика в Мексике. Запасы этого 
месторождения были подтверждены авторитетным германским геологом профессором 
Бентцем, и снова в сотрудничестве с «Дрезден-банком» было подготовлено 
соответствующее соглашение с мексиканским правительством. Согласно этому 
соглашению, поставки сырой нефти с месторождения Роза-Рика оплачивались бы 
поставками германских товаров – прежде всего заводов фирмы «Сименс-Шуккерт» – с 
последующей компенсацией германским производителям стоимости этих товаров в 
немецких марках. И снова проект этот не был осуществлен; министерство финансов 
и администраторы четырехлетнего плана решительно не желали проявить понимание 
жизненно необходимых потребностей флота.

Подобная слепота просто удивляла. Четырехлетний план представлял собой крайнюю 
меру и не мог быть окончательным решением. Насущная необходимость в горючем 
была ясна любому флотскому человеку. Мы все считали, что подобная брешь в нашей 
обороне должна быть ликвидирована. Когда на праздничном банкете победителей 23 
ноября 1918 года британский министр иностранных дел лорд Керзон сказал: «Мы 
приплыли к победе по морю нефти», слова его должны были стать для любого 
правительства официальным признанием необходимости обеспечения источников нефти 
для нужд будущего. Но администрация четырехлетнего плана оставалась абсолютно 
глуха ко всем просьбам флота.

Потерпев поражение во всех этих попытках приобрести постоянные источники нефти 
за границей, флот форсировал заключение контрактов на дизельное топливо и 
некоторые другие виды горючего с иностранными фирмами, которые выразили желание 
принять плату в германской валюте или поставками германских товаров. На 
подобных условиях нам удалось обеспечить частичное удовлетворение наших 
потребностей поставками из Соединенных Штатов, России и Румынии, а после 
изрядных усилий – и из Мексики. В частности, таким образом мы могли заправлять 
наши крейсеры в иностранных портах, не платя за горючее из наших сильно 
сократившихся фондов иностранной валюты.

Закупленная по импорту нефть в больших объемах перевозилась в Германию на 
германских танкерах компании «Essberger Shipping Company» из Гамбурга. 
Основатель этой мореходной компании, специализировавшейся на танкерных 
перевозках, одним из первых осознал экономическую значимость независимого 
танкерного флота, плавающего под германским флагом.

К концу 1939 года в распоряжении флота находились резервные запасы в размере 
около 650 000 тонн дизельного топлива и 350 000 тонн мазута, хранившихся 
большей частью в подземных емкостях. В составе наших запасов преобладало 
дизельное топливо, поскольку в случае блокады Германии мазут мог вырабатываться 
предприятиями нашей промышленности из собственного бурого угля, тогда как 
дизельное топливо получить было бы неоткуда.

Согласно нашим оценкам, такие запасы, пополняемые поставками горючего из бурых 
углей, обеспечили бы все потребности флота в течение нескольких лет в случае 
ведения крупных военных действий. Но с началом войны жизненно важные отрасли 
германской промышленности стали испытывать недостаток дизельного топлива. Кроме 
этого, несмотря на мои самые резкие возражения, флоту было приказано передать 
сухопутным силам из наших резервов 300 000 тонн дизельного топлива для 
обеспечения наступления армии на западном направлении в 1940 году. Еще 30 000 
тонн было отпущено фермерам для проведения весенних посевных работ. А после 
того как в войну вступила в качестве нашего союзника Италия, нам пришлось 
начиная с 1941 года обеспечивать горючим также и ее флот.

Даже после начала войны мы все еще были в состоянии получать из-за границы 
горючее, приобретаемое на свободно конвертируемую валюту, которую мы держали в 
банках нейтральных стран. Важнейшими звеньями таких перевозок были Канарские 
острова и Мексика. Но после введения странами коалиции блокады, усиленной 
введением системы «нависерт»[49 - Система проверки перевозимых морскими судами 
грузов, введенная Великобританией в ходе Второй мировой войны. Проверки 
осуществлялись либо в порту погрузки, либо в определенных пунктах контроля, и 
после прохождения судном такой проверки ему выдавался сертификат, выписанный 
нейтральными странами. (Примеч. авт.)], и особенно после вступления в войну 
Соединенных Штатов нам были перекрыты все пути для ввоза топлива из-за границы 
или снабжения наших кораблей через нейтральные порты. Поскольку наши 
транспортные связи с Эстонией не могли быть перекрыты, мы продолжали 
импортировать произведенную Эстонией нефть из сланца на всем протяжении войны. 
Подобным образом нам удавалось получать весьма ограниченные объемы мазута с 
нефтяных месторождений Австрии и Румынии, но предполагаемые поставки сырой 
нефти из России так никогда и не стали реальностью для флота даже тогда, когда 
наши армии заняли значительную часть русской территории.

Кроме строительства хранилищ горючего и использования германских коммерческих 
танкеров, мы также построили танкеры военно-морского флота для доставки нефти 
морем. Для этого наш конструкторский отдел разработал проект комбинированного 
нефтевоза и судна снабжения (Trossschiff), который мы стали использовать с 1937 
года и который оказался совершенно незаменимым в войну. Он мог перевозить до 12 
000 тонн груза, в основном нефти, но имел также трюмы, оборудованные для 
перевозки других видов грузов. Суда эти имели скорость хода до 21 узла и весьма 
значительный радиус действия.

Прилагая все усилия для обеспечения флота горючим, мы всегда встречали 
неограниченное содействие со стороны гражданских должностных лиц и технических 
специалистов. С их помощью, в тесном взаимодействии с нашими собственными 
флотскими механиками и машинными командами, нам удалось обеспечить 
беспрепятственное поступление горючего для наших военно-морских сил на всех 
фронтах практически до самого конца войны.

Любые военно-морские силы, как бы велики они ни были, совершенно неэффективны 
без соответствующих портов и береговых баз. В Первую мировую войну 
инфраструктура нашего флота в значительной степени не соответствовала 
предъявляемым к ней требованиям. Поэтому мы прежде всего озаботились поиском 
мест для создания новых баз для нашего нового флота и тем, как сделать их 
пригодными для обслуживания новых кораблей. Два строящихся линкора – 
«Шарнхорст» и «Гнейзенау» – были крупнее, чем любой другой из кораблей, который 
мы имели в старом императорском флоте, а следующие запланированные корабли – 
«Бисмарк» и «Тирпиц» – должны были быть еще крупнее. Кроме того, чтобы быть на 
уровне оснащения с другими морскими флотами, мы должны были располагать еще 
более крупными линкорами и авианосцами.

Для всех этих будущих боевых кораблей порты Балтики – в том числе Киль – должны 
были быть сразу исключены в качестве пунктов базирования, поскольку канал имени 
императора Вильгельма[50 - Ныне известен как Кильский канал.], связывавший эти 
порты с Северным морем, не смог бы пропустить их. Расширение канала потребовало 
бы слишком больших затрат, даже если бы и удалось закончить его в приемлемые 
сроки. Большой Бельт[51 - Большой Бельт (на кельтском языке значит: вода или 
море) – один из двух проливов, которые вместе с Зундом соединяют Балтийское 
море с Каттегатом.] – единственный другой выход из Балтики – чересчур труден 
для мореплавания, да и, кроме этого, проходит по чужим территориальным водам. 
Единственной приемлемой возможностью оставались устья германских рек, впадавших 
в Северное море. А единственной из этих рек, отвечавшей всем требованиям, была 
река Джаде.

Даже в своем естественном состоянии Джаде имела преимущества перед такими 
реками, как Эльба, Везер или Эмс, если принимать во внимание ее глубину, ширину 
и приливы. Уже в 1908 году флот начал работы по улучшению ее естественных 
характеристик под руководством весьма умелого инженера Крюгера, специалиста по 
портовым сооружениям. Но сколько-нибудь приемлемый по глубине канал между 
внешней и внутренней гаванями Джаде так и не был сооружен ко времени начала 
Первой мировой войны. Невозможность для крупных кораблей пройти внешним каналом 
в открытое море была одной из причин поражения в морском сражении 28 августа 
1914 года. После окончания войны работы по улучшению гавани продолжались, 
несмотря на препятствия Версальского мирного договора, и новые портовые 
сооружения были построены под руководством Экхардта, директора речного 
строительства. К 1929 году широкий канал, глубиной 10 метров при отливе, 
соединил Джаде с Северным морем.

В то же время приливные шлюзы, соединяющие внешнюю и внутреннюю гавани 
Вильгельмсхафена, не были реконструированы соответствующим образом. «Шарнхорст» 
и «Гнейзенау» могли пройти только через третий, и самый крупный шлюз и то с 
изрядными трудностями. Но для «Тирпица» и «Бисмарка» любая попытка прохода 
означала бы серьезную угрозу повреждения как кораблей, так и шлюзов.

Единственным решением было построить совершенно новый шлюз, ширина и глубина 
которого были бы пригодны для прохождения всех будущих кораблей. Уже имея 
горький опыт, командование флота решило расположить новые шлюзы вдоль течения 
реки и снабдить их внешним приливным бассейном, достаточно большим, чтобы 
обеспечить вход и выход самого крупного из кораблей за минимум времени.

Планирование и осуществление этого значительного проекта было поручено 
директору Экхардту, который был назначен на должность начальника отдела 
строительства портовых сооружений в высшем военно-морском командовании. Он 
оказался одним из тех славных и способных администраторов, с которыми мне было 
чрезвычайно приятно работать. Этот гений строительства разработал план, который,
 поражая своим размахом, совершенно устранял все недостатки старой гавани.

Экхардт лично представлял Гитлеру проект строительства шлюза в моем присутствии.
 Гитлер, внимательно выслушав все объяснения, не нашел ничего лучшего, как 
спросить: «Так что, эти новые шлюзы в самом деле будут достаточно большими?» 
(Очень типично для мышления фюрера.)

Мы постарались убедить его в этом, и весной 1936 года работы начались. Прежде 
всего была возведена плотина, прикрывающая с моря глубокий котлован, в котором 
шло строительство. На следующий год началась укладка бетона. Представление о 
размахе работ могут дать такие цифры: каждая из шести скользящих створок шлюза 
весила 2200 тонн, а защитный бетонный слой имел четыре с половиной метра 
толщины.

Сооружение этого четвертого выхода было связано с изрядными трудностями. До 
начала работ пришлось понизить уровень воды во всем прилегающем районе на 23 
метра, что не прошло бесследно для расположенного поблизости города. Но 
благодаря упорному труду, энтузиазму строителей и проектировщиков вся работа 
была закончена уже через шесть с половиной лет – замечательное достижение для 
объекта объемом более миллиона кубометров бетона и железобетона общей 
стоимостью 250 000 000 марок.

Камеры нового шлюза Вильгельмсхафена намного превосходили морской шлюз в 
голландском Эймейдене, который до этого считался крупнейшим в мире. Каждая из 
камер шлюза имела 60 метров в ширину, 350 метров в длину и глубину 16, 75 метра.
 Любой из существовавших тогда кораблей или из тех, что могли быть построены в 
обозримом будущем, мог пройти по этому шлюзу без каких-либо сложностей 
независимо от прилива и течения, и такой проход занял бы в среднем пятнадцать 
минут.

При открытии шлюза 7 ноября 1942 по нему прошел крейсер «Эмден», и я имел 
счастье лично открыть этот шлюз. Воспользовавшись случаем, я поблагодарил от 
имени всего флота фирмы-подрядчики, инженеров, техников и рабочих, которые 
своим трудом обеспечили успех этого громадного предприятия. Особую 
признательность я выразил главному архитектору флота Францу Боку, главному 
строителю Беку и профессору Агацу, сотруднику кафедры гидросооружений 
Технического института Берлин – Шарлоттенбург.


* * *

В области подготовки личного состава для военно-морского флота у нас был 
великолепный задел, восходящий еще к дням Веймарской республики. Однако немало 
этому способствовали и обширные медицинские возможности для обслуживания как 
самих моряков, так и их семей. Я хорошо чувствовал этот момент, поэтому и 
уделял повышенное внимание военно-морскому медицинскому управлению.

Начиная с 1934 года во главе этого управления стоял главный врач флота, который 
был не только старшим офицером медицинского состава, но и начальником 
медицинского отдела высшего военно-морского командования. Когда я заступил на 
свой пост в 1928 году, главврачом флота был известный всей стране доктор 
Моосауэр. Я имел счастье работать в тесном контакте с ним в течение одиннадцати 
лет, а впоследствии с его преемником, доктором Фикенчером. Продолжая традиции 
службы, заложенные их замечательными предшественниками, доктором Утеманом и 
доктором Брахманом, они совмещали в себе лучшие качества высококвалифицированых 
врачей и морских офицеров.

Вплоть до 1935 года существовавшие ограничения на личный состав военно-морского 
флота позволяли принимать одного из двенадцати претендентов на кандидата в 
состав офицеров медицинской службы, но к 1938 году рост флота сделал 
необходимым принимать 30 человек из числа от 130 до 150 претендентов, подавших 
заявление. После краткосрочных курсов, проводимых вместе с кандидатами в 
кадровые морские офицеры, кандидаты в офицеры медицинской службы направлялись в 
медицинские учебные заведения для завершения профессиональной подготовки. Свои 
ежегодные летние каникулы они проводили на борту военно-морских кораблей и 
должны были сдать обычные государственные медицинские экзамены до получения 
звания полноправных морских офицеров медицинской службы. В период с 1934-го до 
1940 года они обучались в Военно-медицинской академии в Берлине, но после 1940 
года их профессиональная подготовка проходила в недавно учрежденной 
Военно-морской медицинской академии.

Обязанности морского офицера медицинской службы были широки и разнообразны; он 
мог нести службу на обычных военно-морских кораблях или в береговом госпитале, 
где занимался здоровьем находящихся там больных; он мог курировать спорт или 
служить на судах рыбоохранной службы. Он мог нести службу и на военно-морской 
верфи, но везде первейшей его обязанностью было следить за состоянием гигиены и 
на кораблях, и на береговых базах флота.

После нескольких лет, проведенных за исполнением общих функций, большинство 
морских офицеров медицинской службы направлялись для повышения квалификации в 
университетские клиники, крупнейшие гражданские больницы или в Институт 
тропической медицины в Гамбурге, с которым военно-морской флот поддерживал 
тесные контакты. Помимо возможности работать под руководством крупнейших 
специалистов в самых разных отраслях медицины, наши офицеры-медики получали 
также возможность специализироваться за границей. Так, например, когда 
разразилась Вторая мировая война, один из наших офицеров-медиков работал в 
штате голландской колониальной администрации в Голландской Ост-Индии, где 
специализировался в тропической медицине.

Медицинское оборудование как на кораблях, так и в береговых госпиталях вполне 
соответствовало высокому уровню подготовки наших офицеров-медиков. Кроме 
расширения и модернизации существовавших госпиталей, морской флот выстроил 
несколько новых, где уровень обслуживания соответствовал самым высоким 
требованиям. Даже на самых небольших кораблях могла быть оказана медицинская 
помощь и имелось соответствующее оборудование, а большие корабли располагали 
хорошо оснащенными операционными с самыми совершенными рентгеновскими 
аппаратами. Большое внимание уделялось мерам профилактики заболеваний, общей и 
специфической корабельной гигиене, регулярно читались лекции и проводились 
инструктажи по медицинским вопросам. Как закономерный результат здоровье 
личного состава военно-морского флота, находилось на весьма высоком уровне.

С началом войны мы получили возможность призвать из запаса на действительную 
службу много офицеров-медиков из резерва, что дало возможность обеспечить 
военно-морские операции в самых различных районах земного шара опытными 
медиками с большим практическим опытом. Под руководством особого подразделения 
в составе медицинского управления флота эти офицеры-резервисты превосходно 
несли службу там, куда они были направлены.

В обеих мировых войнах германские офицеры-медики флота были на уровне своих 
коллег из любого другого флота. Такую же репутацию завоевали и их преданные 
помощники: фельдшеры, санитары и медицинские сестры.


* * *

Важную роль в моральной сфере, хотя и несколько другую, занимал отдел 
военно-морского права, сотрудники которого были заняты соблюдением морских 
уставов и инструкций и поддержанием дисциплины. В плотном клубке военных служб, 
намного больше, чем в гражданском сообществе, присутствует необходимость в 
поддержании закона и порядка в отправлении правосудия. Дисциплина и 
сотрудничество, совершенно необходимые условия любой из военных служб, умирают 
в тот момент, когда некий скромный солдат или моряк начинают считать, что 
добросовестный человек никак не будет отмечен, а лентяй или нарушитель не 
понесет никакого наказания. Поэтому сотрудники правоохранительной службы флота 
должны не только скрупулезно знать законы, но и обладать врожденным стремлением 
к справедливости и гордиться своим родом войск. Лишь в этом случае они смогут 
заслужить уважение и преданность своих сослуживцев.

В ходе своей трехсотлетней истории правоохранительные органы германских 
вооруженных сил приобрели заслуженную репутацию честных и неподкупных служб. 
Однако в конце Первой мировой войны Совет народных комиссаров распустил военные 
суды низших инстанций, а в августе 1920 года такая же судьба постигла и все 
правоохранительные органы вооруженных сил. Единственное исключение было сделано 
тогда для флота, которому все же разрешили осуществлять дисциплинарные 
мероприятия в отношении его личного состава, находящегося на борту кораблей. 
Даже не очень хорошо расположенные к вооруженным силам политические партии 
признали тогда, что гражданские суды, особенно имеющие в своем составе в 
качестве судей или присяжных женщин, не способны вынести справедливое решение и 
разобраться в условиях, царящих на борту кораблей военно-морского флота.

Поэтому, в противоположность сухопутным силам и несколько позже ВВС, 
военно-морской флот сохранил немногочисленных, но весьма квалифицированных 
офицеров-юристов вплоть до того времени, когда военное правосудие было 
восстановлено в своем первоначальном виде в 1934 году. В ходе этого процесса, 
разумеется, были учтены изменения, произошедшие в социальных и политических 
условиях в стране, и новые военно-морские суды во всем соответствовали 
аналогичным гражданским судам государства. Верховный военный суд, учрежденный в 
1936 году в качестве высшей юридической инстанции вооруженных сил, возглавил 
один из самых видных офицеров-юристов флота Селлмер.

В качестве командующего флотом я в мирные дни осуществлял только общее 
руководство нашими военно-морскими судами, имея полномочия в некоторых случаях 
удовлетворять прошения о помиловании. Но у меня не было возможности – да я и не 
хотел этого – вмешиваться в процесс отправления правосудия самими судами. Я 
лишь просил постоянно держать меня в курсе происшествий, связанных с нанесением 
оскорблений, – эти преступления могут иметь наибольшее воздействие на мораль и 
дисциплину личного состава. Добивался я этого посредством запросов и контактов 
с командирами самых высоких рангов и их офицерами-юристами. В особенности меня 
беспокоили случаи неуставного поведения командиров по отношению к своим 
подчиненным. В этих случаях я всегда просил обязательно довести дело до 
логического завершения, невзирая на личность такого командира или его звание. 
Когда же оказывалось, что обвинения в ходе расследования подтверждаются, я 
отказывался проявлять снисхождение к такому командиру.

Я всегда мог рассчитывать на исчерпывающий профессиональный совет отдела 
военно-морского права, возглавляемого главным советником юстиции флота (а 
позднее главным судьей флота) Рудольфи – выдающимся юристом с врожденным 
чувством справедливости. Когда в 1937 году был образован отдел призывного 
личного состава и дисциплины, то координация работы всех подразделений, 
занимавшихся юридическими и дисциплинарными вопросами, стала очень четкой. Два 
первых начальника этого отдела, Шнивинд и Варжеча, ставшие позднее адмиралами, 
заложили традиции сотрудничества и чести, которых не смогло поколебать даже 
суровое военное время.

Новые флотские суды осуществляли свои функции, не ощущая внешнего политического 
давления вплоть до 1938 года, когда, после дела Бломберга – Фрича[52 - 
Тщательно спланированная нацистскими спецслужбами акция по дискредитации и 
устранению с постов двух высших армейских командиров – фельдмаршала фон 
Бломберга и генерал-полковника Фрича, что позволило Гитлеру полностью 
сосредоточить власть над вооруженными силами в своих руках. Финалом ее стал 
декрет, подписанный Гитлером 4 февраля 1938 г.: «Отныне я беру на себя 
непосредственное руководство и личное командование всеми вооруженными силами».] 
и организации нового Верховного командования вооруженных сил, такое давление 
стало проявляться. Различные функционеры нацистской партии и ее организации 
начали выражать недовольство чересчур строгими дисциплинарными стандартами, 
предъявляемыми к старым членам партии, или слишком мягким отношением к офицерам 
и личному составу флота, не симпатизирующим нацистам либо прямо им оппонирующим.
 В результате многочисленных трений на этой почве начальник Верховного 
командования вооруженных сил по моему предложению достиг соглашения с 
заместителем фюрера о том, что любая жалоба от партийных организаций должна 
направляться командующему соответствующим родом войск через самого заместителя 
фюрера. Это стало преградой на пути попыток любых партийных чиновников повлиять 
на действия военных судов и общепринятой процедурой в подобных случаях, хотя и 
добавило работы всегда и так заваленными делами сотрудникам отдела призывного 
личного состава и дисциплины и отдела военно-морского права.

Но после 1938 года фюрер принял решение лично решать вопросы о производстве в 
высшие чины сотрудников юридических служб министерства обороны. Верховное 
командование вооруженных сил было вынуждено дать ему свое согласие, но нам 
вплоть до конца войны удавалось отбивать все попытки нацистской партии на 
контроль над производством офицеров. Удавалось это не просто, поскольку 
центральный аппарат нацистской партии и ее периферийные организации постоянно 
старались захватить главенствующие позиции в сфере военного судопроизводства. 
Разбирательство дел шло долго и нудно, но ни в одном из них не удалось найти 
подтверждения обвинениям, выдвинутым теми или иными партийными функционерами.

Однако после начала войны попытки вмешательства нацистов в процессы отправления 
правосудия стали возникать даже на самых высоких партийных уровнях. Так, 
например, летом 1942 года военно-морской суд освободил нескольких норвежцев, 
вернувшихся в свой родной порт после безуспешной попытки покинуть страну на 
буксирном суденышке. Но еще до опубликования решения суда верховный протектор 
оккупированной Норвегии Тербовен вмешался в то, что, по его мнению, было 
«политическим» делом. Он лично позвонил Гитлеру, в результате чего решение суда 
было отменено. Вдобавок ко всему Гитлер потребовал от Верховного командования 
флота назвать ему имена трех судей военно-морского суда для их наказания. Это 
по моему указанию так и не было сделано, поскольку судьи только выполняли свой 
долг, – и Гитлер так никогда больше и не упомянул об этом случае.

В другом случае 1942 года военно-морской суд оправдал флотского капеллана, 
единственным обвинителем которого выступал другой капеллан, при отсутствии 
надежных свидетелей. В ходе разбирательства выяснилось, что этот второй 
капеллан был осведомителем гестапо, тайной политической полиции. Я считал, что 
обстоятельства дела требуют не только решения об освобождении первого капеллана,
 но и отставки со службы обвинившего его капеллана. Мартин Борман, один из 
высших руководителей нацистской партии, резко возражал против этого и даже 
направил категорическое требование, предписывающее восстановить на службе 
гестаповского осведомителя и наказать председателя суда. Подобные неслыханные 
требования игнорировались и тогда, и в дальнейшем.

Естественно, что моя ответственность за действия военно-морских судов 
значительно возросла с началом военных действий, поскольку апелляционные суды 
прекратили свое функционирование, а вынесенные приговоры утверждались или 
отменялись командующими либо высшими должностными лицами. Опыт и 
беспристрастность этих офицеров высших рангов сравнительно с профессиональными 
юристами их штабов никогда не подвергались сомнению.

Однако принятие решений по всем важнейшим случаям серьезных дисциплинарных 
нарушений на флоте и гражданских преступлений, в которые были вовлечены офицеры 
или матросы, я оставил за собой. Кроме этого, я требовал от подчиненных мне 
флотских руководителей, чтобы они представляли мне все факты, которые могли 
установить вину подследственного или подтвердить его невиновность. Также, хотя 
инструкции этого и не требовали, я отправлял все бумаги по тому или иному 
случаю через заинтересованные отделы Верховного командования флота, требуя от 
каждого из них заключения или совета по существу дела с тем, чтобы быть в 
состоянии вынести максимально справедливое решение. Окончательное решение с его 
обоснованием также проходило в виде «решения военно-полевого суда» по всем 
командам флота.

В порядке компенсации за многие, с трудом принятые карающие решения мне в ходе 
войны были предоставлены также и широкие полномочия по смягчению приговоров и 
помилованию, которыми я пользовался всякий раз, когда это не грозило ослаблению 
дисциплины и морали, смягчая «правосудие милосердием». Удовлетворение приносило 
также осознание факта, что на всем протяжении войны система правосудия 
военно-морского флота, работая в тяжелейших условиях и зачастую без возможности 
проконсультироваться с тем или иным специалистом, ни на йоту не уступала по 
своей эффективности даже фронтовым подразделениям.




Глава 11. Германский военно-морской флот в ходе гражданской войны в Испании


Летом 1936 года военно-морскому флоту было поручено выполнение задачи, которой 
он занимался все следующие два года. В Испании сложилось весьма неприятное 
внутреннее положение в связи с усилением влияния большевистской идеологии не 
только среди масс, но и среди некоторых руководителей страны. Правительство 
Испании, состоявшее в основном из социалистов, меняло курс по мере того, как та 
или иная клика обретала силу. Во многих городах произошли кровавые беспорядки и 
мятежи. В провинции Астурия власть перешла к коммунистическому правительству; в 
Каталонии наряду с коммунистическими преобладали сепаратистские настроения. 
Подобное развитие ситуации привело к открытой гражданской войне, начавшейся 
военным мятежом в Испанском Марокко под предводительством генерала Франко, 
который провозгласил восстание против так называемого «правительства Народного 
фронта» в Мадриде и вслед за своим воззванием вторгся на территорию Испании.

Влияние этой гражданской войны вышло далеко за границы самой Испании и на два 
года стало главным пунктом европейской политики. Советская Россия усмотрела в 
этой гражданской войне битву за важный европейский бастион на своем пути к 
мировой революции и поддержала правительство Народного фронта. Германия и 
Италия, напротив, исходя из своей антикоммунистической позиции, встали на 
сторону генерала Франко, тогда как Англия и Франция заняли позицию 
невмешательства. В то же самое время симпатии этих двух стран вполне 
определенно были на стороне республиканской Испании.

В результате бунтов, беспорядков и террора условия в Испании постепенно стали 
абсолютно невыносимыми для иностранцев, живших там. Что касается 
демократического правительства, то Народный фронт был только вывеской. По 
преимуществу власть была в руках коммунистов, синдикалистов и анархистов. Как 
впоследствии докладывали наши морские командиры, имевшие возможность 
расследовать обстановку в портовых городах, там творились невообразимые 
зверства. Европейские государства, заботившиеся о благосостоянии своих граждан 
на территории Испании, были вынуждены принять меры для их защиты. Из-за 
неопределенности обстановки и ненадежности различных прокоммунистических 
правительств в провинциях и городах Испании такие защитные меры могли быть 
осуществлены только военной силой.

Географическое же положение Испании таково, что этой военной силой мог быть 
прежде всего военно-морской флот. После многочисленных призывов о помощи от 
немцев, живущих в Испании, и от германских консульств правительство Германии – 
подобно Англии, Франции, Италии, Соединенным Штатам и нескольким меньшим 
государствам – решило направить в испанские воды несколько военных кораблей. 
Вместе с тем германское правительство приняло на себя заботу о безопасности 
граждан других государств, таких, как Австрия и Швейцария, которые попросили 
нас сделать это. Я разделял взгляд министра иностранных дел барона фон Нейрата 
на оценку ситуации и те меры, которые должны были быть предприняты с помощью 
флота. Удивительным образом оказалось не так-то просто получить согласие 
Гитлера на использование военно-морских сил. В это время он присутствовал на 
фестивале в Байрёйте, и я связался с ним через его военно-морского адъютанта, 
капитана 2-го ранга фон Путткамера. Гитлер очень опасался того, чтобы не 
произошло какого-нибудь международного инцидента. Да и позднее мысль о том, что 
германские военные корабли вошли в испанские порты, контролируемые 
прокоммунистическими силами, снова и снова волновала Гитлера. Для выполнения 
этой задачи, суть и продолжительность которой пока еще не вырисовывались в 
деталях, я 23 июля 1936 года приказал командующему «карманными» линкорами 
вице-адмиралу Карлсу немедленно выйти в море с линкорами «Дойчланд» и «Адмирал 
Шеер». Корабли прервали маневры в Северном море, за ночь пополнили свои запасы 
в Вильгельмсхафене и на следующее утро вышли в море. Спустя несколько дней за 
ними последовали крейсер «Кёльн» и четыре торпедных катера. Наши корабли были 
вполне благожелательно приняты в портах, контролировавшихся националистическими 
силами, а также в портах, оставшихся верными монархическому правительству, и 
смогли обеспечить безопасность германских граждан, а также граждан других 
государств. Только в течение нескольких первых месяцев около 15 000 немцев и 
беженцев многих других национальностей было эвакуировано из регионов, 
контролировавшихся прокоммунистическими силами, под защиту германских военных 
кораблей. Кроме того, было предоставлено укрытие многим преследуемым испанцам, 
которые таким образом смогли спасти свою жизнь. Одним из этих беженцев был 
престарелый архиепископ Картахены Мигель де лос Сантос.

Когда же гражданская война охватила всю несчастную страну, почти все немцы были 
эвакуированы из Испании, как правило, вместе с испанцами – членами их семей. 
При этом значительную помощь военным кораблям оказали германские торговые суда. 
Эти суда, по переданным по радио просьбам командующего операцией, заходили в 
порты, в которых находились германские военные корабли, осуществлявшие 
эвакуацию и ведшие необходимые дипломатические переговоры с испанскими 
должностными лицами. Для этого торговым судам приходилось прерывать свои рейсы 
на Левант или на Ближний Восток, принимать на борт немецких беженцев и их семьи,
 которые стекались со всех концов страны, и доставлять их в безопасные порты 
Испании либо в итальянские или французские порты. Я должен отметить высокое 
чувство ответственности, которое побуждало капитанов этих судов, зачастую не 
имевших контакта со своим руководством, действовать по своей собственной 
инициативе. Размах операций по эвакуации можно представить по одной цифре – 
всего лишь за несколько дней из одного только испанского порта на Средиземном 
море, Альмерии, было эвакуировано около 2000 беженцев.

В результате вовремя осуществленной операции наших военных кораблей и торговых 
судов потери среди немцев в ходе гражданской войны в. Испании удалось свести к 
минимуму. Спокойное и уверенное поведение командиров германских кораблей и 
капитанов торговых судов позволило обеспечить спасение семей немцев и защиту их 
собственности даже в портах, контролируемых прокоммунистическими силами. 
Присутствие наших военно-морских сил обеспечило немецким торговым судам, за 
одним лишь исключением, защиту со стороны республиканских военно-морских сил 
Испании.

Последнее было очень заметно, особенно в открытый период войны, поскольку 
большая часть испанского военно-морского флота оказалась на стороне 
республиканского правительства. Путем запугивания экипажей и убийства 
большинства офицеров республиканцы сделали невозможным какой бы то ни было 
переход личного состава флота к Франко. Они же блокировали паромные перевозки 
франкистских частей из Марокко на территорию материковой Испании морем. Поэтому 
эти части приходилось переправлять по воздуху, что требовало известного времени 
по причине ограниченного количества самолетов. Но постепенно Франко смог 
укрепить свои собственные военно-морские силы, введя в состав флота новые 
корабли, и начать перевозки в испанские порты, контролировавшиеся 
националистическими силами. Надо сказать, что республиканские силы флота не 
смогли долго удерживать свое преимущество, поскольку, расправившись с 
большинством своих офицеров, они лишились подготовленного и опытного 
руководства.

30 сентября 1936 года генерал Франко провозгласил себя «главой национального 
испанского правительства и Испанского государства». Преданные ему войска начали 
наступление на Мадрид, а республиканское испанское правительство перебралось в 
Валенсию. Вскоре после этого, в ноябре 1936 года, Германия и Италия признали 
правительство Франко, тем самым документально подтвердив свои намерения 
противостоять распространению коммунизма на юго-западе Европы. Англия и Франция 
воздерживались с аналогичным признанием вплоть до февраля 1939 года и сделали 
его лишь незадолго до окончательной победы Франко. Соединенные Штаты официально 
признали это правительство 1 апреля 1939 года, через несколько дней после 
окончания гражданской войны.

Советская Россия в соответствии со своими политическими принципами с самого 
начала всеми возможными способами поддерживала республиканское испанское 
правительство. Большой поток добровольцев-коммунистов из различных стран Европы,
 а также обширные поставки вооружения и продовольствия позволили остановить 
победное шествие войск Франко у самых ворот Мадрида. Поддержка республиканских 
войск осуществлялась в основном посредством рейсов русских и французских 
пароходов из черноморских портов.

Когда Германия, в свою очередь, решила оказать помощь Франко, то военные 
поставки для него и для германских добровольцев из «Легиона «Кондор»[53 - 
«Легион «Кондор» – подразделение люфтваффе (германских ВВС), принимавшее 
участие в гражданской войне в Испании на стороне франкистов.] тоже шли морем. В 
составе поставок франкистскому правительству были, прежде всего, береговые 
батареи, затем зенитная артиллерия, оборудование для обнаружения мин и сами 
мины. Поставки шли гладко и без всяких происшествий. Прямая помощь 
правительству Франко, которую я тоже считал необходимой, выразившаяся в 
отправке «Легиона „Кондор“ и снабжении военными материалами, стала результатом 
внешней политики Германии, в задачу которой входило противодействие 
возникновению коммунистического государства в Испании. Несмотря на то что 
германская помощь Испании осуществлялась негласно, а все происходящее на земле 
и в воздухе было официально освящено испанским флагом, истинное состояние дел 
было прекрасно известно всем в мире. Множество судов, подвозивших вооружение и 
добровольцев для обеих воюющих сторон, заявления о блокаде, сделанные как 
франкистами, так и республиканцами, присутствие военных кораблей различных 
стран, скрестившиеся в этой гражданской войне интересы многих государств – все 
это было чревато возможностями трений и эскалации международного конфликта. 
Поэтому по мере разгорания войны все чаще и чаще возникали различные инциденты.

Действиями германских военно-морских сил, разумеется, нельзя было во всех 
деталях руководить из Берлина. Канал радиосвязи, который мы тщательно 
совершенствовали на основе опыта Первой мировой войны, работал вполне надежно. 
Однако в конечном счете успех или провал той или иной операции флота зависел 
прежде всего от точности независимой оценки ситуации флотскими командирами на 
местах и от их понимания политической ситуации, а также от их желания принимать 
решения. Так, например, адмиралы Карле, Бём, фон Фишель, командующие 
подчиненными им дивизионами и командиры отдельных кораблей, проявили себя 
вполне адекватными постоянно меняющейся ситуации и непредсказуемому течению 
событий на море. Мне как командующему флотом почти не приходилось вмешиваться в 
действия наших военно-морских команд на местах, лишь время от времени 
информировать их командиров о политике германского правительства и Верховного 
командования флота, а также заботиться о моральной поддержке и надлежащем 
снабжении. Не только старые морские волки с их огромным опытом, но и куда более 
молодые командиры торпедных катеров и подводных лодок во многих случаях 
демонстрировали разумную инициативу и прекрасное планирование своих действий. В 
частности, трудная задача выпала на долю наших корабельных механиков, которые 
должны были держать свои корабли всегда готовыми к походу и бою. Надо отметить, 
что они прекрасно справились со своими задачами. Боевая подготовка германских 
военных экипажей не прекращалась, несмотря на необычные условия службы в 
испанских водах. Хотя, надо сознаться, у нас не было возможности проводить 
обычные полномасштабные флотские учения. Однако с помощью итальянских военных 
моряков наши корабли смогли провести необходимые артиллерийские, зенитные и 
торпедные стрельбы в Средиземном море, а также осуществить текущий ремонт на 
итальянской военно-морской верфи в Неаполе. Флот, бывший на стороне 
франкистского правительства Испании, также предоставил нам возможность 
пользоваться услугами верфей в Кадисе и Эль-Ферроле.

Несмотря на возможное несовпадение мотивов, которыми руководствовались те или 
иные страны в испанском вопросе, военные моряки разных стран, собравшиеся в 
испанских водах, были единодушны: англичане, американцы, французы, итальянцы и 
немцы искренне беспокоились за безопасность и собственность своих 
соотечественников и всемерно помогали друг другу в решении этой гуманитарной 
задачи. Взаимодействие между моряками было достаточно широким. В Барселоне, 
например, где власть находилась в руках анархистов, военные корабли этих пяти 
стран выступили единым фронтом под предводительством старшего по званию офицера,
 французского вице-адмирала Женсола, и разработали превентивный план действий, 
который были готовы привести в исполнение в случае, если произойдет 
кровопролитие. Наши офицеры были свидетелями того, что многие из британских 
морских офицеров не скрывали своих симпатий к Франко, хотя британский 
командующий, вице-адмирал Каннингхем, разумеется, следовал официальной линии 
своего правительства. Мы были также рады теплым встречам с французскими 
моряками. Когда в ноябре 1936 года наш третий дивизион торпедных катеров 
совершал переход в Испанию, руль торпедного катера «Вольф» был поврежден во 
время сильного шторма, и поэтому дивизион был вынужден зайти во французский 
военно-морской порт Брест. Там его приняли куда дружественнее, чем этого 
требует обычный протокол, и без каких-либо политических оговорок. Французская 
военно-морская верфь, которую тогда возглавлял ее директор, контр-адмирал Петет,
 сделал все возможное, чтобы довольно обширный ремонт был закончен как можно 
быстрее. За время, проведенное в этом порту, германские офицеры и члены команды 
получили много приглашений посетить французские военные корабли и береговые 
укрепления. Да и вообще, теплое отношение к нашим офицерам и экипажам встречало 
нас повсюду. Что же касается существа всего испанского вопроса, то иностранная 
помощь, поступавшая к обеим сторонам, участвовавшим в гражданской войне, 
привела к созданию Комитета по невмешательству, участниками которого стали все 
европейские страны. Было решено осуществлять надзор военно-морскими силами за 
всеми участвующими в конфликте сторонами, и это решение вступило в силу 12 
марта 1937 года. Надзор этот осуществлялся совместно военно-морскими силами 
Англии, Франции, Италии и Германии. Однако эффективность его оказалась невелика,
 поскольку сами миротворцы внутренне поддерживали ту или иную сторону и были 
прежде всего заинтересованы в том, чтобы оказать помощь именно ей. Кроме того, 
миротворческая деятельность германских и итальянских сил на восточном участке 
побережья Испании, отведенном им Комитетом по невмешательству, воспринималась 
республиканцами как повод для осуществления планируемых ими агрессивных 
действий.

После первых месяцев миротворческого патрулирования, прошедших без всяких 
неприятных инцидентов, 29 мая 1937 года произошла неожиданная бомбардировка 
республиканским самолетом «карманного» линкора «Дойчланд», стоявшего на 
защищенной якорной стоянке у одного из Балеарских островов – Ибицы. Зашедший со 
стороны уже спустившегося низко к горизонту солнца самолет не был вовремя 
замечен; кроме того, он нес на своем фюзеляже фальшивые опознавательные знаки 
франкистской авиации, и никто не заподозрил его в каких-либо враждебных 
намерениях. Поэтому он смог сбросить бомбы до того, как зенитная артиллерия 
линкора открыла огонь. Две бомбы попали в линкор, незначительно повредив его. 
Но куда более серьезными оказались потери среди личного состава. Тридцать один 
человек был убит, еще семьдесят восемь ранены.

В ответ на это ничем не спровоцированное нападение немедленно должен был быть 
нанесен ответный удар, чтобы предотвратить повторение подобных инцидентов.

Гитлер, который только что вылетел из Берлина на самолете, узнав о нападении на 
линкор, немедленно вернулся в столицу. На экстренном заседании государственного 
совета было решено в качестве ответной меры обстрелять контролируемый 
республиканцами испанский порт Альмерия. 31 мая 1937 года «карманный» линкор 
«Адмирал Шеер» обстрелял этот укрепленный порт, выпустив по нему несколько 
280-миллиметровых снарядов. Республиканские береговые батареи открыли ответный 
огонь, не причинивший никакого вреда. Но еще до того, как рапорт командира 
германского линкора о проведении обстрела дошел до Берлина, в недружественной 
прессе уже появились статьи, в которых немцев обвиняли в обстреле открытого[54 
- Открытый город не может быть театром военных действий, поскольку объявлен 
незащищенным одним из воюющих государств. Правовой статус открытого города 
основывается на положении «О законах и обычаях сухопутной войны», принятом на 
Гаагской конференции 1907 г. Статья 25 положения запрещает «атаковать или 
бомбардировать каким бы то ни было способом незащищенные города, селения, 
жилища или строения». Во время Второй мировой войны 1939 – 1945 гг. открытыми 
городами объявлялись, например, Париж, Рим.] города Альмерия.

Генерал фон Бломберг и я были немедленно вызваны в рейхсканцелярию, где нас уже 
ждал Гитлер, пребывавший в весьма взволнованном состоянии из-за случившегося. 
Увы, обычно прекрасно работавшая радиосвязь именно в этот день была на редкость 
плохой по причине погодных условий, так что обычный рапорт командира 
германского линкора добирался до нас очень долго. Гитлер не успокоился до тех 
пор, пока не был получен ожидаемый рапорт. В нем указывалось, что береговые 
батареи Альмерии открыли ответный огонь. Таким образом, все обвинения прессы в 
обстреле открытого города оказались обычной фальшивкой.


* * *

По случаю бомбардировки линкора «Дойчланд» англичане выразили вежливое 
соболезнование, хотя их официальная политика в Испании была противоположна той, 
которую проводила там Германия. Их сочувствие также выразилось в исключительно 
торжественной церемонии погребения павших членов команды линкора на военном 
кладбище в Гибралтаре. Раненые были размещены в британском военном госпитале, 
их окружили исключительной заботой медицинские сестры, специально доставленные 
самолетом из Англии только для этой цели. Однако Гитлер по просьбе семей павших 
моряков распорядился, чтобы погибшие были похоронены на родине и их тела для 
этой цели были доставлены в Германию на борту «карманного» линкора «Дойчланд» в 
Вильгельмсхафен. Командующий британской базой Гибралтар адмирал Ивенс поспешил 
любезно выполнить эту просьбу Германии, и тела были эксгумированы.

Когда же после нападения на «Дойчланд» германское правительство подняло в 
Комитете по невмешательству вопрос о том, что на каждый новый акт насилия 
должны, быть предприняты совместные ответные действия всех участвующих в работе 
комитета держав, то это его предложение было отвергнуто. Поэтому мы вместе с 
Италией прекратили свое участие в составе совместного морского патрулирования. 
После этого все действия морских сил иностранных государств свелись к обычному 
наблюдению за происходящим и обозначению своего присутствия, а также к защите 
специфических интересов своих собственных стран.

К этому времени, однако, франкистские силы уже прочно удерживали военное 
преимущество в Испании. После того как Франко захватил Барселону и Каталонию и 
вынудил этим республиканские силы отступить в Южную Францию, где они были 
интернированы, гражданская война подошла к концу: 28 марта 1939 года 
франкистские подразделения вошли в столицу Испании Мадрид. Еще до этого 
численность германских военно-морских сил в испанских водах была значительно 
сокращена, а к концу 1938 года они были полностью выведены.

Два года испанской войны германский военно-морской флот держал у побережья 
Испании оперативные силы, подчиненные Верховному командованию флота. Благодаря 
смене экипажей и кораблей в составе этих сил значительная часть германского 
флота, так или иначе, участвовала в операции, а потому не могла в полной мере 
выполнять программу боевой учебы флота. В частности, не удалось отработать 
индивидуальную подготовку кораблей к участию в операциях флота. Но командование 
флотом не сожалело об этом. Недоработки в тактической учебе и боевой подготовке 
соединений флота были более чем компенсированы тем опытом, который флот 
приобрел в Испании. Это во многих смыслах необычное для флота задание в высшей 
степени стимулировало инициативу командиров кораблей и их офицеров, обретших 
уверенность в своих силах. Флотские офицеры были удовлетворены тем, что каждый 
член экипажа на своем собственном опыте убедился, сколь разнообразны могут быть 
задачи, поставленные перед флотом даже в мирное время. Из узостей прибрежных 
вод Северного и Балтийского морей германский военно-морской флот вышел на 
широкий простор международной политики. Взаимодействие с другими флотами и 
заходы в иностранные порты стали для них рутинными событиями, а необходимость 
решения множества проблем нового типа обогатило их знаниями и опытом. Во время 
долгого пребывания в походных условиях, в отрыве от родных баз, экипажи должны 
были поддерживать свои корабли всегда готовыми к действиям в условиях, 
приближающихся к боевым. Взаимозависимость и взаимопомощь всех членов экипажей 
способствовали дальнейшему повышению дисциплины и укреплению братских уз. И 
наконец, флот ясно осознал свое значение и свои возможности.

Вернувшись домой из долгого похода, наши моряки принесли с собой симпатию и 
благодарность людей, получивших от них помощь. Германский флот всегда имел 
хорошие отношения с испанцами. Во время частых заходов наших военных кораблей в 
испанские порты после Первой мировой войны их теплый прием оставлял у нас 
чувство глубокой признательности. Теперь же флот испытал радость от того, что 
он получил возможность оказать поддержку испанскому народу.




Глава 12. Сражение за морскую авиацию


Даже в дни Первой мировой войны в состав германских военно-морских сил в 
качестве одной из составляющих входила морская авиация, хотя в то время 
основной упор делался на использование воздушных судов для рекогносцировки и 
огневой поддержки. Морская авиация совершенствовалась, в ходе войны было 
построено более 2500 самолетов, которые использовались как разведывательные и 
боевые машины, а также в качестве торпедоносцев. Особое внимание уделялось их 
применению для целей разведки и наблюдения. К концу войны флот построил и 
испытал четырехмоторный разведывательно-дозорный аэроплан большого радиуса 
действия. В целом же уровень развития германской морской авиации соответствовал 
ее уровню развития у неприятелей.

Версальский мирный договор положил конец этой ситуации. Все германские 
аэропланы должны были быть переданы союзникам. Германии было запрещено 
когда-либо снова иметь военно-воздушные силы любого типа.

Самолеты для гражданского использования могли строиться только в ограниченных 
количествах и со многими ограничениями, что делало невозможной для Германии 
конкуренцию с самолетами иностранного производства. Ведущие немецкие 
конструкторы и авиастроители эмигрировали в другие страны, где они могли 
проектировать и строить самолеты без всяких ограничений. Среди этих покинувших 
Германию людей и компаний были и те, которые в военные годы специализировались 
в разработке конструкций гидросамолетов.

Так, например, фирма «Дорнье» открыла в 1921 году авиационный завод в 
итальянском городе Пиза, на котором выпускался самолет «Do-Wal», так успешно 
использовавшийся Амундсеном в его полете к полюсу в 1925 году, Бальбо в его 
трансатлантическом перелете в Южную Америку в 1926 году и германским авиатором 
подполковником в отставке фон Гронау в его трансатлантических перелетах. Среди 
дальнейших разработок этой фирмы были четырехмоторный гидросамолет «Super-Wal» 
и «Do-X», летающая лодка с 12 моторами и весом 50 тонн.

Подобным же образом доктор Рорбах перевел свою компанию в Копенгаген, а Эрнст 
Хейнкель основал в 1923 году свою собственную фирму для строительства 
коммерческих аэропланов в Варнемюнде. Его первой крупной сделкой был полученный 
им от германской фирмы Гуго Стиннеса заказ на «десять самолетов для Южной 
Америки». На самом же деле это был замаскированный заказ для германского флота. 
Части самолетов были произведены на заводе в Варнемюнде, затем их переправили в 
Швецию для сборки. Готовые и испытанные гидропланы снова разобрали и в 
разобранном виде переправили в Германию, где они и хранились в упаковке для 
использования в будущем.

В 1926 году были устранены некоторые ограничения в отношении немецкой 
гражданской авиации, хотя Версальский мирный договор по-прежнему запрещал 
создание любого вида германских ВВС, будь то военная или военно-морская авиация.


Однако флот был остро заинтересован в развитии гидропланов и начиная с 1924 
года поручил капитану 1-го ранга Лахсу и капитану 1-го ранга Ломану, который 
впоследствии стал начальником отдела военно-морских перевозок, представлять 
интересы флота в авиационном мире. Используя средства из бюджета отдела 
военно-морских перевозок и других источников, капитан 1-го ранга Ломан оказывал 
помощь фирмам, которые занимались конструированием гидропланов. Капитан 1-го 
ранга Лахс, действуя под легендой частного предпринимателя, приобретал 
гидропланы для нужд флота. С течением времени в составе адмиралтейства 
сформировалась рабочая группа с единственной целью – создания морской авиации. 
Среди других блестящих морских офицеров и гражданских сотрудников в состав этой 
группы входил капитан 1-го ранга (впоследствии – маршал авиации) Зандер.

Версальский мирный договор разрешал германскому флоту иметь зенитную артиллерию.
 Для проведения учебных противовоздушных стрельб было необходимо иметь 
воздушные мишени. Соответственно, для этих целей была создана особая компания, 
«Севера», оснащенная гражданскими самолетами. В 1928 году в Травемюнде была 
создана Центральная станция испытания гидропланов объединенных германских 
авиакомпаний, но возглавлялась она капитаном 2-го ранга в отставке Моллом, 
который несколько позже стал генерал-лейтенантом ВВС. Гидропланы, которые 
испытывались на этой станции с 1927-го по 1930 год, были отечественного или 
иностранного производства, но все они приобретались через министерство 
транспорта по указанию адмиралтейства.

Когда же в 1928 году все предприятия Ломана были ликвидированы, я добился 
согласия канцлера Мюллера, министра обороны Грёнера и других высших 
руководителей на продолжение этой деятельности.

Хотя техническая основа для создания регулярной морской авиации имелась уже к 
началу 30-х годов, оставалось дождаться только политического решения вопроса, 
чтобы в открытую приступить к ее созданию. Примерно в это же время 
Экспериментальный институт связи разработал усовершенствованную радиоаппаратуру 
для самолетов, которая оказалась столь успешной, что ею оснащались все корабли 
и самолеты ВМФ в ходе Второй мировой войны.

В 1932 году мы разработали конструкцию и построили в виде макета самолет 
многоцелевого назначения для сбрасывания бомб, мин и торпед, который также мог 
применяться и в качестве истребителя. Наряду с ним ВМФ разработал конструкцию 
перспективного пикирующего бомбардировщика, который предполагалось использовать 
в будущем для действия с авианосца. Завод «Дойче Верке» в Киле создал удачную 
катапульту для старта самолетов с борта корабля; также по заданиям флота 
разрабатывались и испытывались самолет-торпедоносец (в Экспериментальном 
институте торпедного вооружения в Эккернфёрде) и 20-миллиметровая авиационная 
пушка (швейцарской компанией «Эрликон»).

В целом же создание будущей морской авиации было в основном делом бывших 
морских летчиков, преданных этому виду вооруженных сил, получавших также 
поддержку германской авиационной промышленности.

Мы, однако, не ограничивались техническими и пилотажными аспектами авиации. И 
адмиралтейство, и Верховное командование флота прилагали все усилия, чтобы 
ознакомить всех действующих офицеров с новыми проблемами, с которыми им 
придется иметь дело после организации в составе военно-морского флота нового 
вида сил – морской авиации. Тактические, а также и стратегические аспекты 
участия морской авиации в военных действиях на море изучались в ходе военных 
игр и маневров, в которых принимали участие настоящие самолеты, причем 
некоторые из них действовали от компании «Севера». Несмотря на наше отставание 
из-за ограничений Версальского мирного договора, авиация неуклонно двигалась 
вперед. Когда же эти ограничения были устранены, мы располагали всеми 
необходимыми ноу-хау и подготовленным личным составом, так что смогли 
немедленно начать формирование морской авиации, ставшей вскоре мощной ударной 
силой.

Создание в 1933 году германских ВВС как отдельного вида вооруженных сил, однако,
 поставило вопрос, должны ли армия и флот обладать каждый своей собственной 
авиационной составляющей либо же определенные задачи каждого из этих видов 
вооруженных сил должны решаться третьим, новым видом вооруженных сил – 
военно-воздушными силами.

Этот вопрос флот изучал уже в течение нескольких лет, используя при этом не 
только свой собственный опыт, но также и опыт иностранных государств. В Японии 
и Соединенных Штатах существовала четкая разница между флотской авиацией и 
авиацией армейской, и, судя по всему, такое обособление было успешным. Военные 
эксперты Франции пришли к подобному же решению, которое, как позже признался 
мне французский главнокомандующий адмирал Дарлан, также оказалось 
целесообразным. Лишь в Великобритании, несмотря на традиционно главенствующую 
роль флота в вооруженных силах, этому самому флоту пришлось вести ожесточенную 
войну за создание в своем составе авиационной составляющей. Решающим их 
аргументом было то, что для их авианосцев нужны и специальные самолеты, и 
особым образом подготовленные летчики.

На всех крупных флотах мировых держав господствовало мнение, что все 
военно-морские составляющие вооруженных сил, будь то корабли, подводные лодки 
или воздушные силы, должны управляться одним командующим, и по этой причине 
морская авиация должна являться составной частью ВМС. В Германии же рейхсмаршал 
авиации Геринг и его присные не уставали твердить: «Все, что летает, 
принадлежит нам!» Подобная концентрация могла иметь преимущество в смысле 
разработок двигателей, общей летной подготовки и развития промышленного 
производства, но сторонники доводов Геринга не могли осознать, что действия 
самолетов и авиации как рода войск в наземной войне сильно отличаются от их 
действий в войне морской. На земле действия сторон, их нападение и оборона, 
могут быть спрогнозированы, исходя из принципов военных действий на земле, и 
поэтому военный летчик должен быть знатоком методов и тактики наземной войны. 
Военные действия на море требуют людей, машин и тактики, соответствующих 
морской войне, но только здесь гораздо труднее выполнить эти требования, 
поскольку вода как элемент в высшей степени разнится от земли как элемента. 
Соответствующие тактики и методы ведения военных действий столь различны, что 
только пилоты, имеющие опыт и знания тактики морской войны, знающие специфику 
моря, могут быть по-настоящему ценны в ходе военно-морских операций.

Совершенно необходимой составляющей военных действий на море является дальняя 
разведка. Одно-единственное донесение наблюдателя зачастую может изменить всю 
диспозицию командующего флотом. Поэтому первейшим требованием к такому 
донесению наблюдателя является его достоверность, поскольку, если в донесении 
упоминается крейсер, эсминец, подводная лодка или самолет, командир строит свои 
планы, исходя из этой информации. Более того, поскольку самолет может проводить 
разведку на гораздо большем расстоянии и с гораздо большей скоростью, чем любое 
другое транспортное средство, и с него можно производить аэросъемку, то 
воздушная разведка может доставлять командованию гораздо более ценную 
информацию и с гораздо большей скоростью, чем посланная в дозор подводная лодка 
или надводный корабль. Но донесение имеет цену только в том случае, когда 
наблюдатель знает, на что должен обратить внимание и как правильно воспринимать 
увиденное. Соответственно этому вплоть до 1933 года подготовка пилотов морской 
авиации осуществлялась, исходя из этой концепции, и они, постоянно живя и 
трудясь вместе с флотом, стали знатоками действий на море.

Такая точка зрения на авиацию была общим мнением всего военно-морского флота, и 
все сотрудники штабов, командиры кораблей и соединений флота разделяли мое 
мнение, что морская авиация является столь же важным элементом военных действий 
на море, как и надводные корабли или подводные лодки, а в будущем, возможно, 
станет и важнее их. Даже в ходе Первой мировой войны, когда воздушная разведка 
осуществлялась главным образом посредством дирижаблей, зависимость исхода 
военных действий на море от авиации была уже признана. В германском 
военно-морском флоте мы все разделяли убежденность, царившую во флотах ведущих 
иностранных держав, что тесное взаимодействие с авиацией не только необходимо 
для флотских соединений, но зачастую может оказаться решающим фактором. Но ни 
один самолет не станет эффективной поддержкой флоту, если вчера он должен был 
поражать наземные цели в глубине вражеской территории, сегодня оказывать 
тактическую поддержку наступающей пехоте, а завтра действовать в составе 
военно-морских сил, ведущих крупное наступление на противника.

Для эффективной поддержки флотских сил авиационное звено или эскадрилья должны 
не только до мелочей знать тактико-технические характеристики своих и вражеских 
военных кораблей и принципы морской стратегии и тактики, но также владеть 
системой сигнализации и терминологией команд, принятыми на флоте.

Быстрое развитие самолетов и авиационного оборудования привело к тому, что 
самолеты стали выполнять функции, бывшие до этого исключительной привилегией 
надводных кораблей. Особенно явно это проявляется в дозоре и разведке, а в 
прикрытии судов и кораблей от атак вражеской авиации и подводных лодок самолеты 
эффективны не менее эсминцев и кораблей эскорта. При минировании вражеских 
акваторий самолеты становятся достойными соратниками подводных лодок и 
надводных кораблей. В сражении с неприятельскими морскими силами военные 
действия ведутся в воздухе с той же интенсивностью, как на поверхности моря и 
под нею. Для осуществления столь тесного взаимодействия и поддержки авиация 
должна находиться под непосредственным управлением тех командиров, которые 
ответственны за всю проводимую на море операцию. Разведывательные, боевые 
самолеты и самолеты огневой поддержки, базирующиеся как на кораблях, так и на 
береговых базах, неизбежно должны быть составной и неотъемлемой частью 
военно-морских сил, которые они поддерживают, и подчиняться тому же самому 
командиру. Если же подобные авиационные подразделения не являются составной 
частью авиации флота, то они должны быть организованы так, чтобы их боевая 
подготовка и применение целиком определялись бы флотским командованием.

Тогда как все эти обстоятельства были само собой разумеющимися для каждого 
военного моряка, Геринг и его присные, в прошлом все авиаторы при пехотных 
частях или вообще армейские офицеры, пытались доказывать необходимость единых 
военно-воздушных сил, включающих в себя в качестве составной части авиацию как 
армейского, так и флотского предназначения. Они считали, что определяющим 
фактором является сама способность летать, а боевая подготовка или опыт 
действия в составе армии или флота лишь вторичен.

Но успешная интеграция армейского летчика во флот или же морского авиатора в 
армейские части никогда не сможет быть достигнута подобным образом, и краткая 
подготовка для действий в составе другого рода войск, при ограничении 
выполняемых там обязанностей, не приведет к тому, что этот человек станет 
ощущать себя плотью от плоти этого рода войск, что совершенно необходимо. Он 
станет воспринимать себя всего лишь как залетную птицу и там, и там и никогда 
не станет до конца своим ни в одном из этих родов войск.

Обычно даже самые трудные вопросы могут быть решены путем своего рода 
компромисса, который становится справедливым и благодетельным для всех 
участников. Но, к сожалению, ВВС практически совершенно не имели никакого 
представления о самых насущных требованиях военных действий на море, и поэтому 
мы не могли найти с ними ни одной точки соприкосновения, которая могла бы 
послужить основой для выработки подобного компромисса. Надо прямо сказать, что 
все вопросы рассматривались ими с точки зрения единственно престижа, и 
главнокомандующий авиацией зачастую считал, что это является самым важным 
фактором.

Поскольку при принятии решения возобладала точка зрения авиационного 
командования, руководство флота было вынуждено обратиться к главнокомандующему 
авиацией с ходатайством о создании авиационных подразделений, которые бы несли 
службу в составе флота. Планы 1935 года предусматривали организацию 25 
эскадрилий общим числом около 300 самолетов, но эти силы оказались слишком 
незначительными. На следующий год флот предусмотрел в своих планах увеличение 
числа этих эскадрилий до 62 и поставил об этом в известность Геринга. Ответ 
Геринга гласил, что он хотел бы создать в составе ВВС особую организацию – 
командование флотской авиации – и в тактическом отношении подчинить ее 
командованию флота. Подобное ограничение лишь сферой тактики было совершенно 
неприемлемо для флота, поскольку в других аспектах подразделения морской 
авиации оставались структурными компонентами ВВС. Точка же зрения флота 
оказалась неприемлема для ВВС, и Геринг даже не стал рассматривать доводы флота 
о типах самолетов, которые должны были бы, по мнению флота, входить в состав 
этих подразделений.

В поисках хоть какого-то компромисса я согласился перевести в ВВС всех своих 
офицеров, имевших летный опыт. Я надеялся, что с помощью такого шага мы сможем 
достичь более внимательного отношения к интересам флота со стороны ВВС. Каждому 
из старших офицеров-летчиков, переводимых в ВВС, я написал личное письмо, 
разъясняющее интересы флота, и просил их иметь это в виду во время последующего 
прохождения ими службы. К сожалению, далеко не весь личный состав, переданный в 
ВВС, был определен в морскую авиацию; некоторые из них получили назначения, 
никоим образом не связанные с флотом.

Отдельные подразделения ВВС, без всякого сомнения, делая свое дело, 
содействовали решению вопросов в интересах флота. Академия ВВС и другие 
авиационные учебные заведения читали в качестве постоянного курса тему о 
ведении военных действий на море. Преподавателем этого курса в академии был 
адмирал Гладиш, а другой морской офицер был назначен в качестве офицера связи в 
штаб начальника связи ВВС, где он встретил понимание и помощь тамошних 
сотрудников, и отделы связи двух наших родов войск взаимодействовали более чем 
успешно.

Но даже притом, что компромиссы время от времени и достигались, в отношении ВВС 
к военно-морскому флоту никаких основополагающих изменений так и не произошло. 
Несмотря на все мои усилия, флоту так и не удалось создать в своем составе свою 
собственную авиацию, какой располагали другие флоты; равным образом не удалось 
изменить взгляды ВВС в целом относительно специфики военных действий на море. 
Организовывались бесчисленные конференции, собирались совещания на различных 
уровнях, но все они не приносили никаких реальных результатов, лишь вызывая все 
новые трения, кучу ненужной работы и постоянные проволочки в решении вопросов.

Мы настаивали на наших планах создания 62 авиационных эскадрилий вплоть до 1938 
года, когда мы наконец получили от Геринга согласие на то, что они будут 
созданы в два этапа, последний из которых должен быть завершен к 1942 году. 
Однако, даже давая в 1938 году такое обещание, Геринг заявил, что ВВС будут 
сохранять всю полноту руководства авиационными подразделениями, действующими 
над морем или взаимодействующими с флотом над морем, и что соответственно этому 
ВВС создаст особую программу. Поэтому, сказал он, претензии флота на свои 
собственные авиационные подразделения никоим образом не могут быть 
удовлетворены. К тому же, добавил он, что уверен, 13 эскадрилий ВВС, 
предназначенные для выполнения военно-морских задач, гораздо лучше будут 
выполнять эти задачи, чем дозорные и боевые эскадрильи предполагаемых 
подразделений морской авиации.

Флот не мог согласиться с этой точкой зрения, и конфликт продолжал расширяться. 
Мои заместители и я оспаривали эти нереалистические взгляды командующего ВВС 
при каждом удобном случае. Мне не удалось получить поддержку сухопутных сил, 
которые были далеки от этого спора. Я даже пытался поднять этот вопрос в ходе 
нескольких докладов лично Гитлеру, надеясь найти более благоприятное для ВМФ 
решение вопроса, но, по всей видимости, Геринг уже смог частным образом 
переговорить с Гитлером и нарисовать ему захватывающую дух картину всемогущих 
ВВС, которые он намеревался создать. Обычно Гитлер благосклонно относился к 
программе расширения флота и не только выслушивал мои предложения, но и 
довольно часто вносил свои собственные идеи. Но в случае с морской авиацией он 
был не на моей стороне, и мне никогда не удавалось провести какое-либо решение, 
неблагоприятное для Геринга. К тому же, похоже, обычной политикой для Гитлера 
было сталкивание двух противоборствующих сторон, чтобы в результате 
окончательного их сражения был бы достигнут, по его мнению, лучший результат, 
чем путем мирного соглашения. Типичным примером такого подхода было 
соперничество трех видов вооруженных сил из-за рабочих и сырья, которое, между 
прочим, так и не принесло никаких результатов.

С точки зрения флота это было трагической ситуацией. В качестве последней 
надежды на спасение и с целью сохранить хоть что-то я инициировал достижение 
письменного соглашения с командующим ВВС, которое мы оба подписали 27 января 
1939 года. Согласно этому соглашению для решения авиационных задач флота 
выделялась 41 эскадрилья со всеми необходимыми для этого ресурсами. Но ВВС 
сохраняли полный контроль над всеми авиационными операциями над морем, в том 
числе над минированием с воздуха и действиями против надводных кораблей, 
подводных лодок, неприятельских военно-морских баз и береговых установок. Те 
немногие авиационные подразделения, которыми командовали непосредственно 
флотские начальники, предназначались лишь для разведывательно-дозорной службы и 
тактического воздушного прикрытия флотских соединений. На планах создания 
морской авиации в составе флота была поставлена жирная точка.

С целью оказания содействия ВВС в осуществлении авиационной поддержки флота 
один из генералов авиации был назначен офицером связи при моем штабе, а 
генерал-майор Гайсслер, бывший морской летчик и в течении многих лет офицер 
флота, был назначен на аналогичную должность при штабе командующего ВВС. Но 
ничто не могло изменить того факта, что ситуация была совершенно неблагоприятна 
для ведения полномасштабной войны. Все, что нам оставалось, – надеяться на 
изменения к лучшему в будущем, когда авианосец, который как раз проектировался, 
должен был вступить в состав флота. Мы рассчитывали на то, что, как в 
британском флоте, особые требования этого вида кораблей к авиационным 
подразделениям сделают очевидной абсолютную необходимость флота в своей 
собственной авиации.

Вся эта ситуация представлялась мне настолько идущей вопреки интересам ВМФ – да 
и страны в целом, – что я серьезно раздумывал о том, чтобы сделать ставкой всю 
мою карьеру, чтобы добиться решения на самом высоком государственном уровне. 
Однако Гитлер уже отказался вмешиваться в этот спор, и его решение могло 
сыграть против флота, что только еще больше бы укрепило позиции Геринга и 
ослабило бы позиции моего преемника, кем бы он ни оказался. И даже в крайне 
маловероятном случае моей победы, как я точно знал, Геринг никогда-бы не принял 
решения, идущего вопреки его желаниям и его амбициям.




Глава 13. Флот, Гитлер и нацистская партия



Как я уже упоминал, первая моя настоящая встреча с Гитлером состоялась за 
приватным ужином в доме командующего сухопутными силами генерала фон 
Хаммерштейна. Было это 2 февраля 1933 года, и, кроме Гитлера и министра 
иностранных дел фон Нейрата, присутствовали только командующие различными 
видами вооруженных сил. После ужина Гитлер сделал нам подробное заявление о том,
 какую политику он будет проводить в качестве нового канцлера Германии.

Сказав несколько замечательных слов о президенте фон Гинденбурге, Гитлер заявил,
 что его главными целями будут избавление от оков Версальского мирного договора,
 строительство сильного независимого государства для всех немцев и уничтожение 
безработицы. Он лично будет определять внешнюю и внутреннюю политику, а 
вооруженные силы не будут использоваться в качестве полицейских подразделений 
для решения внутренних вопросов, но должны будут отдавать всю свою энергию 
обороне отечества против внешних врагов. Вооруженные силы станут единственной 
организацией в стране, которой будет позволено носить оружие.

Со всеми этими принципами я был вполне согласен, особенно в вопросе 
неиспользования армии в политических целях.




Гитлер как личность


В начале своей деятельности Гитлер явным образом не питал особых симпатий к 
флоту. В своей книге «Майн кампф» он в высшей степени резко критикует 
императорский военно-морской флот и программу его развития, разработанную 
адмиралом фон Тирпицем. Эти позорящие флот страницы, как мы впоследствии узнали,
 были предложены его военным советником. Однако фон Левитсон, контр-адмирал в 
отставке, блестящий морской офицер, которого я хорошо знавал по службе на 
бронепалубных крейсерах во время Первой мировой войны, ставший одним из первых 
членов нацистской партии, пришел к мнению, что с того времени Гитлер стал лучше 
разбираться во флотских вопросах. Он отметил как-то, что прекрасно 
дисциплинированные флотские держатся в стороне от всякой политики и являют 
собой надежный инструмент легитимного государства.

Еще до прихода к власти в 1933 году Гитлер посвятил немало времени усердному 
изучению флота и его проблем и уже тогда дал понять, что он лично будет 
поддерживать возрождение флота.

Примерно в это время британский адмирал Харпер опубликовал свое исследование 
битвы при Скагерраке, «Загадка Ютландии». По просьбе Гитлера Рудольф Гесс 
сделал ее перевод, который Гитлер и прочитал в один присест, с обеда и до 
рассвета следующего дня. Он постоянно держал под рукой британский справочник по 
боевым кораблям и его немецкий аналог. Благодаря постоянному чтению и 
исключительной памяти он смог приобрести широкие познания в этой сфере, которые 
дали ему прекрасную базу для вынесения суждений по тем или иным флотским 
вопросам. В некоторых отношениях он превосходил даже признанных экспертов, был 
восприимчив к тем предложениям и докладам, которые я делал ему, и всегда 
внимательно выслушивал мои слова. Очень часто я находил взаимопонимание с ним 
куда проще, чем с военным министром фон Бломбергом, который зачастую 
рассматривал военные проблемы с точки зрения своего собственного рода войск, 
пехоты.

Очень скоро я убедился в одном: Гитлер не согласен со многими политическими 
линиями предыдущих десятилетий и он извлек из них те же самые уроки, которые 
сделали и мы на флоте.

Одной из основ его политики, как он неоднократно повторял нам, было то, что мы 
никогда больше не должны вступать в гонку вооружений с Англией, но должны 
прилагать все возможные усилия, чтобы установить с ней тесные и дружественные 
связи. Поэтому в отношениях с Англией он был предельно осторожен. По этой 
причине и мне тоже приходилось умерять те или иные мои суждения и программы в 
гораздо большей степени, чем мне этого хотелось. В особенности в отношении 
конструирования кораблей, которые мы планировали строить для замены наших 
«карманных» линкоров. В нашей строительной программе на очереди были два 
следующих линкора – «Шарнхорст» и «Гнейзенау», и лишь после долгого обсуждения 
и множества аргументов Гитлер согласился на то, чтобы снабдить их тремя башнями 
артиллерии главного калибра вместо первоначально запланированных двух. Но он 
решительно отклонил наше предложение увеличить калибр этих орудий с 285 мм до 
380 мм. Такое решение буквально обескуражило меня, как и тот пункт в морском 
соглашении, который устанавливал мощь нашего флота в размере только одной трети 
от мощи британского флота.

Однако решение Гитлера ограничить наш флот по отношению к флоту Англии укрепило 
мою убежденность в том, что он намерен следовать той умеренной и осторожной 
внешней политике, которая была бы разумным отражением состояния дел на мировой 
арене.

Что же касается моих обязанностей командующего флотом, то Гитлер предоставил 
мне полную свободу действий. Проявляя острый интерес к типам кораблей, их 
вооружению и прочим техническим деталям, он весьма редко тем или иным образом 
вмешивался в жизнь основных структур военно-морского флота. Это относится к 
боевой учебе, образованию и несению службы, а также к юридической системе флота.
 Ни разу в начале своей деятельности как политика не попытался он оказать 
какое-либо влияние на отбор или назначение кадров, не допустил даже намека на 
какие-либо свои личные предпочтения. Поступи он так, я твердо отверг бы его 
поползновения, поскольку командующий одним из видов вооруженных сил несет 
полную личную ответственность за все.

Впечатление, которое Гитлер произвел на меня в тот период, было таким же, что и 
у всех остальных моих сограждан, – выдающегося человека и прирожденного лидера. 
Его познания, полученные интенсивным самообразованием, были обширны и 
разнообразны. Он не только хранил в своей памяти все эти разнообразные сведения,
 но и усваивал их, а его способность немедленно проникать в самую суть проблемы 
и сводить даже самые запутанные вопросы к общему знаменателю просто поражала. 
Он мог излагать свои мысли ясным и доступным языком, в таких словах, которые 
были максимально доступны пониманию того или иного слушателя. Неудивительно, 
что немцы приняли его не только с надеждой, но и с твердым убеждением в том, 
что он сможет вывести их из депрессии и нищеты, возникших в результате 
Версальского мира, и были готовы предоставить ему любые полномочия, необходимые 
для этого.

Как во время частных, так и общественных мероприятий Гитлер всегда оказывал мне 
уважение, соответствующее моему положению и возрасту. Он внимательно выслушивал 
меня, даже если взгляды, которые я излагал, не совпадали с его собственными, – 
и с самого начала наших взаимоотношений я взял себе за правило обращаться к 
нему открыто и искренне, ничего не скрывая. При этом я никогда не избегал 
дискуссионных тем и стойко сражался за то, что считал идущим на пользу флоту.

Все это было столь же верно и в отношении любого другого флотского офицера, 
которому случалось делать доклад Гитлеру. Когда, в моем присутствии, капитан 
2-го ранга фон Харсдорф с крейсера «Карлсруэ» докладывал Гитлеру о 
дружественных приемах, оказанных его кораблю во время заграничного похода, он в 
ходе доклада упомянул о некоторых неприятных проблемах, создавшихся по вине 
иностранного отдела нацистской партии. Гитлер не только спокойно выслушал это 
сообщение, но и обещал немедленно принять соответствующие меры.

Даже в ходе моих сражений с Герингом по поводу создания морской авиации я порой 
чувствовал, что Гитлер внутренне соглашается скорее со мной, чем с Герингом.

Поначалу я старался организовывать регулярные встречи с Гитлером, чтобы иметь 
возможность держать его в курсе потребностей флота, а также хода их разрешения.

Время от времени я даже просил его отобедать со мной, поскольку это давало мне 
возможность за обедом откровенно обсудить с ним те или иные флотские проблемы, 
вместо того чтобы представлять их ему при посредничестве военного министра. Но 
со временем я стал ощущать, что слишком тесное личное общение с Гитлером имеет 
свои опасности. Прежде всего, Гитлер обладал почти роковым очарованием, 
удивительной способностью располагать людей к себе. Я часто наблюдал, как под 
его обаяние подпадали даже наиболее стойкие и скептически настроенные личности 
– и не только немцы всех классов общества и профессий, но также и иностранцы. 
Даже иностранные дипломаты не были исключением.

Гитлер обладал почти непостижимым шестым чувством в определении того, сколь 
далеко он может зайти в своих отношениях с другими. Однажды, уже в более 
поздние годы, когда между нами назрели серьезные разногласия, мне пришлось 
делать ему доклад, суть которого полностью расходилась с его желаниями. Для 
себя я решил быть резким в своей оппозиции, но он принял меня с такой 
сердечностью и с такой готовностью выслушать, что я почувствовал, как почва 
уходит из-под моих ног. Эта замечательная способность личного очарования, мне 
кажется, была важным фактором его успеха.

Хотя мое сопротивление этой атмосфере очарования было поначалу чисто 
инстинктивным, с течением времени я пришел к твердому убеждению по мере 
возможностей избегать встречи с ним. Моя духовная независимость была крайне 
важна для меня, лишившись ее, я не смог бы исполнять свой долг. Поэтому я стал 
ограничивать свои визиты, за исключением тех, когда мое личное присутствие было 
совершенно необходимым. Но, даже совершая их, я докладывал лишь по точно 
определенной повестке дня и только по тем проблемам, по которым я хотел бы 
получить определенное решение.

Гитлер обычно придерживался предмета дискуссии, задавая вопросы, 
демонстрирующие его живой интерес и часто касающиеся деталей. Весьма редко он 
начинал обсуждать те вопросы, которые выходили за круг проблем, решаемых 
отделом, в котором работал докладчик. Лишь по прошествии некоторого времени я 
понял, что это не личная его особенность, но часть сложившейся системы. Его 
стремлением было держать различных своих подчиненных строго отдаленными друг от 
друга, так, чтобы они никогда не смогли выступить единым фронтом. И 
соответственно каждый отдел должен был вырабатывать свое решение индивидуально. 
При такой постановке дела никто не мог поднимать вопросы, входящие в сферу 
компетенции другого ведомства. Если кто-то и пытался это сделать – как, по 
некоторым поводам, пытался я, – Гитлер, располагавший гораздо более обширными 
источниками информации, имел наготове такое множество убедительных доводов, что 
этому человеку оказывалось не так-то легко спорить с ним.

К тому же я начал понимать, что, требуя от других полной информации для себя, 
он был по характеру очень скрытным человеком и зачастую не делился информацией 
даже по тем вопросам, о которых я должен был бы знать. Даже когда мы с 
командующим сухопутными силами вошли в состав членов кабинета министров, никто 
из нас ни разу не был приглашен на заседания кабинета, если, конечно, такие 
заседания вообще имели место. Никогда не приглашали меня и высказать свое 
мнение по тем или иным вопросам международной или внутренней политики, за 
исключением тех случаев, когда эти вопросы затрагивали флот; а после разрыва 
отношений с Англией в 1939 году даже такие случаи сошли на нет.

Поэтому было весьма затруднительно нарисовать себе сколько-нибудь достоверный 
образ мыслей Гитлера или составить правильное представление об этом человеке, 
Он был непревзойденный мастер спора и обмана, а в разговоре буквально сыпал 
словесными увертками и двусмысленностями, так что было невозможно понять его 
истинные намерения и цели. Со временем я отказался даже пытаться разгадать эту 
загадку, но для себя сделал вывод, что, хотя он никогда явно не проявляет этого,
 его истинные предпочтения всегда гораздо радикальнее, чем высказанные.

Скрытность Гитлера в официальных вопросах была столь же велика, если не больше, 
чем его приводящая в смущение откровенность, граничащая едва ли не с преступной 
беспечностью, во время тех или иных общественных мероприятий. Во время больших 
банкетов и обедов он часто позволял себе самые несдержанные высказывания или 
критику в адрес ведущих немецких или иностранных политиков – даже в 
многочисленной и разношерстной компании. В ходе войны я с громадной 
осторожностью докладывал ему о планах готовящихся военных кампаний, чтобы быть 
уверенным в сохранении военных тайн.

Но все же в целом я могу сказать, что в начале его деятельности было вполне 
возможно иметь с Гитлером деловые отношения и добиваться от него положительного 
решения вопросов, вынесенных на его уровень.




Отношения с нацистской партией


Что же касается нацистской партии, то я старался держать военно-морской флот 
как можно дальше от нее. Но даже в те дни, когда до нас доходили известия о той 
или иной отвратительной выходке партии или тайной полиции – например, 
каком-нибудь непостижимом заявлении на государственном уровне, или нападках на 
церковь, или о жестокостях гестапо, – я все же оставался в убеждении, исходя из 
слов или поведения Гитлера, что подобные действия были не инспирированы им, но 
происходили по инициативе того или иного партийного функционера и без санкции 
Гитлера.

Безусловно, что касается флотских дел, то я выносил решения относительно 
повышения или назначения офицеров, совершенно не принимая во внимание их 
отношения с партией или их отношение к национал-социалистскому государству. Так,
 я назначил капитана 1-го ранга Патцига, предшественника адмирала Канариса на 
посту начальника абвера в Верховном командовании вооруженных сил, командиром 
нашего новейшего «карманного» линкора даже несмотря на то, что он находился в 
резком разладе с гестапо, СС (личная гвардия Гитлера) и партийными 
функционерами. После пребывания на этой должности я назначил его начальником 
управления кадров, и он оставался им значительную часть войны. В другой раз я 
разжаловал военно-морского адъютанта Гитлера, потому что этот человек вел себя 
недостойно офицера и джентльмена. Ни в одном из этих случаев я не имел 
неприятных последствий.

Конечно, между флотом и нацистской партией были некоторые трения, но мы 
научились преподносить их партийному начальству так, что дело обычно спускалось 
на тормозах. В этом отношении флот находился в гораздо более выгодном положении,
 чем армия. Личный состав флота был сконцентрирован в немногих крупных 
береговых базах, где он численно составлял большую часть населения, в то время 
как армейские части были расквартированы по гораздо большей территории, 
гражданское население которых намного превосходило число армейцев, так что в 
этом случае существовало гораздо больше вероятностей трения с местными членами 
партии. К тому же флот не был конкурентом партии в военном отношении, тогда как 
армия постоянно сталкивалась с поползновениями как СА (нацистские штурмовые 
отряды, иначе коричневорубашечники), так и СС (или чернорубашечники), личной 
гвардией Гитлера, созданной Генрихом Гиммлером – шефом гестапо.

Всякий раз, когда возникали трения между низшими эшелонами флота и местными 
нацистскими лидерами, я, как правило, был в состоянии их устранить путем прямых 
переговоров с высшими партийными деятелями. Возможно, одна из причин того, что 
мне это удавалось, заключалась в том, что я смело отстаивал интересы флота; 
другая возможная причина была в том, что флотские традиции патриотизма и 
служения стране были настолько хорошо известны, что даже нацисты не 
осмеливались покушаться на них. Для репутации партии ее препирательства с 
флотом были совершенно ни к чему.

Два партийных деятеля, с которыми у меня сложились самые напряженные отношения, 
были Рейнхардт Гейдрих, работавший под началом Гиммлера, и маршал Геринг, 
командующий ВВС. Я чувствовал, что должен быть постоянно начеку в отношении их 
обоих. Гейдрих сам был офицером флота с 1922 года, но в 1931 году был уволен в 
звании лейтенанта из-за недостойного поведения в отношении одной молодой 
девушки. Он никогда мне этого не простил и, вероятно, настраивал против меня 
своего начальника, Генриха Гиммлера.

Гейдрих никогда не упускал случая пожаловаться на меня руководству нацистской 
партии и даже самому Гитлеру. Его жалобы на меня Гитлеру особенно участились 
из-за того, что я встал на защиту пастора Нимёллера. Поскольку его жалобы 
оказывались всегда безосновательными или совершенно несправедливыми, я легко 
отбивался от них своими письмами, направленными непосредственно Гиммлеру, что 
приводило моего противника в немалое замешательство. Гейдрих разорвал все связи 
со своими старыми флотскими товарищами и после начала войны вернулся на военную 
службу, но в ВВС, а не на флот.

Из всего окружения Гитлера самым крупным моим противником, с которым я вел 
ожесточенные сражения, был Геринг. Мы были противниками во всем, как личными, 
так и идеологическими. Хотя он и был храбрым и способным летчиком Первой 
мировой войны, он не обладал достаточными способностями для командования одним 
из видов вооруженных сил. Он отличался колоссальным тщеславием, которое иных 
забавляло и было бы простительно, если бы сочеталось с другими, более 
достойными качествами, но становилось чрезвычайно опасным в сочетании с его 
безграничными амбициями. Его склонность к позерству, вызывающая роскошь, в 
которой он жил, давали плохой пример личному составу ВВС.

Поначалу Геринг демонстрировал дружественное отношение к флоту, но его зависть 
к нам явственно сквозила в том; как он принялся механически копировать в ВВС 
лучшие качества флота. И в то же время, как вскоре стало известно, он в частных 
беседах выражал свое критическое отношение к флоту, а в общении с Гитлером 
постоянно злословил на счет флота и лично обо мне. Я был убежден в том, что 
Гитлер пропускает это мимо ушей, но его вполне устраивало то, что он мог 
использовать Геринга для своих собственных целей. Мне представлялось, что 
Гитлер намеренно загружал Геринга другими поручениями, помимо его прямых 
командных обязанностей, с тем чтобы амбициозный маршал не превратился в 
опасного политического противника. Естественным результатом стало то, что 
перегруженный должностями Геринг был не в состоянии должным образом исполнять 
ни одну из них.

Со своей стороны Геринг претендовал на исключительную преданность Гитлеру, хотя 
и позволял себе порой презрительные замечания в его адрес. Но Гитлер не обращал 
на них внимания – по старой дружбе или иной причине, я уж не знаю. В любом 
случае от Гитлера было невозможно добиться чего-либо за счет Геринга.

Из-за неукротимой энергии Геринга и его влияния на Гитлера я был вынужден вести 
постоянную борьбу против его попыток создать ВВС за счет флота. Мои отношения с 
Герингом, вероятно, лучше всего характеризуют мои слова, сказанные в виде 
предупреждения Гитлеру, когда я в конце концов подал в отставку с поста 
командующего флотом: «Пожалуйста, защитите флот и моего преемника от Геринга!»

Год 1938-й стал первым годом, когда я в первый раз начал пересматривать свое 
прежнее отношение к Гитлеру. Причиной того, что я впервые испытал сомнение в 
искренности Гитлера, стало дело фон Бломберга и его последствия.

Фельдмаршал фон Бломберг, в то время высший армейский офицер и военный министр 
в кабинете Гитлера, вступил в весьма сомнительный брак. Гитлер и Геринг были 
свидетелями во время венчания, что представлялось весьма естественным, принимая 
во внимание высокое положение жениха. Позже, узнав о прошлом невесты, Гитлер 
выразил свое резкое неодобрение.

Я совершенно не представляю, как в этих обстоятельствах маршал фон Бломберг мог 
оставаться командующим вооруженными силами после столь вопиющего нарушения всех 
офицерских традиций; он должен был бы подать в отставку и вступить в брак в 
качестве частного лица. Еще меньше я мог понять, зачем он пригласил Гитлера 
быть свидетелем на его бракосочетании.

Я был весьма смущен, когда по просьбе Гитлера мне было предложено рекомендовать 
достойного преемника фон Бломбергу на посту военного министра, и назвал 
генерала барона фон Фрича, в ту пору командующего сухопутными силами.

В течение долгого времени я знал и уважал генерала фон Фрича и был доволен, 
когда в 1934 году президент фон Гинденбург выбрал его в качестве замены 
генералу фон Хаммерштейну на посту командующего сухопутными силами. На самом 
деле, когда мое мнение спросил генерал фон Гинденбург, сын президента, я 
высказался в пользу генерала фон Рундштедта или генерала фон Фрича в качестве 
преемников фон Хаммерштейна. Я знал, что смогу сработаться с генералом Фричем, 
поскольку мы с ним имели много общего: одинаково относились к церкви например, 
а также старались держать наши виды вооруженных сил подальше от политики. Как и 
я, фон Фрич весьма невысоко ценил полководческие таланты Геринга.

Мне никогда не пришлось изменить свое мнение о проницательном и способном 
генерале фон Фриче. Когда в 1935 году Гитлер сказал мне, что он намеревается 
произвести меня в звание адмирала флота, я отверг это предложение, поскольку не 
хотел иметь звание выше, чем у фон Фрича, который возглавлял сухопутные силы, 
имея на погонах четыре звезды генерал-полковника. Так как на флоте не было 
соответствующего звания, я предложил ввести звание генерал-адмирала и принял 
его от Гитлера в 1936 году. Мне также доставило громадное удовольствие 
пригласить генерала фон Фрича произнести речь при спуске на воду линкора 
«Гнейзенау» 8 декабря 1936 года. Свою речь этот благородный и бескорыстный 
офицер начал с цитаты из оды фельдмаршалу Гнейзенау: «Пусть человечество 
заботится сначала о своих обязанностях, а потом о своих правах!»

Поэтому я был поражен, когда в ответ на мою рекомендацию относительно фон Фрича 
как преемника фон Бломберга Гитлер кратко ответил мне, что это совершенно 
исключено, поскольку фон Фрич сам пребывает под обвинением в аморальном 
поступке.

Находясь под впечатлением дела фон Бломберга, Гитлер, без сомнения, готов был 
поверить чему угодно. Он сказал, что в течение нескольких лет знал об 
обвинениях генерала фон Фрича в аморальном поведении – обвинениях, которые он 
всегда отвергал, но теперь, в свете дела фон Бломберга и новых обвинений против 
генерала фон Фрича, дал указание расследовать. В заключение он заявил, что 
генерала фон Фрича на посту командующего сухопутными силами заменит генерал фон 
Браухич.

Я всегда знал, что Гитлер несколько недолюбливает фон Фрича из-за его некоторой 
замкнутости, но этот новый поворот событий ошеломил меня – особенно когда я был 
назначен одним из членов следственной комиссии. Двумя другими членами стали 
Геринг (председатель) и генерал фон Браухич, новый командующий сухопутными 
силами.

Позднее я узнал, что доктор Гюртнер, министр юстиции, требовал, чтобы комиссия 
сначала удостоверилась в существовании тайных обвинений против фон Фрича.

С самого начала расследования стало совершенно ясно, что все обвинения 
основываются только на лжесвидетельствах беспринципных мерзавцев, тесно 
связанных с гестапо. Все другие свидетели, как из рядов армии, так и из членов 
гитлерюгенда, свидетельствовали в пользу генерала фон Фрича. Даже Геринг 
выступил в защиту генерала, выйдя из положения следующим образом: подставной 
обвинитель заявил, что генерал фон Фрич – однофамилец офицера, подозреваемого в 
аморальности.

Сразу же после единогласного оправдания генерала фон Фрича я подошел к генералу,
 пожал ему руку и поздравил его с полной реабилитацией. Я заверил его, что 
теперь нет никаких препятствий к дальнейшему его пребыванию на военной службе и 
что для армии он незаменим. Я также сказал ему, что готов предпринять любые 
меры, какие он сочтет нужными, чтобы восстановить его репутацию. Однако он не 
позволил мне сделать никаких шагов и, исходя из состояния своих личных дел, 
подал в отставку, которая была принята.

Тринадцатого июля того же года Гитлер снова собрал у себя всех адмиралов и 
генералов, присутствовавших на встрече 4 февраля, и сообщил, что комиссия по 
расследованию установила невиновность генерала фон Фрича и что его репутация 
ничем не запятнана. Он заявил, что глубоко сожалеет о своем решении провести 
расследование, но что оно было необходимо при сложившихся обстоятельствах. 
Лжесвидетель за свое преступление был расстрелян, и будет сделано все возможное 
для устранения несправедливости, допущенной в отношении генерала фон Фрича. Тем 
не менее, заключил Гитлер, он не считает разумным восстанавливать генерала в 
его прежней должности, поскольку фон Фрич не сможет полностью доверять ему как 
раньше.

Я был убежден, что Гитлер сказал правду, но со временем понял, что генерал фон 
Фрич так и не был полностью обелен перед армейской общественностью. Офицерскому 
корпусу в целом не было сообщено о реабилитации генерала, более того, этот 
случай стал лишь достоянием узкого круга высших армейских командиров. 
Единственным официальным признанием невиновности генерала можно считать 
присвоение генералу фон Фричу звания «почетного шефа» одного из знаменитых 
полков Германии.

Решив для себя, что военно-морской флот должен выразить свою веру в генерала 
фон Фрича, я в июле 1939 года пригласил его принять участие в маневрах флота в 
качестве почетного гостя на борту «Гнейзенау», линкора, в спуске которого на 
воду принимал участие и генерал. Барон фон Фрич со своим адъютантом провели 
неделю на борту этого линкора в полной форме, и при его прибытии адмирал Бём 
отдал ему все полагающиеся воинские почести, хотя генерал больше не состоял на 
воинской службе. Во время прощального завтрака, на котором присутствовали все 
старшие офицеры флота, адмирал Бём в своем спиче выразил наши лучшие чувства 
генералу. По завершении завтрака в честь генерала фон Фрича был дан салют из 17 
орудий.

Размышляя над необычными обстоятельствами, связанными с делами фон Бломберга и 
фон Фрича, я начал подозревать, что во всем этом как-то замешан Геринг. Из-за 
неудачного брака фон Бломбергу пришлось уйти с поста командующего всеми 
вооруженными силами – с поста, который амбициозный Геринг мечтал заполучить для 
себя. Уход фон Фрича означал устранение соперника, который мог бы стать самым 
вероятным преемником фон Бломберга. Однако даже если Геринг и был замешан в 
этом деле, то его план провалился, поскольку Гитлер слишком хорошо знал его, 
чтобы дать столь значительную власть этому карьеристу. Гитлер просто-напросто 
упразднил пост командующего всеми вооруженными силами и принял такое 
командование на себя – решение, которое предложил ему фельдмаршал фон Бломберг, 
подавая прошение о своей отставке.

Чем больше я размышлял обо всем этом, тем больше радовался тому, что в свое 
время отклонил сделанное мне однажды Гитлером предложение – занять пост 
главнокомандующего всеми вооруженными силами. Прежде всего, у меня не имелось 
достаточного военного опыта, чтобы принимать грамотные решения по армейским и 
авиационным вопросам. Кроме того, я уже всерьез подумывал об уходе в отставку. 
В самом деле, проблемы с сердечно-сосудистой системой, от которых я, к счастью, 
более или менее оправился, едва не вынудили меня подать в отставку несколько 
ранее, в 1934 году.

Роль Гитлера в деле фон Бломберга и фон Фрича была той закавыкой, которую я 
никак не мог решить для себя. В то время как ярость Гитлера, обманом 
вовлеченного в историю с женитьбой фон Бломберга, была вполне понятна, его 
способ избавиться от фон Фрича вызывал недоумение. Болезнь горла, которой 
страдал фон Фрич и из-за которой он провел зиму 1937/38 года в Египте в отпуске 
по болезни, была бы вполне весомой причиной для увольнения его в отставку. Я не 
мог понять, как Гитлер не мог увидеть заговора, который сплелся вокруг фон 
Фрича.

Что же касается этого отважного и стойкого генерала, то он с началом войны 
отправился на фронт в качестве командира того самого полка, почетным шефом 
которого он числился. Во время польской кампании он пал на передовой смертью 
солдата, которую сам искал.

Вплоть до этого момента частью моей работы было вносить Гитлеру предложения и 
давать ему советы, некоторые из них он не принимал; в свою очередь он порой 
выдвигал требования, на которые я не мог согласиться. Хотя наши споры в таких 
случаях бывали довольно оживленными, они, как правило, заканчивались разумными 
компромиссами. Но с этого момента я стал яростно спорить с Гитлером. Так, 
например, в конце ноября 1938 года я делал доклад Гитлеру о нашей 
кораблестроительной программе и демонстрировал ему при этом чертежи новых 
кораблей. Во время доклада присутствовал также генерал Кейтель, начальник штаба 
Верховного главнокомандования вооруженными силами. По некой непостижимой 
причине Гитлер весьма оскорбился и принялся разносить все планы строительства 
двух линкоров – «Бисмарка» и «Тирпица». Он заявил, что их орудия слишком слабы, 
а скорость хода слишком низка. Это было сказано в отношении того самого 
«Бисмарка», чья мощь, скорость и, прежде всего, его непотопляемость в его 
последнем бою заставили британцев и американцев считать, что мы открыли некие 
новые секреты конструирования кораблей.

Позднее мне довелось понять, что подобные нападки Гитлера обычно были вызваны 
происками неких недоброжелателей, загодя нашептавших ему недобросовестную, 
порочащую информацию. Но тогда я этого не знал, а разнос был столь резким, что 
я встал и попросил освободить меня от командования, если Гитлер так явно 
отвергает всё результаты моих решений. С этими словами я направился к выходу из 
его кабинета.

Гитлер сразу же бросился за мной, догнал меня у самой двери, схватил за рукав 
кителя и попросил меня вернуться. Он тут же попытался отказаться от некоторых 
своих слов и попросил меня не думать об отставке. Но я ответил, что я не только 
занимаю этот пост в течение десяти лет, но и мне уже идет шестьдесят третий год,
 так что будет лучше, если меня заменят на этом посту более молодым человеком.

Гитлер тогда обратился за помощью к моему начальнику штаба, капитану 2-го ранга 
Шульте Мёнтингу, и попросил его убедить меня остаться на своем посту. Шульте 
был моим адъютантом, а впоследствии стал начальником моего штаба. Я всегда и во 
всем доверял ему. И теперь он отважно поддержал мою точку зрения, а в конце 
концов добился от Гитлера обещания предоставить мне полную свободу в реализации 
моей программы развития флота. Гитлер настоял на том, чтобы письменно 
зафиксировать моменты нашего расхождения во мнениях, чтобы, как он сказал, 
оправдаться перед историей, но настоял на том, чтобы я остался на своем посту. 
Как было свойственно ему, в последовавшие за этим инцидентом несколько недель 
он был необычайно любезен со мной. Мне кажется, именно тогда ему в первый раз 
пришла мысль повысить меня в звании до адмирала флота.

Однако в мае 1939 года у меня случилась новая резкая стычка с Гитлером. Офицер, 
который совсем недавно был назначен его военно-морским адъютантом, в 
соответствии с обычным порядком попросил официального разрешения жениться. 
Естественно, я такое разрешение дал. Вскоре после этого, однако, один штатский 
чиновник сообщил, что брак был заключен при таких обстоятельствах, которые 
могут привести к признанию его недействительным. Расследование показало, что 
сообщение это соответствовало истине. Теперь было два пути: либо брак должен 
был быть признан недействительным, либо офицер должен был уйти со своего поста. 
Но Гитлер принял решение о том, что брак должен остаться в силе, а офицер 
должен продолжать службу в качестве его военно-морского адъютанта.

Я продолжал придерживаться своих диаметрально противоположных взглядов на 
происходящее и уволил офицера с флота. Когда же Гитлер стал протестовать против 
моего решения, я написал ему личное письмо, в котором заявил, что, по моему 
мнению, этот офицер больше не может носить морскую форму и что, если Гитлер 
примет решение оставить его на службе на флоте, я сам буду просить об отставке. 
Чтобы избежать возможных проволочек, я направил это письмо с офицером моего 
штаба и просил его доставить ответ как можно скорее прямо мне в руки.

Спустя два дня Гитлер ответил, написав, что он не настаивает на дальнейшем 
пребывании офицера в рядах флота, но сделает его одним из своих личных 
адъютантов в аппарате партии. Такой вариант вполне устраивал меня, но весьма 
характерным для Гитлера было то, что он не позволил назначить ни одного другого 
военно-морского адъютанта в свой штаб вплоть до самого начала войны.

Подобные повторяющиеся трения с Гитлером в течение 1938-го и 1939 годов 
побудили меня все настойчивее задумываться об уходе с действительной службы. 
Меня совершенно не беспокоили почет и церемонии, полагавшиеся командующему 
военно-морским флотом. Все возрастающая важность этой показухи, которую 
придавало им национал-социалистское государство и его деятели, все больше 
отвращала меня от мысли введения их на флоте. Я неизменно отвергал все советы 
доброжелателей насчет того, что я должен привлекать к себе больше внимания. 
Несколько раз в течение 1938 – 1939 годов я просил Гитлера позволить мне уйти в 
отставку. В ответ он произвел меня в звание адмирала флота по случаю спуска на 
воду линкора «Тирпиц» в Вильгельмсхафене 1 апреля 1939 года.

Это звание и весь связанный с ним почет не особо впечатлили меня, но дали мне 
повод обдумать вопрос моей отставки во всех аспектах. С одной стороны, чем 
дольше я мог обеспечивать для флота благоприятное отношение Гитлера, сохраняя 
при этом свою независимость, тем больше материальных и людских ресурсов, в 
которых так нуждался флот для своего развития, я смог бы добыть для него. Я 
также был в состоянии напрямую вмешиваться, когда основные принципы 
существования флота подвергались нападкам с той или иной стороны. Кроме того, 
мой уход в отставку вызовет лишь смену командующего флотом, а это само по себе 
не принесет флоту никаких преимуществ. Я помнил, что отставка генерала фон 
Бломберга привела к упразднению недавно учрежденного поста командующего 
вооруженными силами и что отставка генерала фон Фрича подобным же образом не 
пошла на пользу армии. В обоих случаях тут же нашлись их преемники – и я 
слишком хорошо знал, сколь страстно деятели нацистской партии ждали этих 
отставок, чтобы заполнить их людьми, более подверженными партийному влиянию. 
Одним из них был Геринг, командовавший ВВС, а другим – Гиммлер, руководивший 
государственной тайной полицией.

Поэтому я стал склоняться к мысли, что мой долг состоит в том, чтобы оставаться 
на своем посту столь долго, сколько я смогу нести его бремя. Все высшие офицеры 
флота, с которыми я советовался по этому поводу, прося ответить мне максимально 
честно, разделяли мое мнение.

В числе тех факторов, которые повлияли на мое решение, было и то обстоятельство,
 что за десять лет, проведенных на этом посту, я сумел завоевать уважение как 
национал-социалистского государства, так и самого Гитлера. Своим участием в 
разработке военно-морского соглашения с Англией я смог содействовать успеху 
Германии в сфере внешней политики, и, оставаясь на своем посту и влияя на 
Гитлера, я, возможно, смог бы внести свой вклад в укрепление дружеских 
отношений с Великобританией. Я также считал, что в результате своего долгого и 
заботливого пестования отношений с Англией я приобрел определенное доверие в 
международных кругах, в особенности с тех пор, как барон фон Нейрат перестал 
возглавлять министерство иностранных дел.

Естественно, я принял все меры к тому, чтобы информация о моих расхождениях с 
Гитлером не вышла из флотских кругов и не стала достоянием общественности. На 
карту было поставлено не более и не менее как единство флота. С начавшейся в 
1939 году войной все мои мысли об отставке ушли в сторону. Как командующий 
флотом я не мог бросить флот во время такого кризиса.

Однако были еще две другие сферы моих конфликтов с Гитлером и нацистской 
партией, которые затрагивали мои личные убеждения настолько глубоко, что я знал,
 что компромисса в них быть не может. Я чувствовал, что рано или поздно наши 
пути разойдутся. Этими двумя сферами были нападки нацистов на христианскую 
церковь и их отношение к евреям.




Глава 14. Флот и религиозный вопрос


С дней своего раннего детства я обрел в доме родителей твердую и неизменную 
веру в Христа и в христианскую церковь. Мои родители регулярно брали нас с 
собой на церковные службы и обсуждали с нами религиозные вопросы в семье, но 
больше всего они привили нам христианское отношение к жизни своим собственным 
примером. Я всегда был благодарен им за заложенные ими в моей душе те основы 
христианства, которые дали мне силы выполнять обязанности, возложенные на меня 
в ходе моей флотской карьеры, и которые превыше всего дали мне внутреннюю опору,
 чтобы вынести трудные дни Нюрнбергского процесса и десять лет моего заключения 
в стенах тюрьмы Шпандау.

Значимость веры и христианской церкви для сплочения народов и стран, вне 
зависимости от границ государств и политических разногласий, я познал с самого 
начала моей жизни. Никакие исторические события, никакие войны, никакие 
завоевания и никакие философские течения не преобразили наш мир столь глубоко, 
как это сделало христианство. Возможно, даже не осознаваемо каждым отдельным 
человеком, воздействие учения Христа проникло в самую глубину нашей жизни и 
приняло на себя ответственность за моральные убеждения и общественную культуру, 
в которой мы жили. Именно оно сформировало основу всего западного общества.

Основой государства, подобного нашему, я в этом уверен, являются христианские 
убеждения. Поэтому государство должно поддерживать и содействовать церкви и 
через нее способствовать религиозному пониманию своего народа. Не менее верно 
это утверждение и в отношении вооруженных сил.

В старом императорском флоте, как я знал это по своему собственному опыту, 
религиозные службы были вопросом официального регулирования, что нашло свое 
отражение в 1903 году в форме уставов лютеранской и католической служб на 
военно-морском флоте. Требование к личному составу присутствовать на 
религиозных службах давало каждому человеку возможность обратиться мыслями к 
вопросам веры. А тесное взаимодействие между церковью и вооруженными силами 
служило узами, скрепляющими общую христианскую веру.

На старом флоте имелись как лютеранские, так и католические капелланы, все 
большее число которых служило на борту кораблей постоянно растущего флота. 
Лютеранские и католические капелланы трудились бок о бок в тесном 
сотрудничестве, причем их взаимная зависимость друг от друга в корабельной 
жизни служила гарантией от возможности раскола, происходящего от разницы в 
вероучениях. Службы на борту проводились для приверженцев каждого из вероучений,
 а если штатный капеллан по тем или иным причинам отсутствовал, то старшие 
офицеры корабля проводили службу самостоятельно. Командуя крейсером «Кёльн», я 
часто проводил лютеранские службы. У нас существовал корпус штатных морских 
капелланов, которые прекрасно знали все реалии военно-морской службы и были 
искренне уважаемы на флоте. В ходе Первой мировой войны они более чем оправдали 
такое отношение к себе, трудясь на своих постах под огнем неприятеля, и были 
отмечены воинскими знаками отличия. Капеллан Роннебергер (впоследствии старший 
капеллан флота) служил на борту дивизиона кораблей, интернированных в 
Скапа-Флоу, в течение всего периода их пребывания там.

Но после войны, в Веймарской республике, возобладала совершенно другая 
концепция: религия есть личное дело каждого. Вооруженные силы уже не могли 
приказывать офицерам и рядовым присутствовать на религиозных службах или на 
уроках изучения Библии. Единственным способом влияния на личный состав флота в 
религиозном отношении оставался теперь личный пример.

По Версальскому мирному договору нашему флоту было все же разрешено иметь 
шестерых военно-морских капелланов: четверых лютеран и двоих католиков, и эта 
квота всегда была заполнена. Старые Церковные уставы 1903 года были 
пересмотрены и утверждены в 1929 году в переработанном виде под названием 
Уставы лютеранской и католической военной службы. Поскольку теперь было 
запрещено приказывать военнослужащим присутствовать на религиозных службах, то 
эти уставы требовали лишь предоставлять им «личное время» для участия в них, 
если они этого желали. Кроме того, было отведено так называемое «казарменное 
время», которое давало возможность тем военнослужащим, кто хотел этого, 
обратиться к капеллану за советом по религиозным и моральным проблемам.

С принятием в 1929 году программы обновления флота, вызвавшей увеличение 
потребности в капелланах, должности военных капелланов были учреждены на всех 
кораблях, в особенности на учебных, совершающих долгие заграничные плавания. В 
иностранных портах наши военно-морские капелланы часто проводили религиозные 
службы для германских граждан, живших в этих портах. Они освящали браки и 
крестили детей, а в некоторых случаях, если задерживались на стоянках в этих 
портах, даже организовывали школы для подготовки молодежи к первому причастию.

Они были прекрасно подготовлены ко всему этому: до производства во флотские 
капелланы кандидаты должны были иметь практический опыт служения в качестве 
пасторов в гражданских приходах на берегу.

Капелланы, служа на кораблях или на берегу, проводили те же службы, которые 
гражданские священники совершают для своей паствы. Там, где не было штатных 
флотских капелланов, наши моряки либо посещали гражданские службы в береговых 
церквах, либо гражданские пасторы проводили для них службы по особо 
согласованному расписанию.

Мой особый интерес к духовному благополучию личного состава флота, возможно, 
объясняется влиянием старшего капеллана флота Фенгера. Он весьма отважно вел 
себя в битве при Скагерраке и, несмотря на полученные раны, продолжал служить 
на флоте еще долгие годы. Я всегда считал, что самым важным качеством каждого 
военного командира является склад его личности и что твердый и надежный 
характер человека не может сложиться без религиозной основы. Те священники, 
которых моя жена и я имели честь знать, проповедовали подлинное и понятное всем 
христианство, с которым я был целиком согласен.

1933 год – год прихода к власти Гитлера и нацистской партии, год создания 
национал-социалистского государства – не принес никаких видимых перемен в 
религиозную практику военно-морского флота или других видов вооруженных сил. 
Нацистская партия провозгласила «позитивное христианство» в качестве составной 
части своей программы. Военные капелланы продолжали отправлять свои службы, как 
и до этого.

Когда в мае 1933 года Гитлер посетил с визитом Киль, я напрямую спросил его, 
почему он выбрал капеллана военного округа Мюллера в качестве своего 
специального советника. Мюллер одно время был активистом нацистской партии, а 
потом оттуда перешел на должность окружного военного капеллана Восточной 
Пруссии, что, с моей точки зрения, было не вполне уместно для образа настоящего 
религиозного лидера. Ответ Гитлера гласил, что он знает весьма мало других 
военных капелланов, а с Мюллером знаком по Кенигсбергу и считает его весьма 
деятельным капелланом-лютеранином. В то же самое время Гитлер поставил меня в 
известность о том, что он планирует вернуть лютеранскую церковь в равное по 
отношению к католической церкви положение, которого она лишилась в Веймарской 
республике. В какой мере это замечание было сделано под влиянием конкордата, 
заключенного между новым правительством и римским папой, я не могу сказать. В 
любом случае у меня было такое чувство, что Гитлер сам полностью верил в то, 
что он сказал в тот момент.

Но другие деятели нацистского движения, однако, не питали подобного уважения к 
церкви. Их главарем был доктор Йозеф Геббельс, министр пропаганды и народного 
просвещения, который заклеймил меня «несчастьем партии» за мое заступничество 
за церковь. Он и его присные выступали за создание нового, так называемого 
«германского религиозного движения», догматы которого, как представляется, куда 
ближе стояли к мифам о высшей расе германских богов, чем к любой ипостаси 
кроткого Христа.

Конфликты между нацистами и церковью начались довольно рано. В этих конфликтах 
лютеранская церковь, внутренне разобщенная и слабо организованная, не имеющая 
сильного руководства, находилась в более трудном положении, чем католическая с 
ее единым главой и влиятельной паствой всего мира. Кроме этого, конкордат, 
подписанный между германским правительством и папскими уполномоченными 22 июля 
1933 года, дал определенные гарантии католической церкви в Германии.

Видя, что все это ухудшает положение лютеранской церкви в вооруженных силах, я 
почувствовал себя обязанным использовать все свои возможности и все возможности 
занимаемого мною поста, чтобы защитить от нападок флотских капелланов и их 
религиозную свободу. Я старался поощрять возможно более тесное общение офицеров 
и слуг божьих. На собраниях офицеров я настойчиво выступал против подмены 
истинной христианской веры политическими приманками германского религиозного 
движения. Свои выступления я обычно заключал словами о том, что был и остаюсь в 
лоне христианства.

Выступая 17 августа 1934 года в Гамбурге, Гитлер сказал: 
«Национал-социалистская партия выступает за позитивное христианство. Я приложу 
все свои усилия, чтобы оградить права двух наших крупнейших религий, защитить 
их от всех нападок и установить гармонию между ними и существующим 
государством». Я воспользовался возможностью, чтобы изложить перед всем флотом 
свою точку зрения: «В свете этого высказывания (заявления Гитлера) я не придаю 
никакого значения различным заявлениям других деятелей партии. Религиозная 
жизнь вооруженных сил будет происходить в соответствии с официальными 
документами. Я не потерплю никакого отклонения от них, в частности, не допущу 
чисто декоративного присутствия церкви с целью произвести впечатление на 
постороннего наблюдателя. Подобные вопросы не являются предметом для обсуждения 
посторонних – будь то фюрер или представители германского религиозного движения.
 В частности, я запрещаю участие в германском религиозном движении».

В своих усилиях оградить религиозную практику в вооруженных силах от всякого 
вмешательства извне я получил действенную поддержку как от генерала барона фон 
Фрича, командующего сухопутными силами, так и от его преемника, фельдмаршала 
фон Браухича. Объединенный прочный фронт командующих армией и флотом был 
совершенно необходим. Мощная капелланская система напрочь отсутствовала в 
третьем роде войск – ВВС, и лютеранский войсковой епископ объединенных 
армейских служб имел гораздо меньшие обязанности и ответственность.

Как я уже упоминал, старшие капелланы флота, капеллан Роннебергер от 
лютеранской церкви и капеллан Эстевант от католической церкви, – религиозные 
деятели признанной репутации и блестящих способностей. Их руководителями в 
религиозной сфере были войсковые епископы соответственно лютеранской и 
католической церквей. Тем не менее я осуществлял личный контроль за их 
официальной деятельностью на флоте и, сколь это было возможно, не позволял 
вмешиваться в их деятельность религиозным чиновникам из Верховного командования 
вооруженных сил, с которыми имел часто противоположные взгляды по поводу их 
отношения и действий в религиозных вопросах.

Моим советником в этом отношении был чаще всего мой старинный и испытанный друг,
 капеллан Роннебергер из Вильгельмсхафена, которого я частенько вызывал в 
Берлин на те или иные совещания. Я знавал его еще с дней Первой мировой войны, 
когда он ходил в заграничные походы на борту броненосного крейсера «Фон дер 
Танн» в качестве старшего капеллана броненосных сил. У меня сложились также 
добрые отношения со старшим католическим капелланом Эстевантом и с католическим 
капелланом береговой базы в Вильгельмсхафене Бройером.

Кроме всех прочих, мне постоянно приходилось иметь дело с доктором Керлем, 
министром по делам церкви. Он был прекрасно осведомлен о трудностях, стоящих 
перед лютеранской церковью и нашими морскими капелланами, и доверительно 
показал мне меморандум, переданный им Гитлеру, в котором он сформулировал свои 
рекомендации по урегулированию церковных проблем. Рекомендации эти, по моему 
мнению, были весьма обещающими.

Однако, как он добавил с кривой усмешкой, он вряд ли будет иметь возможность 
лично свидеться с Гитлером по этим вопросам и рекомендации эти вряд ли будут 
одобрены еще до его смерти.

При назначении священников на должности военно-морских капелланов во внимание 
принималась только их пригодность для этой службы; никакие посторонние влияния 
не учитывались ни на йоту. Так, в 1938 году я назначил пастора Пётча капелланом 
морской базы в Куксхафене, хотя он был изгнан из своего прихода в Саксонии за 
сопротивление вмешательствам нацистских функционеров. Еще трое морских 
капелланов получили офицерские звания, несмотря на то что все они находились в 
оппозиции к партии, а двое из них даже были арестованы за свою оппозицию.

Я не уставал повторять нашим капелланам, что они должны держаться как можно 
дальше от какой бы то ни было политической деятельности и не принимать никакого 
участия в спорах с лютеранами. Когда новый капеллан получал офицерское звание, 
я лично принимал его для беседы, в которой обрисовывал ему его обязанности и 
его ответственность. Типичным можно считать указание, которое я дал капеллану 
Хёлцеру, когда он поступил на флотскую службу в декабре 1937 года: «Вы не 
должны ввязываться в религиозно-политические баталии на флоте или вдаваться в 
анализ политической ситуации, вызванной действиями национал-социалистов. Как 
капеллан, вы должны убедительно проповедовать учение Христа. Никогда не 
переставайте делать это!»

Несмотря на все прежние заверения Гитлера, я постепенно начал чувствовать 
перемену в его отношении к церкви. Возможно, частично это можно было объяснить 
его личной враждой с пастором Нимёллером.

Мартин Нимёллер стал офицером флота в 1910 году и проявил себя как офицер 
выдающихся способностей. Первую мировую войну он закончил в качестве командира 
подводной лодки. После войны он ушел в лоно церкви и к 1931 году стал пастором 
церкви одного из приходов Берлина. Хотя он стал было членом нацистской партии, 
но вскоре вышел из нее после попытки партии установить тоталитарный контроль 
над церковью и встал во главе учрежденной им Чрезвычайной пасторской лиги для 
защиты лютеранской церкви.

В ходе последующих гонений на Нимёллера я заступался за него перед Гитлером, 
довольно часто с успехом. Но затем телефон Нимёллера был поставлен на 
прослушивание, сделанные записи положены на стол Гитлеру, и в 1937 году 
Нимёллер был отправлен в концентрационный лагерь. В виде объяснения Гитлер 
сказал мне, что Нимёллер нанес вред интересам лютеранской церкви, а также что 
он, Гитлер, более не может верить в честность Нимёллера.

Тем не менее я не оставил попыток добиться освобождения Нимёллера. Я получил 
разрешение Гиммлера и Гейдриха, руководителей государственной тайной полиции, 
адмиралу фон Лансу, моему старинному и преданному другу, на свидание с 
Нимёллером в концентрационном лагере Ораниенбург. Будучи одним из старейших 
офицеров императорского флота, адмирал фон Ланс пользовался всеобщим уважением. 
Я надеялся, что адмирал фон Ланс сможет убедить Нимёллера дать письменное 
обязательство не произносить более с кафедры политических заявлений. Такое 
обязательство стало бы залогом его освобождения. Однако Нимёллер не пожелал 
дать такое обязательство, а адмирал фон Ланс, несмотря на все мои дальнейшие 
попытки, даже не получил разрешения на еще одно свидание с Нимёллером.

Стало очевидно, что нападки нацистской партии на религиозную деятельность на 
флоте будут только усиливаться. Нападки эти были порой настолько мелочными, что 
становились смешными. Закончился тираж книги церковных гимнов, которая обычно 
бесплатно выдавалась каждому моряку. Старшему капеллану флота Роннебергу было 
поручено подготовить новое издание «Флотских лютеранских гимнов», а старший 
капеллан Эстевант должен был проделать то же самое с «Книгой флотских 
католических гимнов и молитв». Но когда сборник лютеранских гимнов был готов, 
доктор Геббельс, министр пропаганды, отказался дать разрешение на его печатание.
 Мы решили обойтись своими силами и отпечатали тираж книги за границей, в 
типографиях Гааги, Ревеля и Осло. Пресс-офицеры армии в этих странах помогли 
нам добыть бумагу и заключить контракты на печатные работы. Опять же, с началом 
войны функционеры нацистской партии сочли исключительно своей прерогативой 
извещение родственников о павших на поле брани и заботу о воинах-инвалидах.

Мы же со своей стороны считали долгом нашего корпуса капелланов флота 
поддерживать контакт с вдовами павших и воинами-инвалидами. Соответственно 
этому моя жена и организация жен моряков составили и обновляли список таких 
вдов и воинов-инвалидов, чтобы военно-морской флот мог поддерживать с ними 
взаимосвязь. Каждому из них мы направили «Утешительную книгу для тех, кто 
скорбит по павшим», написанную старшим капелланом Роннебергером. Всем им к 
праздникам Рождества и по некоторым другим памятным случаям рассылались 
поздравления, что мы считали нашей, само собой разумеющейся обязанностью.

В 1942 году стали явными новые гонения со стороны нацистской партии. Пастор 
Хёлцер был обвинен в словесных уничижительных выражениях относительно ведущих 
политических деятелей. Его обвинителем был другой капеллан, который пришел на 
флот из одного прихода Баварии. По сути этих обвинений дело рассматривалось в 
военном суде. Гестапо попыталось было перевести рассмотрение дела из военного 
суда в свой собственный, но я воспротивился этому, поскольку дело капеллана 
подлежало рассмотрению в военном суде. В процессе рассмотрения всплыло не 
только лжесвидетельство, но и тот факт, что свидетель обвинения был подсадной 
уткой гестапо. После вынесения судом решения я не только утвердил 
оправдательный вердикт, но и уволил капеллана-обвинителя за лжесвидетельство.

В годы войны мы организовали несколько конференций пасторов в Дрездене, а также 
в других городах Германии и Франции. Лютеранским и католическим конференциям 
направили свои приветствия видные религиозные деятели. Даже придерживаясь 
указаний руководящих инстанций своих собственных вероисповеданий, флотские 
капелланы обеих церквей оказывали друг другу взаимную поддержку и занимали 
общую позицию против всех вмешательств извне. Адмиралы Шнивинд и Варжеча, да и 
все офицеры флота взаимодействовали с высшим командованием флота в этом вопросе 
не только при мне, но и при моем преемнике. По моему прямому указанию директивы,
 исходящие из Верховного командования вооруженных сил и требовавшие ограничить 
религиозную деятельность наших флотских капелланов, полностью игнорировались. 
Лучшим свидетельством моих, лютеранина, заслуг стало письмо от его 
превосходительства католического военного епископа Рарковского, который писал 
мне, что своей религиозной свободой все вооруженные силы обязаны флоту.

Мне представляется, что моему успеху в проведении этой линии на флоте я в 
немалой степени обязан твердой позиции, которую занял перед Гитлером с самого 
начала. В 1942 году Геринг как-то заметил про меня: «Флот Редера на высоте – но 
он ходит в церковь!» Я пользовался всякой возможностью, чтобы снова и снова 
продемонстрировать Гитлеру свое преданное отношение к религии и церкви. Это ли 
отношение заставило Гитлера проявить осторожность или же по неким другим 
причинам он воздержался от подавления религиозной свободы в вооруженных силах, 
я не знаю, но факт остается фактом – флотские церковные организации не только 
оставались активными, но даже выросли по мере роста флота за годы войны. Четыре 
флотских капеллана, разрешенные нам по Версальскому мирному договору, 
превратились в десять к 1939 году, а к концу войны на полях сражений несли веру 
и утешение уже семьдесят два капеллана. В той же пропорции выросло и число 
капелланов-католиков.

Наши капелланы служили везде, где действовал флот, – на родной земле, на 
оккупированных территориях, на фронте и на борту всех кораблей. Они несли 
потери наряду с воинами-фронтовиками: пять лютеранских и три католических 
флотских капелланов пали на поле брани.

Другой предмет, по которому мы враждовали с партией, – еврейский вопрос – 
касался не только флота, но и всего германского народа.

Когда поднимался вопрос о евреях, служащих на флоте, я всегда лично вставал на 
их сторону и почти всегда выходил победителем. Два еврея – офицеры флота – были 
уволены со службы на основании антисемитских Нюрнбергских законов. Мы 
позаботились о том, чтобы они смогли занять приличное положение на гражданской 
службе. Когда разразилась война, они были тут же возвращены на флотскую службу 
в прежних званиях и оправдали наше решение своим прекрасным и искренним 
выполнением своего воинского долга. В другом случае мне удалось убедить Гитлера 
и Гесса разрешить офицеру-еврею, о котором шла речь, остаться служить на флоте.

Знаком высокого уровня единения и морали на флоте служил тот факт, что в каждом 
случае, когда возникала угроза положению того или иного офицера из-за его 
неарийского происхождения, его прямые начальники лично сражались за него, и 
этот офицер получал такие же должности и повышения в звании, вплоть до самых 
высоких постов, что и другие офицеры. Лишь очень немногие знали о том, в каком 
случае вообще поднимался вопрос происхождения. И каждый флотский офицер с 
еврейской кровью, без какого бы то ни было исключения, достойно и преданно нес 
свою службу на протяжении всей войны.

Мне удавалось даже вступаться за евреев, вообще не служивших на флоте, хотя, 
разумеется, в этих случаях мои действия были целиком личными, но никак не 
официальными. Я слишком хорошо понимал, что ни мои действия, ни мои слова никак 
не изменят законов или инструкций и любые мои усилия в этом отношении только 
навлекут на флот политические и гражданские неприятности, чего я ни в коем 
случае не мог себе позволить. Но в общении с Гитлером и другими 
высокопоставленными партийными деятелями мне удалось оградить от назойливых 
приставаний нескольких евреев, а для некоторых из них и добиться освобождения 
из концентрационных лагерей.

В ноябре 1938 года по всей Германии произошли погромы еврейских магазинов и 
предприятий, сожжено множество синагог. Эти эксцессы вызвали общее возмущение 
на флоте, и многие офицеры, среди которых были начальник управления кадров 
контр-адмирал Патциг и начальник моего личного штаба капитан 2-го ранга Шульте 
Мёнтинг, в разговорах со мной выражали свой протест против этих акций. Адмирал 
Форстер, командующий флотом, докладывал мне, что капитан 1-го ранга Лютьенс и 
капитан 1-го ранга Дёниц также выражали ему свой протест. Другие офицеры моего 
штаба указывали на тот негативный эффект, который эти антиеврейские выступления 
будут иметь на зарубежное общественное мнение.

Я лично и в решительном тоне представил факты Гитлеру, указав не только на 
преступный характер этих выступлений, но и на ущерб для престижа Германии, 
который они непременно вызовут.

Гитлер решительно заверил меня, что его планы и политика, а также его личные 
чаяния были разрушены этими вспышками беззакония и что они представляют собой 
только народное возмездие за смерть сотрудника германского посольства в Париже, 
который был убит евреем. Он также сказал, что руководители партии утратили 
контроль за ситуацией и что он не только не давал добро на действия толпы, но и 
ничего не знал о них вплоть до того момента, когда разразились погромы. Свои 
слова он заключил заявлением, что понимает весь урон, нанесенный этими 
событиями доброму имени Германии, и будет действовать соответствующим образом. 
Я был ничуть не удовлетворен этими объяснениями, но в свете настойчивого 
отрицания Гитлером своей причастности к погромам, подтвержденного Герингом, не 
мог более ничего предпринять.

Что же касается других жестокостей и преступлений, вроде тех, что совершались в 
концентрационных лагерях, то я не был ни в малейшей степени информирован о них. 
Гитлер еще во время нашей с ним первой встречи обещал, что он будет держать 
вооруженные силы как можно дальше от внутренних проблем, и в этом отношении он 
держал свое слово. Если бы хоть один человек на флоте заподозрил, что 
происходит в концентрационных лагерях, я бы это непременно знал, потому что 
информирование меня о подобных вещах входило в обязанности разведывательной 
службы под руководством адмирала Канариса. Лишь когда имевшие место 
преступления стали предметом рассмотрения Нюрнбергского трибунала, я узнал об 
этих ужасных злодеяниях, но даже и тогда я с трудом мог поверить в то, что 
немцы могли творить такое нечеловеческое насилие над беззащитным меньшинством. 
Подобным преступлениям нет и не может быть оправдания, и я, как и каждый 
честный немец, в высшей степени стыжусь их.




Глава 15. Критические годы – 1938—1939


Англо-германское морское соглашение 1935 года с момента его подписания стало 
основой для формирования всего нашего стратегического мышления. Война с Англией 
считалась немыслимой; я дал строгие распоряжения о том, что предполагаемая 
война с Англией не должна была даже становиться основой любых военных игр или 
маневров.

Но доклад фельдмаршала фон Бломберга о церемонии коронации в Англии и реакция 
Гитлера на этот доклад впервые зародили во мне неопределенные сомнения в этом. 
Маршал фон Бломберг был официальным германским представителем на коронации 
короля Георга VI, и, по его мнению, отношение Британии к Германии было 
определенно благоприятным. Королева Мария, вдова короля Георга V, сердечно 
поздоровалась с маршалом за руку и просила его сделать все возможное, чтобы 
военная ситуация, подобная той, что была в 1914 году, никогда больше не 
возникла в отношениях между двумя нашими странами. Я присутствовал в тот момент,
 когда фон Бломберг делал свой доклад, и мне показалось, что Гитлер 
воспринимает его явно скептически.

Разумеется, определенные круги в Англии выступали против взаимопонимания с 
Германией. Именно поэтому мне представлялось важным устанавливать контакты с 
теми англичанами, которые дружественно относились к нам, знакомить их с нашими 
проблемами и любым образом укреплять дружбу с ними. К сожалению, мы все на 
флоте чувствовали, что Риббентроп, наш посол в Англии, был не тем человеком, 
который мог бы это сделать.

Верно то, что, получив специальные полномочия от рейха, он подписал в 1935 году 
англо-германское морское соглашение, но переговоры по нему уже были проведены 
флотом и министерством иностранных дел, а сам Риббентроп появился только на 
заключительном этапе. По сути, как мне стало со временем понятно, Риббентроп 
получил настолько четкие указания, что у него просто не было возможности 
расстроить это соглашение. Его деятельность в Лондоне была довольно успешной, 
потому что британцы сами уже стремились к взаимопониманию. Гитлер считал его 
выдающимся дипломатом, но в чем это конкретно выражалось, я не знаю.

Охватившая меня тогда тревога снова пробудилась в 1937 году, когда Гитлер стал 
обсуждать ситуацию на совещании 5 ноября. На этом совещании присутствовали 
только фельдмаршал Бломберг, генерал барон фон Фрич, министр иностранных дел 
фон Нейрат, рейхсмаршал авиации Геринг, полковник Хоссбах и я. Судетский вопрос,
 а также возможный союз с Австрией были тогда вопросами, вызывавшими 
международный интерес. Гитлер объявил о своем твердом намерении решить вопрос 
об аншлюсе[55 - Аншлюс(нем. AnschluЯ – присоединение) – движение за 
политическое объединение Германии и Австрии.] Австрии и об устранении 
Чехословакии как возможного противника самое позднее в промежутке между 1943-м 
и 1945 годами. И хотя речь его была выдержана в весьма резком стиле, у меня 
осталось впечатление, что у него все же не было намерения изменить свою прежнюю 
политику мирных переговоров и перейти к действиям с позиции силы. Более того, 
он даже вообще не упомянул об увеличении флота.

По заключении его речи фельдмаршал фон Бломберг и генерал фон Фрич сказали 
Гитлеру, что ни о каком конфликте с Англией и Францией речи идти не может, 
поскольку наши вооруженные силы совершенно недостаточны для ведения такой войны.
 Однако генерал фон Фрич, который предполагал вскоре уйти в отпуск, немедленно 
предложил отложить этот отпуск для разработки военного плана превентивного 
характера. Гитлер ответил, что нет никакой необходимости в такой спешке и что 
фон Фрич может идти в отпуск, как и планировалось. Еще он добавил, что уверен в 
том, что Англия не станет вмешиваться в ситуацию, а ее примеру последует и 
Франция.

Непосредственно перед совещанием Геринг сказал мне, что на самом деле Гитлер 
намерен своей речью побудить армию ускорить свое перевооружение. После речи у 
меня сложилось убеждение, что дело обстоит именно таким образом. Но когда мы 
выходили из помещения, где проходило совещание, фон Бломберг заверил меня, что 
все сказанное не следует принимать всерьез. Во всяком случае, у меня не 
сложилось впечатления, что нашу внешнюю политику ожидают изменения.

Однако по мере осложнения международной обстановки, что было явно заметно, 
следовало разработать предварительные планы. Вне зависимости от того, насколько 
невероятным мог представляться конфликт с Англией или Францией, он теперь 
переместился в пределы возможного.

Замена барона фон Нейрата на посту министра иностранных дел на Риббентропа, 
произошедшая 4 февраля 1938 года, стала для нас в некотором роде потрясением. 
Фон Нейрат вошел в кабинет министров Гитлера в соответствии с пожеланием 
президента фон Гинденбурга. Я убежден, что, если бы фон Нейрат оставался на 
своем посту министра, он придерживался бы совсем другой политики по отношению к 
Англии, чем Риббентроп, и сумел бы найти способы ее осуществления.

В мае 1938 года Гитлер в разговоре со мной в первый раз дал мне понять, что 
наше военное мышление должно измениться. Мы обязаны начать рассматривать 
возможность превращения Англии и Франции в наших противников в случае ухудшения 
обстановки. Он потребовал, чтобы строительство и оснащение линкоров «F» и «G» 
(впоследствии «Бисмарк» и «Тирпиц») было ускорено и корабли вошли в состав 
флота к концу 1940 года. Кроме этого, он потребовал быстрее завершить создание 
шести стапелей для строительства крупных кораблей, чтобы грядущее увеличение 
флота не было замедлено из-за недостаточных возможностей стапелей. В то же 
самое время работы на верфях должны быть организованы таким образом, чтобы, 
когда поступит приказ, строительство подводных лодок началось в таких объемах, 
которые позволят сравняться в мощи нашего и английского подводных флотов.

Паритет с Англией по количеству подводных лодок был предусмотрен в 
англо-германском морском соглашении 1935 года. Ускорение строительства линкоров 
и рост мощностей на верфях также вполне согласовывались с условиями этого 
соглашения, так что, безотносительно к порой чересчур горячим речам Гитлера, у 
меня не было оснований полагать, что он имеет какое-либо намерение отказаться 
от своей осторожной политики поддержания добрых отношений с Англией. Успех его 
переговоров с британским премьер-министром Чемберленом в Мюнхене в сентябре 
1938 года, нашедший свое выражение в англо-германской декларации о ненападении, 
и подобный пакт с Францией от 6 декабря, казалось, только подтверждают мои 
суждения. А успешное разрешение судетского вопроса и проблемы Австрии, казалось,
 служат дальнейшими доказательствами того, что Гитлер достиг всего лишь еще 
одного удивительного политического успеха посредством одной только дипломатии.

Несмотря на мои опасения того, что германские шаги в споре о Чехословакии 
вредят нашим отношениям с Англией, Гитлер чувствовал, что пришло время 
воспользоваться всеми теми возможностями, которые дает нам морское соглашение с 
Англией.

Первым шагом в этом направлении была программа строительства кораблей для 
подводного флота, которая должна была дать нам 129 подводных лодок к зиме 1943 
года и тем самым достичь паритета с Британией, что было позволено нам в 
соответствии с соглашением и после вполне дружественного обсуждения этого 
вопроса с британским правительством. В соответствии с этим решением адмирал 
Эндрю Каннингхем и капитан 1-го ранга Том Филлипс из британского ВМФ были 
приглашены в Берлин в 1938 году для обсуждения нового соглашения с нами. С 
нашей стороны ведущим участником переговоров был адмирал Шнивинд, начальник 
управления военно-морских операций. Соглашение было достигнуто без каких-либо 
трудностей, причем не только по равенству подводных лодок, но и в отношении 
строительства Германией еще двух тяжелых крейсеров, чтобы быть на уровне 
русской кораблестроительной программы. По окончании обсуждения я пригласил 
адмирала Каннингхема и его коллег на ужин, во время которого английские моряки 
показали себя в высшей степени общительными и дружески расположенными к 
Германии людьми.

Но в дополнение к наращиванию подводных сил и программе строительства крейсеров 
и линкоров Гитлер в доверительном разговоре со мной поставил передо мной еще 
одно дополнительное требование: каждый наш новый корабль в каждом из классов 
должен быть более сильной боевой единицей, чем аналогичный ему корабль в 
британском флоте. Однако я напомнил Гитлеру о том, что наш флот пребывает еще 
только на начальных этапах строительства и что даже при круглосуточной работе 
наших верфей мы не можем и думать о противоборстве с британским военно-морским 
флотом ранее 1945-го или даже 1946 года.

В оперативных проработках, которые мы начали делать, в сентябре 1938 года я уже 
поставил задачу подготовить планы наращивания мощи флота с тем, чтобы отразить 
возможную угрозу со стороны английского ВМФ. Планы эти, однако, были основаны 
на предположении, что нам предстоит долгий мирный период, в течение которого мы 
сможем осуществить необходимое увеличение флота. Мысль о том, что мы должны за 
год-другой создать германский военно-морской флот, который сможет помериться 
силами с английским, была для нас совершенно нереальной. Да и сам Гитлер 
неоднократно заверял меня, что флот понадобится к 1944 году, а до той поры он 
рассчитывает на мирную атмосферу в международных отношениях. Тем не менее я 
счел своим долгом прорабатывать любой подход к задаче достижения нужной мощи 
флота ранее этого срока.

Той зимой я доложил Гитлеру, что существуют два направления, которыми мы можем 
действовать. Если мы решим строить только подводные лодки и средние боевые 
корабли, то в кратчайшие сроки сможем создать флот, который станет серьезной 
угрозой океанской торговле Англии, главному источнику жизни этой островной 
империи. Конечно, подобный флот будет иметь ограниченное применение, поскольку 
он не сможет вступить в сражение с более сильными британскими боевыми кораблями.
 Создание же флота, способного дерзко бросить вызов британскому флоту в 
открытом море, потребует гораздо большего времени. Серьезный флот будет иметь 
гораздо больший вес, как в военном, так и в политическом плане, но, как я 
решительно высказал Гитлеру, все то время, пока мы будем создавать столь мощный 
флот, мы будем иметь на плаву только слабые и несбалансированные морские силы, 
которые мало что смогут противопоставить врагу, если война разразится в 
ближайшие годы.

Гитлер снова твердо заверил меня, что для его политических планов флот не будет 
нужен ранее 1946 года, и даже добавил, что развитие политических событий даст 
нам вполне достаточно времени для неторопливой и тихой военно-морской экспансии.
 Поэтому, заявил он, предпочитает иметь более мощный флот, даже если для его 
создания потребуется большее время, и дал мне указания планировать развитие 
флота на этой основе.

Таким образом, Гитлер взял на себя ответственность за отказ от всяких 
политических шагов, которые поставили бы под угрозу существовавший тогда мир. И 
хотя я уже начал подозревать, что заверения Гитлера могут быть средством 
введения в заблуждение, я не мог себе представить, что он дал мне эти заверения 
и указания именно в тот момент, когда сам он уже сделал ставку на политику, 
которая могла привести нас к войне с Англией. По моим представлениям, если он 
собирался следовать такой политике, то должен был самым энергичным образом 
потребовать от меня создания мощного подводного флота и развития других морских 
сил, способных вести войну против океанской торговли противника. Тот факт, что 
мы приняли план, рассчитанный на длительный мирный период, был для меня более 
надежной гарантией, чем его заверения, что мы не будет отклоняться от курса 
нашего дружественного соглашения с Англией. Я все еще помнил его энтузиазм, с 
которым он сказал мне в 1935 году, сразу после заключения нашего 
англо-германского морского соглашения: «Сегодня самый счастливый день в моей 
жизни! Во-первых, потому, что доктор только что сообщил мне, что опухоль у меня 
в горле незлокачественная, а сразу после этого мне доложили о заключении 
морского соглашения с Англией!»

Вплоть до самого начала войны Гитлер не уставал повторять мне, что цель его 
политики состоит в достижении взаимопонимания с Англией. Англо-германский союз 
должен был стать венцом его политического успеха. Он объяснил мне свое желание 
иметь сильный германский флот тем, что это подвигло бы Англию не примыкать к 
противоположной стороне, если бы возникли какие-либо политические осложнения 
между нами и какой-либо другой страной.

Создание флота для политических целей было показательно как пример 
военно-морского мышления Гитлера. Он считал боевые корабли – в частности 
линкоры – истинным символом мощи и выказывал мало заинтересованности в их 
развертывании и использовании в боевых операциях. Он весьма мало осознавал 
косвенную мощь морского флота и то постоянное давление, которое она может иметь 
на противника из выгодного географического положения. С самого начала 1937 года 
я пытался донести до него, фон Нейрата, Гесса и других нацистских лидеров 
подробное изложение принципов ведения военных действий на море, обращая при 
этом их внимание на горькие уроки, которые мы получили в последней войне.

К сожалению, Гитлер, с его склонностью к погружению в технические детали, 
настаивал на сравнении скорости, размеров, толщины брони и огневой мощи 
германских кораблей с соответствующими характеристиками кораблей других стран и 
приходил на этом основании к заключениям, которые часто были лишь 
теоретическими. Он никогда на самом деле так и не осознал, что многие другие 
факторы – вроде обладания военно-морскими базами, их дислокации, зависимости 
национальной экономики от импортных перевозок морем и поддержки союзников по 
другую сторону океана – играют решающую роль в оценке значимости флота. Гитлер 
так и не понял всего превосходства над нами Англии как морской державы – в силу 
не только ее морской мощи, но также и в силу ее великолепного географического 
положения. Я же постоянно старался предостеречь его от проведения политики, 
которая могла привести к тому, что эта могучая сила обрушилась бы на нас.

Позднее, на Нюрнбергском процессе, я был обвинен в подготовке агрессивной войны 
– обвинение, которому, я в этом уверен, уже никто больше не верит. Все, что я 
делал, точно так же должен был делать на моем месте любой облеченный 
ответственностью офицер. Когда германское правительство в лице Гитлера решило, 
что национальная политика требует флота, который не смог бы проигнорировать 
любой противник, обязанностью руководства флота было спланировать такую 
структуру боевых кораблей по типам, которая наилучшим образом отвечала бы этой 
политике. Хотя подобное планирование означало бы признание фактической 
вероятности того, что британский флот может фигурировать в списке потенциальных 
противников, это отнюдь не предполагало реальной войны с Великобританией. 
Рассмотрение британского флота в таком качестве лишь расширяло для нас 
пространство для изучения. Однако войны начинаются не проработкой вариантов и 
приготовлениями военных, но действиями, намерениями, ошибками и недосмотрами 
политиков и государственных деятелей.

После тщательной проработки вариантов мы пришли к убеждению, что в случае войны 
с Англией основной упор должен быть сделан на операциях против ее торговли, с 
использованием всех средств, имеющихся в нашем распоряжении, – подводных лодок, 
надводных кораблей и морской авиации. Английская экономика требовала ежегодного 
импорта сырья и материалов и целиком зависела от него. Операции против этого 
станового хребта экономики, если дело дойдет до войны, должны были стать 
основной задачей германского флота. Для проведения таких операций флот должен 
был обладать не только значительной боевой мощью, но и способностью действовать 
на всей акватории Атлантики. Для Германии, при отсутствии у нее военно-морских 
баз и невыгодном положении, за барьером Британских островов, это означало, что 
корабли ее флота должны были иметь большой радиус действия и обладать высокой 
скоростью, чтобы не быть перехваченными более мощными вражескими силами.

План строительства кораблей, который мы выработали и которому было присвоено 
наименование план «Z», предусматривал создание ядра из шести линкоров, причем 
во многих отношениях это были корабли нового типа. Они должны были иметь 
водоизмещение около 50 000 тонн каждый, приводиться в движение дизельными 
двигателями и нести 400-миллиметровые орудия главного калибра. Для 
рейдерских[56 - Рейдер (от англ. raid – налет, набег) – надводный корабль или 
вооруженное судно, ведущее самостоятельные боевые действия на морских 
коммуникациях противника.] операций на вражеских морских и океанских 
коммуникациях предусматривалось строительство трех линейных крейсеров, тоже 
нового типа, водоизмещением около 30 000 тонн, со скоростью хода в 34 узла, с 
турбинными двигателями, использующими высокотемпературный пар высокого давления,
 но имеющими также и дизельные двигатели. Имея скорость хода в 34 узла и неся 
заложенные в проект 380-миллиметровые орудия главного калибра, эти линейные 
крейсера должны были превосходить линейные крейсера любого иностранного флота. 
Для операций на просторах Атлантики должны были быть построены легкие крейсера 
с высокоскоростными турбинами и значительным радиусом действия. Эти силы должны 
были быть дополнены новыми миноносцами, торпедными катерами и другими видами 
кораблей. И наконец, должен был быть создан подводный флот численностью в 249 
субмарин. До начала осуществления этого амбициозного плана должны были быть 
проведены политические переговоры с Великобританией, целью которых стало бы 
изменение англо-германского морского соглашения 1935 года.

План «Z» был разработан, исходя из следующих стратегических предпосылок:

Британские торговые коммуникации атакуются соединениями линейных и легких 
крейсеров, а также подводными лодками и вспомогательными рейдерами. Чтобы 
прикрыть свои конвои от более мощных кораблей, британский флот должен будет 
направить на их охрану значительно более мощные корабли, чем обычные легкие 
военно-морские силы, которые вполне могли бы служить прикрытием лишь от 
подводных лодок и вспомогательных крейсеров. Для образования этих тяжелых 
ударных сил британцам пришлось бы разделить свои тяжелые морские корабли и 
разбросать их по всей акватории морей и океанов, что в значительной мере 
ослабило бы силы ядра их флота. Но эти неповоротливые британские линкоры все 
равно не смогли бы перехватить германские линейные и быстроходные легкие 
крейсера, тогда как германские линейные крейсера могли бы отбить нападение 
любых более легких британских сил. Мощные германские суперлинкоры, обладая 
большой скоростью и имея большой радиус действия, были бы способны оказать 
поддержку «карманным» линкорам и средним крейсерам в случае их столкновения 
даже с вражескими линкорами и даже были бы способны сокрушить вражеские линкоры,
 которые могли оказаться в составе конвоев. Соединения тяжелых кораблей 
германского флота, созданные в соответствии с этим планом, таким образом, 
поставили бы британцев перед лицом совершенно новых стратегических проблем.

Я представил этот план «Z» Гитлеру в середине января 1939 года и сказал ему, 
что вся программа будет завершена примерно к 1948 году. На это он ответил, что 
если он одобрит план, то он должен быть осуществлен в течение шести лет, и для 
этого он придаст программе развития флота приоритет перед программами всех 
других видов вооруженных сил.

Для организации оптимального планирования и развития строительства я приказал 
начать с закладки линкоров и субмарин. Линкоры, которые должны были составить 
ядро нашего флота, строятся значительно дольше других кораблей, и поэтому они 
должны были иметь преимущество раннего старта. А ускорение строительства 
подводных лодок должно было дать нам в минимально возможный срок ту 
единственную силу, которую мы могли бы эффективно использовать, пока флот не 
наберет полную силу.

Однако события развернулись так, что вся эта обширная программа никогда не была 
выполнена в полном объеме. С одной стороны, столь серьезная военно-морская 
экспансия требовала для себя заблаговременной и тщательной политической 
подготовки, а с другой стороны, она нуждалась не только в мощности всей 
кораблестроительной промышленности, но значительной части мощностей оборонной 
промышленности в целом на долгие годы. Однако гораздо хуже было то, что переход 
к краткосрочной программе строительства флота, вызванный начавшейся войной, 
стал чрезвычайно трудным делом. Я в свое время осмотрительно обращал внимание 
Гитлера на то, что в течение долгого периода строительства кораблей согласно 
долгосрочному плану те единственные корабли, которые мы сможем вывести в море, 
образуют весьма слабые боевые силы, а поэтому нельзя допускать никаких 
политических требований, которые могут спровоцировать вооруженный конфликт. 
Гитлер мог произносить яростные речи и заставлять другие страны постоянно 
гадать о его истинных целях, но тот факт, что в течение будущих шести – восьми 
лет о морской войне с Британией не может быть и речи и что Гитлер знает об этом,
 имел для меня гораздо большее значение, чем всякие домыслы об истинных 
намерениях Гитлера. Это обстоятельство я подчеркивал Гитлеру снова и снова, и 
вплоть до самого начала войны он всегда соглашался со мной в этом вопросе. Ни 
разу за все это время он не распорядился, чтобы мы отказались от долгосрочного 
плана строительства флота и приняли бы вместо него альтернативный краткосрочный 
план. Я да и весь флот в целом считали само собой разумеющимся, что Гитлер, 
зная о нашем гораздо более низком военно-морском потенциале по сравнению с 
Англией, который сохранится еще в течение нескольких будущих лет, будет крайне 
осторожен в своих действиях против этой страны.

Естественно, что если наш новый план развития флота был призван не просто стать 
лишь началом новой гонки вооружений, а иметь и другие последствия, то его 
предстояло претворить в жизнь как можно быстрее, а сведения о скорости кораблей,
 оснащении, огневой мощи и другие характеристики надо было хранить в строжайшем 
секрете до самого последнего момента. Именно так поступили британцы, когда они 
сделали попытку одним скачком опередить другие страны, внезапно сняв покров 
тайны со своего нового броненосца «Дредноут» накануне Первой мировой войны. 
Гитлер согласился с этим взглядом, заметив при этом, что, поставив неожиданно 
британцев перед фактом завершения плана «Z», мы сможем побудить их к 
благоприятному для нас отношению к нему, в особенности если сейчас мы сделаем к 
ним шаги навстречу в других областях.

Чтобы устранить возможность всех проволочек и задержек в ходе осуществления 
этого плана, было необходимо определить человека, ответственного за его 
осуществление, и наделить этого человека всеми необходимыми полномочиями. Я 
остановил свой выбор на чрезвычайно способном адмирале Фуксе. Одновременно с 
этим и с той же целью заказ на строительство всех шести линкоров был целиком 
передан фирме «Блом и Фосс». Первый из этих кораблей был заложен на их 
гамбургской верфи 15 июля 1939 года; второй – на заводе «Дешимаг» в Бремене 15 
августа. Третий должен был строиться на заводе «Дойче Верке» в Киле, но еще до 
того, как его киль был заложен, разразилась война. Она вызвала также и 
остановку работ по двум первым кораблям, поскольку материалы стали необходимы 
для других нужд.

Весной 1939 года, когда план «Z» и план-график его выполнения уже были приняты, 
я попытался выяснить, как Гитлер расценивает ситуацию, сложившуюся после ввода 
наших войск в Чехословакию и англо-французских гарантий безопасности Польше. 
Затем во время церемонии, посвященной спуску на воду линкора «Тирпиц» в 
Вильгельмсхафене, 1 апреля 1939 года Гитлер в своей речи, произнесенной перед 
собравшимися на площади людьми, угрожал разорвать англо-германское морское 
соглашение. Но когда я задал ему прямой вопрос, надо ли нам принимать 
предупредительные меры к возможной войне с Англией, он откровенно и однозначно 
дал мне указание не предпринимать никакой подготовки к войне. Вполне 
закономерно, я был совершенно ошеломлен, когда, никак не предупредив меня 
заранее, Гитлер, выступая перед рейхстагом 28 апреля, объявил о своем решении 
аннулировать морское соглашение 1935 года.

В противоречии с этим 23 мая в тесном кругу своих ближайших соратников он, 
заявил, что план развития флота осуществляется так, как и было задумано, и что 
другие этапы перевооружения трех видов вооруженных сил должны быть завершены к 
1943 – 1944 годам. Нигде он не упомянул о каком-либо изменении своей 
первоначальной концепции поддержания дружественных отношений с Англией, и 
единственной вещью, которую я понял из его замечаний, было то, что Гитлер 
намерен создать небольшую особую группу аналитиков, помимо обычных штабистов, 
для изучения польского вопроса.

Сразу после этого я попросил у Гитлера аудиенции наедине, во время которой 
сказал ему, что мне представляется крайне противоречивым, с одной стороны, 
полагать возможной войну против Польши и в то же время стремиться к мирному 
урегулированию вопроса. Но он ответил мне, что я могу быть спокоен: он твердо 
держит в руках политическую ситуацию, а Англия никогда не станет вступать в 
войну из-за того, что он потребовал вернуть Германии «польский коридор».

И столь убедительным было это его заверение, что я без каких-либо опасений 
отправил в июне новый линкор «Гнейзенау» в Атлантику для проведения там ходовых 
испытаний. Поскольку одной из основных целей этого похода было проведение 
учебных стрельб, на линкоре были в основном лишь учебные боеприпасы и 
практически отсутствовали боеприпасы боевые.

Редко когда, разве что в самые мирные времена, боевой корабль выходил из родной 
гавани, не имея на борту полного комплекта боевых снарядов. Если бы у меня были 
хоть малейшие основания для предчувствия войны, я бы ни за что не позволил 
кораблю выйти в плавание не подготовленным должным образом. Ни командир бригады 
линкоров, ни командующий флотом не выразили мне никакого беспокойства по этому 
поводу.

Еще в июне прошли большие учения в Гельголандском заливе по ведению минной 
войны. В ходе этих учений я сказал капитану 1-го ранга Руге, командиру бригады 
миноносцев, что он может идти в отпуск – отпуск, который ему не удалось 
отгулять год тому назад из-за Судетского кризиса. Теперь я сказал ему, что он 
может спокойно отправляться в отпуск и ни о чем не беспокоиться.

Затем в июле подошло время ежегодной Кильской регаты, на которой в этом году 
было необычно много участников из иностранных флотов. Офицеры из британского, 
итальянского, шведского, испанского, датского, голландского, румынского и 
эстонского военно-морских флотов выступали в соревнованиях в атмосфере доброй 
воли, и кубок в честь президента Гинденбурга выиграл английский экипаж. Как это 
было у меня в обычае, я также присутствовал на регате и лично выступал в 
качестве хозяина чемпионата, принимая иностранных морских офицеров.

Тогда как большинство моих советников сходились со мной во мнении, что этим 
летом на горизонте незаметно никаких туч войны, чего нельзя было сказать о 
прошлом годе с его кризисом в Судетах и англо-французских гарантиях Польше, 
среди них были и такие, кто совершенно не разделял нашего оптимизма. Так, 
например, капитан 1-го ранга Дёниц, командующий подводными силами, неоднократно 
высказывал мне свои опасения о приближении войны, и во время регаты он также 
сказал, что его офицеры по большей части разделяют его опасения. Его 
чрезвычайно беспокоило, что к началу войны наш подводный флот был не готов 
из-за малого числа имевшихся подводных лодок. При первой же появившейся 
возможности я доложил эти соображения Гитлеру, но он ответил мне, что 
офицеры-подводники могут спать спокойно – войны не будет.

В середине июня я провел смотр подводных сил в ходе военных маневров и нашел, 
что уровень их подготовки превосходен, а тактика атак из-под воды, 
разработанная капитаном 1-го ранга Дёницем, в высшей степени эффективна. В 
следующем месяце у меня появилась возможность поздравить капитана 1-го ранга 
Дёница и его офицеров и матросов с прекрасно проведенными учениями и сказать им,
 что в следующем плане строительства флота будет заложено увеличение числа 
субмарин. Я также сказал офицерам, что мне было доложено об их опасениях, 
связанных с возможностью войны, и что я могу от имени Гитлера заверить их, что 
войны с Британией не будет – единственной войны, которая означала бы конец 
Германии. Сразу же вслед за этим капитан 1-го ранга Дёниц отправился на 
несколько недель отдыхать на курорт, как он и планировал.

Но 22 августа Гитлер созвал совещание в Оберзальцберге[57 - Оберзальцберг – 
высокогорный район в юго-восточной части Баварии, где неподалеку от городка 
Берхтесгаден находилось поместье и шале Гитлера Бергхоф.], на котором 
присутствовали все высшие военные руководители. Позднее, уже на Нюрнбергском 
процессе, обвинение предъявило два документа, которые, как было заявлено, 
представляют собой запись речи Гитлера на этом совещании. Однако ни один из 
этих документов не имел подписи или числа, а обвинение так и не смогло назвать 
источник этих документов. Надо сказать, что документы эти были признаны 
фальшивками на основе записей, сделанных лично командующим флотом адмиралом 
Бёмом, который присутствовал на этом совещании. Насколько я помню, я ни на 
минуту не усомнился, что в заметках адмирала Бёма, которые он представил 
трибуналу, были вполне адекватно записаны не только формулировки Гитлера и суть 
его речи, но и передано то впечатление, которое она на нас всех произвела. Я 
воспринял ее так, что Гитлер хотел оправдать перед военными руководителями 
страны изменение своей политики, которая неуклонно шла к войне. Он подчеркивал, 
что вся ответственность за кризис ложится на Польшу. Он пытался убедить нас, 
что Англия и Франция не рискнут ввязаться в войну из-за Польши, а поэтому и 
Польша не станет обострять отношения, а постарается решить вопрос путем 
переговоров. В любом случае, заверил нас Гитлер, дорога к мирному решению 
вопроса еще есть.

Из речи Гитлера мы все вынесли впечатление, что страна стоит на пороге войны. 
Но в следующий момент он постарался успокоить нас, сказав, что сегодня же 
министр иностранных дел Риббентроп вылетел в Москву для подписания, как назвал 
его Гитлер, пакта о ненападении[58 - Имеется в виду договор о ненападении, 
заключенный между Германией и СССР 23 августа 1939 г., так называемый пакт 
Молотова-Риббентропа, одновременно с которым в ночь с 23 на 24 августа в Москве 
был подписан и секретный дополнительный протокол.], текст которого был успешно 
согласован с Советами. Мы поняли, что Гитлер сделал еще один из своих умных 
политических шагов, благодаря которому он и на этот раз выиграл дело миром, как 
это ему удавалось и раньше.

Тем не менее, как только Гитлер закончил свою речь, я подошел к адмиралу 
Шнивинду, начальнику штаба главного командования флота, и в разговоре с ним 
понял, что он разделяет мои сомнения в правильности оценки Гитлером британского 
правительства и готовности последнего скорее пойти на переговоры о Польше, чем 
начать войну. Затем я подошел к Гитлеру, чтобы предостеречь его, но он снова 
заверил меня, что держит ситуацию под надежным контролем, а вопрос будет решен 
путем переговоров, но не войны.

Различные шаги, которые в последующие несколько дней были предприняты 
внешнеполитическим ведомством, похоже, подтверждали это. Гитлер, как он сделал 
это и во время кризиса 1938 года, вел все переговоры сам. Еще храня надежду на 
то, что назревший конфликт будет урегулирован, мы даже не привели весь флот в 
состояние боевой готовности, тогда как другие виды вооруженных сил были 
поставлены под ружье. Приказ Гитлера от 26 августа о приостановке выступления 
наших войск (которое уже началось), казалось, стал еще одним подтверждением 
прозорливости его оценок.

Поэтому 3 сентября грянуло для нас разрывом бомбы. Когда в тот день в 
рейхсканцелярии Гитлер сообщил мне, что Англия и Франция в соответствии с их 
обещанием Польше объявили войну Германии, это явно стало самой неприятной для 
него неожиданностью. Он был смущен необходимостью признаться в неправильности 
своих оценок, когда вынужден был сказать мне: «Я не смог избежать войны с 
Англией».

Естественно, с тех пор я часто задавал себе вопрос, как я мог не видеть того, к 
чему идет дело. Когда стали ясны намерения Гитлера устранить территориальные 
потери Версальского договора, возможность возникновения того или иного 
вооруженного конфликта нельзя было игнорировать. Совершенно точно зная, что 
нашему небольшому флоту не под силу бросать вызов на морях флоту Великобритании,
 я использовал каждую возможность, чтобы побудить Гитлера избегать самой 
возможности возникновения такого конфликта. Моим долгом было определение 
направления, в котором должен был развиваться флот, принимая во внимание 
относительные преимущества и недостатки краткосрочных программ по сравнению с 
долгосрочными планами. Вооруженные силы страны и их оснащение всегда должны 
быть в соответствии с внешней политикой страны. Я думал, что, влияя на Гитлера, 
я смогу достичь соответствия внешней политики страны и ее военно-морских сил. В 
сущности, я считаю, что лично Гитлер никогда не жаждал войны с Англией, но, тем 
не менее, вопреки неоднократным его заверениям, та политика, которой он 
следовал, неизбежно должна была привести к войне.

Этот самообман Гитлера и вытекающая из него политика имели трагические 
последствия для военно-морского флота. Его решение о принятии долгосрочной 
программы развития флота совершенно не соответствовало сложившейся политической 
ситуации. Насколько реально было радикальное изменение направления развития 
флота, судить не представляется возможным вплоть до изучения всех 
документальных материалов. Пока Гитлер придерживался зафиксированных в 
соглашениях договоренностей, у нас оставалось некоторое пространство для 
маневра, поскольку рамки этих соглашений устанавливали лишь границы роста 
нашего флота. Руководствуясь заверениями Гитлера, флот стал реализовывать 
долгосрочную программу своего развития, и все мощности наших верфей и 
промышленности вооружений были задействованы для создания пропорционального 
флота из тяжелых и легких надводных кораблей и подводных лодок.

Если бы Гитлер когда-либо допустил возможность раннего начала войны с Англией, 
то план «Z» никогда бы не был принят, а вся программа развития флота была бы 
переориентирована на строительство возможно большего числа подводных лодок за 
возможно более краткий срок. Курс, который избрала для себя внешняя политика 
Гитлера, совершенно противоречил всем его заверениям, данным мне, и являл собой 
полное пренебрежение всеми предупреждениями, которые я делал ему. Этот курс 
имел самые печальные последствия для судьбы флота и всей Германии.

Вплоть до совещания у Гитлера 22 августа 1939 года у флота не было никаких 
реальных оснований беспокоиться о перспективе иметь Англию в качестве 
противника. Даже оперативные проработки, сделанные по результатам указаний 
Гитлера, были сконцентрированы вокруг войны с Польшей и носили кодовое название 
«Вариант «Белый». Включение в состав этих проработок Англии, а также расширение 
плана «Z» представляло собой всего лишь побочный вывод, один из вариантов, 
вытекающий из эволюции польской ситуации. И при его проработке мы все – адмирал 
Бём, командующий флотом, и капитан 1-го ранга Дёниц, командующий подводными 
силами, и я – сходились в едином мнении, что германский флот вряд ли сможет 
добиться успеха в открытой, грудь на грудь, войне с могучим британским флотом. 
Мы все понимали, что успеха можно ждать лишь в войне против британских морских 
коммуникаций. И я сказал обоим своим советникам, что не уставал говорить 
Гитлеру о том, что в случае войны с Англией германскому флоту останется только, 
сражаясь, пойти на дно.

Первого сентября капитан 1-го ранга Дёниц передал мне меморандум, 
подтверждающий, что единственно эффективным средством в конфликте с Англией 
остается ведение войны против ее морских коммуникаций в Атлантике, но, 
поскольку у нас нет достаточного для выполнения этой задачи числа надводных 
кораблей, то выполнена она может быть в основном подводными лодками. По этой 
причине, даже если бы мы располагали более или менее значительным надводным 
флотом, все равно самым эффективным орудием против британской морской торговли 
остаются подводные лодки. Но и необходимого количества подводных лодок у нас 
тоже не было. Для сколько-нибудь значительного успеха против океанских 
коммуникаций только в Атлантике должно было бы находиться по меньшей мере 90 
подводных лодок, а это означало, что нам надо было бы иметь для проведения всех 
операций 300 субмарин. Дёниц вывел это соотношение в результате военной игры 
зимой 1938/ 39 года. Например, из 57 подводных лодок, которыми мы в 
действительности располагали на 1 сентября 1939 года, для операций на 
атлантических коммуникациях мы могли использовать только 26, остальные же либо 
не могли действовать на таком удалении от баз, либо были необходимы для обороны 
в проливе Ла-Манш и Северном море. Из 26 лодок, предназначенных для действий в 
Атлантике, только 8 или 9 могли реально действовать против вражеского 
мореходства, поскольку оставшиеся 17 или 18 находились на пути к своим позициям 
или возвращались с патрулирования, пребывали на ремонте или принимали на борт 
припасы. Поэтому Дёниц вполне оправданно требовал, чтобы все возможное 
предпочтение было отдано строительству большего числа подводных лодок, даже 
ценой сокращения или приостановки строительства всех других видов кораблей.

Третьего сентября, в день вступления в войну Франции и Англии, я оставил 
письменную запись для официальных архивов о возможностях германского флота в 
войне против Англии. Указав, прежде всего, на тот факт, что Гитлер неоднократно 
заверял меня, что войны с Англией не будет ранее 1945 года и что он верил 
вплоть до последнего момента в возможность избежания войны, я записал, что 
самым ранним сроком, когда мы могли бы вступить в борьбу с английским флотом на 
приемлемых шансах на успех, стало бы завершение плана «Z» в 1945 году. Вплоть 
до этого момента мы были просто не в состоянии вести на равных борьбу против 
Англии. Признавая, что за краткий период времени с 1935 года нам удалось 
создать хорошо организованные и великолепно подготовленные силы подводного 
флота, я отметил, что они все же слишком незначительны для достижения решающего 
эффекта. Надводный же наш флот столь сильно уступал в мощи и количественно 
британскому флоту, что мог лишь продемонстрировать свое умение доблестно и с 
честью погибать.

Этот мрачный анализ ни в коем случае не означал, что флот склонился перед 
неизбежным или не хотел принять вызов заведомо более сильного противника, это 
совершенно не соответствовало его духу. В последовавшие военные годы его отвага 
и умение стали серьезной угрозой для противника, несмотря на постоянную 
нехватку материалов и ошеломляющее численное превосходство противника. Проведя 
сорок пять лет на службе на флоте, я считал, что знаю его досконально, но 
оказалось, что даже я могу удивляться его преданности долгу и исполнительности.

Ситуация, в которой оказался германский флот в начале военных действий, с 
полной ясностью может быть показана путем сравнения численности наших кораблей 
с общим числом соответствующих кораблей противника. Так, 22 британским и 
французским линкорам противостояли 2 наших линкора и 3 «карманных» линкора. 
Противник располагал 7 авианосцами; мы же не имели ни одного, поскольку 
строительство «Графа Цеппелина», хотя и близкое к завершению, было остановлено, 
так как военно-воздушные силы не разработали сколько-нибудь пригодного типа 
самолета. У нашего противника в совокупности было 22 тяжелых крейсера против 
наших 2 и 61 легкий крейсер против наших 6. Британцы и французы могли бросить 
255 эскадренных миноносцев и торпедных катеров против наших 34.

Да и наше географическое положение не изменилось к лучшему со дней Первой 
мировой войны. Правда, мы могли на короткий период использовать часть наших сил 
против коммуникаций противника, проходящих вне акватории пролива Ла-Манш и 
Северного моря, в особенности если бы нам удалось улучшить нашу организацию 
судов снабжения, танкеров и других вспомогательных судов для пополнения запасов 
наших надводных рейдеров и подводных лодок, чтобы не заставлять их возвращаться 
в германские порты после каждой атаки на корабли и суда неприятеля. Но развитие 
авиации дальнего действия, однако, давало нашему противнику гораздо более 
действенное оружие против наших надводных кораблей, пытавшихся прорваться из 
Северного моря на просторы Атлантики.

При десятикратном численном превосходстве сил противника, еще больше 
увеличенном наличием многочисленных и прекрасно дислоцированных баз, нашей 
единственной надеждой нанести урон ему была концентрация всех наших усилий 
против путей его снабжения. Единственным уязвимым местом Англии были пути ее 
морского импорта, и именно по ним мы и должны были нанести свой удар. Удары 
подводных лодок, крейсеров, «карманных» линкоров и линкоров, равно как и 
вспомогательных крейсеров, эскадренных миноносцев и торпедных катеров, должны 
были наноситься скоординированно и по заранее разработанному плану. И хотя 
прямой результат наших ударов по врагу, разумеется, был нашей первоочередной 
задачей, также надо было учитывать и косвенный результат, достигаемый против 
военных усилий противника в результате наших атак его атлантических 
коммуникаций и действий наших надводных рейдеров против вражеского судоходства 
на всех морях и океанах. Нам предстояло захватить инициативу и быстрыми 
действиями и неожиданными ударами по противнику в различных районах вынудить 
его отказаться от объединенных действий против наших подводных лодок и 
«карманных» линкоров.

Надежное и разумное содействие ВВС стало бы большим подспорьем флоту при 
выполнении этой задачи. Верховное командование вооруженных сил, планируя 
военную стратегию страны, выпустило 31 августа свою директиву № 1 «О ведении 
войны». Согласно этой директиве военно-морской флот должен был «вести войну 
против вражеской торговли, и прежде всего против торговых связей 
Великобритании». С другой стороны, военно-воздушным силам в качестве основной 
задачи ставилось «осуществление превентивных операций против вражеских ВВС, 
действующих против германской армии и территории Германии». Дополнительными 
задачами были «уничтожение английской военной промышленности, британского 
торгового мореплавания и перевозок живой силы во Францию, а также 
наступательные действия, когда это позволяет обстановка, против соединений 
английского флота, в особенности линкоров и авианосцев».

Согласно этой директиве Верховного командования вооруженных сил действия против 
английских морских коммуникаций были всего лишь второстепенной задачей для ВВС, 
и, как это вскоре и оказалось, командующий ВВС не уделял должного внимания 
важности этой задачи. В результате этого флот, действуя против английской 
морской торговли, получал весьма незначительную поддержку авиации, которая, в 
отличие от флота, была численно и в боевой мощи равной или даже превосходила 
авиацию противника. Вследствие этого флоту в его действиях на морях против 
Англии приходилось рассчитывать только на свои собственные силы. В подобной 
ситуации военно-морской штаб[59 - Военно-морской штаб стал сочетанием отделов 
оперативного планирования и отдела операций, дополненных разведывательным 
отделом. Начальник отдела оперативного планирования адмирал Шнивинд 
одновременно занимал должность и начальника военно-морского штаба. (Примеч. авт.
)] пришел к единогласному мнению, что подводные лодки должны были быть 
использованы в качестве основного оружия, а все остальные военно-морские силы 
обязаны обеспечивать их действия в подводной войне.

Из ситуации, когда наши военно-морские силы столь значительно уступали силам 
противника, неизбежно следовало, что они рано или поздно должны были либо 
вообще исчезнуть вследствие потерь и износа, либо оказаться не в состоянии 
принимать участие в боевых действиях, долгое время пребывая в ремонте. Поэтому, 
делом первостепенной важности становилось строительство новых кораблей для 
замены поврежденных и вышедших из строя кораблей. Это стало окончательным 
приговором всему плану «Z», бывшему долгосрочной программой, и означало замену 
его программой, по которой могло быть произведено максимальное количество 
наиболее эффективных кораблей в течение минимального времени. Такими кораблями, 
естественно, были подводные лодки. Поэтому все работы по строительству крупных 
кораблей были приостановлены, за исключением строительства линкоров «Бисмарк» и 
«Тирпиц» и крейсера «Принц Ойген», сооружение которых уже приближалось к 
завершению. Это решение высвободило мощности судоверфей страны для 
первоочередного строительства подводных лодок.

Этого, однако, было совершенно недостаточно; нехватка материалов и 
квалифицированных рабочих, а также насущная необходимость для промышленности 
выполнять заказы армии и ВВС потребовали того, чтобы приоритет в строительстве 
подводных лодок был поддержан на правительственном уровне, даже за счет 
замедления работ по заказам других видов вооруженных сил.

Гитлер не хотел этого делать, и, несмотря на личные доклады, рекомендации и 
другие напоминания о том, что строительство подводных лодок имеет 
первоочередное значение, флот был вынужден постоянно сражаться за получение 
материалов, рабочей силы и производственных мощностей.

Сказать по правде, у Гитлера были свои причины для подобного отношения, хотя я 
и не мог считать эти причины достаточно вескими, а именно: он все еще надеялся 
избежать полномасштабной войны с западными странами. Он был убежден, что 
быстрые военные успехи, которые, как он был уверен, он сможет достичь в 
наземной войне, настолько укрепят его положение, что он сможет заново достичь 
соглашения со странами Запада.

Эта точка зрения Гитлера стала ужасной помехой для военно-морского флота в ходе 
операций начала войны. Так, например, когда вопрос о «польском коридоре» в 
конце августа чрезвычайно обострился, я, с согласия Гитлера, 21 и 24 августа 
отправил в море «карманные» линкоры «Адмирал граф Шпее» и «Дойчланд», а также 
суда снабжения. Тогда, если бы война и в самом деле разразилась, они были бы 
уже в состоянии немедленно начать операции против неприятеля. Это была всего 
лишь мера общей предосторожности, подобная тому, как Англия и Франция привели в 
полную боевую готовность свои военно-морские силы с началом чехословацкого 
кризиса в предыдущем году. Она ни в коем случае не представляла собой отказ от 
моей точки зрения, что войны с Англией и Францией можно было бы избежать, если 
бы наше правительство после заключения пакта о ненападении с Россией проводило 
бы осторожную и взвешенную политику.

По мнению же Гитлера, нанесение поражения военно-морским силам противника – 
поражения, которое уязвило бы гордость Англии и ее престиж морской державы, 
резко ухудшило бы шансы для благоприятных переговоров с Западом. Поэтому по 
особому распоряжению Гитлера «карманным» линкорам было приказано с началом 
войны не появляться в районах их операций без специального приказа. Подобным же 
образом и подводные лодки были связаны в своих действиях строгими ограничениями.


Вне всякого сомнения, эта предосторожность Гитлера стоила флоту многих 
возможностей достижения быстрого успеха, поскольку торговому мореходству 
противника, проходившему по всему земному шару, требовалось определенное время, 
чтобы перестроиться на военный лад, то есть сформировать конвои и производить 
противолодочную разведку.

Хотя я и не разделял оптимизма Гитлера по поводу соглашения с Западом, 
военно-морской флот все равно должен был осуществлять политику правительства, а 
поэтому я отдал необходимые приказы. Одно время я даже позволил себе думать, 
что эти дополнительные ограничения не нанесут серьезного урона французскому 
мореходству, а наш флот в конце концов получит стоящие дивиденды. Но, когда все 
эти надежды в кратчайший срок развеялись, я сделал все от меня зависящее, чтобы 
побудить Гитлера снять эти сковывающие ограничения, но он делал это лишь 
мало-помалу. Тем временем командиры наших военных кораблей, в особенности 
командиры подводных лодок, получали постоянно меняющиеся приказы, очутившись 
тем самым в затруднительной ситуации.

Ограничение военных действий на море с целью выигрыша в политической битве было,
 вполне возможно, оправданно на короткий период. Но даже в таком случае мы 
должны были быть готовы к долгой и трудной битве, которая, по всей видимости, 
должна была последовать. И ускорение строительства подводных лодок стало бы 
лучшей подготовкой к такой битве. Но Гитлер никак не хотел видеть этого, и это 
несколько позже стало горьким уроком для него.

Гитлер, со всем своим развитым воображением, никогда не мог полностью оценить 
отношение к нам Англии, несмотря на все, что я ему говорил. Он был заворожен 
быстрым и впечатляющим успехом польской кампании и в то же самое время знал, 
что Франция может нанести удар с запада, когда война в Польше сместится к 
востоку. Кроме этого, он должен был думать о том, что он намерен сделать с 
Францией после завершения польской кампании. Но он никогда не мог представить 
себе в полном объеме того влияния, которое английский флот, наряду со 
стратегическим положением Англии (выгодное географическое положение), может 
оказать в военном и политическом отношении, а еще меньше – ту поддержку, на 
которую вполне могла, так или иначе, рассчитывать Англия со стороны 
американского президента Рузвельта.

По мере того как разворачивалась польская кампания и для нас вырисовывалась 
перспектива войны на Восточном и Западном фронтах, становилось понятным, что 
страх перед нападением Франции на Германию, становился основным беспокойством 
для Гитлера. Но после быстрого успеха в Польше, который продемонстрировал 
превосходство нашего генералитета, лучшую подготовку и материальное оснащение 
наших войск, угроза нападения со стороны Англии, которой наш флот мог оказать 
лишь слабое сопротивление, стала совершенно ясной. Мы должны были принять все 
возможные меры, чтобы хоть до некоторой степени сравняться с британской морской 
мощью, но Гитлер, хотя и соглашался со мной в ходе наших многочисленных встреч, 
никогда не предпринимал необходимых практических действий. Я могу лишь 
заключить, что это опасное промедление было результатом предубежденного, 
сухопутного взгляда, разделявшегося многими из его советников.

Какие бы надежды он ни питал на мирную договоренность со странами Запада после 
окончания польской кампании, последовавшее за этим скорое отклонение ими его 
мирных предложений должно было бы вернуть его к реальности и необходимости 
впервые серьезно задуматься о перспективе сражения со всей британской морской 
мощью. Моей постоянной и неблагодарной задачей было предостеречь его о том, что 
теперь, да и вообще, Англия была и остается нашим самым опасным соперником.

Мощь Англии покоилась на двух краеугольных камнях. Прежде всего, Британские 
острова располагались прямо напротив выхода из германских портов и Северного 
моря в лежавшее за ними открытое море, и британский флот, при поддержке 
британских ВВС, мог закупорить этот выход весьма плотно, если не перекрыть его 
на все 100 процентов. Во-вторых, благодаря все той же географии британский флот 
мог невозбранно действовать на всех морях и океанах. Даже не сделав ни единого 
выстрела, он совершенно отрезал нас от всех морских линий сообщения.

В кратчайший срок германская морская торговля практически остановилась. Но даже 
в этих условиях значительное число германских торговых судов, захваченных в 
море известием о внезапном начале военных действий, ухитрилось прорваться 
сквозь британскую сеть окольными маршрутами и трудными путями и вернуться в 
родные германские порты. Совершая этот подвиг, капитаны и команды наших 
торговых судов проявили умение, находчивость и мореходное искусство самого 
высокого класса. Вернувшись в свои порты, эти суда вместе с германским 
рыболовным флотом оказали неоценимую помощь и поддержку военно-морскому флоту 
при проведении его операций. Смелые, стойкие и энергичные, эти торговые моряки 
работали плечом к плечу вместе с военным флотом, вместе с ним несли жертвы и 
вместе делили радость побед.

Практически лишившись с началом военных действий морской торговли, мы должны 
были сделать все возможное, чтобы поставить в такое же положение и нашего 
противника, нанося удары по британским торговым коммуникациям. Намного уступая 
противнику числом, мы не могли рассчитывать на победу над громадным британским 
флотом в открытой схватке; поэтому мы старались избегать подобных столкновений 
и, рассыпав свои силы по всему земному шару, старались наносить удары сквозь 
прорехи в морской обороне противника. Таким образом, мы могли надеяться попасть 
в цель неожиданными ударами до того, как противник сможет собрать и бросить 
против нас свои мощные силы.

Этот тип боевых действий требовал большего мастерства как от военно-морского 
командования на берегу, так и от самих моряков. Определенные факторы были 
очевидны заранее. Подводные лодки, например, могли успешно действовать даже в 
районах, поверхность которых контролировалась кораблями противника. «Карманные» 
линкоры, с их экономичными дизельными моторами, имели большой радиус действия и 
могли оперировать вдали от родных баз. Линкоры «Шарнхорст» и «Гнейзенау» и 
эскадренные миноносцы, которые были все оснащены высокотемпературными паровыми 
турбинами высокого давления, могли развивать очень высокую скорость и 
поддерживать ее в течение довольно значительного времени. Хотя все эти силы 
серьезно уступали силам противника, их поддержка хорошо замаскированными 
вспомогательными крейсерами и обширная сеть «дойных коров» – судов снабжения 
для подводных лодок и надводных кораблей в море – давала нам хорошие 
перспективы для организации успешных действий против вражеских морских торговых 
коммуникаций.

Какие результаты принесут все эти меры, не мог предсказать никто. Но чем лучше 
организовано планирование, чем профессиональнее применяются военно-морские силы,
 тем большего эффекта они могут достичь, действуя против врага. Опасность того, 
что надводный корабль или подводная лодка могли быть повреждены или уничтожены 
во время той или иной операции, не могла служить основанием для отказа от 
операции. Будучи слабейшей стороной, мы не могли позволить себе выжидать и 
наносить удары только в выгодных условиях; это было чревато переходом 
инициативы к противнику. С самого начала военных действий моим намерением было 
– и его одобрял весь флот – использовать все возможные средства для нанесения 
урона врагу на максимально возможном пространстве. И с целью выполнить эту 
задачу я был готов рискнуть многим.

К этому моменту военно-морской штаб возложил громадные обязанности на 
командиров отдельных флотских соединений и подводных лодок. Им предписывалось 
действовать, добиваясь максимального успеха, и в то же самое время они должны 
были держать свои корабли в мореходном и боеспособном состоянии как можно 
дольше. Во время боевых походов им предписывалось избегать столкновений с 
превосходящими силами врага и даже, как правило, с более слабым противником. 
Вдобавок к этому командиры кораблей должны были помнить об ограниченных запасах 
горючего и боеприпасов и каждый раз при сближении с противником оценивать свои 
шансы на успех и возможный риск в вероятном сражении. Имея значительное 
численное превосходство и располагая многочисленными базами, противник мог идти 
на риск, зная, что его поврежденный корабль сможет добраться до того или иного 
порта, где будет отремонтирован. Но для нас каждый поврежденный корабль мог с 
громадной долей вероятности считаться потерянным кораблем, а каждый потерянный 
корабль был для нас незаменим.

И наконец, мы должны были принимать во внимание нейтральные государства, как их 
мореходство, так и их симпатии и антипатии, и избегать любых возможных 
инцидентов с ними. Все это заставляло командиров наших кораблей, находившихся в 
море, принимая решение, буквально проходить по лезвию бритвы.

В морской войне успех и поражение отделяет друг от друга порой почти незримая 
грань. Неправильное решение, или правильное, но принятое минутой позже, неверно 
понятое донесение, неожиданная перемена погоды к худшему, роковое попадание 
снаряда – все это в мгновение ока может обратить победу в поражение. И точно 
так же явно безнадежная битва может обернуться победой благодаря ошибке 
противника. Гитлер, со своей психологией сухопутного человека, никогда не мог 
понять всех этих факторов, имеющих громадное значение в войне на море. С одной 
стороны, он всегда беспокоился о наших крупных кораблях, когда те уходили в 
дальний поход; но, с другой стороны, он считал, что основной задачей наших 
боевых кораблей было вести бой с кораблями противника, но не действовать против 
его судоходства. Любой неблагоприятный для нас исход того или иного сражения он 
рассматривал как нехватку решимости для настоящей битвы.

Как я уже упоминал, хотя наши «карманные» линкоры «Дойчланд» и «Адмирал граф 
Шпее» были отправлены в Атлантику за несколько дней до начала войны, 
политическая линия Гитлера запрещала их использование в операциях вплоть до 
конца сентября. Когда же они начали свои действия, эффект от них хотя и был, но 
не столь значительным, как мог бы быть.

«Дойчланд» вернулся в родной порт в конце ноября, совершив не очень успешный 
поход по Северной Атлантике. Но «Адмирал граф Шпее» под командованием 
чрезвычайно способного капитана 1-го ранга Лангсдорфа оставил у себя за кормой 
целый ряд потопленных судов в Южной Атлантике и в Индийском океане, куда он 
искусно ушел, сменив район своих операций. Его капитан планировал возвратиться 
домой вскоре после Нового года для срочного ремонта, но затем решил сначала 
нанести удар по оживленным линиям коммуникации противника, проходящим к востоку 
от побережья Южной Америки.

К сожалению, 13 декабря 1939 года, на траверзе залива Ла-Плата, он принял бой с 
британскими разведывательными силами, состоящими из тяжелого крейсера «Экзетер» 
и легких крейсеров «Аякс» и «Ахилл», под командованием капитана 1-го ранга 
Хартвуда. Огонь, открытый «Графом Шпее», был столь точен, что «Экзетер» был 
сразу же выведен из строя, получив сильный крен и оставшись лишь с одной 
боеспособной башней. У «Аякса» были выведены из строя обе его артиллерийские 
башни, и, кроме того, он лишился стеньги. Однако сам «Граф Шпее» тоже получил 
серьезные повреждения. Когда вражеские корабли покинули место боя, уйдя к 
востоку, капитан 1-го ранга Лангсдорф, сам будучи раненным, привел свой 
поврежденный корабль в бухту неподалеку от Монтевидео для ремонта.

Ремонт был необходим, чтобы поврежденный линкор смог перенести зимние штормы 
Северной Атлантики на обратном пути домой. Капитан 1-го ранга Лангсдорф 
надеялся провести этот ремонт в нейтральном порту Монтевидео и сообщил об этом 
по радио в военно-морской штаб Германии. Однако правительство Уругвая, находясь 
под сильнейшим давлением Британии, позволило встать на стоянку для ремонта в 
течение только семидесяти двух часов, что не позволяло провести сколько-нибудь 
серьезный ремонт.

Это решение правительства Уругвая стало тяжким ударом для капитана Лангсдорфа. 
К тому же оказалось, что его противники последовали за линкором на безопасном 
расстоянии и поняли, что корабль направляется к устью Ла-Платы. Капитан 
«карманного» линкора сообщил по радио в военно-морской штаб, что крупные 
неприятельские силы сконцентрированы у устья реки и дожидаются его выхода из 
порта, что представляло собой умную дезинформацию, умело подброшенную опытными 
агентами британской разведки. Предполагаемые силы неприятеля, включавшие 
британский крейсер, линейный крейсер и несколько более мелких кораблей, на 
самом деле находились еще далеко отсюда.

Но ни капитан Лангсдорф, ни военно-морской штаб этого, увы, не знали. Встав на 
стоянку в Монтевидео, капитан Лангсдорф поставил «Графа Шпее» в положение, 
когда линкор должен был с боем прорываться в открытое море через кордон 
вражеских кораблей, поджидавших его у выхода из залива.

Когда капитан Лангсдорф принимал решение о заходе в Монтевидео, военно-морской 
штаб не возражал против этого, отдавая себе отчет в том, что ни ситуация в море,
 ни состояние линкора в Берлине во всех деталях неизвестны, и оставил решение 
за капитаном, которому на месте было виднее. Теперь капитан Лангсдорф доложил о 
своем намерении прорываться с боем и просил принять решение, что ему делать, 
если станет ясно, что прорваться он не сможет, – пойти на интернирование 
корабля и команды или затопить его на мелководье. За принятием решения я 
обратился лично к Гитлеру.

Гитлер согласился на мое предложение одобрить решение капитана Лангсдорфа 
прорываться с боем, но не хотел и слышать о том, чтобы линкор был интернирован. 
Если «Граф Шпее» не сможет прорваться, сказал Гитлер, то, по крайней мере, 
сможет потопить вражеский корабль, прежде чем погибнет сам.

Перебрав все варианты действий капитана «Графа Шпее», мы решили оставить 
последнее слово за ним, так как только он знал все нюансы обстановки.

Капитан Лангсдорф, проанализировав всю ситуацию, пришел к выводу, что ввиду 
тяжелых повреждений, полученных кораблем в бою, и недостатка боеприпасов 
попытка прорыва через сильный заслон врага, предположительно ожидающий его 
выхода, наверняка не удастся. На относительном мелководье, где могла 
развернуться битва, весь экипаж мог погибнуть вместе с кораблем, или, что еще 
хуже, корабль мог потерять ход и управление и попасть в руки врага еще до того, 
как экипаж смог бы затопить его. Поэтому капитан решил затопить корабль, чтобы 
быть уверенным в том, что он не достанется врагу, и спасти жизнь всех членов 
его экипажа.

Свое решение он выполнил, выведя линкор 17 декабря из территориальных вод на 
мелководье и взорвав артиллерийские погреба. Весь экипаж до последнего человека 
был благополучно эвакуирован в Буэнос-Айрес на буксирах и других судах, 
специально зафрахтованных для этой цели. Затем, выполнив свой последний долг 
командира, капитан 1-го ранга Лангсдорф застрелился.

Несмотря на то что я обсудил ситуацию, в которую попал линкор, и всю проблему 
во всех подробностях с Гитлером, он был раздосадован и возмущен решением 
капитана Лангсдорфа, но особое недовольство у него вызвал военно-морской штаб 
за те общие инструкции, которые были даны им Лангсдорфу. Он резко критиковал 
указания кораблям уклоняться от сражения с целью выполнения более важной цели, 
а именно нарушения вражеского коммерческого мореходства и перерезания линий 
снабжения неприятеля. Не желая принимать во внимание косвенные эффекты, он 
утверждал, что боевые корабли – в особенности же крупные боевые корабли – 
должны быть использованы в первую очередь для борьбы с кораблями вражеского 
флота. Хотя он одобрил применение подводных лодок, вспомогательных крейсеров и 
других легких кораблей для действий против вражеских коммуникаций, он полагал 
неоправданным использование для этих целей крейсеров и «карманных» линкоров, а 
уж линкоров – так совершенно неоправданным. Убежденный в том, что небольшое 
число подводных лодок сможет выполнить такую задачу с большим или меньшим 
успехом, он совершенно не представлял себе, как угроза появления крупных 
кораблей может связать силы противника, ослабить всю его оборону, разрушить всю 
его систему снабжения, заставив его собирать конвои, да и вообще поселить в нем 
неуверенность и тревогу. Гитлер желал исключительно побед, которые мог бы 
лицезреть весь мир.

Затем Гитлер заявил, что коль скоро командир корабля вступил в сражение с 
неприятелем, то он должен сражаться до конца, даже если есть угроза потери 
своего корабля. Такой взгляд до некоторой степени оправдан, но редко когда 
обстоятельства столь однозначны. Не имея в своем распоряжении баз, на которых 
можно было бы произвести ремонт, не имея возможности позвать на помощь в случае 
необходимости, любой из наших кораблей, получивших даже незначительные 
повреждения в сражении, был обречен, а вместе с ним исчезала и та угроза, 
которую он представлял для вражеских коммуникаций. Поэтому в случае любого 
контакта с противником командир каждого из наших кораблей должен был принимать 
трудное решение.

Я считал, что в случае с «Адмиралом графом Шпее» истинная ошибка его командира 
заключалась в том, что он вообще позволил себе ввязаться в сражение с 
неприятелем. Даже просто пребывая на океанских просторах, наши новые немногие 
числом рейдеры связывали восемь вражеских поисковых группировок общей 
численностью 22 корабля, от легких крейсеров до линейных крейсеров и авианосцев.


К сожалению, капитан 1-го ранга Лангсдорф, обнаружив силы капитана 1-го ранга 
Хартвуда, ошибочно принял их за два миноносца и крейсер и, считая их эскортными 
кораблями конвоя, немедленно напал на них в надежде уничтожить сначала их, а 
потом и весь конвой. Такое решение свидетельствовало о великолепном боевом духе 
капитана 1-го ранга Лангсдорфа, но находилось в полном противоречии с общими 
инструкциями военно-морского штаба, которые были ему даны. Более того, как 
впоследствии выяснилось, как только «Граф Шпее» обнаружился, несколько 
британских поисковых групп кораблей – не менее пяти боевых групп – были тут же 
наведены на эту точку океана.

Гитлер, однако, считал, что как в боевых приказах, так и в последних действиях 
капитана 1-го ранга Лангсдорфа просматривается недостаток боевого духа. Более 
того, он питал несправедливое подозрение, что высшие офицеры военно-морского 
флота, в отличие от отчаянно смелых командиров миноносцев и подводных лодок, 
слишком погрязли в стратегических рассуждениях и уделяют чересчур мало внимания 
непосредственно сражениям войны. Я считаю, что разница между моей концепцией 
основных принципов ведения войны на море и пониманием такой войны Гитлером 
стала одной из основных причин нашего последующего разрыва.

Помимо войны против морских коммуникаций противника, военно-морской флот с 
самого начала войны предпринял также и много других мер против неприятеля. 
Первым шагом было обеспечение безопасности наших маршрутов, ведущих в 
Гельголандскую бухту и из нее. Третьего сентября, в день начала войны, адмирал 
Заальвэхтер, командующий военно-морскими силами западного направления, получил 
приказ немедленно установить серию оборонительных минных полей в Северном море 
– так называемый «западный барьер». Этот барьер протянулся широкой аркой от 
Терсхеллинга далеко к югу, вдоль побережья Голландии, а затем к северу, вдоль 
побережья Дании вплоть до Хорн-рифа. Эти минные поля значительно отличались от 
небольших минных полей рядом с побережьем Гельголанда, выставлявшихся в Первую 
мировую войну. Новые минные поля защищали значительный участок побережья от 
вторжения вражеских сил и практически преграждали путь его минным заградителям. 
В дополнение к обычным минам на стратегических направлениях были также 
установлены мины, глубоко лежащие под поверхностью воды, для уничтожения 
вражеских подводных лодок, идущих в погруженном состоянии. Для прохода сквозь 
«западный барьер» имелись свободные проходы, ведущие к западу и к северу. 
Одновременно для осуществления мореходства нейтральных стран были проложены 
свободные от мин проходы, обозначенные поначалу плавучими маяками. О 
местоположении опасных для судоходства зон было объявлено официально.

Эти оборонительные минные поля были установлены в первые ночи войны 
самоотверженными усилиями команд крейсеров, миноносцев и флотской плавбазы 
«Сверчок» под командованием адмирала Денша, командующего рекогносцировочными 
силами. К нашему удивлению, британцы никак не препятствовали этому, и 
первоначально прикрытая полоса побережья на западе вскоре протянулась все 
дальше и дальше к северу, давая прекрасную защиту нашим силам, входящим в 
Гельголандскую бухту и выходящим из нее. Свободные от мин каналы для входа и 
выхода за защитный барьер оставались недоступными для противника на всем 
протяжении войны.

Когда оборонительные минные поля были установлены, мы начали использовать 
миноносцы и подводные лодки для установки наступательных минных заграждений у 
английского побережья. Пользуясь своим преимуществом в скорости, а также все 
удлиняющимися ночами и зимней темнотой, эти миноносцы совершали ночные переходы 
к английскому побережью. К сожалению, один из самолетов нашего люфтваффе, 
недостаточно проинструктированный, ошибочно принял два наших миноносца за 
вражеские корабли и потопил их. Это стало горьким доказательством того 
заблуждения, когда часть ударных сил, участвующих в морских операциях, 
подчиняется не командованию флота.

Постановка мин с самолетов люфтваффе у побережья Англии также была составной 
частью программы минирования, и она немедленно привела к разногласиям между 
рейхсмаршалом авиации Герингом и мною по вопросу, когда такая постановка должна 
начаться. Мины флота были приведены в боевую готовность, и я считал жизненно 
важным начать их постановку как можно раньше, пока длинные ночи дают 
возможность нашим миноносцам совершить переход через Северное море и обратно 
под прикрытием темноты. Важно это было еще и потому, что англичане пока еще не 
выставили своих оборонительных минных полей, чтобы отсечь нас от своего 
побережья. Но люфтваффе хотело дождаться того, чтобы производство авиационных 
мин развернулось в полном объеме. В конце концов оно начало сотрудничать в 
постановке мин, но, к сожалению, один из самолетов сбросил мину самого 
последнего образца не в воду, а на песчаную отмель. Англичане тут же вытащили 
ее на берег и разобрали, чтобы понять ее устройство. В довольно краткий срок 
они предприняли контрмеры, и в результате наша минная война в значительной 
степени потеряла свою эффективность.

Как я уже упоминал, Гитлер наложил тяжелые ограничения на действия наших 
подводных лодок с целью избежать неприятностей с нейтральными государствами. По 
его приказу наши подводные лодки должны были действовать в строгом соответствии 
с инструкциями по захвату судов, которые основывались на международных правилах 
и соглашениях о ведении подводной войны. Несмотря на все предпринятые 
предосторожности, весьма неприятный инцидент произошел спустя всего несколько 
часов после декларации о начале военных действий. В нарушение инструкций 
германская подводная лодка потопила английский пассажирский лайнер «Афиния», 
жертвами этого инцидента стало много ее пассажиров, в том числе несколько 
десятков американцев. Подводная лодка атаковала лайнер, шедший вне обычных 
маршрутов пассажирских судов; более того, «Афиния» шла противолодочным зигзагом 
и с погашенными огнями. Командир подводной лодки решил, что он имеет дело с 
британским вспомогательным крейсером, и, чтобы избежать преследования 
британских противолодочных кораблей, сохранял радиомолчание и после потопления 
судна. Поэтому единственной информацией, полученной в военно-морском штабе, 
были сообщения из иностранных источников. Зная об инструкциях, имевшихся у 
командира подводной лодки, командование флотом решило, что потопление лайнера 
не было делом германской подводной лодки, и сделало соответствующее заявление. 
Лишь когда подводная лодка вернулась на свою базу, стали понятны все 
обстоятельства этого инцидента. По политическим мотивам, однако, Гитлер настоял 
на том, чтобы истинные факты не стали достоянием общественности ни в Германии, 
ни для зарубежной прессы. Сделал он это потому, что хотел избежать осложнений с 
Соединенными Штатами Америки по поводу инцидента, хотя и достойного сожаления, 
но уже ничем непоправимого. Все, что оставалось делать флоту, – это выполнить 
его указание держать все обстоятельства в тайне.

И совершенной неожиданностью для меня стало сообщение, которое я услышал лишь 
краткое время спустя, сделанное министром пропаганды доктором Геббельсом, что 
«Афиния» на самом деле была потоплена по указанию Черчилля, первого лорда 
британского адмиралтейства, с целью поссорить Германию с Соединенными Штатами. 
Этот детский пропагандистский трюк, предпринятый без согласования или совета 
флота, произвел эффект, прямо противоположный тому, на который он был рассчитан.


Потопление «Афинии», несмотря на все наши попытки дистанциироваться от него, 
нанесло колоссальный урон имиджу флота, а неуклюжие действия министерства 
пропаганды лишь увеличили его. Все, что оставалось делать руководству флота, – 
еще больше ужесточить все наши директивы. Мы даже выпустили приказ о запрещении 
атаковать пассажирские суда, хотя бы и идущие под конвоем военных кораблей. Эти 
директивы оставались в силе вплоть до августа 1940 года, хотя в международном 
праве не содержалось никаких требований для подобного обхождения с ними.

Каждая подводная лодка, выходящая в море, действовала согласно приказам 
командования флота, которые самым строгим образом основывались на Лондонском 
протоколе о подводных лодках 1930 года, подписанном Германией в 1936 году. 
Согласно этому протоколу подводные лодки были обязаны осуществлять такую же 
процедуру досмотра торговых судов после их остановки в море, которую проводили 
и надводные суда. Атака и потопление судна без предварительного осмотра могло 
быть произведено только в том случае, если торговое судно, вне всякого сомнения,
 перевозило вражеские войска либо торговое судно шло под конвоем вражеских 
кораблей, а также его самолетов, если судно это участвовало в военной операции 
или использовалось для передачи информации врагу. Лишь такое торговое судно, 
которое активно участвовало в боевых действиях противника, могло быть потоплено 
подводной лодкой без предупреждения. Даже если торговое судно несло вооружение, 
его должно было считать мирным торговым судном, пока оно использовало свое 
вооружение только для обороны, но не для нападения. Все эти условия, наряду с 
условиями других международных соглашений, были включены в нашу официальную 
инструкцию по действиям в отношении торговых судов, тщательно разработанную 
руководством флота в сотрудничестве с представителями министерства иностранных 
дел, министерства юстиции и институтом международного и иностранного права.

Но не только эти ограничения были установлены нами для наших подводных лодок. 
По политическим причинам, например, нашим подводным лодкам было запрещено 
нападать на любые французские суда. С другой стороны, британское адмиралтейство 
выпустило инструкции, которые все больше и больше вовлекали английские торговые 
суда в военные действия, заставляя нас принимать соответствующие контрмеры. 
Почти с самого начала военных действий британским торговым судам было вменено в 
обязанность докладывать по радио о всех замеченных ими германских подводных 
лодках. Поскольку это непосредственно делало их частью британской военной 
разведки, мы со своей стороны отдали приказ нашим подводным лодкам 
предпринимать боевые действия против любого торгового судна противника, которое 
пользуется своей радиостанцией, будучи остановлено для досмотра нашей подводной 
лодкой. Когда британцы приказали своим торговым судам двигаться ночью без огней,
 мы были вынуждены приказать нашим подводным лодкам атаковывать любое такое 
неосвещенное судно, поскольку в темноте его было невозможно отличить от 
вспомогательного крейсера противника. Когда 26 сентября 1939 года британское 
адмиралтейство заявило, что оно вооружает торговые суда и когда 1 октября оно 
отдало этим судам приказ атаковывать и обстреливать все подводные лодки, 
встреченные ими, мы были вынуждены разрешить нашим подводным лодкам в порядке 
самообороны нападать на любые торговые суда, несущие вооружение. Надо сказать, 
что этот приказ был распространен на все торговые суда противника, поскольку 
очень часто на них бывали установлены скрытые орудия, которые могли стать 
смертельно опасными для любой подводной лодки, поднявшейся на поверхность с 
целью досмотра судна. Однако даже при всех этих обстоятельствах пассажирские 
суда противника оставались неприкосновенными для наших подводных лодок, а в 
случае потопления нашей подводной лодкой какого-либо торгового судна наши 
подводники должны были предпринять все меры к спасению его экипажа.

Необходимость наших контрмер была очевидна с самого начала. В течение первых 
трех месяцев войны орудия и другое вооружение были установлены на 1000 
британских торговых судов, а германская подводная лодка была повреждена 
выстрелом с британского парохода уже через пару дней после объявления войны. И 
практически во всех случаях торговые суда противника докладывали по радио о 
местоположении каждой замеченной ими подводной лодки, в результате чего 
вражеские противолодочные корабли появлялись на этом месте буквально через 
несколько минут. То обстоятельство, что действия наших подводных лодок против 
торгового мореходства противника были абсолютно корректными и находились в 
полном соответствии с международным правом, что было продемонстрировано, и все 
попытки обвинения на Нюрнбергском процессе доказать обратное провалились. 
Международный военный трибунал оправдал адмирала флота Дёница и меня по 
обвинению в каком бы то ни было нарушении международных правил по действиям 
подводных лодок.


* * *

Несмотря на строгие ограничения на их действия, наши подводные лодки добились 
впечатляющих успехов, намного превосходивших все ожидания. За сентябрь 1939 
года они потопили 40 судов общим водоизмещением 153 000 брутто-регистровых тонн.
 Кроме этого, противник потерял еще 9 судов водоизмещением 31 000 тонн, 
подорвавшихся на минах, поставленных нашими подводными лодками у английских 
портов.

Сразу после окончания польской кампании я убедил Гитлера посетить базу 
подводных лодок в Вилыельмсхафене. Я хотел побудить его, посредством личного 
общения с командирами и экипажами подводных лодок, к более активной поддержке 
нашего подводного флота в его борьбе против морских коммуникаций противника. 
Несколько подводных лодок только что вернулись после своих первых боевых 
походов, и их команды выстроились для встречи без всякого парада, небритые и 
усталые. Всего за несколько дней до этого, 17 сентября, подводная лодка «U-29» 
потопила британский авианосец «Отважный» на западных подходах к Британским 
островам, и ее командир, капитан-лейтенант Шухарт, был среди тех, кто лично 
поведал о своих походах Гитлеру.

Рассказы эти произвели на Гитлера большое впечатление. Оно еще больше усилилось,
 когда капитан-лейтенант Приен, командир подводной лодки «U-47», 19 октября 
потопил британский линкор «Ройял Оак» прямо на акватории британской 
военно-морской базы Скапа-Флоу, доложил об этом лично Гитлеру в Берлине и был 
встречен овацией берлинцев.

Этот поразительный рейд прямо в самое сердце сильно укрепленной и охраняемой 
базы был спланирован лично контр-адмиралом Дёницем после того, как он и его 
штаб после досконального изучения обстановки пришли к выводу, что это может 
быть сделано. В первые месяцы войны план Дёница, тактика групповых подводных 
атак – «волчьих стай», не мог быть осуществлен, так как мы все еще имели в 
своем распоряжении небольшое число подводных лодок и были вынуждены посылать их 
на задания индивидуально. С самого начала войны стало ясно, что мастерство, 
агрессивность и инициатива командиров наших подводных лодок являются качествами,
 на которые мы всегда можем рассчитывать. Адмирал Дёниц отдавал свои 
распоряжения общего порядка подводным лодкам по радио, где бы они ни 
действовали.

Подобным же образом и мы держали связь со всеми нашими надводными кораблями. 
Военно-морской штаб мог, если это было необходимо, отдать командиру корабля 
приказ вступить в бой, но всегда предпочитал предоставлять командиру корабля, 
находящегося в походе, свободу принятия решений. Обстановка по-разному видится 
из иллюминатора идущего в открытом море корабля и по карте на штабном столе, и 
командир на месте куда лучше может избрать необходимый образ действий. Свои 
соображения и анализ обстановки он не может во всей полноте передать в 
военно-морской штаб по радио, чтобы не дать обнаружить врагу свое 
местоположение. С другой стороны, он может блестяще применить информацию, 
которую военно-морской штаб передаст ему, обобщив поступающие к нему из многих 
источников сообщения.

Подобно всем другим старшим офицерам флота я считал своим долгом предоставлять 
командирам наших кораблей, находящихся в море, всю возможную информацию, 
которую мы только могли передать им, и не усложнять их положение, отдавая 
однозначные приказы. Лишь в исключительно срочных случаях я позволял высшим 
руководителям вмешиваться в действия командиров кораблей, отдавая им 
индивидуальные приказы, но во всех таких случаях требовал, чтобы отдавший 
подобный приказ человек нес полную ответственность за исход операции.

В организационной структуре германского флота военно-морскому штабу были 
напрямую подчинены только те силы, которые вели военные действия против 
коммуникаций неприятеля; эта подчиненность распространялась также на танкеры и 
суда снабжения. Все подводные лодки подчинялись командующему подводным флотом – 
в соответствии, разумеется, с общими указаниями военно-морского штаба. 
Надводные корабли и транспортные средства, действующие в Северном море и на 
Балтике, подчинялись соответственно военно-морскому командованию западного 
района и военно-морскому командованию восточного района.

В соответствии с указами, сделанными нами еще в мирное время, эти два 
командования были ответственны за разработку и проведение операций подчиненными 
им силами. Когда суда находились в море, в обязанности военно-морского 
командования входило обеспечение их всей информацией, поступающей в 
военно-морское командование из воздушной разведки и наблюдения, перехвата 
вражеских радиосообщений и всех других источников. В обязанности 
военно-морского командования входили также охрана прибрежных вод и обеспечение 
прохода всех конвоев посредством применения противолодочных кораблей, минных 
тральщиков, патрульных катеров и других судов обеспечения – военно-морской штаб 
был избавлен от этих мелких обязанностей.

Передача командных функций над судами, находящимися в море, соответствующему 
береговому командованию предусматривала передачу всей возможной информации 
соединениям, выполняющим то или иное задание в море, а также всех инструкций и 
приказов, не запрашиваемых этими соединениями. Складывалось впечатление, что 
они получают приказы не просто от вышестоящих командиров, но от заботливо 
опекающих их соратников, работающих с ними в тесной кооперации и знающих все их 
проблемы, – и доверие это только усиливалось от сознания того, что им оставляют 
возможность принимать окончательное решение, исходя из сложившейся в последний 
момент обстановки и по их собственному разумению.

Военно-морское командование восточного района, во главе которого встал адмирал 
Альбрехт, было создано в октябре 1938 года в связи прежде всего с ситуацией в 
Польше и показало себя в ходе короткой военно-морской кампании польской войны. 
Военно-морское командование западного района, на Северном море, было создано 
лишь с началом войны и получило себе в оперативное подчинение регион Северного 
моря.

До сих пор командующий флотом традиционно был во главе морских сил, и, когда 
ситуация требовала, он лично выходил в море вместе с флотским командованием. В 
любом случае проведение той или иной операции всецело находилось в его руках. 
При новой организации управления, когда командование операциями перешло к 
командованию района, при подчинении флотского командования командованию района, 
неизбежно возникали трения и вопросы о том, чьи же команды следовало выполнять 
и где проходит граница ответственности.

Лишь достаточно долгий опыт работы этой структуры управления мог пролить свет 
на то, какие преимущества дало такое разделение оперативного командования и 
введение промежуточного уровня управления – командования района – между 
военно-морским штабом и командующим флотом.

Оглядываясь назад, представляется достойным сожаления то, что эта новая 
организация была осуществлена только в момент перехода от мира к войне. Этот 
период был достаточно сложным сам по себе: ввод в состав флота новых кораблей, 
организация патрульной службы, обеспечение безопасности прибрежных вод – все 
это сопровождалось еще и сломом прежней системы командования. Серьезных 
провалов в системе военных мероприятий удалось избежать лишь благодаря 
искреннему стремлению к взаимодействию всех заинтересованных сторон, хотя все 
же случались трения, происходившие в основном из-за разницы взглядов флотского 
командования и командования района по вопросу применения миноносцев для 
постановки минных заграждений у английского побережья. Командование района 
хотело использовать миноносцы после наступления темноты, в течение долгих 
зимних ночей, что позволяло не задействовать крупные силы флота для их 
поддержки. С другой стороны, адмирал Бём, командующий флотом, считал 
необходимым иметь в своем распоряжении тяжелые корабли флота для встречи 
миноносцев на обратном пути и сопровождения их на базу. Он хотел всегда иметь 
сильное прикрытие на тот случай, если какой-либо миноносец вдруг потеряет ход и 
его придется сопровождать – а вероятность того, что миноносец может потерять 
ход, была весьма велика в свете той громадной нагрузки, которую несли 
двигательные установки во время этих операций, осуществлявшихся на весьма 
высоких скоростях.

Военно-морской штаб чаще соглашался со взглядами командования района по этому 
вопросу, чем со взглядами флотского командования, равно как и по вопросам 
статуса и методов управления, а это, к сожалению, вело к личным разногласиям 
между адмиралом Бёмом и мной. Когда в результате всей этой ситуации адмирал Бём 
попросил освободить его от занимаемого поста, это поставило меня перед весьма 
трудным выбором, поскольку Бём был одним из самых опытных адмиралов на флоте и 
имел репутацию прекрасного моряка и солдата, заслуженную им еще в сражениях 
Первой мировой войны. И хотя я не нашел другого решения этой проблемы, как 
только удовлетворить просьбу адмирала Бёма, это ничуть не поколебало моего 
личного доверия к нему, и я решил найти для него в будущем другой ответственный 
пост на флоте, что произошло даже быстрее, чем я ожидал.




Глава 16. «Везерские маневры» – операция в Норвегии



Хотя британский флот в основном перекрыл нашу заморскую торговлю, Германия все 
же не была совершенно изолирована. Все еще оставались открытыми два важных 
торговых маршрута: торговый путь вдоль норвежского побережья до Нарвика и путь 
по Балтийскому морю до Швеции и других стран, которые омывает это море.

Этими маршрутами мы получали жизненно необходимые нам материалы, в особенности 
10 000 000 тонн ежегодно шведской железной руды для металлургической 
промышленности, которая была основой нашей военной индустрии и без которой наше 
производство вооружений остановилось бы через две недели. Руда эта добывалась в 
шахтах на севере Швеции и поступала по Лапландской железной дороге в шведский 
порт Лулео и в норвежский порт Нарвик. В этих портах она грузилась в трюмы 
судов, идущих в Германию. Нарвик – незамерзающий порт на Балтике, порт Лулео, 
находящийся в самой северной части Балтийского моря, закрыт льдом с декабря по 
май. Поэтому около одной трети руды – от 2 до 4 000 000 тонн ежегодно – 
поставлялось через Нарвик, где она грузилась в трюмы рудовозов, которые затем 
шли вдоль норвежского побережья в пределах норвежских территориальных вод. В 
этих водах они были ограждены от нападений врага до тех пор, пока союзники 
уважали нейтралитет Норвегии. У южной оконечности Норвегии рудовозы двигались 
уже в водах, контролируемых Германией.

Маршрут этот работал столь надежно, что мы считали такое положение само собой 
разумеющимся.

Как никогда всерьез не прорабатывали вопрос войны с Англией вплоть до той поры, 
когда эта война разразилась, так никогда не ставили перед собой и вопроса: 
сколь долго Норвегия сможет гарантировать свой нейтралитет и безопасность 
маршрута через Нарвик в случае войны между Англией и Германией? Даже 
политические лидеры, включая Гитлера, как я достаточно скоро выяснил, весьма 
мало уделяли внимания этому вопросу. Сразу же после начала войны мы официально 
уведомили правительство Норвегии, что Германия намерена уважать нейтралитет 
Норвегии в полном объеме. В той же самой ноте мы выразили нашу уверенность в 
том, что Норвегия, со своей стороны, будет соблюдать свой нейтралитет и не 
потерпит его нарушения. Эта нота была вручена норвежскому правительству 2 
сентября 1939 года, за день до объявления Англией войны. Военно-морской штаб не 
участвовал в подготовке проекта этой ноты, и никто на флоте, да, скорее всего, 
и во всей Германии, не думал о норвежской проблеме в течение первого месяца 
войны.

Импульс, который побудил произвести углубленное изучение этой проблемы, 
поступил извне, в виде донесения от адмирала Канариса, начальника 
разведывательного управления военного министерства. Адмирал Канарис 
проинформировал меня, что имеются серьезные признаки того, что Англия 
намеревается высадить свои войска в Норвегии. Этот доклад нашей разведки имел 
для меня тем больший вес, потому что адмирал Канарис вручил мне его лично, что 
он делал только в самых исключительных случаях. Примерно в то же самое время я 
получил аналогичный доклад в виде записки от адмирала Карлса, начальника 
военно-морского командования восточного района. Карле высказывал большое 
беспокойство по поводу того, как развернутся события, если Англия вторгнется в 
Норвегию, и предлагал, чтобы военно-морской штаб проработал вопрос, возможно ли 
разрешение ситуации с перемещением германских баз операций на территорию 
Норвегии. Я отдал приказ проработать этот вопрос.

В результате такой проработки по существу дела вскоре было с непреложностью 
установлено следующее.

1. Сложившаяся на сегодняшний день ситуация выгодна для нас во всех отношениях, 
пока Норвегия остается нейтральной. Вплоть до той поры, пока нейтралитет 
Норвегии не будет нарушен союзниками, мы будем иметь неограниченный доступ к 
шведской руде. Ее перевозка нами будет продолжаться невозбранно в пределах 
норвежских территориальных вод буквально под носом у британского флота. Кроме 
этого, в Балтийском море можно не беспокоиться о нападении противника с воздуха,
 поскольку, за исключением узкого пространства над Шлезвиг-Гольштейном, 
самолетам противника пришлось бы лететь над нейтральной территорией. Таким 
образом, нейтралитет Скандинавских государств прикрывал нас с севера, и мы 
всячески жаждали поддержания этого нейтралитета.

2. Ситуация совершенно изменилась бы, если бы Англия пренебрегла норвежским 
нейтралитетом и расположила бы на территории Норвегии военно-морские и 
авиационные базы. Тогда северная часть Северного моря оказалась бы в пределах 
досягаемости британского флота и ВВС, которые определенно не дали бы 
использовать нам ее для наших нужд, за исключением разве что подводных лодок. 
Наши надводные корабли не имели бы тогда ни малейшего шанса выйти в Атлантику, 
а при наличии минных полей, выставленных подобно тому, как они были поставлены 
в Первую мировую войну, выход в Атлантику стал бы чрезвычайно рискованным делом 
даже для подводных лодок.

В случае перекрытия маршрута рудных перевозок вдоль берега из порта Нарвик 
Германия могла бы импортировать совершенно необходимую ей железную руду только 
через порт Лулео, да и то лишь только в течение шести или семи теплых месяцев в 
году.

Более того, оккупация Норвегии Британией в любом виде обернулась бы страшным 
давлением на Швецию. Британия сделала бы все возможное, чтобы остановить 
поставки шведской руды Германии. Коль скоро британские базы появились бы в 
Норвегии, следующим шагом можно было ждать их появления и в Швеции. Новый фронт 
противника не только поставил бы всю акваторию Балтики под действенный контроль 
союзников, но и придвинул бы авиационные базы противника в смертельно опасную 
близость к нашим северным и северо-восточным провинциям, лежащим на балтийском 
побережье. Имея такие новые угрозы с севера и северо-востока, нам пришлось бы 
ослабить наши усилия на Западном фронте, чтобы защититься от них. Подобная цепь 
событий вполне могла обратиться для нас проигрышем в войне.

Буквально каждый обрывок разведывательной информации, получаемой нами, 
подтверждал эти намерения Британии. Ликвидировать эту опасность можно было 
только одним-единственным образом – нанести Британии упреждающий удар путем 
организации стратегических баз в Норвегии самим до того, как неприятель сможет 
укрепиться там.

Каким образом мы сможем создать там эти базы, в данный момент было не совсем 
понятно. Дипломатические переговоры в рамках советско-германского пакта о 
ненападении дали нам возможность использовать мурманский порт. Но 
представлялось весьма сомнительным, что подобного же дипломатического успеха 
удастся добиться с Норвегией.

Вне зависимости от того, каким образом удалось бы добыть такие базы, они должны 
были бы находиться под прикрытием наших вооруженных сил. Подвергаясь постоянным 
атакам британских ВМФ и ВВС, такие базы сами по себе не смогли бы обезопасить 
наши пути сообщения, проходящие в норвежских территориальных водах. Нам 
пришлось бы задействовать чрезмерно большую часть наших сил только для 
отражения атак неприятеля. И хотя создание подобных баз ощутимо помогло бы нам 
в проведении операций флота и еще весомее – в проведении авиационной разведки и 
наблюдения, все же их стоимость значительно перекрывала бы этот эффект. Поэтому 
обретение баз в Норвегии ни в коей мере не оправдывало бы проведение военной 
кампании против этой страны. Наша последующая оккупация Норвегии ни в коей мере 
не мотивировалась желанием обрести там базы.

Короче, имеющийся статус этой страны наилучшим образом устраивал Германию. 
Надежный и стабильный нейтралитет Норвегии вполне соответствовал нашим желаниям.
 Пока этот нейтралитет будет поддерживаться, мы не желали никаких изменений.

Однако ситуация может измениться в любой момент. И если неприятель создаст базы 
в Норвегии, то весь наш северный фронт окажется в смертельной опасности. Весь 
вопрос заключался в следующем: как долго и в каком объеме союзники будут 
уважать нейтралитет малой страны, чьи собственные интересы и, в значительной 
степени, симпатии были на стороне Англии?

Безотносительно к нашим анализу и выводам, Гитлер должен был быть 
проинформирован об этой проблеме, чтобы мог принимать свои собственные решения. 
Нам в военно-морском штабе с самого начала было ясно, что норвежская проблема в 
значительной своей части являлась проблемой политической, и тем самым решать ее 
надлежало гражданскому правительству.

В соответствии с этим я попросил аудиенции у Гитлера и 10 октября 1939 года 
доложил ему всю суть проблемы. Я также показал ему самые последние донесения 
разведки относительно намерений Англии и сказал, что если Англия создаст базы в 
Норвегии, то вследствие этого шага все надежды Германии на победу в войне будут 
обречены. Потому что даже если мы и сможем создать базы на норвежском побережье,
 то в результате получим непрекращающийся военно-морской конфликт с Британией. 
В дальней же перспективе у нас не хватит мощи флота для завершения подобной 
войны на приемлемых условиях. Поэтому наилучшим выходом для нас была бы 
ситуация, в которой нейтралитет Норвегии мог бы считаться гарантированным.

Я не ожидал, что на этой встрече будет принято какое-либо решение. Но я хотел 
получить возможность предупредить Гитлера об опасности и обратить его внимание 
на то, что при определенных обстоятельствах мы могли бы действовать в порядке 
самообороны. Считая вопрос требующим прежде всего политического решения, я не 
выдвинул никаких предложений и не стал высказываться в пользу создания 
германских баз в Норвегии. На самом же деле я указал тогда и несколько раз 
говорил об этом позже, что мы можем потерять весь наш флот в операциях по 
созданию подобных баз и что я полагал бы удачей, если бы такие потери не 
превысили одну треть состава флота.

По отдельным репликам Гитлера на совещании 10 октября можно было понять, что он 
совершенно не задумывался о норвежской проблеме. Это лежало вне его обычного 
взгляда на будущее развитие событий, поскольку он не был хорошо знаком с 
условиями ведения войны на море. Он обещал обдумать сложившуюся ситуацию и 
попросил меня оставить ему мои заметки, чтобы он мог изучить ее подробнее. Я 
должен был ожидать дальнейших указаний.

Недели проходили за неделями, но я так и не получал от него никаких указаний по 
этому поводу.

Тем временем разведка приносила все новые данные о том, что многие в Норвегии 
рассчитывают на готовящуюся высадку англичан. Сначала местом такой возможной 
высадки назывались районы в Южной и Центральной Норвегии, но в последнее время 
все чаще и чаще упоминался Нарвик. Часть этих разведывательных данных поступала 
от капитана 2-го ранга Шрайбера, нашего военного атташе в Осло, у которого были 
хорошие контакты с кое-кем из норвежцев и который был хорошо знаком с условиями 
Норвегии. Его донесения, четкие и краткие, выказывали громадную работу по 
наблюдению и анализу.

Затем 30 ноября 1939 года русские, в то время наши союзники, вторглись в 
Финляндию. Сведения, полученные из многочисленных источников, предупреждали нас,
 что союзники имеют намерения прийти на помощь Финляндии, направив армейские 
части через Норвегию и Швецию. Из этого мы сделали неизбежный вывод, что 
отправка войск через территорию этих двух независимых государств закончится 
размещением части этих войск на территории одной из них и организацией в ней 
авиационных баз. Таким образом, перед нами открывалась перспектива нового 
фронта, направленного против Германии. В начале января информация об этой 
близящейся помощи союзников Финляндии появилась даже на страницах иностранных 
газет.

Кризис вышел на новый уровень в начале декабря после прибытия в Берлин Видкуна 
Квислинга, бывшего министра обороны Норвегии, создавшего теперь свою 
политическую партию. Одиннадцатого декабря главный идеолог нацистской партии 
Альфред Розенберг попросил меня встретиться с Квислингом.

Все мои предыдущие контакты с Розенбергом ограничивались мимолетными встречами 
на совещаниях, с Квислингом же я ранее никогда не встречался. Но почти 
одновременно мой начальник штаба доложил мне, что господин Хагелин передал 
просьбу Квислинга встретиться с ним для обсуждения со мной положения в Норвегии.


Поскольку такая информация могла оказаться ценной для нас, я с готовностью 
согласился на встречу.

Визит Квислинга вряд ли можно было назвать краткой встречей, поскольку мы 
проговорили с ним несколько часов исключительно о ситуации в Норвегии. Судя по 
его словам, не только правительство Норвегии было ориентировано на Англию, но и 
сама Англия имела определенные планы высадки своих сил на территории Норвегии. 
Он заявил, что сделать это предупреждение Германии его побудил прежде всего 
страх перед большевизмом, с которым он хорошо познакомился за долгие годы своей 
жизни в России. Он считал, что Германия является единственным оплотом против 
этой угрозы с востока и что возможная оккупация Норвегии приведет к крушению 
Германии, а это стало бы началом конца для культуры Запада.

Отвечая ему, я сказал, что это вопрос политический, который лежит вне сферы 
моей компетенции, но пообещал доложить Гитлеру.

На следующий день я, как и обещал, доложил о нашем разговоре Гитлеру и 
предложил ему принять Квислинга лично, чтобы самому сформировать мнение о 
норвежской проблеме. Я также добавил, что политические деятели подобные 
Квислингу могут иметь свои собственные политические интересы, поэтому с ними 
надо быть настороже. Повторил я и свое предупреждение о том, что попытка 
Германии оккупировать Норвегию сопряжена с большим риском и в дальней 
перспективе может оказаться невыгодной. Гитлер дважды встречался с Квислингом и 
Хагелином 16 и 18 декабря, но я не был приглашен ни на одну из этих встреч.

В то время как оперативный отдел Верховного командования вооруженных сил 
занимался проработкой «северной проблемы» и набрасывал предварительные планы, 
мы в военно-морском штабе разделились по вопросу того, намерена ли Англия и в 
самом деле оккупировать Норвегию в самом ближайшем будущем. Контр-адмирал Фрике,
 начальник военно-морского штаба, и несколько ведущих его сотрудников считали, 
что такой шаг Англии приведет к интенсивному протесту России, а также 
германским контрмерам в регионах Дании и Швеции, поэтому подобный шаг Англии 
следует считать, мягко говоря, весьма сомнительным. Я подобное мнение не 
разделял. Мы получали слишком много донесений, свидетельствовавших о 
возможности осуществления союзниками подобной акции в самом близком будущем. Мы 
располагали информацией о том, что офицеры Генерального штаба союзных сил были 
замечены в Норвегии, где они проявили особый интерес к портовым сооружениям, 
аэродромам, железным дорогам и автомагистралям. Английские офицеры флота, 
прикомандированные к различным консульствам, также проявляли повышенную 
активность. Одновременно британская пресса начала массированную 
пропагандистскую кампанию, словно готовя почву для чего-то.

Затем 20 января 1940 года Уинстон Черчилль, первый лорд адмиралтейства 
Великобритании, пригласил нейтральные страны Северной Европы присоединиться к 
союзникам. Все эти страны такое предложение отклонили. Стало ясно, что условия, 
исходя из которых производилась проработка «северной проблемы», более не 
применимы к этой новой и угрожающей ситуации. Поэтому 27 января Гитлер приказал 
создать внутри Верховного командования вооруженных сил особый штаб 
исключительно для разработки плана операций на случай возникновения 
необходимости в оккупации Норвегии. В этот штаб должно было войти по одному из 
старших офицеров от каждого вида вооруженных сил.

Нарушения норвежского нейтралитета британцами достигло своего пика 16 февраля, 
когда британский эскадренный миноносец «Казак» обстрелял германское судно 
снабжения «Альтмарк» в Йоссинг-фьорде. «Альтмарк», невооруженное грузовое судно,
 передавал продовольствие и горючее на борт «карманного» линкора «Адмирал граф 
Шпее» в Южной Атлантике и находился на обратном пути в норвежских 
территориальных водах, имея на борту около 300 пленных, которых снял с «Графа 
Шпее». В ходе инцидента семь германских моряков погибли, ни один из норвежских 
торпедных катеров, находившихся поблизости, не предпринял никаких действий для 
защиты норвежского нейтралитета. Протест, заявленный командиром норвежского 
торпедного катера «Кьелль», был решительно отвергнут капитаном 1-го ранга 
Филиппом Л. Вайаном, командиром «Казака», заявившим, что он имеет строгий 
приказ британского адмиралтейства снять пленных с «Альтмарка» даже в случае 
противодействия со стороны норвежского правительства.

Инцидент этот наглядно продемонстрировал, что Норвегия совершенно беспомощна в 
деле обеспечения своего нейтралитета, даже если бы норвежское правительство и 
желало этого, хотя далеко не все члены правительства жаждали такого развития 
событий. Также становилось ясно, что британское правительство не остановится 
перед нарушением норвежского нейтралитета, когда на карту поставлено 
освобождение пленных. Стало понятно и то, что Англия не остановится и перед 
оккупацией баз на побережье Норвегии, если сможет сделать это без боя, 
поскольку эти базы значительно повысят ее шансы на победу в войне.

Теперь, наконец, необходимость вторжения в Норвегию для опережения противника 
стала предметом самого серьезного рассмотрения. В соответствии с этим генерал 
от инфантерии Николаус фон Фалькенхорст 21 февраля отдал приказ на разработку 
операции против Норвегии. Эта кампания получила кодовое название «Операция 
Везер».

Двадцать третьего февраля, спустя всего лишь неделю после нападения на 
«Альтмарк», я снова высказал Гитлеру свою убежденность в том, что нейтральная 
Норвегия была бы лучшим решением для Германии, но ситуация с Норвегией, 
оккупированной Британией, стала бы совершенно недопустимой для нас. Стань такая 
ситуация реальностью, мы не смогли бы выйти из нее, а последствиями, в 
результате давления на Швецию, стали бы прекращение всего импорта шведской руды 
и распространение войны на Швецию и весь Балтийский регион, лежащий у нас в 
тылу.

Первого марта Гитлер утвердил основы плана проведения «Операции Везер». Каждый 
вид вооруженных сил должен был разработать свой план участия в этой операции. 
Однако приказ на приведение этих планов в действие отдан не был, как не было и 
установлено никакого точного срока начала операции. Эти критические решения 
зависели от складывающейся в Скандинавии ситуации.

Неожиданно резкий рост британских перевозок в норвежских водах и перехваты 
британских радиосообщений, расшифрованных нами, свидетельствовали, что союзники 
начали осуществлять операцию, целью которой была высадка в Норвегии.

Двенадцатого марта Финляндия неожиданно заключила перемирие с Россией. 
Закончилась русско-финская война, которая давала союзникам оправдание высадки в 
Скандинавии под предлогом оказания Финляндии помощи в ее борьбе против 
советской агрессии. Норвегия и Швеция отвергли требования союзников пропустить 
их войска через территорию этих государств для оказания помощи Финляндии. И все 
же разведывательные донесения из Норвегии ясно свидетельствовали о том, что 
Англия по-прежнему питает агрессивные намерения в отношении Норвегии.

Мы, немцы, все также были самым серьезным образом заинтересованы в продолжении 
норвежского нейтралитета и statusquo. Однако у нас не было ни политических, ни 
экономических, ни военных средств для поддержания этого нейтралитета. Нам 
приходилось полагаться только на добрую волю норвежского правительства в деле 
поддержания в полной мере такого нейтралитета. К сожалению, в инциденте с 
«Альтмарком» Норвегия продемонстрировала, что она не обладает необходимой 
твердостью, чтобы противостоять британским покушениям на свой нейтралитет, и не 
намерена использовать свои вооруженные силы для предотвращения попыток его 
нарушения. Верить в то, что Норвегия может или захочет сделать что-нибудь, 
кроме заявления вежливых и совершенно неэффективных протестов против нарушения 
своего нейтралитета союзниками, значило предаваться самообману.

Вне всякого сомнения, для Англии было невыносимо наблюдать, как германские 
рудовозы выходят из Нарвика и беспрепятственно следуют в норвежских 
территориальных водах. Но у англичан не было ни малейшей возможности без 
нарушения международного права останавливать эти суда. Поэтому военная 
оккупация Норвегии была для Англии важнее, чем для нас. Можно было считать само 
собой разумеющимся, что подобная оккупация, совершенная против официального 
желания норвежского правительства, вызвала бы всего лишь очередные официальные 
протесты. Норвегия не стала бы оказывать военное сопротивление, а поэтому и 
вторжение в Норвегию войск Англии и ее союзников не повлекло бы за собой 
военных рисков, о которых стоило бы упоминать. Закрепившись же на норвежском 
побережье, союзники могли бы надеяться многократно усилить давление на Германию 
со своих новых баз, что становилось для них насущной необходимостью, поскольку 
этой весной они ожидали крупного наступления Германии на западе.

Все оценки обстановки приводили к простому выводу: любые оборонительные 
контрмеры, которые мы, немцы, могли себе представить, должны были быть 
осуществлены как можно скорее.

Естественно, как и в каждом случае с принятием превентивных мер, всегда следует 
задаваться вопросом: а каков будет урон от их осуществления и не перевесит ли 
он ожидаемых преимуществ? В военно-морском штабе также обсуждался вопрос, не 
следует ли позволить первым отрядам англичан высадиться в Норвегии и лишь затем 
вышвырнуть их оттуда мощным контрударом. Но это предложение сразу же было 
отметено как чересчур рискованное: таким образом создавался бы новый и 
нежелательный фронт на севере, а наступать из Южной Норвегии по гористой 
местности против союзных войск, уже успевших бы к тому времени занять 
оборонительные позиции, было бы слишком трудной и утомительной задачей. Более 
того, в подобной операции союзники сочли бы куда более выгодным снабжать свои 
силы и доставлять подкрепления через Северное море, которое они контролировали, 
а нам бы пришлось подвозить припасы и войска из Германии. Единственной разумной 
возможностью было опередить британцев, первыми вступив в Норвегию.

Как показали позднейшие события, германская оккупация Норвегии была 
осуществлена только после суровых сражений, и, возможно, она так бы и не была 
осуществлена, если бы наступление Германии на западе не потребовало от 
союзников чрезвычайного напряжения сил, что не позволило им укрепить их позиции 
в Северной Норвегии.

Оккупация Дании не прорабатывалась в военно-морском штабе вплоть до февраля 
1940 года. Оккупация этой страны не представлялась необходимой в военном плане, 
равно как и невыгодной в плане политическом. Во время самых своих подробных 
докладов Гитлеру я даже не упоминал об этом и уж ни в коем случае не предлагал 
этого. Я считал, что, заняв стратегические позиции на норвежском побережье, мы 
тем самым автоматически устраним всякое английское влияние на Данию. Однако ВВС 
рейхсмаршала Геринга настаивали на использовании датских аэродромов в Ютландии, 
потому что иначе перелеты из Германии в Норвегию были бы слишком длительными. 
Таким образом, Дания в конце концов также была обречена на оккупацию.

Важным этапом в подобном планировании был выбор наиболее выгодного времени для 
проведения операции. Важным фактором достижения успеха в ней были долгие и 
темные ночи, которые скрыли бы наши транспорты и корабли эскорта на их долгом 
пути из Германии до Норвегии. Особенно важно это было в отношении эскадренных 
миноносцев, перевозивших горных егерей генерала Дитля к месту их высадки. 
Соответственно этому я предложил Гитлеру осуществить операцию во время 
ближайшего периода новолуния и посоветовал сделать это около 7 апреля. И 2 
апреля Гитлер, определившись, приказал осуществить операцию «Везер» 9 апреля 
1940 года.

По планам высадки в Норвегии мы с Гитлером снова разошлись во мнениях. Он хотел,
 чтобы военно-морские силы после высадки наземных войск некоторое время 
оставались в норвежских портах с тем, чтобы иметь возможность оказать поддержку 
сухопутным силам, чтобы они не чувствовали себя брошенными без всякой помощи и 
отрезанными от родины. Мне пришлось настаивать на противоположном требовании – 
чтобы все военно-морские силы вернулись на родину сразу же после заправки 
горючим и не понесли потерь при выполнении исключительно второстепенной задачи. 
Я считал необходимым, чтобы весь флот находился в боевой готовности для 
отражения возможных контратак противника, а также сохранил максимально 
возможную мощь для будущей войны на море.

Гитлер придавал особое значение тому, чтобы силы флота оставались в Нарвике и 
Тронхейме для поддержки десанта, и мне пришлось приложить немало трудов, чтобы 
переубедить его в отношении Нарвика. Мои опасения, увы, полностью подтвердились.
 Танкер, который должен был заправить наши эсминцы в Нарвике, был потоплен еще 
до того, как корабли успели принять достаточно горючего для возвращения домой; 
они так и не вернулись на свои базы, как это планировалось. Запертые в 
Нарвикском фьорде превосходящими британскими силами, они все пошли ко дну 
вместе со своим командиром, капитаном 2-го ранга Бонте. Именно такого развития 
событий я и опасался в случае, если они промедлят с отходом. К счастью, около 
3000 офицеров и матросов с этих кораблей, большую часть их экипажей, удалось 
спасти. Эти люди примкнули к высадившимся на побережье горным егерям генерала 
Дитля и стали неоценимым подкреплением им. Сражаясь плечом к плечу вместе с 
ними против войск союзников, высадившихся в этом районе, они внесли свой вклад 
в отражение вражеских атак и много сделали для перелома ситуации в самые 
критические моменты.

Германская оккупация Норвегии стала чрезвычайно успешной операцией. В первый 
раз все три вида вооруженных сил действовали в тесном тактическом 
взаимодействии, а совместная работа офицеров штабов была блистательна. 
Первоначально армия и ВВС довольно прохладно отнеслись к перспективе оккупации 
Норвегии, считая, что она может неблагоприятно отразиться на крупном 
наступлении на западе, которое они планировали предпринять. Но в конце концов 
необходимость проведения операции в Норвегии была единогласно воспринята всеми 
офицерами всех трех видов вооруженных сил, которые создали специальную штабную 
группу для изучения вопроса. Представитель ВМФ в этой группе, капитан 1-го 
ранга Кранке, особенно много сделал для успеха дела.

Все три вида вооруженных сил имели право вносить свои корректировки 
относительно своих действий в ходе операции.

В ее открытой фазе – быстрая переброска и высадка – основное бремя сражения 
пришлось нести флоту. Поскольку на акватории Северного моря господствовали 
англичане, флот пошел на изрядный риск. Потери, понесенные им в этой фазе 
операции, тяжким грузом легли на него и ощущались вплоть до самого конца войны. 
Но все же важность цели полностью оправдала эти потери.

Со своей стороны, ВВС почти совершенно свели на нет все попытки англичан выбить 
германские войска из Норвегии путем контрнаступления и дали возможность нашим 
продержаться в нескольких критических ситуациях. Что же касается сухопутной 
армии, то ее подразделения намного превосходили противника в ходе сражений на 
трудном Норвежском театре военных действий.

Оккупация Норвегии весьма способствовала военным усилиям Германии. Поставки 
шведской руды из Нарвика были обеспечены и практически не прерывались в течение 
всей войны. Англия же была почти совершенно отрезана от источников северной 
руды и древесины, в которой особенно нуждались ее шахты. Передовые германские 
базы, возникшие на территории Норвегии, угрожающе нависали над Шотландией и 
Северной Англией. В результате англичане, создавшие оборонительную линию между 
Норвегией и Шотландией, закрывающую выход из Северного моря, теперь были 
отброшены к рубежу от Шотландии до Исландии – к широкому 200-мильному проходу, 
находившемуся гораздо дальше от британских баз и поэтому куда более трудному 
для блокирования. Англичане теперь могли забыть о какой бы то ни было идее 
закрыть Германии выход из Северного моря в Атлантику постановкой непрерывных 
минных полей, поскольку значительная глубина вод вокруг Исландии делала 
создание подобных минных полей невозможным. Стремясь перекрыть для германских 
судов выход в Атлантику мимо Исландии, Англия 10 мая 1940 года оккупировала 
принадлежавшие Дании Фарерские острова и Исландию, но в целом выход германских 
кораблей в Атлантику стал теперь значительно более простым, чем до оккупации 
Норвегии, поскольку ныне англичане не могли блокировать его своими подводными 
лодками.

Вскоре после этого последовала оккупация Франции Германией. После нее в нашем 
распоряжении оказались базы на западном побережье Франции. Но северный выход в 
Атлантику из Северного моря по-прежнему оставался весьма важным. Наши корабли и 
самолеты, действовавшие теперь с новых северных баз, могли ныне препятствовать 
англичанам в концентрации значительных сил, необходимых для полного перекрытия 
пролива Ла-Манш.

Максимальное преимущество, которое извлекла Германия из оккупации Норвегии, 
заключалось в том, что была устранена опасность открытия союзниками третьего 
фронта на севере. Вся ценность приобретенной свободы действий не была в полной 
мере реализована вплоть до начала войны Германии с Россией, когда союзники 
начали поставлять морем громадные количества военных материалов своему новому 
союзнику через норвежские воды и российский порт Мурманск. Это, в свою очередь, 
связало значительную часть британского военно-морского флота и вообще вражеских 
сил, заметно снизив их военный потенциал. Подобные результаты никогда не 
появлялись в моих расчетах в период оккупации Норвегии, потому что я никогда не 
мог предугадать войны с Россией.

Документы, найденные оккупационными войсками у вражеских солдат или разысканные 
в тех или иных учреждениях Норвегии, без тени сомнения свидетельствуют о том, 
что англичане и французы не только готовились оккупировать Норвегию, но что 
операция уже практически начала осуществляться, когда мы выбили их из страны. 
Утром 8 апреля 1940 года, еще до того, как наши корабли вошли в норвежские 
порты, чтобы высадить там войска, минные заградители союзников уже начали 
ставить минные поля в норвежских территориальных водах. Захват союзниками 
нескольких баз на норвежском побережье, который должен был последовать сразу же 
за постановкой минных полей, не произошел только потому, что наш флот вышел в 
море раньше союзнических военно-морских сил, что было замечено и доложено их 
командованию. Корабли союзников, имевшие на борту экспедиционные войска, 
вернулись в свой порт и высадили их на берег.

Те же захваченные документы свидетельствовали и о том, что еще 5 февраля 1940 
года Верховный военный совет союзников на совещании в Париже решил подготовить 
англо-французские экспедиционные силы для высадки в Норвегии. На следующий же 
день британский министр иностранных дел поставил в известность норвежского 
посла в Лондоне, что Англия намерена получить определенного рода базы на 
норвежском побережье с целью воспрепятствовать Германии перевозить железную 
руду из Нарвика. Высадка оккупационных сил в Норвегии была запланирована ими на 
5 апреля. Лишь благодаря исключительной удаче – союзники решили на несколько 
дней отсрочить операцию. – мы смогли опередить их, осуществив свою собственную 
высадку 9 апреля.

На судебном процессе над германскими лидерами, представшими перед Международным 
военным трибуналом в Нюрнберге в конце войны, мне было предъявлено обвинение, 
помимо прочего, в планировании и организации агрессии на основании моего 
участия в германской оккупации Норвегии. Мои адвокаты представили 
доказательства, основанные на упомянутых выше документах, что союзники не 
только планировали провести аналогичную операцию в Норвегии, но и приступили к 
ее осуществлению. Они также доказали, что союзническая операция была 
предотвращена только благодаря промедлению в действиях союзнических войск. Тем 
не менее Международный военный трибунал счел меня виновным в ведении 
агрессивной войны против Норвегии, основав свой приговор на «имеющихся у 
трибунала доказательствах».

Судьям, которые вынесли этот вердикт, для установления истинной ситуации было 
бы достаточно просто задать соответствующие вопросы политическим лидерам 
государств-союзников по коалиции. В своих мемуарах, опубликованных всего лишь 
несколькими годами позднее, об этом совершенно ясно и недвусмысленно говорит 
Уинстон Черчилль, который в то время в качестве первого лорда британского 
адмиралтейства и члена британского правительства был главной движущей силой 
оккупации Норвегии союзниками. Официальные британские историки и опубликованные 
документы также полностью подтверждают это, так что вердикт Нюрнбергского 
трибунала в самом скором времени должен быть признан полностью противоречащим 
фактам, хотя в отношении меня лично все это уже не имеет никакого значения.

После прекращения безуспешной попытки союзников выбить из Норвегии германские 
силы норвежская кампания закончилась капитуляцией последних норвежских войск 10 
июня 1940 года. Условия капитуляции были для Норвегии чрезвычайно либеральными, 
все военнопленные были освобождены, а норвежским офицерам было разрешено 
оставить при себе холодное оружие, дав обещание не принимать участия в военных 
или иных враждебных действиях против Германии на период оккупации Норвегии.

Это давало великолепную возможность сделать бремя оккупации как можно более 
легким для народа Норвегии, и все приказы по вооруженным силам подчеркивали 
требование корректного отношения к ее жителям. Командующим германскими 
военно-морскими силами в Норвегии я назначил адмирала Бёма, чей твердый, но 
справедливый образ действий, в чем я не сомневался, стал залогом тактичного и 
примирительного отношения к норвежцам – по крайней мере, в том, что касается 
флота.

Гитлер также заявил о своих намерениях проводить примирительную политику по 
отношению к Норвегии – он и в самом деле первоначально питал надежды достичь с 
Норвегией такого же мирного соглашения, какого мы достигли в ходе спокойной и 
ограниченной оккупации Дании. Надежды эти, однако, были развеяны эмиграцией в 
Англию норвежского короля и его правительства и сделанным ими заявлением о 
продолжении войны с территории Англии. После этого Квислинг сделал попытку 
сформировать новое норвежское правительство с целью восстановления законности и 
порядка. К сожалению, надежда эта, в свою очередь, была развеяна совершенно 
неадекватным поведением одного из эмиссаров Гитлера, заместителем 
государственного секретаря Хабихта.

Этот сотрудник МИДа был направлен в Норвегию с поручением, во-первых, 
отслеживать ситуацию и докладывать о ней и, во-вторых, в качестве политического 
советника. Но он совершенно неверно оценил ситуацию и настроение населения и, 
используя свое положение без какого бы то ни было разрешения, вынудил Квислинга 
уйти в отставку. Все это произошло в три последних недели апреля. В конце 
месяца Гитлер назначил гауляйтера[60 - Гауляйтер – должностное лицо в 
нацистской Германии, осуществлявшее всю полноту власти на вверенной ему 
административно-территориальной единице – гау. Назначался непосредственно 
фюрером. Подчинялся рейхсляйтеру и нес полную ответственность за делегированную 
ему часть суверенитета.] Йозефа Тербовена германским рейхскомиссаром Норвегии.

Сам Тербовен цитировал адмиралу Бёму Гитлера, который, инструктируя его после 
назначения, говорил: «Самое большое удовольствие, которое вы мне можете 
доставить, – это завоевать дружбу норвежского народа!» Но политика Тербовена и 
его образ действий привели к прямо противоположному результату.

Сразу же после назначения действия нового рейхскомиссара вызвали резкое 
неодобрение адмирала Бёма. В течение всего периода своего пребывания в Норвегии 
адмирал Бём строго соблюдал мои указания о проведении теплой и дружественной 
политики по отношению к норвежцам. Но не успели еще последние подразделения 
норвежских войск капитулировать, как Тербовен сообщил генералу фон 
Фалькенхорсту, генералу Штумпфу и адмиралу Бёму, командующим тремя видами 
вооруженных сил в Норвегии, что он намерен совершить резкий поворот в политике. 
Он проинформировал, что хочет немедленно созвать стортинг (норвежский 
парламент) и заставить его низложить не только короля и весь королевский дом, 
но также и старый парламент. Он также добавил, что даст понять политическим 
лидерам и президенту стортинга – в случае их отказа Норвегия будет лишена 
всякого самоуправления и превратится в нечто вроде протектората Германии. Ввиду 
этой угрозы стортинг был вынужден согласиться на требуемые преобразования, но 
лишь исчерпав все свои возможности к сопротивлению.

Адмирал Бём сразу же стал протестовать против осуществления этого плана 
Тербовена, сказав его автору, что любое подобное низложение было бы 
неэффективным, поскольку все население поняло бы, что стортинг предпринял его 
лишь под давлением. Он также заявил Тербовену, что считает своим долгом довести 
план рейхскомиссара до сведения главнокомандующего ВМФ, зная, что я принимаю 
ситуацию в Норвегии близко к сердцу.

Получив доклад Бёма, я немедленно положил его перед Гитлером. Изучив все его 
аспекты, тот сообщил мне свое мнение: незачем собирать стортинг, не надо 
предпринимать идиотских мер вроде низложения короля, но надо распустить все 
политические партии, за исключением партии «Национальный союз», и сформировать 
государственный совет из членов этой партии или лиц, не имеющих политических 
пристрастий.

Таким образом, Гитлер совершенно ясно выразил свое неодобрение политикой 
рейхскомиссара Германии в Норвегии; тем не менее Тербовен не подал в отставку 
со своего поста, равно как и Гитлер не сделал никаких попыток сместить его. С 
этого момента Тербовен вступил в открытый конфликт со мной, а также с Бёмом, 
смещения которого он стал добиваться всеми возможными способами.

Подобное развитие ситуации в Норвегии весьма расстроило меня. Располагая 
постоянно поступающей от адмирала Бёма информацией, я использовал всякую 
возможность убедить Гитлера исправить ошибки Тербовена. Люди, родная страна 
которых насильственно оккупирована, никогда не простят этого, но, по крайней 
мере, их негодование смягчится, когда они увидят, что ограничения их свободы и 
независимости сохраняются на минимальном по военным временам уровне, что на их 
честь и достоинство не покушаются и что их будущему как нации ничто не угрожает.
 Безусловно, мы, Германия, как никакая другая страна, должны были прежде всего 
с пониманием и сочувствием относиться к ситуации, в которой оказался народ 
Норвегии. Мы сами пережили насильственную оккупацию нашей Рейнской области и 
долгие годы жили под строгими ограничениями Версальского мирного договора. Для 
меня до сих пор остается загадкой, почему люди вроде Тербовена не вынесли 
никаких уроков из этого и не выработали в себе гуманную точку зрения на 
проблемы оккупированной страны.

Все эти фатальные ошибки в политической линии, которые адмирал Бём описал в 
своей книге «Норвегия между Англией и Германией», были причинами постоянного 
беспокойства для меня. Много раз, особенно в 1942 году, я пытался побудить 
Гитлера заключить мирный договор с Норвегией. Я предлагал в качестве 
предварительной гарантии смены политики, чтобы он заменил германского 
рейхскомиссара Тербовена на адмирала Бёма, который выражал готовность принять 
на себя эти обременительные обязанности. Но Гитлер не принял ни одного из моих 
предложений. Невозможность улучшить отношения между Германией и Норвегией стала 
впоследствии одной из основных причин моей отставки в 1943 году.




Торпедный кризис


Операция «Везер» продемонстрировала результативность военно-морского флота во 
многих аспектах: инициативу и боеспособность офицеров и экипажей, прекрасную 
способность независимых соединений адаптироваться к неожиданным изменениям в 
обстановке. И она же сделала еще более наглядной одно истинно слабое место: 
многочисленные отказы в работе торпед, выпущенных подводными лодками.

Некоторые из самых лучших командиров наших подводных лодок докладывали, что они 
неоднократно стреляли по вражеским судам из самых выгодных позиций, при этом 
после несомненных попаданий не происходило поражения врага. Подобным образом 
было упущено много побед, которые могли бы повлиять на будущие военно-морские 
операции. Не могло быть никакого сомнения в том, что значительное количество 
вражеских кораблей, от миноносцев и транспортов до крейсеров и линкоров, могло 
бы быть потоплено, если бы не отказы наших торпед.

Эта проблема стала самой насущной заботой флота, и были приняты немедленные 
меры, чтобы добраться до самых ее истоков. Адмирал Дёниц, командующий подводным 
флотом, с полным правом ставил вопрос обеспечения надежными торпедами, 
поскольку его подводные лодки должны были выполнять поручаемые им ответственные 
задания. Для решения вопроса 20 апреля 1940 года я создал специальную торпедную 
комиссию из числа ведущих специалистов, как ученых, так и производственников. 
Эти специалисты, работая в тесном взаимодействии между собой, оказали нам 
неоценимую помощь во вскрытии причин отказов, многие из которых имели давнюю 
историю.

В течение ряда лет на торпедной опытной станции в Эккернфёрде флот проводил 
разработки конструкций торпед, в которых были задействованы многие инженеры и 
техники из числа самых опытных офицеров. Несмотря на нехватку личного состава и 
материалов в послевоенный период, ими за долгие мирные годы были разработаны 
многочисленные самые современные конструкции механизмов. Самыми важными из этих 
разработок с точки зрения командования и экипажей подводных лодок были торпеды 
с электромеханическим приводом, которые не оставляли за собой демаскирующего их 
следа на поверхности воды, а также метод выпуска торпед из торпедных аппаратов 
погруженных подлодок, при котором после выстрела на поверхности воды не 
появлялось пузырей сжатого воздуха или газа. Также ими был разработан магнитный 
взрыватель торпед, который осуществлял подрыв боевой части торпеды от действия 
магнитного поля корпуса вражеского корабля при прохождении торпеды рядом с ним. 
По сравнению с обычным механическим взрывателем, который подрывал боевую часть 
торпеды после ее удара о корпус корабля, торпеда, оснащенная магнитным 
взрывателем, могла пройти даже под вражеским кораблем, не коснувшись его, и все 
же взорваться.

В первые дни войны командиры кораблей докладывали о своих сомнениях в 
надежности магнитных взрывателей, в результате чего они были временно заменены 
менее эффективными механическими взрывателями ударного типа до того момента, 
пока причина отказов не будет найдена и устранена. К сожалению, в ходе 
норвежской кампании даже торпеды, оснащенные взрывателями ударного типа, 
обнаружили обескураживающее число случаев отказа, из чего стало ясно, что одна 
из причин кроется в гидростатическом регуляторе глубины погружения, который 
уводит торпеду на слишком большую глубину, вследствие чего она проходит под 
корпусом вражеского корабля без контакта с ним.

Серьезность этой проблемы требовала немедленного ее разрешения. Все организации,
 причастные к проектированию, разработке, конструированию и испытаниям торпед, 
были приведены в действие. Свой весомый вклад внес и энергичный командующий 
подводным флотом. Результаты всех этих работ с неопровержимой ясностью 
свидетельствовали, что торпеды германского военно-морского флота не отвечают 
необходимым требованиям не только по надежности гидростатического регулятора 
глубины погружения, но и по надежности функционирования взрывателя.

Частично случаи отказов можно отнести к недостатку материалов и персонала, 
возникшему из-за ограничений Версальского договора, тем не менее времени на 
ликвидацию такого положения было вполне достаточно. Недостаток инициативы и 
ненадлежащее исполнение своих обязанностей отдельными офицерами способствовали 
усугублению ситуации. К моему сожалению, лишь весьма незначительная часть их 
понесла дисциплинарное наказание по решению военных трибуналов.

Итак, проблема распалась на три составные части: устранение причин отказов, 
проведение постоянной модернизации, основанной на военном опыте применения 
торпед, и увеличение массового производства торпед.

Первый и самый важный шаг в ее решении был сделан, когда удалось найти и 
устранить причины отказов. Осознание серьезности ситуации привело к резкому 
увеличению штатов и материального оснащения торпедного отдела флота. К работе в 
полном объеме были привлечены технические специалисты университета, многие 
лаборатории промышленных компаний и даже инженеры и техники, отозванные с 
фронта из-за серьезности ситуации. Острая конкуренция среди этих специалистов 
принесла быстрые результаты. Благодаря эффективному руководству и умелому 
управлению вице-адмирала Куммеца, начальника торпедного отдела, надежные 
торпеды стали выпускаться в требуемых количествах. Новые усовершенствования 
стали большим подспорьем в борьбе с вражескими конвоями. Самыми значительными 
из них были рыскающая торпеда, которая, находясь в районе конвоя, время от 
времени меняла курс до тех пор, пока не находила цель, и самонаводящаяся 
торпеда, шедшая на звук от работающего винта вражеского корабля.




Глава 17. Операция «Морской Лев» – планирование вторжения в Англию


Успешная летняя кампания 1940 года и капитуляция Франции предоставили в наше 
распоряжение многочисленные морские порты Ла-Манша, в Западной Франции и на 
самом побережье Атлантики. С получением прямого выхода в открытое море, где 
велась борьба против морской торговли противника, наша военно-морская ситуация 
решительным образом улучшилась.

Никто не мог рассчитывать на столь впечатляющие успехи на Западном фронте. 
Разведывательная информация, полученная флотом от Верховного командования 
вооруженных сил, предсказывала неизбежность кровавых сражений и предрекала 
возможность наступления лишь через значительный срок. В качестве самых смелых 
прогнозов высказывались предположения, что мы сможем продвинуться до той же 
самой передовой линии, до которой добрались в Первую мировую войну, и даже 
сможем захватить пару портов на французском побережье Ла-Манша.

Вне зависимости от этого, военно-морской штаб уже сосредоточился на проработке 
вопроса, каким образом может быть развернута война с Англией после окончания 
наступления на западе. Поскольку в наших предвоенных планах и проработках 
вооруженный конфликт с Англией никак не предусматривался, нам было ясно, что 
подобные проработки должны быть сделаны на тот случай, если логика развития 
войны столкнет нас с новым поворотом в английской проблеме.

Поэтому я в ноябре 1940 года создал небольшую штабную группу для подобной 
предварительной разработки. Ей было поручено изучить возможности вторжения в 
Англию. Особое внимание было уделено тому, чтобы информация о подобных 
проработках не вышла за пределы крайне ограниченного круга посвященных.

С самого начала войны англичан преследовали мысли о возможном вторжении 
Германии. У нас же не было ни малейшего стремления к этому. Однако по мере 
развития событий мне представлялось, что командование армии рано или поздно 
обратится к этой проблеме и я должен быть готовым к этому, должен иметь в своем 
распоряжении более или менее подробные проработки, чтобы, когда наступит такой 
момент, быть готовым вести разговор на твердой основе.

Вообще флоту из всех видов вооруженных сил прежде всего необходимо было 
обеспокоиться возможностью вторжения в Англию, поскольку подобное вторжение 
стало бы вопросом морской переброски войск колоссального масштаба. Поэтому мы 
должны были определить, могла ли она вообще быть осуществлена и при каких 
условиях. А так как она потребовала бы мобилизации всех ресурсов флота, то наша 
главная задача – война против морской торговли Англии – могла быть свернута.

Вплоть до нынешнего времени моим главным стремлением было убеждать Гитлера и 
командование вооруженных сил, что эта война против морской торговли должна 
вестись всей военной мощью Германии. Поэтому любое отвлечение наших и так уже 
ослабленных военно-морских сил на выполнение других задач могло значительно 
ослабить морскую кампанию против англичан. Лишь в случае, если подобное 
вторжение в Англию могло быть осуществлено без чрезмерного риска или слишком 
больших трудностей, что представлялось в высшей степени маловероятным, мы могли 
бы отклониться от нашего первоначального плана.

Все эти соображения и были положены в основу первоначального плана проработки, 
собственно же проработку было поручено осуществлять вице-адмиралу Шнивинду, 
начальнику военно-морского штаба, и контр-адмиралу Фрике, начальнику 
оперативного отдела, которые входили в число моих самых компетентных советников.


С зимы 1940 года начало нашего наступления на западном направлении время от 
времени переносилось вплоть до 10 мая 1940 года. Но когда оно все же началось, 
то разворачивалось столь быстро, что в течение десяти дней наши передовые части 
подошли к проливу Ла-Манш в районе Абвиля, вбив мощный клин между британской 
армией и большей частью французской армии.

Теперь я был вынужден доложить о наших проработках вариантов вторжения в Англию 
– единственно из-за необходимости не допустить, чтобы идея о вторжении была 
предложена каким-нибудь безответственным лицом. И Гитлер вполне мог ухватиться 
за эту идею, в результате же военно-морскому флоту была бы поставлена 
невыполнимая задача. Весь мой опыт общения с Гитлером убеждал меня в важности 
преподнесения ему нашего собственного видения ситуации до того, как 
какой-нибудь менее сведущий человек мог нашептать ему на ухо нечто подобное.

Кроме того, мы только что осуществили самую успешную операцию, связанную с 
переброской войск через широкое водное пространство, против Норвегии, и многим 
могла прийти в голову идея, что нечто подобное можно столь же успешно 
осуществить и против Англии.

На первый взгляд бросок через Ла-Манш, противоположный берег которого вполне 
различим в хорошую погоду из Франции, представлялся куда менее опасной 
операцией, чем высадка в Норвегии. Но любой сколько-нибудь опытный морской 
командир знает, что верно как раз обратное. Такого рода высадка была бы 
чрезвычайно трудной задачей, связанной со смертельным риском. Конечно, развитие 
авиации, как для военных, так и для транспортных целей, привнесло новый элемент,
 не присутствовавший в предыдущих войнах, и сделало возможности успешного 
вторжения не столь бесконечно малыми, как раньше. Мощные и эффективные ВВС 
могли создать условия, благоприятные для вторжения, хотя это и не входило в 
сферу компетенции военно-морского штаба.

В своих докладах Гитлеру 21 мая и 20 июня 1940 года я назвал абсолютное 
господство нашей авиации над Ла-Маншем первейшим условием любой попытки 
вторжения в Англию. Более того, это превосходство должно быть не только в 
воздухе. Авиации необходимо нанести значительный урон британскому флоту, а 
лучше совершенно устранить его появление на арене боевых действий. Если авиации 
не удастся выполнить такое задание, то риск окажется чересчур значительным и 
вторжение неоправданным. Привлечение же значительной части океанского, 
прибрежного и речного флота Германии для перевозки сил вторжения, подчеркнул я 
в докладе, было бы чревато значительным ослаблением экономики страны.

Гитлер выслушал все, что я сказал, но не выразил никак своего собственного 
мнения, лишь приказал прекратить на тот момент все подготовительные работы для 
вторжения. Во всяком случае, Гитлер был теперь предупрежден о том, что любое 
вторжение в Англию должно быть сначала тщательно проработано, а затем не менее 
тщательно спланировано.

Вплоть до настоящего момента этому вопросу не уделялось ни малейшего внимания. 
Но вскоре после моего второго доклада 29 июня Верховное командование 
вооруженных сил внезапно начало выказывать к нему неожиданный интерес. После 
падения Франции стало ясно, что уместно будет задать вопрос: в каком 
направлении теперь будет двигаться война? Последние защитники Норвегии 
капитулировали 10 июня. Норвегия была теперь в наших руках. В тот же самый день 
Италия вступила в войну на нашей стороне, и после подписания 21 июня перемирия 
с Францией единственным противником осталась Англия.

Несмотря на изменение стратегической ситуации, я был больше, чем когда-либо, 
убежден в том, что нашим самым надежным и самым действенным оружием против 
Англии остается война против ее торговли. Снова и снова я умолял Гитлера отдать 
предпочтение строительству подводных лодок. С недавно обретенных баз на 
Атлантическом побережье Франции наши субмарины смогут действовать с повышенной 
эффективностью. Если мы, используя новые аэродромы в Северной Франции, усилим 
наши воздушные удары против британского судоходства как в море, так и в 
английских портах, да еще и усилим наш подводный флот путем ускорения 
строительства субмарин, то в результате Англия может быть даже вынуждена будет 
признать свое поражение.

Я представил военно-морской анализ и точку зрения флота Гитлеру на фоне 
блистательного успеха во Франции. Сама собой напрашивалась параллель насчет 
столь же легкого вторжения и победы в Англии. Второго июля появилась директива 
Верховного командования вооруженных сил, в которой впервые упоминалось 
возможное вторжение в Англию и было сказано, что «высадка в Англии может 
рассматриваться только при определенных условиях, важнейшим из которых является 
достижение превосходства в воздухе», а также, что вопрос целиком еще находится 
на «стадии планирования и никакого решения не принято». Гитлер до сих пор не 
принял никакого решения.

Несколькими днями позже, 11 июля, я снова в очередной раз повторил Гитлеру свою 
точку зрения, что вторжение в Англию должно рассматриваться только как 
последняя надежда с целью побудить Англию начать переговоры о мире. Чтобы 
добиться этого результата, мы имеем, с моей точки зрения, более эффективное 
оружие – усиление подводной войны. Следующим же по эффективности оружием могут 
стать атаки авиации на конвои противника и другие важные цели, такие, например, 
как порт Ливерпуль. В противоположность норвежской кампании я никоим образом не 
советовал высадку в Англии. Помимо абсолютного господства в воздухе, для такого 
шага требовалось еще одно необходимое условие – надежная, совершенно свободная 
от мин акватория для транспортировки войск. Невозможно сказать, сколько времени 
потребуется для создания такой свободной от мин полосы воды, если это вообще 
возможно осуществить, и удастся ли уберечь такую полосу от угрозы постановки 
новых мин, сбрасываемых с вражеских самолетов. Кроме того, фланги подобной 
полосы транспортировки должны быть прикрыты мощными и эффективными минными 
полями, поставленными нами самими.

И наконец, я привлек внимание Гитлера к тому факту, что работы по переделке и 
приспособлению обычных плавсредств для перевозки войск и припасов стали бы 
долгой и трудной работой и имели бы своим следствием серьезную приостановку 
перевозок по водным путям, на которых основывалась наша программа вооружений и 
национальная экономика. Начинать такую сколько-нибудь основательную подготовку 
до принятия определенного решения о высадке значило бы принять неверное решение.
 Гитлер согласился со мной. Он подтвердил, что для такого предприятия абсолютно 
необходимо не только господство в воздухе, но и строительство субмарин также 
насущно необходимо.

К моему удивлению, 15 июля военно-морской штаб получил устную информацию, что 
подготовка к операции должна осуществляться таким образом, чтобы ее можно было 
начать в любой день после 15 августа. Буквально на следующий день все три вида 
вооруженных сил получили подписанную Гитлером директиву, которая требовала 
осуществления широкомасштабной подготовки для вторжения в Англию. В директиве 
указывалось, что эта операция должна быть предпринята в форме неожиданной 
высадки войск на широком фронте; неожиданно же ранняя дата такой операции была 
выбрана явно потому, что Генеральный штаб знал: подходящая для высадки погода 
вряд ли будет держаться после начала октября.

Встреча с фельдмаршалом фон Браухичем два дня спустя прояснила для меня многое. 
Я узнал, что первоначальные серьезные опасения Генерального штаба были им же 
отброшены и теперь возобладало мнение, что возможные трудности довольно 
незначительны или, во всяком случае, вполне преодолимы.

Я проинформировал главнокомандующего сухопутными силами, что, наоборот, 
операция чревата сильнейшем риском. Я также упомянул, что в ходе вторжения в 
Норвегию на кон была поставлена судьба всего германского военно-морского флота, 
в данном же случае существует серьезная возможность лишиться всех войск, 
которые будут принимать участие в этой операции. А спустя два дня, 19 июля, 
военно-морской штаб направил в Верховное командование вооруженных сил подробный 
меморандум, в котором утверждалось, что задача, которую предполагается 
возложить на флот, совершенно не соответствует его истинным силам и 
возможностям, чего нельзя сказать в отношении задач сухопутной армии и ВВС.

Затем меморандум подробно излагал трудности, которые связаны с выполнением 
данной операции: 1) французские порты, из которых должна начать развиваться 
операция, сильно разрушены в ходе недавних сражений или непригодны для этой 
задачи по другим причинам; 2) та часть пролива Ла-Манш, которая избрана для 
форсирования, представляет большую проблему по причине погодных условий, 
приливов и сильного волнения; 3) первому эшелону десанта придется высаживаться 
на открытом побережье Англии, пригодными же для такого десантирования 
средствами мы не располагаем; 4) акваторию, по которой пойдет переброска войск, 
невозможно с абсолютной надежностью очистить от вражеских мин; 5) плавсредства, 
на которых будут перебрасываться войска и их снаряжение, нельзя даже 
сосредоточить в портах погрузки, пока не будет достигнуто абсолютное господство 
в воздухе.

Но самым важным разделом меморандума было настойчивое упоминание о том, что 
вплоть до настоящего времени англичане еще ни разу не бросали в бой все силы 
своего флота. Германское же вторжение в Англию должно явиться вопросом жизни и 
смерти для них, а поэтому англичане без колебания пожертвуют своим флотом до 
последнего корабля и до последнего моряка, бросив их в бой за выживание своей 
страны. На одни только наши ВВС вряд ли можно было рассчитывать как на надежное 
прикрытие наших транспортов от атак британского флота, поскольку их операции 
будут в значительной степени зависеть от погоды или от других причин. 
Военно-морской флот в лучшем случае сможет поддержать переброску войск 
посредством прикрытия конвоев да еще постановкой защитных минных полей и 
проведением диверсионных атак против неприятеля. Однако подобные минные поля не 
могут считаться абсолютно надежным прикрытием против готового на все 
противника; и даже если первый эшелон десанта успешно достигнет неприятельского 
берега и высадится на него, враг все же будет иметь возможность вклиниться в 
прибрежную полосу и отсечь передовые части от подкрепления.

Мы на флоте имели серьезные сомнения в том, что мы сможем создать 
сколько-нибудь надежное прикрытие воинских частей во время форсирования ими 
Ла-Манша. Обстоятельства этой операции были прямо противоположны условиям 
норвежской кампании. Там самым важным залогом успеха операции была 
неожиданность, и хотя совершенной неожиданности достичь все же не удалось, 
размах этой операции и множественность атак на различные порты, захваченные 
одновременно, не позволили противнику оказать сопротивление.

Но достичь такой же неожиданности в случае с Англией не представлялось 
возможным. Большая часть транспортных судов, которыми мы располагали, создана 
для движения в наших внутренних водах и была совершенно непригодна даже для 
незначительного перехода в открытом море. Говоря откровенно, многие из них не 
имели и собственной двигательной установки и должны были идти на буксире. К 
тому же столь интенсивные передвижения не удалось бы скрыть от воздушной 
разведки неприятеля, не говоря уже о весьма активных агентах разведки, которыми 
кишела оккупированная территория. Поэтому столь мощный и решительный противник, 
находящийся всего лишь по другую сторону пролива Ла-Манш, зная, что на карту 
поставлено само его существование, получил бы заранее не только предупреждение 
о готовящемся вторжении, но и сумел бы с большой точностью вычислить, где будет 
производиться высадка, и, следовательно, смог бы встретить нас всей мощью своей 
обороны.

Не стоило рассчитывать и на то, что наши ВВС хотя бы на краткий период смогут 
обеспечить наше превосходство в воздухе, а потому перед флотом вставала 
совершенно невыполнимая задача.

На Гитлера явно произвели впечатление обоснованные доводы военно-морского штаба.
 В своем заявлении на совещании 21 июля 1940 года с командующими трех видов 
вооруженных сил он признал, что вторжение в Англию стало бы слишком дерзким 
предприятием. Он согласился с тем, что мы не смогли бы обеспечить эффект 
неожиданного вторжения и в этом случае нам пришлось бы иметь дело с отчаянно 
решительным противником, имеющим полный контроль над водным пространством, 
которое нам предстояло пересечь. Он также признал, что организовать снабжение 
сил вторжения численностью примерно в 40 дивизий после их высадки было бы 
неимоверно трудной задачей, если и вообще выполнимой. Необходимейшей 
предпосылкой всей операции должно было бы быть абсолютное превосходство в 
воздухе и действенное прикрытие минными полями обоих флангов сил вторжения во 
время форсирования пролива плюс заградительный огонь тяжелых орудий, 
установленных на французском берегу Ла-Манша. А заключил он совещание словами о 
том, что из-за уже имеющего место промедления вся операция должна быть спешно 
завершена к 16 сентября, и поэтому если все приготовления не будут окончены к 
дате начала высадки, 1 сентября, то будут рассматриваться другие варианты.

Из этих слов можно было понять, что Гитлер значительно отступил от своих 
первоначальных планов. В конце концов он понял, что подготовка к вторжению 
займет гораздо больше времени, чем это ранее представлялось, и что о 
внезапности вторжения говорить не приходится. Однако он не был поколеблен в 
отношении того, что проработки различных вариантов вторжения должны 
продолжаться с целью поставить Англию на колени.

Стоит ли говорить, несмотря на мое мнение, что успешное вторжение в Англию 
зависит от условий, которые едва ли удастся обеспечить, флот делал все 
возможное, чтобы завершить подготовку к операции «Морской лев». Такое кодовое 
название получил план вторжения в Англию. Для обеспечения достаточных 
транспортных средств нам пришлось собрать отовсюду, откуда только возможно, 
пароходы, баржи, лихтеры, буксиры и даже мотоботы и рыбацкие шаланды, 
действовавшие во внутренних водах Германии и за пределами морских портов. После 
того как все эти суда были переделаны в соответствии со своим новым 
предназначением, они должны были быть сосредоточены в портах погрузки, 
расположенных вдоль бельгийского и французского побережья. В этих портах от 
Антверпена до Гавра флот в конце концов сосредоточил 155 крупных плавсредств 
общим водоизмещением 700 000 тонн плюс 1200 барж и лихтеров, около 500 буксиров 
и более 1100 мотоботов. Кроме этого, флот подготовил приблизительно 30 000 мин, 
подводных фугасов и других средств для прикрытия прибрежной полосы высадки от 
вражеского вторжения. И наконец, флот, который был ответственен за 
оборонительные работы на побережье, установил несколько тяжелых батарей 
береговой артиллерии на мысе Гри-Не и в других пунктах на французском побережье 
напротив Дувра.

Было совершенно очевидно, что невозможно окончить все эти приготовления к 
оговоренной дате 15 августа, и поэтому 30 июля военно-морской штаб доложил 
Верховному командованию вооруженных сил, что работы могут быть закончены не 
ранее 15 сентября. Но окончание работ и к этой дате могло произойти только в 
случае максимальной интенсификации работ и отлаженному взаимодействию верфей и 
администрации различных уровней.

Еще до этой даты, 25 июля, я обратил внимание Гитлера на то, что середина 
сентября будет самым ранним сроком готовности флота, что операция вторжения 
ляжет тяжким грузом на обычные перевозки по территории Германии, а также 
упомянул о тех тяготах, которые придется нести судостроительным верфям. Вплоть 
до нынешнего дня, настаивал я, так и не было достигнуто господства в воздухе. 
Кроме того, я подчеркнул, что существует большое расхождение во мнениях между 
Верховным командованием вооруженных сил и командованием флота относительно 
численности сил вторжения и протяженности района высадки. Сухопутные силы 
затребовали транспортные средства для перевозки 13 дивизий вторжения общей 
численностью около 260 000 человек. Хотя это было значительно меньше 
первоначально запланированных сил в количестве от 25 до 40 дивизий, армейцы 
настаивали, чтобы все они были высажены на очень протяженном участке побережья. 
Сил флота едва хватало на то, чтобы прикрыть этот участок побережья, и, если 
это требование армии остается в силе, то транспортам на восточном и западном 
флангах суждено было остаться без сколько-нибудь эффективного прикрытия. 
Поэтому военно-морской штаб выдвинул встречное требование – осуществлять 
высадку на возможно более узком участке побережья. В качестве такового мы 
предложили ограниченные участки пляжей по обе стороны от Дувра.

Кроме этих двух противоположных точек зрения на силы десанта и протяженность 
участка высадки, существовали еще и другие расхождения во мнениях, например по 
времени суток для осуществления высадки.

Со своей точки зрения армия достаточно хорошо обосновала сделанные ею 
требования. Но флот весьма легко мог доказать, что для форсирования пролива на 
столь широком фронте не может быть собрано достаточного количества плавсредств. 
В западной части зоны, предложенной армией для высадки, пролив расширялся, так 
что истинная дистанция, которую должен был прикрывать флот, оказывалась намного 
больше, чем та, которую должен был прикрывать флот в центре зоны и в которой он 
должен был обеспечивать перевозки подкрепления и дополнительного снабжения.

Тридцать первого июля я снова делал личный доклад Гитлеру, излагая позицию 
флота. В присутствии командующего сухопутными силами и начальника Генерального 
штаба я рассказывал о трудностях, особо указывая на то, что погода над проливом 
значительно ухудшится к концу операции.

Британский флот, указывал я, без всякого сомнения, покажет свою мощь. 
Безопасная переброска войск становится самым важным вопросом. ВВС не сможет 
эффективно прикрывать плацдарм протяженностью более 100 километров вдоль 
береговой линии. Поэтому, говорил я, высадка должна быть ограничена районом 
Дувра, и все усилия армии и ВВС будут тогда сконцентрированы на этой узкой 
полосе берега. Свой доклад я завершил словами, что самым мудрым было бы 
отложить вторжение до мая 1941 года.

Гитлер, однако, принял решение сделать попытку и определил 15 сентября как дату 
начала вторжения. Но сигнал к началу операции не будет дан до тех пор, пока ВВС 
не осуществят усиленные атаки на южное побережье Англии в течение недели. Если 
эти атаки дадут значительный эффект, высадка должна будет быть произведена; в 
противном случае она будет отложена до мая 1941 года. В любом случае, несмотря 
на предупреждение флота, должны осуществляться приготовления к армейскому плану 
высадки на широком фронте.

Этот последний пункт снова вызвал яростные разногласия между армией и флотом. 
Тринадцатого августа я вынес вопрос на рассмотрение Гитлера и попросил его 
лично принять решение о том, должна ли высадка осуществляться на широком фронте,
 как это себе представляла армия, или на узком участке побережья, за что 
выступал флот. При этом я снова высказал ему мои соображения о том, что 
операция «Морской лев» должна рассматриваться только в качестве последнего 
средства, если Англию не удастся заставить начать мирные переговоры другими 
средствами.

Гитлер согласился, но пожелал снова переговорить с командующим сухопутными 
силами, поскольку ширина фронта вторжения могла стать решающим фактором всей 
будущей кампании. На этот момент мощь вооруженных сил Англии оценивалась в 
полтора миллиона человек. Из них 300 000 человек были бывалыми английскими, 
французскими и канадскими солдатами, эвакуированными из Дюнкерка, и еще 150 000 
– эвакуированными через другие континентальные порты Ла-Манша. Эти силы были 
перевооружены, им предстояло защищать остров.

Противоположные взгляды армии и флота на ширину полосы высадки были временно 
сглажены компромиссным предложением Верховного командования вооруженных сил. 
Затем Гитлер принял окончательное решение о том, что армия должна провести свою 
операцию в соответствии с теми возможностями, которыми располагает флот.

Но все еще оставался открытым вопрос о том, смогут ли ВВС действительно 
обеспечить полное господство в воздухе. На конец августа, судя по докладам ВВС, 
перспективы рисовались достаточно обнадеживающими. В действительности же 
германские военно-воздушные силы так и не добились сколько-нибудь значительного 
преимущества над Королевскими ВВС, и, хотя некоторое ослабление вражеской 
обороны стало заметно, небо было полно британскими истребителями, 
бомбардировщиками и, что для нас было самым важным, воздушными минными 
заградителями. Наша собственная противовоздушная оборона была недостаточно 
сильна, чтобы воспрепятствовать непрекращающейся неприятельской активности в 
воздухе над портами на берегу пролива Ла-Манш. Собранные нами для форсирования 
пролива суда в районы погрузки находились под постоянным наблюдением и 
подвергались постоянным атакам противника. В один только день 13 сентября в 
результате авиационных атак противника мы потеряли 80 барж, переоборудованных в 
транспортные средства.

Наши ВВС так и не достигли превосходства в воздухе над районом высадки, что 
флот считал необходимым условием для вторжения. Вместо того чтобы сосредоточить 
усилия авиации на подготовке к форсированию пролива и высадке, Геринг все 
больше и больше перенацеливал свои ВВС на действия против Лондона.

К середине сентября – сроку, предварительно определенному для начала вторжения,
 – военно-морской штаб понял, что ВВС практически никак не действуют против 
соединений британского флота, находящихся в районе пролива Ла-Манш, но 
осуществляют свою собственную концепцию тотальной войны, совершенно не 
согласующуюся с планами операции «Морской лев». Более того, Геринг не только не 
преуспел в порученной ему миссии сделать зону пролива безопасной для высадки, 
но и, понеся тяжелые потери в ходе Битвы за Англию, лишился возможности достичь 
этой цели. С точки зрения флота утеряна также была и всякая возможность 
успешного форсирования пролива.

Гитлер лично одобрил изменение роли ВВС. Как и Геринг, он лелеял надежду на то, 
что массированными ударами авиации по Лондону он вынудит Англию начать 
переговоры о мире, не подвергая себя риску проведения вторжения. Каким-либо 
образом заставить его отказаться от этих взглядов представлялось мне делом 
безнадежным.

Но 17 сентября Гитлер сам признал, что вторжение не может быть осуществлено в 
запланированные сроки и поэтому должно быть перенесено на более позднее время. 
По причинам психологического воздействия на народ Англии решение о переносе 
вторжения не было оглашено, так что угроза его да еще воздушные атаки на Лондон 
должны были держать англичан в постоянном напряжении.

Я должен был согласиться со всеми доводами Гитлера, но самым удовлетворительным 
для меня было то, что отсрочка вторжения означала его фактическую отмену.

Внешне вся подготовка к нему продолжалась до 12 октября, когда Гитлер 
неофициально информировал нас, что эти меры будут продолжаться в течение всей 
зимы, но только с целью оказания военного и политического давления на Англию. 
Если на следующий год эта идея снова станет в повестку дня, сказал он, он 
отдаст соответствующие приказы. С самого начала военно-морской штаб не отступал 
от своей точки зрения, что вторжение с форсированием пролива Ла-Манш будет 
столь рискованным предприятием, что его нужно было рассматривать как последнюю 
меру, если все другие воздействия против Англии оказались бы безрезультатными.

На всем протяжении подготовки к операции «Морской лев» я не уставал высказывать 
Гитлеру свою убежденность в том, что действия против английской морской 
торговли должны стать нашим главным приоритетом и что по этой причине следует 
уделять первостепенное внимание строительству наших подводных лодок. 
Переориентация части нашего промышленного потенциала на подготовку вторжения в 
Англию лишила нас изрядной части наших возможностей по ведению подводной войны. 
Сразу же после победы на западе, убеждал я Гитлера, главным приоритетом должно 
стать ускорение строительства субмарин.

Военно-морской штаб добросовестно изыскивал любые средства, которые могли бы 
сделать осуществимой высадку в Англии, но риск все же оставался слишком велик, 
поскольку превосходство британского флота было неоспоримым. Еще никогда с 
начала войны мы не ощущали столь остро необходимость в существовании 
германского флота, соизмеримого по своей мощи с флотом неприятеля. А посему я 
считал чрезвычайной удачей то, что планы вторжения не стали осуществляться, 
поскольку ответный удар мог быть гибельным для Германии. Да и то, что вторжение 
через Ла-Манш столь крупного масштаба невозможно было подготовить за несколько 
недель или даже месяцев, с совершенной ясностью продемонстрировали те трудности,
 которые пришлось преодолевать союзникам во время их высадки в Нормандии в 1944 
году. Подготовка к этой высадке велась в течение двух лет. Операция 
обеспечивалась всей промышленной мощью Соединенных Штатов, в ней действовала 
техника, хорошо проверенная в ходе военных действий на Тихом океане. И все же 
высадка в Нормандии не один раз была на грани провала, несмотря на неоспоримое 
превосходство союзников на море и в воздухе.

Я думаю, Гитлер никогда искренне не хотел провести операцию «Морской лев». Его 
вялость и пассивность при планировании вторжения в Англию особенно явно 
контрастировала с теми движущими силами, которые были задействованы в ее 
подготовке. Возможно, это объясняется тем, что он рассматривал приготовления к 
ней лишь как средство осуществления мощного морального и психологического 
давления на противника. Ими да еще авиационными налетами на британскую столицу 
он рассчитывал склонить Англию к переговорам о мире.

Если это так, то планирование и подготовка к вторжению связали важные военные и 
экономические потенциалы, в итоге растраченные впустую, а они тем временем были 
необходимы в других местах.




Глава 18. Операция «Барбаросса» – кампания против России


Флот был в максимальной степени задействован как в норвежской кампании, так и в 
задуманном вторжении в Англию, потому что в каждом из этих случаев цели 
операции можно было достигнуть только морем. Проблемы, связанные с 
крупномасштабной сухопутной операцией, решались в значительной степени без его 
участия.

Новые базы, обретенные на Атлантическом побережье Франции, давали нам 
значительные преимущества. Несмотря на недостаточность ударных сил, которые 
могли бы противостоять Британии на море, теперь у нас были куда лучшие 
перспективы для достижения победы в войне против британской океанской торговли. 
Наши линкоры теперь располагали более удобными выходами в Атлантику. Подводным 
лодкам приходилось преодолевать гораздо меньшие расстояния до районов своих 
действий против морских коммуникаций противника; они также могли дольше 
оставаться в этих районах. Поэтому я рассчитывал, что с победой над Францией 
Гитлер сможет осуществить столь часто повторенное им намерение относительно 
приоритета развития авиации и военно-морского флота – и прежде всего флота 
подводного.

В действительности, когда в начале июня 1940 года я пожаловался Гитлеру на 
недостаточную поддержку программы строительства подводных лодок, он заверил 
меня, что, как только Франция выйдет из войны, он намерен сократить размер 
армии, демобилизовав всех старослужащих и технических специалистов, после чего 
он отдаст приоритет в обеспечении материалами и живой силой ВМФ и ВВС.

И поэтому совершенной неожиданностью для меня стало, когда, примерно в августе, 
я услышал о крупных перебросках армейских и авиационных соединений к нашей 
восточной границе. Когда я спросил Гитлера о цели этих передвижений, он сказал, 
что они предприняты для сокрытия высадки, которую мы планировали в Англии. У 
меня не было никаких оснований сомневаться в его словах, поскольку безопасность 
германских границ на востоке была для меня важнейшим приоритетом при всех наших 
военных действиях. Гитлер и сам часто подчеркивал, что наша нынешняя 
благоприятная стратегическая ситуация совершенно уникальна в германской истории,
 поскольку она позволяет нам избежать войны на два фронта.

Для меня представлялось жизненно важным не иметь противника за нашей спиной, на 
востоке, безотносительно к тому, сколь дорого нам это обходится, потому что 
причина нашего поражения в Первой мировой войне в значительной степени 
заключалась в наличии второго фронта и второго противника на востоке. Тем более,
 что с выходом из войны Франции Западный фронт отнюдь не исчез. Там нам 
по-прежнему противостояла Англия, опираясь на ресурсы всей своей мировой 
империи. Допустить в таких условиях возникновение второго фронта на востоке 
представлялось мне полнейшим безумием.

Кроме этого, германский военно-морской флот извлек определенные выгоды из 
советско-германского договора, который был подписан в 1939 году, накануне войны.
 Мы могли не беспокоиться о ситуации на Балтике, особенно теперь, когда 
польские ВМС сошли со сцены. Нашему балтийскому побережью ничто не угрожало. 
Наши рудовозы могли спокойно проходить из Швеции, причем нам не приходилось 
отвлекаться для их охраны из района Северного моря.

Ко всему этому русские предоставили нам право использовать их незамерзающий 
порт Полярный на побережье недалеко от Мурманска в качестве германской 
военно-морской базы и дали право транзита через Северный Ледовитый океан для 
выхода в Тихий океан. Возможность зайти в Полярный стала громадным 
преимуществом для некоторых наших торговых судов, пытавшихся вернуться домой 
из-за океана в первые недели и месяцы войны. Чтобы миновать британскую сеть, 
большей части этих судов пришлось следовать гораздо более северным маршрутом 
вдоль границы полярных льдов, постоянно треплемых жестокими северными штормами; 
зайдя же в Полярный, они могли произвести ремонт и пополнить припасы на остаток 
пути домой через норвежские воды. Одним из таких наших судов был скоростной 
лайнер «Бремен», он сделал заход в Полярный, чтобы дать необходимый отдых 
команде, произвести ремонт и пополнить припасы для дальнейшего рейса. 
Германский вспомогательный крейсер с бортовым номером 45 вышел из этого порта в 
свой рейд по Тихому океану в августе 1940 года. Затем именно из Полярного вышел 
тот единственный танкер, который прибыл в Нарвик как раз вовремя, чтобы оказать 
помощь нашим кораблям во время оккупации Норвегии.

Теперь, заняв Норвегию, мы уже не нуждались больше в Полярном. Тем не менее я 
направил благодарственную телеграмму командующему флотом Советского Союза за 
оказанную нам помощь.

Верно то, что наши отношения с советским военно-морским флотом не всегда 
развивались абсолютно гладко. Продвижение русских на Балтику путем оккупации 
баз на сопредельной с ними территории государств Балтии порой вызывало 
напряжение в наших отношениях, но наши политические лидеры делали все возможное,
 чтобы избежать каких-либо действий, которые могли бы осложнить это напряжение. 
Нам удалось без слишком больших трудностей поставить материалы для советского 
военно-морского флота, что было прописано в договоре. Что же касается 
непосредственно двух флотов, то они усердно придерживались своих 
договоренностей, и никаких серьезных трений между ними не возникало.

В первый раз Гитлер упомянул в разговоре со мной Россию недружественным образом 
9 марта 1940 года, когда я обсуждал с ним целесообразность оккупации 
норвежского порта Тромсё и выразил опасение, что русские могут упрекнуть нас в 
пренебрежении их интересами. Я даже высказал мысль, что было бы лучше иметь 
Тромсё в руках русских, чем позволить британцам создать там базу. Довольно 
странно, но адмирал Дарлан, командующий французским военно-морским флотом, 
позднее рассказывал мне, что в декабре 1939 года союзники и в самом деле 
обсуждали возможность оккупации Тромсё, а также Нарвика в ходе разработки своих 
планов установления контроля над всем побережьем.

Гитлер, однако, потребовал, чтобы наши войска оккупировали Тромсё вместе с 
другими портами, которые предполагалось захватить в ходе оккупации Норвегии, и 
обосновал это тем, что он «не хотел бы иметь русских так близко».

В тот момент я не осознал истинного значения ответа Гитлера, потому что тогда я 
был заинтересован только в предотвращении оккупации Тромсё британцами. Но в 
свете последующих событий я отнюдь не уверен, что Гитлер уже тогда не думал о 
возможности будущего разрыва отношений с Россией.

Не могу сказать, когда он серьезно начал пестовать идею о кампании против 
Советского Союза, потому что, зная о моем резко отрицательном отношении ко 
всему, способному привести к открытию второго фронта на востоке, он тщательно 
избегал обсуждения со мной чего-либо подобного. Правда, на совещании с 
командующими трех видов вооруженных сил 21 июня 1940 года он упомянул, что 
Англия может связывать свои надежды с изменением политики Соединенных Штатов 
или с вступлением в войну России, но тут же заметил, что последняя возможность 
в высшей степени маловероятна и не в наших интересах, даже если она вступит в 
войну на нашей стороне.

Несколькими неделями спустя, 6 сентября, докладывая фронтовую ситуацию Гитлеру, 
я попытался убедить его развернуть планы на таком перспективном театре военных 
действий, как Средиземноморье. Я обрисовал ему стратегическое значение 
Гибралтара и Суэцкого канала в стратегии Англии, а также аналогичное значение 
порта Дакар во Французской Западной Африке.

В ходе этого обсуждения Гитлер вновь ни малейшим словом не упомянул о России. 
Но в середине сентября он признался мне, что у него есть определенные намерения 
относительно России.

Я не преминул воспользоваться представившейся мне возможностью изложить свои 
взгляды на подобные проблемы до того, как они становятся утвержденными планами, 
и повторил свои утверждения в ходе аналогичного доклада, который я сделал во 
время долгой неофициальной встречи с ним 26 сентября. У меня уже вошло в обычай 
просить неофициальной встречи с ним всякий раз, когда появлялась особо важная 
точка зрения, которую я хотел довести до него. Во время подобных встреч он 
проще воспринимал мои доводы и гораздо более внимательно прислушивался к 
аргументам и возражениям, чем в присутствии других собеседников.

Я принес с собой меморандум, специально подготовленный к этому докладу 
военно-морским штабом, и воспользовался приведенными в нем данными, чтобы 
подкрепить мои собственные высказывания, а именно:

1. Англичане по-прежнему рассматривают Средиземноморье как стратегический центр 
своего положения в мире и собирают там крупные военно-морские силы, а также 
многочисленные воинские части со всех концов своей империи.

2. В результате столь впечатляющего укрепления британской мощи Италия вскоре 
может ощутить себя оставшейся далеко позади и оказаться в затруднительном 
положении в Средиземноморском регионе.

3. Для уравновешивания этого мы должны бросить все наши силы на борьбу против 
Англии, чтобы покончить с ней раньше, чем Соединенные Штаты активно вступят в 
войну на ее стороне.

Затем я снова вернулся к своей постоянной теме: что мы должны сконцентрировать 
все наши усилия на нанесении ударов по Англии, душе сопротивления. И лучше 
всего сделать это мы можем путем усиления наших действий на море с наших баз на 
атлантическом побережье, но в то же самое время мы должны расширять сеть наших 
баз на западном побережье Африки, если сможем заполучить согласие Франции. При 
ее активном содействии и с помощью Италии мы могли бы контролировать все 
Средиземноморье, а также все африканское побережье вплоть до Суэцкого канала. 
Торговые пути Англии, связывавшие ее через Средиземноморье с Индией, были бы 
перерезаны. И таким же образом мы могли бы включить Северную Африку в 
европейскую торговую систему, которой были жизненно необходимы африканские 
поставки для обеспечения Европы.

Контроль над Средиземноморьем, указывал я, стал бы также и средством давления 
на Россию, заставив ее быть крайне осторожной при вынашивании каких-либо 
враждебных планов против нас, а это устранило бы всякую необходимость военных 
действий на севере против Советов.

Я выказал Гитлеру весь свой скептицизм относительно его планов развязать войну 
на два фронта, что в корне противоречило его собственному постоянному порицанию 
глупости императорского правительства, которое сделало точно такую же ошибку в 
1914 году. Советско-германский пакт нельзя было нарушать ни в коем случае, 
поскольку пакт этот сам по себе был гарантией против войны на два фронта.

Наконец, я указал, что, хотя война с Россией будет прежде всего делом 
сухопутной армии и ВВС, флот с неизбежностью будет принимать в ней участие. 
Расширение войны на Балтийский регион потребует посылки на этот театр военных 
действий части наших легких сил – минных тральщиков, минных заградителей, 
торпедных катеров, патрульных кораблей и т. п. – для охраны наших портов, наших 
транспортов и конвоев от нападений кораблей русских. А сил этих и сейчас уже не 
хватало, поскольку они были совершенно необходимы для охраны наших новых баз на 
атлантическом побережье в наступательной войне против британских морских 
коммуникаций. Любое отвлечение этих кораблей на Балтику значительно ослабит 
наши усилия в Атлантике. Мы ни в коем случае не должны начинать войну с Россией.


Явно находившийся под впечатлением моего подробного анализа, Гитлер сказал 
своим сотрудникам, что на основании моих неприкрашенных фактов он может оценить,
 следует он правильным курсом или нет. Смотрелось так, что я смог отговорить 
его от опаснейшей русской игры, потому что некоторое время я ничего не слышал 
об этих планах. К тому же, несмотря на некоторые реальные конфликты интересов в 
Балтийском и Балканском регионах, наши отношения с Советской Россией 
развивались вполне гладко. В ноябре в Берлин прибыл на несколько дней для 
переговоров Молотов, советский министр иностранных дел. В день его отъезда я 
был в кабинете Гитлера с обычным докладом. Я воспользовался возможностью, чтобы 
снова подвигнуть его пресечь всякие слухи о том, что мы можем поссориться с 
Россией, заметив, что сейчас Россия, похоже, не может быть причиной каких-либо 
беспокойств.

Увы, мои предупреждения и предостережения пропали зря. Восемнадцатого декабря 
1940 года Гитлер поставил в известность командующих тремя видами вооруженных 
сил, что он твердо намерен напасть на Россию с целью предотвращения 
потенциальной опасности на континенте.

Обычно, делая подобные заявления, Гитлер устанавливал предельный срок, после 
которого командующим больше не было позволено оспаривать решение. Но 18 декабря 
директива о нападении на Россию – ей было присвоено кодовое название «Операция 
«Барбаросса» – не содержала подобного предельного срока или указания на 
планируемую дату начала операции; это была лишь предварительная директива. Тем 
не менее любые надежды на то, что Гитлера удастся отговорить от этого решения, 
выглядели чрезвычайно сомнительными.

Этот поворот к наземной кампании и открытие второго фронта на востоке меняли 
для флота всю ситуацию. Если война с Россией действительно начнется, то все 
шансы на активизацию войны против Англии в ближайшем будущем будут потеряны. 
Ходило много разговоров о короткой и быстрой кампании, которая должна будет 
завершиться победой. Но не было никакой ясности относительно того, в чем 
заключается военная основа для столь оптимистических надежд.

Позднее, в конце декабря, ситуация в Восточном Средиземноморье изменилась столь 
радикально, причем в худшую сторону, что я снова был вынужден давать срочные 
рекомендации. В конце года англичане усилили свою средиземноморскую эскадру под 
командованием адмирала Каннингхема, который захватил врасплох итальянский флот 
в бухте Таранто и нанес ему крупное поражение в ходе авиационной атаки. 
Англичанам удалось также доставить на осажденную Мальту необходимые ей 
боеприпасы, продовольствие, живую силу и самолеты, нанести серьезный урон 
итальянским конвоям в Ливию, потопив в одном только декабре 21 судно. 
Американская помощь давала англичанам возможность постоянно укреплять свой флот.


В этот момент было просто необходимо перерезать морские линии снабжения Англии, 
и я предупредил Гитлера, сказав, что для увеличения нашего подводного флота и 
морской авиации делается очень мало. Надо предпринять все возможное, настаивал 
я, чтобы интенсифицировать войну против Англии – а это значило: расширять 
операции флота и ВВС. Кампания же против России, если она начнется до того, как 
мы покончим с Англией, неизбежно ослабит наши военные усилия на западе, что в 
далекой перспективе может иметь гибельные последствия для нас.

Гитлер согласился со мной в том, что программа строительства подводных лодок 
выполняется слишком медленно и в гораздо меньшем объеме, чем необходимо, и 
сказал, что он намеревается создать подводный флот максимально возможной 
численности. Однако, продолжал он, нынешняя политическая ситуация и намерения 
России вмешаться в балканские дела делают необходимым устранить этого 
последнего противника на континенте до того, как мы сможем «сконцентрировать» 
наши усилия на Англии. Поэтому теперь приоритет должен быть отдан укреплению 
сухопутной армии. После того как это будет выполнено, наступит очередь флота и 
авиации.

Но пока что все планы внезапного нападения на Россию должны быть положены на 
полку из-за недавнего безрассудного и неудачного нападения Муссолини на Грецию. 
Вместо быстрого успеха, который предвкушал Муссолини, раздраженные греки не 
только отбросили вторгшиеся итальянские войска, но и вынудили их отступить за 
границу своей страны. Поэтому в начале апреля 1941 года Гитлер дал указание, 
чтобы подготовительные мероприятия к нападению на Россию были отложены до тех 
пор, пока германские войска не возьмут под свой контроль ситуацию в Югославии и 
Греции.

Ранней весной этого года японский министр иностранных дел Мацуока посетил с 
визитом Берлин и, как мне было известно, проявлял интерес к состоянию отношений 
между Германией и Россией, что представлялось несколько странным. Когда я 
спросил об этом Гитлера, он ответил, что сообщил министру иностранных дел 
Японии следующее: «Россию не будем трогать, пока она ведет себя по-дружески и в 
соответствии с советско-германским пактом».

Тем не менее 22 июня 1941 года Гитлер бросил сухопутную армию и 
военно-воздушные силы в неожиданное наступление на Россию. Он принял решение, и 
решение это было в пользу сухопутной войны против России, а не в пользу морской 
войны против Англии.

В длинной речи 15 июня, обращенной к высшим офицерам вооруженных сил, он 
изложил причины, по которым было необходимо напасть на Россию и разбить ее: 
война все равно была неизбежна, мы должны были решиться на нее в качестве 
превентивной меры именно сейчас, а не ждать, когда Россия нападет на нас через 
некоторое время, когда она будет лучше подготовлена к войне, а мы будем связаны 
в своих действиях.

Будучи знаком с методами аргументации Гитлера, я был в меньшей мере впечатлен 
этой речью, чем некоторые мои сотрудники. Но одно было очевидно: было принято, 
вероятно, самое важное решение всей войны – наперекор всем моим советам и 
предупреждениям, подкрепленным всеми фактами и цифрами, которые я смог собрать.

Самая первая директива Гитлера, выпущенная им в ходе русской кампании, 
начиналась с заявления: «Германские вооруженные силы должны быть готовы нанести 
поражение Советской России в ходе короткой кампании, не дожидаясь завершения 
войны с Англией». Что касается участия в этой кампании флота, то сказано было 
следующее: «Главным делом флота по-прежнему остается борьба против Англии, даже 
во время кампании на востоке».

Это утверждение вполне согласовывалось с моими собственными взглядами, 
поскольку ныне, как, впрочем, и раньше, я считал Англию нашим смертельным 
врагом. Теперь моим делом было смотреть за тем, чтобы как можно меньше из моих 
соединений было переброшено на Восточный фронт и чтобы война против британских 
океанских линий коммуникации велась бы столь же энергично, как и всегда.

Армия не затребовала какой-либо особой поддержки флотом. Полученные нами 
приказы гласили, что нашей главной задачей в войне с Россией было предотвратить 
прорыв неприятельских сил с акватории Балтики.

«Поскольку после занятия нами Ленинграда советский Балтийский флот потеряет 
свою последнюю базу и окажется в безнадежной ситуации, – гласила директива, – 
следует избегать предшествующих этому операций крупного масштаба. После 
устранения советского флота важной задачей германских военно-морских сил будет 
обеспечение водных коммуникаций по Балтике, в том числе движения судов, 
перевозящих припасы для северного фланга армии».

Другими словами, нашей главной работой оставалась постановка минных полей и 
траление мин.

В качестве первейшей оборонительной меры против советского флота мы начали 
ставить густые минные поля в западной части Финского залива, чтобы не дать 
возможности русским военно-морским силам выйти из своих портов в акваторию 
Балтики. В результате корабли Балтийского флота вскоре ушли со своих баз на 
Ханко и под Таллином и понесли тяжелые потери, пока не оказались под защитой 
Кронштадта и Ленинграда. Этот отход стал большим облегчением для меня, 
поскольку русские надводные корабли могли стать изрядной головной болью для нас,
 если бы они попытались перерезать нашу торговлю на Балтике, в особенности 
маршруты наших рудовозов из шведского порта Лулео.

Через короткое время мы узнали, что советские линкоры добрались до Ленинграда 
сильно поврежденными, поэтому для нас не было необходимости задействовать 
сколько-нибудь крупные силы, чтобы помешать их выходу. Мы также узнали, что 
большое число русских подводных лодок подорвались на наших минных полях и не 
представляют собой реальной опасности. В действительности же оказалось, что они 
даже не попытались снова прорваться на акваторию Балтики, за исключением весьма 
ограниченного их числа. Те же, что прорвались, не смогли причинить нам 
мало-мальского ущерба.

Основная цель наших военных действий на Балтике – охрана наших собственных 
балтийских портов и нашей балтийской торговли – была полностью достигнута в 
результате смелых и агрессивных действий наших легких сил. Наши крейсера 
«Лейпциг», «Эмден» и «Кёльн», совместно с патрульными катерами и минными 
заградителями, сыграли важную роль при захвате принадлежавших русским островов 
Эзель и Даго на Балтике. Полный контроль над балтийской акваторией мы 
осуществляли вплоть до выхода из войны Финляндии и отступления нашей сухопутной 
армии в конце 1944 года.

Балтика была не единственным новым морским театром военных действий, который мы 
получили вследствие войны с Россией: Черное море на востоке и Северный 
Ледовитый океан на севере были водами, которые нам также приходилось усеивать 
минами и торпедами и оглашать взрывами снарядов и бомб.

На Черном море русские располагали линкором, несколькими крейсерами и большим 
количеством миноносцев и торпедных катеров. Силы, которые наша союзница Румыния 
могла им противопоставить, были незначительны, и поддержка нашего флота была им 
крайне необходима. Мы установили береговые батареи в ключевых местах румынского 
побережья, а кроме этого, направили туда значительное количество небольших 
подводных лодок, торпедных катеров и минных тральщиков. Эти плавсредства были 
доставлены из Германии частично по автобанам, а остальные – водным путем по 
Дунаю. Это импровизированное и весьма остроумное предприятие стало результатом 
прекрасного взаимодействия между различными ведомствами, государственными 
чиновниками и гражданскими предприятиями.

Третий морской театр военных действий против России – воды и моря Северного 
Ледовитого океана – должен был стать местом проведения операций большой 
значимости. В этих операциях базы, которые мы получили в Норвегии, имели для 
нас неоценимое значение. Я хотел было предпринять оккупацию порта Полярный на 
побережье неподалеку от Мурманска, но у нас не хватало сил для такого 
предприятия. Поэтому мы могли действовать против советских военно-морских сил в 
Арктике, а также против конвоев союзников, которые вскоре стали массово 
поставлять военные материалы в Россию, только с наших баз в Северной Норвегии. 
Но даже в таких обстоятельствах наши военно-морские и воздушные силы 
осуществляли с этих баз постоянное давление на неприятеля.

Для доставки столь необходимого русским вооружения и военных материалов 
союзники использовали три маршрута. Часть поставок шла сначала по железной 
дороге из восточного промышленного региона США через Североамериканский 
континент, затем морем через Тихий океан до советских портов на восточном 
побережье Сибири. Маршрут этот был долгим и неэффективным, но обладал тем 
преимуществом, что не подвергался нашим атакам. Другая часть поставок 
осуществлялась морем до портов Ирана, который британские и советские войска 
оккупировали в августе 1941 года, заставив шаха отречься от престола, а новое 
правительство Ирана – сотрудничать с ними в их действиях против Германии. После 
оккупации Ирана союзники проложили железнодорожные и автомобильные магистрали 
до советской границы, что позволило организовать второй маршрут поставок в 
Россию. Этот маршрут вследствие своей удаленности тоже не мог подвергаться 
нашим серьезным атакам.

Третий маршрут, из портов на Атлантическом побережье США, затем через Северную 
Атлантику и Северный Ледовитый океан в советский порт Мурманск, был не так 
неуязвим. Имея сообщение с Ленинградом по Мурманской железной дороге, он был 
намного короче и более эффективен, чем два других маршрута. Но он проходил как 
раз через район военных действий на море и находился в пределах досягаемости с 
наших норвежских баз и аэродромов. На этих норвежских базах мы держали в 
постоянной готовности к выходу часть наших подводных лодок, а также сильные 
наземные войска и самолеты ВВС. Испытав на себе их атаки, противник был 
вынужден направлять свои суда с военными грузами как можно дальше к северу – 
окольным и долгим маршрутом, – чтобы держаться на возможно большем удалении от 
этих баз. Если он собирал эти поставки в конвои для лучшей защиты, он должен 
был посылать вместе с ними крупные соединения флота, которые охраняли бы их от 
возможных нападений наших основных сил. Для формирования таких эскортов 
противнику приходилось отзывать часть своих лучших кораблей с основного театра 
морских военных действий в Атлантике. Но даже двигаясь в составе таких 
неповоротливых эскортов, он все равно нес тяжелые потери на «мурманском 
маршруте». Самый известный случай произошел с союзническим конвоем PQ-17, 
шедшим летом 1942 года из Исландии В Архангельск. Достигнув в начале июля 
континентальных вод, 33 корабля и грузовых транспорта этого конвоя в течение 
трех недель получили столь тяжелый урон от действий «волчьих стай» подводных 
лодок и воздушных атак, что до русских портов добрались в конце концов только 
11 судов. Все остальные были отправлены на дно моря, унеся с собой неисчислимое 
количество человеческих жизней и многомиллионные грузы.

Это стало проверкой нашего спора о том, надо ли нам было вторгаться в Норвегию 
для организации там баз. Если бы союзники опередили нас и создали там такие 
базы, то поток столь необходимых военных материалов в Россию мог бы быть 
значительно увеличен. Но из-за постоянных атак наших военно-морских и 
военно-воздушных сил, действующих с наших баз в Норвегии, столь значительного 
притока вооружения на русский фронт удалось не допустить. Суда союзников 
приходили в русские порты с длинными интервалами и предельно измотанными.

Эта война конвоев в Северном Ледовитом океане шла в постоянно меняющихся 
условиях, причем меняющихся в значительном интервале. Долгие летние дни и 
светлые ночи играли нам на руку, давая возможность наносить удары в условиях 
прямой видимости и увеличивая процент нашего успеха. В мрачные зимние месяцы 
почти постоянная темнота, жестокие штормы и пронзительный холод изматывали 
наших моряков и летчиков, но в то же время прибавляли работы и трудностей 
противнику. Упорство, с которым велись эти сражения, свидетельствует о важности 
союзнических поставок для обеспечения действий на русском фронте.

Вопрос о применении наших тяжелых сил на дальнем севере стал еще одним эпизодом 
в той войне, которая перешла в стойкие разногласия между Гитлером и мной.




Глава 19. Война на море в 1941—1942 годах


Оккупация Норвегии, значительно улучшив наше стратегическое положение, 
обернулась для нас и значительными потерями – многими потопленными эскадренными 
миноносцами и тяжелыми повреждениями, нанесенными нашим крупным кораблям. К 
тому же в ходе этой кампании наши подводные лодки были, вследствие 
необходимости, частично отвлечены от сражений в Атлантике. Тем не менее 
военно-морской штаб твердо придерживался своей точки зрения: морская торговля 
Британской империи была ее самым уязвимым местом, и мы должны наносить по нему 
удары всеми имеющимися средствами с целью заставить неприятеля распылить свои 
военно-морские силы и измотать их в ходе изнурительного патрулирования на море 
так, чтобы он не смог сконцентрировать их в критической точке для нанесения нам 
опасного удара.

Уступая в численности противнику, нам приходилось компенсировать это постоянной 
разработкой новых идей. А идеи требовали отваги и готовности к действию не 
только от сотрудников военно-морского штаба, но даже в еще большей степени от 
командиров соединений и отдельных кораблей. Целью всех наших операций было 
потопление как можно большего коммерческого тоннажа противника, что лишало его 
не только средств ведения войны, но и незаменимого сырья для военной 
промышленности.

Однако успех операций против торговли противника следовало измерять не только 
потопленным тоннажем противника, но и влиянием этих операций на связывание 
вражеских военно-морских сил и развал всей экономической системы. Эти вторичные 
эффекты не всегда проявлялись немедленно, но многие их признаки были 
безошибочны.

Так, например, с целью борьбы с нашими надводными и подводными рейдерами 
противник был вынужден держать под своим постоянным и все расширяющимся 
наблюдением обширные пространства Атлантики. Самолеты, которые он использовал 
для этой цели – машины с большим радиусом действия, – отвлекались от 
наступательных операций и не могли бомбить германские города.

Все наши военно-морские силы, действовавшие в открытом море, имели четкую 
основную директиву: их целью была вражеская морская торговля, а не вражеский 
флот. Столкновения с более сильными неприятельскими кораблями следовало 
избегать любой ценой. Моя стычка с Гитлером после гибели «карманного» линкора 
«Адмирал граф Шпее» подвигла меня еще раз изучить этот вопрос со всех сторон, 
но я снова пришел к тому же мнению, которого всегда придерживался.

Ведение войны на всей водной поверхности Мирового океана требовало, чтобы 
командование было сосредоточено в одном месте, и таким местом стал 
военно-морской штаб. Он один владел всей совокупностью информации, полученной 
из самых разнообразных источников – в частности от политической разведки и из 
перехвата вражеских радиосообщений, – и он один обладал возможностью 
задействовать ту или иную часть широко разветвленной системы снабжения. Мы уже 
ввели в действие некоторое число быстроходных судов снабжения – нефтеналивных 
танкеров, перевозчиков боеприпасов и тому подобных – для обслуживания наших 
подводных лодок и надводных рейдеров в любом районе Мирового океана, так что им 
не требовалось возвращаться на свои родные базы перед возобновлением 
деятельности. Изрядную головную боль нам доставляли экипажи захваченных 
вражеских судов, которые время от времени переправлялись на наши специальные 
надводные суда, с тем чтобы сохранять более-менее пригодные условия обитания 
для наших собственных экипажей.

Естественно, мы не могли заранее предугадать, сколь успешны будут наши усилия в 
такого рода войне, но, по крайней мере, она позволяла нам проявлять инициативу 
и не заставляла тщетно ломать голову над тем, что следует противопоставить 
наступательной тактике противника. Свобода действий была нашим приоритетом, 
который мы собирались поддерживать так долго, как это только удастся.

Естественно, мой штаб и я с самого начала не питали каких-либо иллюзий на то, 
что громадное превосходство противника и его усилия по охране своих жизненно 
важных коммуникаций не смогут однажды положить конец рейдам наших надводных 
кораблей. Рано или поздно наши рейдеры износятся, и это сведет на нет их 
значение в войне. Но я надеялся, что к этому времени наш подводный флот 
окрепнет настолько, что сможет достойно заменить надводные рейдеры в действиях 
против неприятеля, а то и с большим эффектом.

Исходя из этих соображений, мы сосредоточили свои усилия на том, чтобы 
организовывать операции наших надводных рейдеров для достижения ими максимально 
возможных результатов на максимально возможный период, – особенно при 
господствовавших среди политических лидеров и в военно-морском штабе ощущениях, 
что вступление Соединенных Штатов в войну против нас представляет собой лишь 
вопрос времени и удобного случая.

С самого начала войны был очевиден антигерманский настрой американского 
президента Франклина Делано Рузвельта, равно как и его желание помочь союзникам.
 Несмотря на все усилия германского правительства сохранять приемлемые 
отношения с Соединенными Штатами, поддержка ими наших врагов была очевидной для 
всех, причем особенно это проявлялось в поведении американских военно-морских 
сил.

Один из примеров. Республики Северной и Южной Америки, собравшись на 
конференцию в Панаме в конце сентября 1939 года, выдвинули концепцию 
«нейтральной зоны», простирающейся на расстояние от 300 до 1000 миль вдоль 
побережья Американского континента, в зависимости от географического положения 
В пределах этой зоны сражающиеся государства не имели права вести военные 
действия. Одной из основных целей, разумеется, было стремление ограничить наши 
надводные рейдеры и подводные лодки, которые проводили свои операции как раз в 
пределах зоны, теперь ставшей запретной. Поскольку в пределах этой нейтральной 
зоны осуществлялось «нейтральное патрулирование» кораблями военно-морского 
флота США, для германских судов становилось практически невозможным прорваться 
сквозь эту нейтральную зону незамеченными. Для морских патрулей Соединенных 
Штатов вошло в практику сразу после обнаружения того или иного нашего судна 
сообщать его описание и местоположение открытым текстом в эфир, в результате 
чего некоторое число наших торговых судов было перехвачено и потоплено 
неприятелем.

Затем, в сентябре 1940 года, в ходе известной «сделки по миноносцам» 
правительство Соединенных Штатов передало британскому ВМФ 50 устаревших, но 
вполне еще годных миноносцев, в которых так отчаянно нуждался британский флот 
для охраны их конвоев от наших подводных лодок в Северной Атлантике. Получившие 
повреждения британские боевые корабли также ремонтировались на американских 
верфях. А начиная с апреля 1941 года ВМФ и ВВС Соединенных Штатов передавали 
открытым текстом в эфир координаты всех замеченных ими германских и итальянских 
кораблей.

Отдавая себе отчет в подобных симпатиях правительства Соединенных Штатов, 
германское политическое руководство и германский военно-морской штаб с первых 
дней издали строгое предписание избегать каких-либо инцидентов с американскими 
судами. Хотя панамериканская нейтральная зона и не была, разумеется, признана 
нами официально, фактически все наши военные корабли и подводные лодки получили 
строжайший приказ воздерживаться от каких бы то ни было действий, которые могут 
быть расценены как военные операции, в пределах этой зоны. Все командиры наших 
кораблей всецело осознали, что подобные инциденты, даже если они произошли и не 
по их вине, могут привести к серьезным политическим осложнениям отношений с 
Соединенными Штатами. Каждый из них знал, что делом первостепенной важности 
было оттянуть вступление Америки в войну на как можно больший срок, если уж 
избежать этого вообще не было возможности. Все же, несмотря на все наши усилия, 
ряд инцидентов имел место.

Вряд ли стоит упоминать, что военно-морской штаб рассматривал возможность 
вступления Соединенных Штатов в войну с величайшей озабоченностью. Первейшим 
следствием этого, по нашим рассуждениям, стала бы, вне всякого сомнения, 
неблагоприятная реакция на наши военные действия в Атлантике. Поэтому нам было 
просто необходимо добиться максимально возможного успеха до того момента, как 
вся американская морская мощь будет брошена на сторону нашего противника.

На счастье, наши операции против британского судоходства в Атлантике много 
выиграли от обладания теми базами, которые мы обрели в Норвегии и Франции в 
1940 году. Кроме этого, только что было завершено строительство первого из 
наших специально сконструированных вспомогательных крейсеров. Перестроенные из 
торговых судов, со всеми улучшениями, какие мы могли разработать на основе 
обретенного нами военного опыта, они стали первыми кораблями, которые мы смогли 
ввести в строй в рамках долгосрочных проектов военно-морского штаба.

Для командования этими кораблями, которые должны были действовать совершенно 
автономно на значительном удалении от своих баз, мы отобрали людей, которые, 
кроме того, что они были опытными моряками со здравым смыслом и жаждой действия,
 могли планировать операции под свою собственную ответственность и которые, 
прежде всего, могли вдохновить подчиненных им сотни офицеров и матросов, 
которым приходилось долгими и трудными месяцами жить и трудиться в тесных 
каморках своих кораблей. И, к чести нашей системы отбора кадров, можно сказать, 
что все эти люди без какого-либо исключения с блеском доказали свою пригодность 
для подобных целей.

Учитывая их исключительную ответственность, мы дали этим командирам практически 
полную власть в деле подбора своих экипажей. В помощь каждому из командиров 
этих крейсеров-рейдеров был придан опытнейший судоводитель из торговых моряков, 
который мог дать квалифицированный совет по традициям и обычаям торгового флота 
всех стран.

Ценность всех этих мер стала ясна, когда оказалось, что с 1940-го по 1942 год 
такие вспомогательные крейсера потопили суда общим тоннажем более миллиона тонн.
 Кроме этого, вспомогательные крейсера подорвали коммерческое мореходство 
противника до такой степени, что для защиты морской торговли он был вынужден 
отозвать с фронтов все свои неисчислимые военно-морские соединения и другие 
средства.

Операции этих вспомогательных крейсеров вписали золотую главу в военно-морскую 
историю войны. Героическую деятельность их командиров и экипажей, равно как и 
капитанов и команд судов снабжения и танкеров-заправщиков, проектировщиков и 
создателей крейсеров, всех офицеров и специалистов Верховного командования 
военно-морских сил, разрабатывавших и планировавших их операции, нам еще 
предстоит оценить в полной мере.

Обретение баз на Атлантическом побережье Западной Франции, кроме военных, 
давало и другие преимущества: эти базы представляли собой великолепные порты 
для отправки и приема торговых судов, переоборудованных для прорыва блокады.

Такие суда стали насущно необходимы для доставки стратегических материалов для 
нашей военной промышленности и экономики страны. Уже в 1940 году военно-морской 
штаб инициировал импорт сырого каучука из Азии. Его, а также еще ряд 
стратегических материалов накапливали в портах Японии, откуда он доставлялся в 
Германию на том или ином подходящем для такой задачи судне.

Вплоть до начала войны с Россией мы импортировали большую часть жизненно 
необходимых нам сырьевых материалов наземным транспортом по территории России, 
но после июня 1941 года этот маршрут был для нас закрыт, и все следующие 
поставки осуществлялись морским путем.

Каучук был почти столь же необходим для нашей военной промышленности, как и 
шведская руда, и в случае прекращения его поставок наш военный потенциал мог 
серьезно снизиться. Поэтому военно-морской штаб решил использовать все 
подходящие германские и итальянские суда, находящиеся в портах Тихого океана, 
для перевозки каучука на наши базы в Западной Франции и увеличить число этих 
транспортов за счет судов, специально направляемых для этой цели на Дальний 
Восток.

Образцом и первым опытом таких перевозок стал рейс теплохода «Везерланд» под 
командованием капитана 1-го ранга Краге, который вышел в конце декабря 1940 
года из Кобе и благополучно прибыл в Бордо 4 апреля 1941 года. Несмотря на 
имевшие место потери, значительное число находчивых германских и итальянских 
торговых судов успешно прорвали британский кордон и достигли французского 
побережья, доставив в Германию свой бесценный груз. В 1941 году сквозь эти 
преграды прорвались четыре германских судна, а на следующий год их смогли 
преодолеть уже восемь германских и четыре итальянских грузовых судна.


* * *

Пока вспомогательные крейсера и подводные лодки перекрывали пути британской 
торговли, а грузовые суда делали все возможное, чтобы доставить на родину 
жизненно необходимые грузы, наши основные военно-морские соединения выполняли 
задания в Атлантике.

Самым мощным из крупных кораблей после гибели «Адмирала графа Шпее» был 
«карманный» линкор «Адмирал Шеер», которым командовал капитан 1-го ранга Кранке.
 Пройдя кружным путем севернее Исландии и затем Датским проливом, он отважно и 
успешно действовал с октября 1940-го по март 1941 года на просторах 
Атлантического и Индийского океанов.

В таких операциях «карманные» линкоры показали все исключительные преимущества 
этого класса кораблей. Но «Адмирал Хиппер», вышедший в море примерно в то же 
самое время, проявил обеспокоивший всех нас недостаток в дальних походах. Он 
потреблял избыточное количество горючего. Выйдя также северным путем и через 
Датский пролив, он смог действовать автономно только около месяца, до конца 
ноября 1940 года, после чего вынужден был вернуться в Брест к концу декабря.

В то время как «карманный» линкор «Адмирал Шеер» еще находился в море, линкоры 
«Гнейзенау» и «Шарнхорст», образовав оперативную группу для выполнения 
специального задания под непосредственным командованием адмирала Лютьенса, 
командующего флотом, вышли из Киля в конце января 1941 года. Хотя вражеские 
корабли патрулировали к югу от Исландии, оперативная группа искусно уклонилась 
от встречи с ними и успешно прорвалась на простор Атлантического океана. После 
весьма удачного похода группа эта, не получив ни малейшего повреждения, с 
триумфом возвратилась в Брест 22 мая 1941 года.

Однако быстро и довольно чувствительным образом стало ясно, что 
противовоздушная оборона Бреста не может обеспечить безопасную стоянку таких 
кораблей – постоянные атаки вражеской авиации нанесли им значительные 
повреждения, потребовавшие крупного ремонта. Перевод «Шарнхорста» в порт 
Ла-Паллис в Бискайском заливе не решил проблемы. Линкоры превратились для 
неприятельской авиации в цель первостепенной важности.

Единственным ответом на это стало укрепление противовоздушной обороны в местах 
расположения кораблей. Противовоздушная оборона была усилена путем увеличения 
числа зенитных батарей, установкой для создания дымовых завес и дополнительным 
камуфляжем. Но наша основная слабость заключалась в нехватке специальных 
защитных сил прикрытия – нашей собственной авиации.

Согласно всеобъемлющей концепции войны с Англией на море тяжелый крейсер 
«Адмирал Хиппер» в середине февраля вышел из Бреста под командованием 
опытнейшего капитана 1-го ранга Майзеля. Уничтожив семь пароходов из состава 
вражеского каравана в районе Азорских островов, он снова вернулся в Брест. 
Вскоре после своего успешного рейда он вышел в Атлантический океан и маршрутом 
через Датский пролив вернулся в Киль в апреле 1941 года. Быстрота, с которой 
крейсера совершали свои рейды по Атлантике, продемонстрировала, что надводные 
корабли, действующие в сочетании с подводными лодками, могут не только нанести 
серьезный ущерб конвоям противника, но и заставить его распылить свои 
военно-морские силы.

Тем временем близилось к завершению строительство большого линкора «Бисмарк», 
после введения его в состав флота 24 августа 1940 года он уже был готов принять 
участие в борьбе. Мы интенсивно работали над планированием операций, в которых 
он мог бы проявить все свои лучшие качества и принести наибольшую пользу.

Благодаря выдающейся боевой мощи, сильной броне и практически непотопляемой 
конструкции «Бисмарк» превосходил любой из кораблей, который враг мог бы 
бросить в бой против него. Но вместе со всеми другими кораблями наших 
военно-морских сил у него имелась одна существенная слабость, которой был лишен 
флот противника: у линкора не было самолетов, которые могли бы прикрыть его. 
Напротив, наш противник, располагая многочисленными авианосцами и аэродромами, 
мог бросить свои ВВС против нас, где бы наши корабли ни находились.

Эта слабость была понятна всем, но, не располагая своими собственными 
авианосцами, мы ничего не могли с этим поделать. В который уже раз нам 
оставалось только бессильно сожалеть, что невозможно за короткий срок создать 
флот, располагающий всей гаммой военных кораблей, который мог бы по праву быть 
назван современным ВМФ. Еще в 1935 году мы включили в наши перспективные планы 
авианосцы, и строительство одного из них уже началось, но только для того, 
чтобы постоянно откладываться, поскольку ВВС не удосужились разработать планов 
ведения боевых действий с него.

В ходе разработки стратегии для «Бисмарка» нам приходилось считаться с этой 
критической слабостью корабля, отчасти компенсированной его выдающейся 
прочностью и боевой мощью. «Бисмарк» предназначался для наших наступательных 
действий на море. По-настоящему важным вопросом, который мы обсуждали, был 
вопрос о том, надо ли посылать его в море именно сейчас или подождать до тех 
пор, когда вступит в строй флота построенный по такому же проекту 
линкор-близнец «Тирпиц».

Однако это могло произойти не раньше поздней осени или зимы 1941/42 года. А наш 
недавний опыт операций на море – в особенности успешные походы «Адмирала 
Хиппера» и «Адмирала Шеера» – показал, что даже одиночные тяжелые корабли 
способны успешно действовать на просторах Атлантики. Приходилось также 
учитывать неизбежное вступление в войну в самом близком будущем Соединенных 
Штатов, после чего наши шансы на успешные операции в Атлантике существенно 
уменьшились бы.

Все эти соображения стали для нас убедительными доводами за то, чтобы не 
откладывать боевое применение «Бисмарка» до некоего неопределенного срока, но 
отправить его в море вместе с новым крейсером «Принц Ойген» на свободный поиск 
в Атлантику как можно быстрее. Как составную часть комплексной операции мы 
планировали отправить одновременно с ними из Бреста «Шарнхорст» и «Гнейзенау», 
придав всем им несколько подводных лодок. Для снабжения всех этих сил в море 
должны были загодя выйти несколько танкеров и судов снабжения. После 
осуществления максимально возможного числа операций «Бисмарк» должен был 
вернуться, но не на базу во Франции, а в один из портов Германии.

Значительная часть этой стратегической и тактической концепции была сорвана 
крупной поломкой в двигателе «Шарнхорста», которая вынудила нас вывести корабль 
из эксплуатации на несколько месяцев. Затем 6 апреля 1941 года «Гнейзенау» был 
поражен вражеской торпедой, сброшенной с самолета, а несколькими днями позже во 
время авианалета в него попали четыре бомбы, причинившие ему такие повреждения, 
что он должен был на некоторое время встать на ремонт.

Несмотря на то что «Шарнхорст» и «Гнейзенау» теперь точно не могли участвовать 
в планируемой операции, я по-прежнему полагал целесообразным продолжить ее 
осуществление с тем, чтобы не упускать удачный момент времени, который потом 
может и не наступить. Но, когда, к несчастью, «Принц Ойген» налетел на мину и 
был вынужден встать в док для ремонта, операцию пришлось отложить до середины 
мая.

Соответственно, я воспользовался этой отсрочкой и 25 апреля подробно обсудил 
ситуацию с адмиралом Лютьенсом, который должен был командовать оперативной 
группой «Бисмарка». В ходе нашей встречи мы обсудили вопрос о том, до какого 
времени, в свете возникших обстоятельств, имеет смысл откладывать теперь выход 
в море «Бисмарка» и «Принца Ойгена». В ответ на мои вопросы адмирал Лютьенс 
изложил свое мнение, сводившееся к тому, что операцию есть смысл отложить до 
того момента, когда, по крайней мере, «Шарнхорст» снова будет в боевой 
готовности, или даже до того момента, когда «Тирпиц» будет готов к выходу в 
море.

Я не могу не отметить искренность и откровенность Лютьенса, столь открыто 
изложившего мне свое мнение.

Затем я попытался объяснить ему причины, по которым я придерживаюсь 
противоположного мнения и по которым операция не может быть отложена. Даже 
притом, что адмирал Лютьенс, вероятно, не был мною полностью убежден, разговор 
закончился в обстановке полного взаимопонимания.

Решение послать «Бисмарк» в море было одним из самых трудных решений, принятых 
лично мною во время войны. Выход «Бисмарка», первоначально рассматривавшийся 
лишь как часть крупной совместной операции наступательного характера, 
становился теперь всего лишь единичным, локальным предприятием. Неприятель мог 
позволить себе сконцентрировать все свои военно-морские силы против этой 
относительно малой оперативной группировки, что делало риск неизмеримо более 
высоким.

С другой стороны, война не ждет, и общая стратегическая ситуация не позволяла 
нам обдуманно придерживать столь сильную боевую единицу. Если бы мы отложили 
его выход в море до того момента, когда «Шарнхорст» и «Гнейзенау» снова были бы 
в боевой готовности, могло оказаться так, что мы навсегда лишились бы 
возможности использовать новый линкор на просторах Атлантики, поскольку 
«Шарнхорст» и «Гнейзенау» постоянно подвергались авиационным атакам англичан на 
своих открытых стоянках во Франции, и поэтому невозможно было сказать, когда 
они снова будут в боевой готовности. (Как впоследствии оказалось, ни один из 
этих кораблей так снова и не вышел в море, если не считать их быстрого броска 
на родину через Ла-Манш в феврале следующего года.) Отложить операцию до того 
момента, как «Тирпиц» окажется способным выйти в море, – это полугодовое 
бездействие, в течение которого далеко не нейтральная позиция Соединенных 
Штатов может смениться ожесточенными военными действиями.

Сильным психологическим фактором в моем решении послать «Бисмарк» в море была 
моя безграничная уверенность в командирских качествах адмирала Лютьенса. Его 
знание всех аспектов войны на море и тактическое мастерство не имели себе 
равных. В Первую мировую войну, еще будучи очень молодым офицером, он уже 
командовал дивизионом торпедных катеров. Затем он последовательно занимал 
должности командира флотилии, командира крейсера, а затем и командующего силами 
торпедных катеров. Имел он и солидный опыт штабной работы, а будучи начальником 
управления кадров адмиралтейства, он по праву многие годы пользовался моим 
полным доверием. Некоторое время в ходе норвежской кампании он командовал 
тяжелыми кораблями, замещая на посту заболевшего командующего флотом. И наконец,
 в последнем рейде «Шарнхорста» и «Гнейзенау» он целиком и полностью проявил 
присущее ему умение.

В ходе принятия этого решения среди неожиданно возникших трудностей было и 
личное отношение к этому вопросу Гитлера. Когда я проинформировал его о 
планируемой операции, он не отверг этот план целиком и полностью, но по его 
отношению было понятно, что он был далеко не полностью согласен с ним. Тем не 
менее он предоставил решение этого вопроса мне. Позже, в начале мая, он, будучи 
в Готенхафене, встретился и долго беседовал там с адмиралом Лютьенсом, который 
не только подробно доложил о всех деталях рейда «Шарнхорста» и «Гнейзенау» в 
Атлантике, но также изложил свои взгляды на тактическое использование 
«Бисмарка». Не преминул он сказать и об опасности со стороны вражеских 
авианосцев, которой мог подвергнуться линкор.

Лишь после тщательной оценки всех аспектов операции я отдал приказ на ее 
выполнение, и 21 мая стало первым днем этого драматического и напряженного 
рейда.

Оперативная группа под командованием адмирала Лютьенса, состоявшая из 
«Бисмарка» под командованием Эрнста Линдемана и «Принца Ойгена» под 
командованием капитана 1-го ранга Гельмута Бринкмана, обогнула с севера 
Исландию, пройдя по самой кромке ледовых полей, и прорвалась сквозь британский 
кордон из патрульных кораблей, крейсировавший поперек Датского пролива между 
Исландией и Гренландией. Повернув на юг к Атлантике, она неожиданно столкнулась 
с идущим наперерез им отрядом британских кораблей, состоявшим из новейшего 
линкора «Принц Уэльский», устаревшего линейного крейсера «Худ» и эсминцев 
прикрытия. В шесть часов утра 24 мая прозвучали первые залпы сражения, которое 
оказалось столь же кратким, сколь и результативным. В течение буквально 
нескольких минут «Бисмарк» несколькими выстрелами своих 380-миллиметровых 
орудий поразил «Худ», который взорвался и затонул вместе со всей командой 
(спаслось всего трое). Прицельным огнем «Бисмарка» и «Принца Ойгена» «Принцу 
Уэльскому» были причинены такие повреждения, что он был вынужден выйти из боя и 
скрыться, поставив дымовую завесу.

Но урон был причинен также и «Бисмарку» с «Принцем Ойгеном». Попавший в 
«Бисмарк» снаряд пробил один из топливных танков, в другие же танки проникла 
забортная вода. Адмирал Лютьенс принял поэтому решение сократить свой рейд и 
немедленно направил группу в Сен-Назер на Атлантическом побережье Франции.

Тем временем англичане, еще с первого обнаружения группы «Бисмарка» в Датском 
проливе, стали стягивать все свои самые мощные группировки кораблей со всей 
акватории Северной и Восточной Атлантики: авианосцы, линкоры, крейсеры и 
эсминцы. Боевые корабли с Британских островов, из боевого охранения галифакских 
конвоев, даже из Гибралтара – все спешили к тому месту, где, по их расчетам, 
должен был находиться «Бисмарк». В ночь на 24 мая самолет-торпедоносец, 
поднявшийся с английского авианосца «Викториус», атаковал линкор и поразил его 
торпедой, что заставило столь сильно бронированный корабль лишь незначительно 
снизить скорость. Затем адмирал Лютьенс, используя штормовую погоду и плохую 
видимость, скрылся от неприятеля и затерялся на просторах Атлантики. Но, 
осознав, что радиус действия его флагманского корабля резко сократился, он 
разделил группу и направил «Принца Ойгена» в самостоятельный рейд на морские 
коммуникации.

С раннего утра 25 мая и вплоть до полудня 26 мая «Бисмарку» удавалось 
скрываться от своих преследователей. Но совершенно случайно он был замечен с 
британской «Каталины», гидросамолета с большим радиусом действия, несшей 
патрульную службу в южной части Бискайского залива, и преследование 
возобновилось. В это время «Бисмарк» находился менее чем в 700 милях от Бреста 
и на еще меньшем расстоянии от района, где его могли взять под свое прикрытие 
тяжелые бомбардировщики люфтваффе. И всего лишь пара сотен миль отделяли его от 
района патрулирования доброй полудюжины наших подводных лодок, специально 
направленных туда, чтобы предотвратить неожиданное нападение неприятеля. Как 
впоследствии оказалось, английский адмирал Тови уже решил отказаться от 
преследования, если «Бисмарк» не будет обнаружен до полуночи 26 мая.

Обнаружение линкора с «Каталины» изменило решительно все. В эфир понеслись 
приказы всем английским военным кораблям, которые могли достичь места действия. 
И незадолго до наступления сумерек стая английских самолетов-торпедоносцев, 
поднявшихся с ближайшего авианосца, принялась пикировать на «Бисмарк».

Огню зенитной артиллерии линкора мешали низкие дождевые тучи, сильный ветер, 
шторм на море и сгущающаяся темнота, но его зенитки тем не менее поставили 
сильный заслон против атаки торпедоносцев. Несмотря на непрерывные атаки в 
течение получаса, атакующим удалось поразить цель всего лишь двумя торпедами. 
Одна из них, попав в противоминный пояс корабля, нанесла линкору вреда не 
больше, чем первая попавшая в него торпеда накануне вечером. Однако другая, 
попав точно в корму, повредила гребные винты и заклинила рули, лишив линкор 
маневра.

Сохранив ход, пусть даже и поврежденный, «Бисмарк» большую часть ночи отражал 
атаки торпедоносцев, но с рассветом два из самых мощных британских линкоров, 
новейший «Король Георг V» и «Родни», заняв максимально выгодную позицию, 
открыли огонь с расстояния в 16 000 ярдов из своих 14 – и 16-дюймовых орудий. 
Огонь неспособного маневрировать, почти расстрелявшего весь свой боезапас и 
осыпаемого ураганом бронебойных снарядов линкора был в конце концов подавлен, 
его батареи замолкли, а палуба была в огне. Приблизившись едва ли не на 
дистанцию пистолетного выстрела, враг продолжал обстрел, но на «Бисмарке» никто 
и помыслить не мог о сдаче. Наконец, вражеский крейсер выдвинулся, чтобы 
нанести линкору coupdegrace[61 - Завершающий, смертельный удар, кладущий конец 
страданиям раненого (фр.).] торпедами, и в половине одиннадцатого утра 
«Бисмарк» пошел ко дну с развевающимся флагом. Из более чем 2000 офицеров и 
матросов команды спаслось лишь 110 человек, все остальные погибли вместе с 
кораблем, в том числе адмирал Лютьенс и почти все офицеры.

На «Принце Ойгене», заправившемся с танкера в Атлантике, были серьезно 
повреждены двигатели, и он вернулся в Брест, благополучно ошвартовавшись там 1 
июля.

Все подробности рейда «Бисмарка» и его последней битвы были восстановлены 
буквально по кусочкам много дней спустя из вражеских источников и по показаниям 
спасшихся моряков, поскольку оперативная группа должна была соблюдать 
радиомолчание в течение большей части своего рейда, чтобы не быть обнаруженной 
неприятелем. С момента ее выхода в море я не мог думать ни о чем другом, потому 
что я один нес всю полноту ответственности за отправление ее на задание. Никто 
не заставлял меня посылать линкор в море; решение об этом принял только я сам, 
основываясь на своей убежденности в том, что врага следует разить всеми 
возможными средствами, и своей личной концепции того, как лучше следует 
использовать наши силы для этой цели.

Когда 22 мая я лично докладывал Гитлеру о выходе «Бисмарка» в море, он высказал 
значительные сомнения и выразил свое беспокойство. Я постарался развеять его 
страхи и объяснил ему, какие благоприятные эффекты мы надеемся достигнуть этими 
операциями, и таким образом смог добиться его согласия на продолжение похода.

Поначалу казалось, что события оправдывают мое решение. Когда «Бисмарк» вступил 
в сражение с вражескими силами, он, естественно, смог нарушить радиомолчание, 
поскольку его местоположение было теперь известно неприятелю, и его доклад о 
потоплении «Худа» и поражении «Принца Уэльского» был с искренним восторгом 
встречен Гитлером, который лично поздравил меня с этим успехом. Однако я все же 
заметил Гитлеру, что причины для беспокойства все еще имеются, поскольку из 
доклада с «Бисмарка» до того, как он оторвался от преследования и возобновил 
радиомолчание, мы узнали, что он получил повреждение от попадания торпеды и что 
его радиус действия уменьшился.

На этом этапе мне пришлось принять второе трудное решение, связанное с рейдом 
«Бисмарка». Должен ли был военно-морской штаб теперь, после победы над «Худом», 
отозвать оперативную группу «Бисмарка» или же оставить принятие решения о 
продолжении операции за командующим флотом адмиралом Лютьенсом?

В тот момент я считал прорыв через охраняемый Датский пролив на просторы 
Атлантики самой трудной частью всей операции. Отдать приказ о прекращении 
операции и возвращении через опасные воды у побережья Исландии представлялось 
мне нежелательной узурпацией власти и подменой решения, которое должно было 
быть принято только адмиралом Лютьенсом. Как непосредственный командир на поле 
боя и единственный человек, который был способен оценить тактическую ситуацию в 
свете полученного кораблем повреждения, только он был тем человеком, который 
должен был сказать «да» или «нет». И, зная адмирала Лютьенса в течение этих 
долгих лет, я нисколько не сомневался, что любое принятое им решение будет 
самым разумным.

По вновь установившемуся радиомолчанию все мы поняли, что адмирал Лютьенс 
пробивается на просторы Атлантики. Затем из перехвата вражеских 
радиопереговоров, добытых нашими офицерами разведки, стало ясно, что регулярный 
обмен сигналами между преследующими английскими крейсерами сошел на нет. Из 
этого мы заключили, что они потеряли «Бисмарк» и адмирал Лютьенс скрылся на 
просторах Атлантики.

Весь комплекс причин, который вынудил адмирала Лютьенса принять решение о 
немедленном возвращении в Сен-Назер, мы уже никогда не узнаем, потому что он и 
командир «Бисмарка», а также все офицеры его штаба и почти все офицеры команды 
корабля погибли вместе с «Бисмарком». Когда картина гибели корабля стала ясна 
из вражеских источников, я доложил о ней Гитлеру, опираясь на собственные 
соображения.

С вершины ликования после потопления «Худа» Гитлер был затем, всего лишь через 
три дня, низвергнут в пучину отчаяния, и гнев его вполне соответствовал событию.
 Поход «Бисмарка» был спланирован мною, именно я отдал приказ о выходе 
оперативной группы линкора, и тем самым я один несу всю тяжесть ответственности 
за то, что произошло.

Гибель «Бисмарка» отразилась на всех военных действиях на море вплоть до конца 
войны. Отношение Гитлера к любым моим предложениям теперь совершенно изменилось.
 Раньше он предоставлял мне относительную свободу, если дело не касалось 
государственной политики или не было связано с другими видами вооруженных сил, 
теперь же он стал весьма скептичным и склонным настаивать на своей собственной 
точке зрения. Если ранее он предпочитал не быть информированным во всех 
подробностях о рейдах крупных кораблей, поскольку всегда испытывал беспокойство 
за них, то теперь он отдал мне приказ, который решительно запрещал передвижение 
крупных соединений кораблей. Он запретил им действия в Атлантике. Успехи, 
которых мы добивались даже нашими ограниченными силами за счет смелой 
инициативы и точно просчитанного риска, остались в прошлом. Военные действия на 
море приобрели теперь для нас совершенно новую картину.

Наши опасения, что благоприятные обстоятельства в Битве за Атлантику могут 
смениться неблагоприятными, довольно скоро сбылись. Сразу же после гибели 
«Бисмарка» британское адмиралтейство провело широкие поисковые операции с целью 
обнаружить и уничтожить каждое звено той эффективной сети снабжения наших 
рейдеров, которую мы организовали в Атлантике. За весьма краткий срок не менее 
шести германских судов снабжения были перехвачены и потоплены. А с увеличением 
сети патрульных самолетов над океаном для нас стало невозможным не то чтобы 
восстановить понесенные потери, но хотя бы даже сохранить то, что у нас 
осталось. Тем не менее даже в таких обстоятельствах мы не оставили усилий 
проводить наступательные операции в ближайших к нам акваториях Атлантики. В 
июне 1941 года «карманный» линкор «Лютцов» должен был перейти на передовую базу 
в Норвегии, а оттуда отправиться в запланированный рейд на океанские 
коммуникации. Однако, еще не добравшись до базы, он был поражен торпедой в ходе 
неприятельской авиационной атаки и был вынужден вместо рейда отправиться для 
ремонта в док, где и оставался довольно долгое время.

Надежды на организацию рейда линкоров «Шарнхорст» и «Гнейзенау», которые 
по-прежнему находились на ремонте в Бресте, также были незначительны; в 
сущности, само их пребывание во французском порту представляло собой опасность. 
Ремонтные работы на кораблях, открытых для постоянных атак вражеской авиации, и 
так продвигавшиеся весьма медленными темпами, практически остановились. Лишь 
только вопросом времени было их неизбежное перебазирование в Германию.

В тот момент времени Гитлера обуревал страх перед тем, что англичане 
разрабатывают планы массированного вторжения в Норвегию. У него сложилось 
впечатление, что какое-то число немногочисленных разведывательно-диверсионных 
групп англичан рассыпаны по норвежскому побережью, и он был уверен, что они 
планируют крупный штурм Нарвика. Никто из числа сотрудников военно-морского 
штаба не разделял его взглядов, но Гитлер все время твердил, что Норвегия 
недостаточно защищена от британского вторжения, и требовал от нас направить все 
имеющиеся боевые корабли – включая «Шарнхорст» и «Гнейзенау» – в Норвегию для 
укрепления наших позиций в этой стране.

В середине ноября 1941 года я делал для Гитлера анализ оставшихся у нас 
возможностей в Битве за Атлантику. «Тирпиц», который через месяц должен был 
встать в строй, посылать в Атлантику не предполагалось, не только из-за 
страшной нехватки топлива, но также потому, что ситуация там не была 
благоприятной для успешного рейда корабля такого масштаба. К тому же, как я 
тогда еще считал, через два-три месяца должны были закончить ремонт «Шарнхорст» 
и «Гнейзенау», которые вполне могли предпринять краткие наступательные рейды в 
Атлантике, в особенности против британских конвоев из Гибралтара.

К сожалению, проведя долгое время на ремонте на верфи, команды этих кораблей 
крайне нуждались в боевой подготовке, реальность которой в настоящий момент 
проблематична. Вернуть корабли в норвежский или германский порт было бы трудно 
и чрезвычайно опасно для них, но, воспользовавшись благоприятными погодными 
условиями, они могли бы вернуться домой кружным путем, пройдя севернее Исландии.
 У «Принца Ойгена», добавил я, есть неплохие шансы вернуться домой посредством 
неожиданного прорыва через пролив Ла-Манш.

Но Гитлер решил, что с помощью такого же прорыва должны вернуться домой 
«Шарнхорт» и «Гнейзенау». Именно поэтому возможность перевода «Шарнхорста» и 
«Гнейзенау» обратно в Германию быстрым неожиданным рывком через Ла-Манш стала 
предметом интенсивной проработки в военно-морском штабе. Я с самого начала был 
против любой такой попытки. Из донесений своих разведчиков и других источников 
противник мог быть в любой момент прекрасно информирован о состоянии готовности 
кораблей и с высокой точностью мог вычислить время их выхода, а после этого 
поднять по тревоге все свои морские и воздушные силы на их перехват. Кроме 
этого, следовало считаться с возможной минной опасностью в столь узком проливе.

Тем не менее Гитлер настаивал на возвращении кораблей в Германию через пролив 
Ла-Манш. Поскольку для успеха такого прорыва весьма существенной предпосылкой 
была неожиданность, он готов был принять низкий уровень боевой готовности 
кораблей, и отказаться от какого бы то ни было тренировочного выхода кораблей в 
море, дабы не насторожить противника.

Среди разработанных нами планов были и такие, которые предусматривали выход 
кораблей из порта для броска через пролив и проход по Ла-Маншу при свете дня. Я 
представил этот и другие планы Гитлеру на совместном совещании с командирами, 
которые должны были активно участвовать в операции: вице-адмиралом Отто 
Цилиаксом, командующим бригадой линкоров, капитаном 2-го ранга Руге, 
командующим силами минных тральщиков, и полковником Галландом, который должен 
был командовать истребителями, прикрывающими корабли с воздуха. Гитлер утвердил 
план, который предусматривал прорыв кораблей при свете дня.

Решение рисковать кораблями при прорыве по проливу находилось в полном 
разногласии с моими взглядами. Если враг был заранее предупрежден и 
подготовился, то я не представлял себе, как подобное предприятие может 
оказаться удачным. Гитлер был непреклонен. Он определенно заявил, что если я 
отвергаю прорыв по проливу, то он отдает приказ прямо в Бресте вывести корабли 
из состава флота и снять с них орудия.

Операция была проведена в течение двух дней 11 – 12 февраля и завершилась 
полным успехом. Мы смогли обеспечить ее полную внезапность благодаря сочетанию 
удачных обстоятельств: обычно весьма эффективная воздушная разведка противника 
случайно была нарушена; английские ВВС временно были сконцентрированы на других 
целях; погодные условия оказались чрезвычайно благоприятными для нас; 
неразбериха в неприятельских штабах в значительной мере сыграла нам на руку.

В свою очередь мы все ликовали, в особенности сам Гитлер был доволен тем, что 
ему не надо теперь больше беспокоиться о двух кораблях, находящихся на открытой 
неприятелю позиции в порту. Единственной ложкой дегтя в бочке меда было то, что 
во время броска по проливу «Гнейзенау» наткнулся на вражескую мину и должен был 
зайти в Киль для ремонта. Там он получил столь сильные повреждения во время 
ночной бомбардировки самолетами английских ВВС, что так и не смог вернуться в 
строй до конца войны.

Тактически прорыв сквозь Ла-Манш был большим успехом. Стратегически же он 
представлял собой откровенное отступление. Вывод самой мощной части нашего 
флота из портов, открытых к Атлантике, и перевод наших сил в норвежские воды 
для защиты Норвегии знаменовало собой конец Битвы за Атлантику. Это означало 
отказ от наступательных действий на этом чрезвычайно важном морском театре 
военных действий.

И хотя мы больше не могли грозить противнику рейдами сильных надводных кораблей 
против сети его коммуникаций в Атлантике, военно-морской штаб не имел намерений 
совершенно отказаться от действий против вражеской торговли. Все 
увеличивающиеся объемы союзнических поставок военных материалов в находящуюся в 
трудной ситуации Россию стали целью для атак наших кораблей, находящихся в 
Северной Норвегии. В январе 1942 года суперлинкор «Тирпиц» и, несколькими днями 
спустя, «карманные» линкоры «Адмирал Шеер» и «Лютцов», совместно с крейсерами 
«Адмирал Хиппер» и «Кёльн», в сопровождении отряда эсминцев были посланы в 
северные широты с заданием предотвратить любую возможную высадку противника в 
северных фьордах Норвегии. Присутствие там этих кораблей стало также постоянной 
угрозой для союзнических конвоев, идущих в Мурманск. Подразделения ВВС в 
Северной Норвегии были также усилены. Однако большая часть судов, потопленных в 
этом регионе, пришлась все же на долю наших подводных лодок.

Кстати, наши подводные лодки были все еще в состоянии эффективно действовать и 
в Атлантике, их успехи в течение 1942 года постоянно увеличивались. В боевые 
действия включалось все увеличивающееся число подводных лодок, несмотря на то 
что строительство новых субмарин шло значительно меньшими темпами, чем то 
предусматривала наша программа. Хотя я прилагал все свои усилия для обеспечения 
этой программы дополнительной рабочей силой и необходимыми материалами, мне так 
и не удалось сделать это в полной мере. Даже на флоте значимость ремонта и 
строительства новых лодок, как мне представляется, не была осознана в должной 
степени. Кораблестроительные верфи отдавали предпочтение окончанию работ по 
«Бисмарку», «Тирпицу» и «Принцу Ойгену», а также ускоренным ремонтным работам 
на поврежденных в боях линкорах и крейсерах, и делали это за счет подводных 
лодок.

Успехи, достигнутые подводными лодками, несмотря на все эти обстоятельства, 
следует отнести прежде всего на счет боевого духа их экипажей и командирских 
качеств адмирала Дёница, командующего подводным флотом.

Что касается экипажей, то их первичная подготовка для новых субмарин, которые 
должны были участвовать в боевых действиях, проходила под непосредственным 
наблюдением контр-адмирала фон Фридебурга, заместителя командующего подводным 
флотом. Для такой подготовки на каждой конкретной подводной лодке он привлекал 
проверенных в боях офицеров, только что вернувшихся с задания, чтобы они имели 
возможность передать вновь назначенным командирам лодок и экипажам свой 
бесценный боевой опыт и знания.

Наибольший успех в Атлантике выпал на долю подводных лодок, действовавших 
совместно в составе целых групп, или «волчьих стай», причем некоторые из этих 
групп вели боевые действия против конвоев зачастую в течение нескольких дней. 
Такие продолжительные сражения требовали полной отдачи как от командиров лодок, 
так и от их экипажей. Упорство и храбрость, проявленные ими в самых трудных 
условиях, не могут быть переоценены.

Адмирал Дёниц и я были совершенно согласны в том, что, в конце концов, и один 
только подводный флот мог оказать решающее влияние на исход войны, хотя адмирал 
не во всем разделял мою точку зрения на то, что и надводные корабли могут 
сыграть значительную роль в этом. Адмирал Дёниц считал также, что программа 
строительства субмарин может быть значительно продвинута, если передать ее в 
ведение министра вооружения Шпеера, но его точка зрения на это не разделялась 
всеми техническими экспертами моего штаба.

Несмотря на определенное расхождение наших взглядов, адмирал Дёниц всегда 
придерживался хорошо обдуманной наступательной стратегии. Позднее, для Гитлера 
стало неожиданностью, когда, уже после моего с ним окончательного разрыва, он 
обнаружил, что Дёниц поддерживает мои взгляды, а не Гитлера. В бытность свою 
командующим подводным флотом Дёниц естественно и правомерно часто требовал от 
меня того, что я никак не мог предоставить ему в требуемом количестве. Точно 
такая же ситуация складывалась и у меня в свое время с Гитлером. Несмотря на 
все эти расхождения во мнениях, наше сотрудничество не страдало, и я никогда не 
колебался в своей высокой оценке способностей Дёница как командующего подводным 
флотом. Позднее, уже в суровые для нас с ним дни Нюрнбергского процесса и 
долгие годы заключения в тюрьме Шпандау, я еще выше оценил его человеческие 
качества.

В то время как военно-морской штаб был целиком поглощен войной в Атлантике, мы 
неожиданно оказались вовлечены в военные действия на совершенно новом театре. 
Вступление в войну Японии после внезапного ее нападения на американский флот в 
Пёрл-Харборе стало событием громадной стратегической значимости.

Ни я, ни кто-либо из других сотрудников военно-морского штаба не получили 
какого-либо заблаговременного предупреждения об этом шаге. Известия о японском 
нападении 7 декабря 1941 года на американский флот стало для нас совершенной 
неожиданностью, хотя еще 5 марта Верховное командование вооруженных сил 
выпустило директиву, предполагавшую, что Япония может вступить в войну на нашей 
стороне. В этой же директиве высказывалось утверждение, что захват Сингапура, 
английского ключевого пункта на Дальнем Востоке, может стать решающим событием 
для окончательной победы в мировой войне.

Что касается меня, то я считал, если Япония вступит в войну, то она должна была 
бы направить свои усилия против Сингапура, а не против Владивостока, что ей 
следовало сделать по мнению некоторых военных кругов. Выбор Владивостока в 
качестве цели, по моему мнению, стал бы крупной ошибкой. Я также лелеял в душе 
надежду на то, что захват Японией Сингапура может удержать Соединенные Штаты от 
их вступления в войну.

До того как Япония действительно вступила в войну, не было никакой настоящей 
проработки или хотя бы детального обсуждения возможных изменений в 
стратегической ситуации. Но даже и после этого не было никакого сколько-нибудь 
серьезного взаимодействия между ней и двумя другими странами «Оси».

Если рассматривать ситуацию с более широкой точки зрения, то успех Японии в 
Юго-Восточной Азии, подкрепленный нашим энергичным наступлением в 
Средиземноморье, при гарантии невмешательства Северной Африки и взаимодействия 
с Францией мог привести к значительному укреплению наших позиций в конфликте. 
Но какая бы то ни было вероятность подобного развития событий была исключена 
из-за кампании Гитлера на севере, которая связала все наши силы в России. И, 
вопреки всем оптимистичным надеждам, кампания эта приобрела характер затяжной 
войны.

1942 год ознаменовался также радикальным изменением обстановки на 
Средиземноморье. Ранней весной ситуация там расценивалась как благоприятная для 
нас, в результате чего германский авиационный корпус был отправлен на Сицилию, 
а в Средиземное море переведено некоторое количество подводных лодок.

В этот момент остров Мальта был главным опорным, пунктом англичан в их 
действиях против итало-германских коммуникаций с Северной Африкой, но 
значимость Мальты как военной базы существенно снизилась в результате ее 
постоянных бомбардировок с воздуха и атак с моря против британских конвоев, 
снабжающих Мальту. Поток же снабжения и подкреплений Африканскому корпусу 
фельдмаршала Роммеля, до этого почти пересохший из-за действий англичан, теперь 
шел почти непрерывно. Но для стабилизации этой ситуации необходимо было 
уничтожить осиное гнездо англичан на Мальте.

Фельдмаршал Кессельринг, командующий германскими силами на юге, и итальянское 
Верховное командование были полностью согласны со мной в этом вопросе. По 
мнению военно-морского штаба, а также вице-адмирала Вайхольда, нашего офицера 
связи с итальянским ВМФ, настало время для успешного решения вопроса с Мальтой. 
В соответствии с этим я постоянно поднимал вопрос об оккупации Мальты в ходе 
моих докладов Гитлеру.

Был создан совместный германо-итальянский штаб для разработки проектов плана, 
согласно которому танковый корпус маршала Роммеля должен был предпринять 
решительное наступление в направлении Каира с целью отодвинуть английские 
фронтовые аэродромы в Северной Африке как можно дальше от побережья, чтобы с 
них не могли действовать самолеты.

Это наступление Роммеля стартовало весьма успешно – так, что начинало казаться, 
что он сможет дойти до Суэца, заветной цели всех операций в Северной Африке, – 
и маршал Роммель получил полномочия развивать наступление и взять Суэц. 
Соответственно первоначальный план, предусматривавший сначала взятие Мальты и 
последующее наступление на Суэц, стал запасным вариантом.

Это решение оказалось фатальной ошибкой, потому что наступление иссякло по мере 
удаления Роммеля от портов, через которые осуществлялось снабжение его корпуса, 
а военно-воздушные силы, включая итальянскую воздушно-десантную дивизию, 
предназначенные для взятия Мальты, пришлось использовать для поддержки 
танкового корпуса Роммеля в Северной Африке. Англичане воспользовались 
ситуацией для переброски войск, авиации и припасов на Мальту, хотя им и 
пришлось заплатить за это ценой огромных потерь в кораблях и судах конвоев.

С самого начала военно-морской штаб отстаивал приоритет удара по Мальте, 
поскольку стратегически это был самый важный оплот англичан в Средиземноморье, 
и лишь позднее мы стали питать надежды на то, что наступление Роммеля на Суэц 
завершится успехом. Гитлер, однако, никогда не выглядел особо заинтересованным 
в ударе по Мальте или в решении других проблем Средиземноморья, важность 
которых была для меня очевидной. Для него Средиземноморье было всего лишь 
вторичным театром военных действий, командование операциями на котором он с 
готовностью бы уступил итальянцам и направлял бы туда только наши самые слабые 
части. Имея в виду те громадные усилия, которых требовала от сухопутной армии и 
ВВС война в России, вероятно, представлялось невозможным направить 
по-настоящему сильные подразделения армии и авиации на средиземноморский фронт. 
И это было именно то, чего я опасался все это время, поэтому и в свое время 
неоднократно предостерегал против развязывания какой бы то ни было кампании на 
востоке.

Для Англии же Средиземноморье всегда было «судьбоносным морем». От сохранения 
ее позиций в Гибралтаре, на Мальте и Суэце могла зависеть вся судьба Британской 
империи.

Но существовала еще одна империя, имевшая сильные позиции в Средиземноморье, – 
Франция, с метрополией по одну сторону Средиземного моря и своими колониальными 
владениями – на другом, африканском, его берегу. В своих разговорах с Гитлером 
я постоянно подчеркивал это обстоятельство. Я также считал, что в отношениях с 
Францией необходимо и возможно проводить позитивную политику, направленную на 
достижение мира. И тому, что Франция могла пойти навстречу такой политике, 
имелись основательные причины. Так, 3 июля 1940 года английская эскадра под 
командованием адмирала Сомервилля, ответив отказом на требование французских 
ВМС действовать согласованно, открыла огонь по не ожидавшим такой реакции 
французским кораблям в Оране и уничтожила едва ли не все из них. Погибло более 
тысячи французских моряков, а народное негодование против своих бывших 
союзников достигло во Франции своего пика. Тогда во Франции даже появились 
круги, которые выступали за союз с Германией и были готовы помочь ей сражаться 
против Англии.

Одним из таких возмущенных был командующий французским военно-морским флотом 
адмирал Дарлан, бывший также членом французского правительства в Виши и 
обладавший большим личным влиянием. С ним у меня 28 января 1942 года состоялся 
долгий и обстоятельный разговор в Париже. Эта встреча была организована 
генерал-адмиралом Шульце, командующим всеми нашими военно-морскими силами во 
Франции; никто из посторонних при этом разговоре не присутствовал.

Позиция адмирала Дарлана была такой, какой можно было ждать от убежденного 
патриота Франции. Он, не колеблясь, по своей воле признался мне в своей нелюбви 
к англичанам и высказался в пользу восстановления отношений между Германией и 
Францией. Естественно, что на первом месте у него были национальные интересы 
его страны, и свою главную цель он видел в восстановлении мира и спокойствия во 
Французской колониальной империи.

Я подробно доложил о нашем с ним разговоре Гитлеру и мог только сожалеть о том, 
что германская внешняя политика так и не нашла возможности достичь 
взаимопонимания с Францией. Безусловно, дружеское сотрудничество с Французской 
колониальной империей было бы неоценимо для обеспечения нашей безопасности от 
союзнических атак, которые позднее были нанесены через Французскую 
Северо-Западную Африку.

Наши опасения того, что может произойти на Средиземноморском театре военных 
действий, если вопрос с Мальтой не будет решен, вскоре подтвердились. В конце 
октября 1942 года фельдмаршал Монтгомери предпринял крупное британское 
наступление против корпуса Роммеля. Поскольку пути снабжения Роммеля из Италии 
и Германии были почти перерезаны, он был вынужден отступить со своим корпусом в 
Тунис, что открыло итальянскую Северную Африку для войск союзников. Восьмого 
ноября британские и американские войска под общим командованием генерала 
Эйзенхауэра неожиданно высадились в Марокко и Алжире. Исходя из позиции, где 
впервые были замечены их транспортные суда, мы сделали ошибочное заключение, 
что высадка будет произведена гораздо восточнее, поэтому наши контрмеры были 
предприняты с большим опозданием. Хотя наши подводные лодки и самолеты и 
потопили несколько вражеских судов, англо-американский десант продвинулся в 
глубь побережья так далеко, что его уже ничто не могло остановить.

Таким образом, неприятель завоевал первый плацдарм для последующего 
решительного наступления на германскую «Крепость Европа» и добился важного 
успеха. Прозвучал похоронный колокол по всем германо-итальянским операциям в 
Северной Африке. Ситуация в Средиземноморье, где в определенный момент времени 
мы имели все шансы на успех, изменилась в прямо противоположную сторону.




Глава 20. Окончательный разрыв с Гитлером


Что касается наших действий на западе, то здесь использовались германские 
войска, расположенные в Северной Норвегии. В марте 1942 года для удара по 
конвою союзников в море вышел «Тирпиц», но он потерял контакт с противником 
из-за сильного шторма и тумана. Однако одно только присутствие в Северной 
Норвегии этого суперлинкора заставило союзников усилить эскорты их конвоя двумя 
американскими линкорами с целью обеспечения их охраны от нападения «Тирпица».

Совместные операции, в которых принимали участие подводные лодки, самолеты и 
эсминцы, дали заметные результаты в последующие несколько месяцев. Так, 30 
апреля британский крейсер «Эдинбург» был сильно поврежден торпедой, выпущенной 
подводной лодкой «U-456», которой командовал капитан-лейтенант Макс-Мартин 
Тайхерт. Спустя два дня «Эдинбургу» нанес coupdegrace отряд германских эсминцев 
под командованием капитана 1-го ранга Альфреда Шульце-Хинрикса. В июле к северу 
от Нордкапа конвой союзников был рассеян по приказу британского адмиралтейства, 
получившего сведения, что «Тирпиц», «Шеер» и 8 эсминцев вышли в море. Этот 
конвой, уже упоминавшийся PQ-17, шел под охраной 2 линкоров, авианосца, 7 
крейсеров и около 20 эсминцев. И все же наши подводные лодки и самолеты смогли 
потопить не менее 22 судов из 32, с которыми конвой вышел в море.

Результаты были бы еще большими, если бы германские тяжелые корабли не были 
возвращены на свои базы в соответствии с приказом. После потери «Бисмарка» 
Гитлер издал строжайшие инструкции, в соответствии с которыми наши тяжелые 
корабли могли принимать сражение только после того, как вражеские авианосцы 
были выведены из строя. Тем не менее тяжелые потери, которые несли конвои 
неприятеля на северном маршруте, привели к прекращению союзнических поставок в 
Мурманск в течение всего следующего лета.

Когда же в конце лета союзники возобновили свои поставки, они часто отправляли 
одиночные суда. Однако в последних числах декабря большой вражеский конвой под 
сильным прикрытием из крейсера и нескольких эсминцев снова вышел в опасный рейс.


На его перехват вышла оперативная тактическая группа германского флота: тяжелый 
крейсер «Адмирал Хиппер», «карманный» линкор «Лютцов» и четыре эсминца вывел в 
море вице-адмирал Куммец, командир бригады крейсеров.

Группа перехватила конвой в тот момент, когда у нее была возможность 
осуществить одну-единственную атаку до того, как стоящий над морем полумрак 
сменится долгой полярной ночью. В сражении с кораблями эскорта несколько 
вражеских эсминцев были серьезно повреждены; впоследствии два из них затонули. 
У нас затонул один эсминец и «Адмирал Хиппер» получил попадание в котельную, 
что заставило его значительно снизить скорость.

Поскольку вражеский конвой имел сильное прикрытие из эсминцев, адмирал Куммец 
весьма разумно отказался от дальнейшего сражения, так как в темноте полярной 
ночи торпеды английских эсминцев представляли собой серьезную угрозу для наших 
тяжелых кораблей. У нас оставалось не так уж много кораблей этого класса, и 
вряд ли было разумно рисковать ими в неверном свете полярной ночи, особенно 
имея в виду действующий приказ, полученный Куммецом, – не рисковать кораблями 
оперативной группы при неблагоприятных условиях. Так как флагманский корабль 
уже получил повреждение, а темнота предоставила врагу редкую возможность 
благоприятной торпедной атаки, то адмирал Куммец принял решение вернуть 
оперативную группу в Альта-фьорд.

Это было решение, которое имело неожиданные последствия.

В ходе сражения адмирал Куммец сохранял радиомолчание, насколько это было 
возможно. Из переданных им нескольких коротких тактических сообщений нам в 
штаб-квартире было невозможно составить представление о том, что происходит. 
Однако одна германская подводная лодка, оказавшаяся поблизости, передала 
несколько кодированных сообщений, по которым в военно-морском штабе и ставке 
фюрера сложилось впечатление, что адмирал Куммец огнем своих тяжелых кораблей 
потопил едва ли не все боевое охранение конвоя. Гитлер прыгал от радости и ждал 
подтверждения того, что вражеский конвой уничтожен.

Но никакого подтверждения – вообще никаких сообщений – от адмирала Куммеца не 
поступало даже после его прибытия в Альта-фьорд. Причиной этого было то, что он 
не хотел посылать сообщения по радио, которое вражеская разведка могла 
перехватить и расшифровать. Свой рапорт он отправил из Норвегии по телеграфу.

К сожалению, телеграфная связь в Северной Норвегии на какое-то время вышла из 
строя. И вместо получения радостного сообщения о громком успехе, которого он 
ждал, Гитлер услышал переданное в новостях английское коммюнике о том, что 
неудачная атака германских кораблей на конвой была отбита, а конвой достиг 
места назначения невредимым.

После этого Гитлер впал в безудержный гнев, несправедливо обвиняя нас в том, 
что информация была намеренно скрыта от него. Он заявил о своем намерении 
немедленно вывести из военных действий все крупные корабли и записал в «Военном 
дневнике» свое мнение о том, что крупные корабли совершенно бесполезны. Он не 
стал слушать никаких объяснений вице-адмирала Кранке, моего личного 
представителя в ставке, и потребовал от меня по телефону немедленно явиться к 
нему для доклада.

Я сказал, что мне потребуется некоторое время на то, чтобы составить всю 
картину в мельчайших деталях, и по моей просьбе военно-морской штаб затребовал 
у адмирала Куммеца полный доклад о его операции в Северной Норвегии. Лишь к 6 
января я имел полную картину того, что произошло.

К этому времени Гитлер уже взял себя в руки, но мне сразу стало понятно, что он 
намерен потребовать моей отставки.

В течение целого часа Гитлер в присутствии фельдмаршала Кейтеля отчитывал меня. 
Он снова и снова повторял свои обвинения в том, что мы придержали неподходящую 
информацию. Он обвинял военно-морской флот во всех грехах и делал это в 
совершенно недопустимом тоне. Он позорил его основы, принижал все, что было 
сделано с 1864 года, и в конце концов заявил, что, за исключением подводных 
лодок, вся история германского флота – одна сплошная пустота.

Влияние Геринга и его интриги сквозили в каждом слове Гитлера. До этого крупные 
корабли были предметом его гордости и особого интереса. Теперь он клеймил их 
как в высшей степени бесполезные, к тому же требовавшие прикрытия из авиации и 
менее крупных кораблей всякий раз, когда они выходили в море. Еще он говорил о 
том, что в случае каких-либо действий союзников против Норвегии ВВС будет 
гораздо целесообразнее использовать для нанесения ударов по британскому флоту, 
чем для прикрытия с воздуха наших кораблей. Затем он заявил, что крупные 
корабли не представляют теперь оперативной ценности, что они должны быть 
поставлены на прикол, а их орудия должны использоваться там, где в них есть 
постоянная нужда, – на суше. Под конец он даже стал критиковать затопление 
германского флота в Скапа-Флоу и раскритиковал моральный дух моряков, который, 
вплоть до этого события, он всегда ценил весьма высоко. Было совершенно ясно, 
что вся эта диатриба[62 - Диатриба(греч.) – здесь: резкая обличительная речь.] 
в отношении флота, которым я командовал, понадобилась только для одной цели – 
чтобы оскорбить лично меня. Гитлер заключил ее предложением мне подготовить 
меморандум, в котором я мог изложить свою точку зрения, отличную от его 
взглядов, на роль крупных кораблей.

В течение всей его речи мне пришлось предельным усилием воли заставить себя 
хранить молчание. Я считал ниже достоинства старшего офицера флота пытаться 
опровергать эти в высшей степени несправедливые обвинения.

Когда он закончил говорить, я спокойно попросил его разрешить поговорить с ним 
наедине. Фельдмаршал Кейтель и две стенографистки вышли из комнаты.

В течение десяти долгих лет я был советником Гитлера во всем, что касалось 
проблем военно-морского флота. При этом он отнюдь не был просто 
незаинтересованным слушателем. Он проявлял живой интерес к кораблям и к 
военно-морским проблемам. Он часто высказывал свое одобрение постоянством флота,
 а также его достижениями и его командованием. В мои обязанности в рамках моего 
положения входило предупреждать его время от времени об опасностях такой 
политики, которая могла привести нас к конфликту с британской морской мощью. 
Каждый раз при этом Гитлер заверял меня, что он никогда не даст подобному 
конфликту разгореться. Затем, когда, вопреки его заверениям, Германия все же 
втянулась в войну с Англией и Францией, я обращал его внимание на то, что 
Англия является опаснейшим из наших противников и все наши усилия должны быть 
направлены против нее. Но в каждом случае он поступал своим, причем прямо 
противоположным, образом.

Влияние, которое я некогда имел на Гитлера, как я понял, сошло на нет. Возможно,
 мой собственный подход к тем или иным проблемам был неверным, хотя на самом 
деле наши аргументы всегда были объективными и никогда личными. Начиная с 
оккупации Норвегии, однако, он игнорировал мои советы. Он так и не смог 
заставить себя удалить Тербовена, потому что тот был ветераном партии, хотя он 
прекрасно знал, что действия Тербовена являются губительными для правительства. 
Несмотря на мои самые энергичные возражения, он ввязался в войну с Россией. 
Сочувственно относясь к моим усилиям получить большие лимиты на материалы и 
рабочую силу для флота, в особенности для выполнения программы строительства 
подводных лодок, он почти не помогал мне. Стратегические и тактические основы 
применения крупных кораблей, разработанные военно-морским штабом, временами 
казались ему слишком смелыми; в другой раз он считал их излишне осторожными.

В последнее время наши расхождения становились все более частыми, а согласие 
достигалось все реже и реже.

Резкие слова, сказанные им только что, его необузданный гнев послужили мне 
сигналом, что наше нынешнее расхождение во мнениях было не просто еще одной 
разницей во взглядах.

Наступило время для расставания.

С одной стороны, ситуация ныне была уже не та, что некоторое время тому назад, 
когда я обдумывал вопрос о своей отставке. Теперь выдвинулись новые, более 
молодые адмиралы, уже обретшие необходимый опыт и доказавшие свои способности 
как командующих. Я мог просить отставки, не беспокоясь о том, что подобная 
просьба может негативно отразиться на флоте. Возможно, новый командующий флотом 
сможет найти у Гитлера большую поддержку, чем я в последнее время.

Затем очень спокойно я попросил Гитлера освободить меня от должности 
командующего военно-морским флотом, поскольку его высказывания свидетельствуют 
о том, что он разочарован и более мне не доверяет. Без такого доверия я не могу 
продолжать выполнять свои обязанности. Кроме того, продолжал я, мне уже 
исполнилось шестьдесят семь лет, и мое здоровье оставляет желать лучшего. 
Настало время уступить мое место более молодым.

Гитлер, как это он всегда делал, столкнувшись с твердостью собеседника, начал 
отступать. Он сказал, что не хотел обвинять весь флот, но слова его относились 
только к крупным кораблям. Возраст же не является недостатком для командующего, 
как он часто убеждался, назначая генералов на тот или другой пост. Он просил 
меня осознать, что в это критическое время – разговор наш состоялся как раз 
накануне сталинградской трагедии – моя отставка обернется для него еще одним 
тяжким грузом. А он и так уже подвергается критике за то, что отправил в 
отставку так много генералов из командования сухопутной армии.

Я повторил уже сказанное мной: что после сегодняшнего разговора я не могу более 
оставаться на своем посту, поскольку мой авторитет поставлен под сомнение. 
Однако для того, чтобы не ставить всех остальных в известность о наших 
разногласиях и сделать смену командования как можно более спокойной для флота, 
я готов уйти в отставку под любым удобным для Гитлера предлогом.

Если он не хочет создавать впечатление, что между нами произошел разрыв, то он 
может дать мне какое-нибудь более или менее почетное назначение, которое будет 
означать, что я по-прежнему остаюсь в составе флота.

В качестве даты моей отставки я предложил 30 января 1943 года, поскольку в этот 
день исполнялось десять лет моей службы в качестве командующего флотом в 
составе правительства Гитлера и выбор этой даты для моей отставки сделал бы ее 
понятной для общественности.

По моим словам Гитлер понял, что мое решение бесповоротно, и в конце концов 
согласился. Перед моим уходом он попросил меня письменно рекомендовать двух 
офицеров, из которых он мог бы выбрать моего преемника.

Первым в меморандуме, который я вручил Гитлеру, значился генерал-адмирал Карле, 
старший из двух по званию. Адмирал Карле командовал военно-морской группировкой 
севера, и я считал, что его большой административный опыт и знание проблем 
войны на море делает его идеальной кандидатурой на эту должность.

Вторым именем в моем списке значился адмирал Дёниц, командующий подводными 
силами германского военно-морского флота с того самого дня, когда я назначил 
его на этот пост в 1935 году. Вне всяких сомнений, он был нашим крупнейшим 
авторитетом по части подводных лодок и подводной войны. Если Гитлер намеревался 
придать субмаринам лидирующую позицию в германских ВМС, то адмирала Дёница 
имело смысл сделать командующим флотом.

Гитлер остановил свой выбор на адмирале Дёнице.

Во время нашей встречи 6 января Гитлер попросил меня представить ему меморандум,
 содержащий мои взгляды на функции линкоров и крейсеров, а также обоснование 
того, почему они по-прежнему необходимы. Этот меморандум я представил ему 15 
января. В его подготовке мне помогал весь военно-морской штаб, и я тщательно 
проверил все его детали. В нем было ясно сформулировано, что постановка на 
прикол крупных кораблей, как этого желал Гитлер, была бы расценена нашими 
противниками как несомненная победа, причем победа, достигнутая ими без 
малейшего риска с их стороны. Такой поступок, воспринятый бы всеми в мире не 
только как признак слабости, но и, принимая во внимание значимость военных 
действий на море, как наступление последнего этапа войны. Англия «сочтет войну 
выигранной в тот момент, когда Германия поставит свои корабли на прикол».

Тридцатого января я нанес прощальный визит Гитлеру. Он принял мою отставку в 
весьма любезных выражениях, так что для всех окружающих осталось неизвестным то,
 что между нами возникли непреодолимые противоречия. В качестве прощального 
подарка мне было присвоено звание генерального инспектора флота – пост, который 
не предусматривал связанной с ним сколько-нибудь активной деятельности. Если бы 
я был свободен в своих действиях, то не принял бы его, но мне не хотелось 
делать шаги, которые могли бы осложнить положение моего преемника.

Как я и предполагал, считая это вполне возможным, к концу февраля Дёницу 
удалось убедить Гитлера отказаться от его плана поставить крупные корабли на 
прикол, желание чего он высказал в разговоре со мной 6 января, причем добился 
этого Дёниц без какой-либо помощи с моей стороны. Для Дёница это была личная 
победа, да и мне она доставила большое удовлетворение, поскольку таким образом 
были поддержаны мои взгляды на важность предназначения крупных кораблей, 
которые я всегда отстаивал.

Во время нашего с ним прощания Гитлер заверил меня, что он всегда будет готов в 
будущем воспользоваться моим опытом и советом. Этого так и не произошло. Лишь 
дважды он призывал меня для выполнения протокольных поручений. В первый раз это 
случилось, когда я был назначен главой правительственной делегации на похоронах 
болгарского царя Бориса в Софии в конце августа. Второй раз я был отправлен в 
Будапешт для передачи моторной яхты венгерскому регенту адмиралу Миклошу Хорти 
в качестве подарка от Гитлера.

В обоих случаях я заранее появлялся в ставке фюрера для получения необходимых 
инструкций.

И Гитлер, по всей видимости, считал весьма важным, чтобы все окружающие думали, 
что мы с ним пребываем в наилучших отношениях. Хотя в отставке я вел тихое 
существование в небольшом пригороде Берлина Бабельсберге, при мне состоял в 
качестве референта офицер высшего командования флота, и, кроме этого, раз в 
три-четыре недели появлялся офицер от каждого из трех видов вооруженных сил с 
тем, чтобы посвятить меня в общую ситуацию на фронтах. Не забывали меня и мои 
флотские сослуживцы.

Такое тихое существование продолжалось около полутора лет, в течение которых я 
старался поправить здоровье, в изрядной степени подорванное постоянным 
напряжением службы и трудами, в которых я пребывал с самого начала еще Первой 
мировой войны. Но хотя я обдуманно не принимал участия в общественной жизни и 
сторонился всякой политической деятельности, я неожиданно и весьма опасно 
оказался втянутым в события, связанные с попыткой покушения на Гитлера 20 июля 
1944 года.

Я в такой степени не имел никакого касательства к этому заговору, что впервые 
узнал о попытке покушения только на следующий день из газет, поскольку ни я, ни 
моя жена не слушали накануне радио. О том, что меня подозревают в соучастии, я 
узнал от моего знакомого, спросившего меня, знаю ли я о том, что обо мне 
сообщалось как об участнике покушения.

Не имея никакого понятия даже о существовании каких-либо планов покушения на 
жизнь Гитлера, я мог только предположить, что кто-то намеренно распускает 
злобные слухи о моем якобы участии. Я не мог не предположить для себя, что 
слухи эти исходят из кругов, близких к Герингу или Гиммлеру, поскольку хорошо 
знал об их враждебном отношении ко мне, но равным образом знал и о том, что 
даже подобные слухи могут иметь чрезвычайно неблагоприятные последствия для 
меня.

Поэтому я позвонил в ставку фюрера контр-адмиралу Вагнеру и попросил разрешения 
появиться у Гитлера. На следующее утро, 22 июля, я вылетел в ставку фюрера, где 
сначала предстал перед генералом Гудерианом, только что назначенным на 
должность начальника Генерального штаба. Вот-вот должно было начаться обычное 
совещание, посвященное положению на фронтах. Я лично поприветствовал Гитлера, 
было это в центре довольно большой группы участников этого совещания.

Каждый из присутствовавших на совещании понимал, что ситуация на Восточном 
фронте была отчаянной. Фронт в нескольких местах был прорван русскими, а у нас 
не было достаточных резервов, чтобы закрыть эти прорывы. Поведение Геринга во 
время совещания было постыдным. Он сидел рядом с Гитлером и пытался давать 
якобы чрезвычайно важные суждения и советы, на которые Гитлер не обращал ни 
малейшего внимания. В частности, Геринг, похоже, пытался получше пристроить 
свою дивизию «Герман Геринг» в этой быстро ухудшающейся обстановке.

После совещания Гитлер пригласил меня на обед, во время которого рассказал мне 
все о покушении на свою жизнь, а потом показал то место, где оно произошло.

Взрыв бомбы при покушении был столь ужасным, что казалось чудом, почему не 
погибли все, бывшие в комнате в этот момент. Сам Гитлер был только легко ранен. 
У стенографиста Бергера взрывом оторвало обе ноги, а полковник Бранд и генерал 
Кортен, начальник штаба ВВС, были смертельно ранены. Генерал Йодль, 
контр-адмирал фон Путткаммер и капитан 1-го ранга Ассманн получили ожоги и 
незначительные ранения. В рану генерала Шмундта попала инфекция столбняка, 
который привел к его смерти.

Когда я прощался с Гитлером, он понял, что я очень озабочен ситуацией на 
фронтах, и заверил меня, что линия фронта на востоке вскоре будет восстановлена.


Все время, пока я был в ставке, в моем кармане лежал заряженный пистолет, 
которым я намеревался воспользоваться в случае необходимости. Но по всей 
видимости, мое неожиданное появление прямо в ставке фюрера так озадачило моих 
врагов, что они поспешно отказались от мысли обвинить меня в попытке покушения 
на жизнь Гитлера. Больше я ничего об этом не слышал, и доктор Гёрдеер в личной 
записке к Гитлеру заверил его, что я не имею никакого касательства к политике.

Ставшие вскоре известными подробности о попытке покушения и о стоявшей за этим 
организации (к которой принадлежало значительное число военных) были для меня 
полной неожиданностью. За все годы моей военной службы ни один человек даже не 
пробовал подвигнуть меня на какое бы то ни было преступление против 
государства; более того, никто даже не заговаривал со мной о чем-либо подобном. 
Да и адмирал Канарис, начальник разведывательного управления Верховного 
командования вооруженных сил, во время своих докладов мне не обмолвился ни 
единым словом, что такая группа существует.

Естественно, я знал, что многие, в том числе военные, не были согласны с 
политикой Гитлера или тем, что он втянул Германию в войну. Я сам входил в число 
тех, кто часто не соглашался с Гитлером. Но мне никогда не приходило в голову 
попытаться отстаивать свои взгляды каким-либо другим способом, кроме как в 
открытом споре, с глазу на глаз, и за весь период моего пребывания на посту 
командующего я часто полагал своим долгом доводить до Гитлера мои личные мнения,
 советы и предостережения.

Для меня, так же как и для других, существовал некий предел, до которого я 
полагал возможным следовать за Гитлером. В этом он убеждался много раз в мирные 
годы, а наш окончательный разрыв произошел в 1943 году, когда он отдал флоту 
приказ, который я не мог выполнить. Если бы не разразилась война, то я, 
наверное, попросил отправить меня в отставку в конце 1939 года или, самое 
позднее, в 1940 году. Но в преддверии войны я, как и каждый из немцев, полагал 
своим долгом делать для обороны страны все, что только возможно и сколько 
возможно. Таков уж природный и патриотический инстинкт любого человека. Но 
участие в заговоре или coupd'йtat[63 - Государственный переворот (фр.).] 
настолько противоречило всей моей природе, что просто не приходило мне в голову.


Что касается политической стороны службы, то я никогда не требовал от кого бы 
то ни было придерживаться национал-социалистских взглядов против его воли; 
напротив, я всегда настаивал на сохранении наших старых военных традиций и 
ценностей. И никогда, пока стоял во главе флота, я не потерпел бы агитации или 
заговоров кого бы то ни было против флотской дисциплины или преданности 
государству, которое создавало и пестовало флот с 1921 года. Флот исполнял свой 
долг перед государством в той мере, в какой может требовать любое государство 
от своего солдата или матроса. На флоте не существовало условий для 
возникновения или проведения таких политических акций, как coupd'йtat. Флот и я,
 как его руководитель, могли следовать только одним курсом – курсом преданности 
государству, как мы были преданы и Веймарской республике при президентах Эберте 
и Гинденбурге.

Но по тем фактам, которые стали известны после попытки покушения на жизнь 
Гитлера, было понятно, что в массе германского народа существует глубокий 
раскол. Тот всенародный восторг, вызванный успехами внешней политики Гитлера, 
который существовал в мирные времена, испарился без следа по мере продолжения 
войны. Помимо понятного желания скорейшего прекращения военных действий, в 
широких кругах германского народа существовало и глубокое разочарование в 
Гитлере как лидере нации и государства.

Весьма значительным фактором этого недовольства было то, что своим 
вмешательством, отставками, военными трибуналами и другими действиями Гитлер 
подорвал то положение и высокое доверие, которым всегда пользовались в стране 
ее военные лидеры. Затем военная ситуация, поначалу, в дни первых блистательных 
побед, выглядевшая столь обещающей, так ухудшилась, что надежда на победоносное 
завершение войны совсем пропала. В немцах всегда существовала вера в 
традиционные вооруженные силы, но теперь вне рамок армии стали формироваться 
особые воинские подразделения, такие, как СС или дивизия «Герман Геринг», и 
многие не могли принять это. Тогда как рядовые члены этих формирований всегда 
доблестно выполняли свой военный долг, политические игры их руководителей 
вызывали подозрение в обществе.

Сухопутная армия, которая всегда считалась в Германии основным видом 
вооруженных сил, была уязвлена тем, что Гитлер лично провозгласил себя ее 
главнокомандующим после отставки весной 1942 года фельдмаршала Браухича[64 - 
Ошибка автора или американских издателей. Фельдмаршал Браухич был уволен в 
запас после провала наступления на Москву 19 декабря 1941 г.]. Армия считала, 
что во главе ее должен был встать один из тех боевых генералов, которые 
доказали свои способности в многочисленных сражениях. То, что Гитлер, кроме 
обязанностей главы государства, взял на себя еще и обязанности 
главнокомандующего сухопутными силами, многие расценили как неэффективную 
комбинацию административных обязанностей. Всех мучила мысль о том, что этот вид 
вооруженных сил, с богатыми традициями германской армии и ее репутацией, с 
многочисленными заслуженными генералами, возглавляет перегруженный 
обязанностями политик без всякого военного образования.

В противоположность военно-морскому флоту с его единой и логичной командной 
структурой, сухопутная армия не управлялась из единого центра с четко 
расписанной ответственностью. В ней существовали различные функции и службы, 
каждая под руководством того или иного генерала, многие из которых были 
уравнены в своем статусе, так что Гитлеру приходилось иметь дело напрямую с 
многими генералами вместо одного. В результате он был загружен бессчетными 
частными вопросами, требовавшими длительных обсуждений и индивидуальных решений,
 в то время как главнокомандующий должен брать на себя только решение 
основополагающих вопросов и определять общую политику. Определение 
политического лидера во главе армейской командной структуры было неестественным 
и подрывало доверие к высшему командованию и издаваемым им директивам. Высшие 
генералы получали зачастую противоречивые и часто невыполнимые приказы, что 
приводило к неразберихе и конфликтам, срывало четкое проведение операций.

Чувствуя временами, что принятие Гитлером на себя Верховного командования было 
ошибкой, я порой задумывался над тем, не подсказать ли ему как можно более 
тактично, что следует обдумать свою замену на этом посту. Но прежде чем делать 
это, я должен был иметь для себя готовый ответ на его возможный вопрос о том, 
кого я мог бы рекомендовать на этот пост.

В качестве кандидатур в голову приходили прежде всего имена фельдмаршала фон 
Рундштедта и фельдмаршала фон Манштейна. Если бы Гитлер счел возраст фон 
Рундштедта неподходящим для такого назначения, то тогда фон Манштейн, которого 
я считал самым выдающимся из старших генералом, вполне соответствовал бы такому 
посту. К сожалению, у Гитлера были личные расхождения с фон Манштейном, которые 
сделали бы совместную работу между двумя этими людьми невозможной.

О своих взглядах на эту проблему я рассказал генералу Шмундту, который 
пользовался доверием Гитлера. Я сказал, что, по моему мнению, каждый из двух 
больших фронтов – Восточный и Западный – должен возглавлять отдельный генерал, 
которому были бы подчинены все армии этого фронта, а один из этих двоих 
командующих должен также быть главнокомандующим всех сухопутных сил. Однако это 
предложение никогда не было принято, поскольку в самой армии существовали 
значительные расхождения взглядов по поводу того, кто из генералов лучше всего 
подходил для высшего командного поста.

В результате всего происходящего: военной катастрофы, снизившегося уровня жизни,
 других внутренних трудностей – группа высокопоставленных людей, среди которых 
были и высшие армейские офицеры, пришла к выводу, что единственным путем вывода 
Германии из такой критической ситуации может быть смена главы государства путем 
coupd'йtat.

Я не считал для себя возможным пытаться судить людей, которые сочли необходимым 
идти другим путем, отличным от моего. Если человек, занимающий высокое 
положение в государственной иерархии, знающий ситуацию во всех ее аспектах, 
чувствует себя вынуждаемым своей совестью и интересами отечества принять 
чрезвычайные меры, то оправдать его действия может единственно его совесть. 
Если движущие его мотивы безукоризненны и если в своем беспокойстве о судьбе 
Германии он считает необходимым, правильным и возможным устранить путем 
coupd'йtat опасность, грозящую его народу, я не могу отказать такому человеку в 
сочувственном уважении.

Из людей, вовлеченных в события 20 июля – покушение на жизнь Гитлера, – я 
близко знал лишь нескольких. Генерал Бек, с которым я был знаком много лет, в 
моем представлении совершенно безупречная личность. Я уважаю решение, принятое 
ими перед лицом своей совести. Они несут ответственность за него перед лицом 
истории и народом Германии, как и я несу ответственность за свои действия.

Я убежден, что никто из хорошо известных мне людей не имел каких-либо других 
намерений, как только заменить дурное правительство на лучшее и привести войну 
к приемлемому исходу. Была ли последняя задача выполнимой – вопрос, на который 
едва ли можно дать ответ, поскольку восстание не было успешным. Однако 
представляется маловероятным, чтобы наши враги отступили от своего решения 
потребовать от Германии безоговорочной капитуляции, которое было принято ими на 
конференции в Касабланке в январе 1943 года.

После войны стало известно, что среди тех, кто противостоял тогда правительству,
 были и такие личности, которые на самом деле работали на противника, передавая 
ему планы и детали будущих операций. С подобными людьми у меня нет ничего 
общего. Тот, кто в военное время поддерживает врагов своей страны и тем самым 
предает свое отечество, находится от меня по другую сторону баррикады.

События, которые последовали за мятежом и попыткой покушения на жизнь Гитлера, 
представляют для меня особо несчастливую главу. Несмотря на мое личное 
отношение к государственному перевороту, я не мог сочувствовать тем формам 
правосудия, которое государство обрушило на участников заговора и их окружающих.
 Совершенно естественно, что после предпринятой попытки государственного 
переворота это государство активно расследовало не только сам заговор, но и 
мотивы, приведшие к его возникновению. Однако та пародия на правосудие, которая 
имела место в виде Народного трибунала под председательством доктора Фрейслера, 
не имеет ничего общего с юридической процедурой. Методы, которыми действовал 
этот трибунал, могли только лишить этот суд того уважения, которое все граждане 
должны питать к органам своего государства. Кроме того, я на деле убедился, 
каким образом осуществлялось преследование попавших под подозрение людей, в 
случае с бывшим министром обороны Гесслером.

Доктор Гесслер занимал весьма значительный пост министра обороны в кабинете 
министров с 1920-го по 1928 год. Член Германской демократической партии, он 
снискал мое уважение не только за свои способности как государственного деятеля,
 но и за свои искренние и честные убеждения. Я не прерывал нашего знакомства и 
после его отставки, когда он уже жил на уединенной ферме в Алгау, в Баварии. В 
1943 году доктор Гесслер написал мне, что он хотел бы встретиться с кем-нибудь 
из высших нацистских лидеров, поскольку серьезно обеспокоен реакцией людей в 
Баварии и Вюртемберге на кое-что из того, что происходит вокруг. Он хотел 
посоветовать изменить отдельные акценты в пропаганде, которую вело 
правительство в этом регионе.

Когда я получал инструкции перед поездкой к адмиралу Хорти в Венгрию в 1943 
году, я воспользовался случаем информировать Гитлера о просьбе доктора Гесслера 
и попросил его определить человека для обсуждения этих политических вопросов с 
доктором Гесслером. Тогда Гитлер по своей инициативе отозвался о докторе 
Гесслере как о преданном и безупречном человеке. Поэтому он сразу же дал 
указание Гиммлеру послать достаточно высокопоставленного человека для беседы с 
доктором Гесслером. Посланцу Гиммлера доктор Гесслер рассказал о недовольстве 
населения Баварии и об оживлении сепаратистских настроений там, которые только 
усугубляются средствами пропаганды. Все, что сделал тогда доктор Гесслер, 
свидетельствовало о его озабоченности как искреннего патриота.

Поэтому для меня стало потрясением, когда вскоре после 20 июля 1944 года я 
получил письмо от доктора Гесслера, на котором стоял штамп концентрационного 
лагеря Фюрстенбург под Мекленбургом. В письме он сообщал, что, несмотря на его 
долгую службу в правительстве и его патриотические действия 1943 года, он был 
обвинен в соучастии в попытке покушения на Гитлера. Обвинение базировалось 
единственно на поездке доктора Гесслера к бывшему министру Феру, члену партии 
«Центр», и на встрече с бывшим министром Хермесом, состоявшейся незадолго до 
покушения на жизнь Гитлера. Доктор Гесслер просил меня организовать его встречу 
с Гитлером, на которой он мог бы доказать свою невиновность, в которой Гитлер и 
я были и так совершенно уверены.

Не теряя времени, я позвонил адмиралу Вагнеру, одному из близких сотрудников 
Гитлера, в результате чего Гитлер приказал немедленно допросить доктора 
Гесслера. Я тут же поставил в известность об этом письмами доктора Гесслера и 
его жену. (Письма эти, как я узнал позднее, так никогда и не были доставлены.) 
Поэтому я был крайне удивлен, когда две недели спустя адмирал Вагнер сообщил 
мне, что он был проинформирован представителем СС в ставке фюрера, что доктор 
Гесслер признался комиссии по расследованию: он не только был заранее 
осведомлен о покушении на жизнь Гитлера, но и принимал участие в нем.

Я, естественно, усомнился, что комиссия, которая разбирала дело доктора 
Гесслера, сказала правду. Пытаться сделать что-либо еще с моей стороны было 
безнадежно, поэтому я написал доктору Гесслеру и его жене о случившемся. Эти 
письма тоже, как я узнал позднее, так никогда и не были доставлены адресатам.

Все эти события имели место в конце 1944 года. В марте 1945 года мне позвонил 
Шмидт, директор двигателестроительного завода в Аугсбурге, что под Нюрнбергом. 
Он сказал мне, что доктор Гесслер только что был освобожден из 
концентрационного лагеря и находится теперь в госпитале Св. Ядвиги в Берлине, 
где поправляет здоровье, чтобы быть в состоянии проделать путь до дома.

Я сразу же бросился в госпиталь, где лежал доктор Гесслер, сломленный как 
морально, так и физически. Я попросил его рассказать мне, что произошло.

Он сказал мне, что не получил моих писем – ни второго, ни первого, в котором я 
писал ему, что совершенно уверен, что его действия в ноябре 1943 года 
безусловно убедят Гитлера в честности и преданности родине. Затем он поведал 
мне почти невероятную историю о том, как с ним обращались в концентрационном 
лагере.

Поначалу обращение это было очень плохим, но затем несколько улучшилось, 
очевидно после получения приказа Гитлера о немедленном расследовании дела. 
Расследование это, однако, обернулось просто пытками. Следователи забивали ему 
между пальцев клинья, причиняя невыносимую боль – такую, что для приведения его 
в сознание потребовалось делать уколы. Я лично видел рубцы от клиньев на 
пальцах доктора Гесслера. Когда же доктор Гесслер запротестовал против пыток, 
ему было сказано, что они проводятся по особому указанию Гитлера.

Все документы по его делу, сообщил он мне, были затем отправлены в Народный 
трибунал в Берлине, причем трибунал не обнаружил в них ничего преступного или 
хотя бы предосудительного. Только тогда, после почти шестимесячного строгого 
заключения, он был освобожден, хотя его невиновность можно было установить с 
самого начала.

Я позвонил жене доктора Гесслера и сообщил ей радостную весть об освобождении 
ее мужа. Затем с помощью директора Шмидта я организовал перевозку доктора 
Гесслера домой.

Все эти страшные подробности своих перипетий доктор Гесслер поведал мне с 
величайшей неохотой, умоляя никому не говорить о них, поскольку ему «стыдно за 
Германию». Я хотел рассказать обо всем этом Гитлеру. Он умолил меня не делать 
этого, поскольку одним из условий его освобождения было письменное 
обязательство не разглашать никому все то, что произошло за время его 
пребывания в концентрационном лагере.

То, что подобное могло произойти в Германии, причем в отношении совершенно 
невиновного доктора Гесслера, повергло меня в такое ужасное состояние, что я в 
тот же самый день снял золотой партийный значок, который Гитлер лично вручил 
мне в 1937 году, и разломал его на кусочки. Я никогда и не был членом 
нацистской партии – это было вообще запрещено офицерам вооруженных сил – и 
принял этот значок лишь как знак отличия, пожалованный лично мне главой 
государства. С этого момента я уже не мог считать его знаком отличия.

Как и доктору Гесслеру, мне было стыдно, что подобные вещи стали возможны в 
Германии.




Глава 21. События государственные и личные


В день капитуляции Германии, 7 мая 1945 года, я лежал в бабельсбергском 
госпитале.

Всего неделю тому назад Гитлер покончил жизнь самоубийством.

Выписавшись из госпиталя 16 мая, я сразу же побывал у полковника Пименова, 
начальника русской комендатуры, которая была организована в Потсдаме. Полковник 
Пименов заверил меня, что у моего дома будет выставлена охрана для обеспечения 
безопасности моей семьи.

Но еще до прибытия охранников я был доставлен в местечко Капуе на окраине 
Потсдама, где, по всей видимости, обосновалась русская разведывательная группа. 
Это произошло 17 мая. В тот же вечер полковник Пименов лично настоял на моем 
освобождении. Я был отправлен домой в сопровождении личной охраны.

Тремя днями спустя полковник Пименов навестил меня, причем на этот раз с ним 
приехал генерал из штаба маршала Жукова. Они спросили меня, что я намереваюсь 
делать. Я ответил, что хочу написать книгу о своей службе, вроде той, которую я 
написал о боевых действиях крейсеров в Первой мировой войне.

Тем же вечером со мной случился новый сердечный приступ. Болтанка и тряска в 
русском грузовике оказались чересчур сильным испытанием для меня. Несколько 
дней мое состояние было критическим, и после этого на несколько месяцев я 
оказался прикованным к постели.

Полковник Пименов несколько раз присылал мне с оказиями продукты для усиленного 
питания в период выздоровления. Двадцать третьего июня он дал мне знать, что 
рекомендует мне побывать в некой резиденции, предназначенной для генералов. 
Разговор там, по его словам, будет продолжаться не менее полутора часов; кроме 
этого, добавил он, мне будет объявлено, что меня в самом ближайшем будущем 
перевезут в Москву.

Однако я был доставлен отнюдь не в генеральскую ставку, но в тюрьму Лихтенберг. 
Там я был помещен в одиночную камеру под строгий надзор генерала, бывшего, 
очевидно, сотрудником ОГПУ, русской государственной полиции. Мой тюремщик 
сообщил мне, что я являюсь военнопленным и после недели-другой в Лихтенберге 
буду переведен в Москву. В порядке утешения он заявил, что я могу продолжать 
работать над книгой, которую я уже начал писать дома. Спустя несколько дней моя 
жена смогла добиться разрешения от властей также перебраться в Лихтенберг, 
поскольку мое здоровье стало ухудшаться. Пока она жила со мной в тюрьме, наш 
дом в Бабельсберге был разграблен.

Примерно 8 июля моя жена и я были доставлены самолетом в Москву в сопровождении 
весьма враждебно настроенной охраны, причем в течение суток мы не получили ни 
кусочка еды.

Лишь после разговора с двумя из высших генералов Народного комиссариата 
внутренних дел наше положение улучшилось. Нас перевели в хорошо обставленный 
дом в Подмосковье, причем с нами всегда находился один или двое офицеров охраны.
 Те два генерала из Народного комиссариата внутренних дел часто бывали у нас и 
вели со мной долгие беседы, весьма интересуясь ходом моей работы над книгой, но 
никогда не сообщая, когда же состоится процесс надо мной.

Мое пребывание в Москве продолжалось три месяца, в течение которых я сделал 
много набросков для моей книги, частично по предложениям русских, а частично по 
моему собственному желанию. Хорошая еда и медицинское обслуживание значительно 
укрепили мое общее физическое состояние. Но печальный исход войны и горестные 
впечатления последних лет и месяцев ввергли меня в глубокую душевную депрессию.

Мои наброски для будущей книги, которые я делал без каких-либо справочных 
материалов под рукой, надеясь только на свою память, неизбежно страдали 
неполнотой. Я старался восстановить в них как можно больше обстоятельств и 
проблем прошлого с тем, чтобы провести потом методичный анализ, когда приступлю 
к написанию книги в полном смысле. Эти наброски были впоследствии у меня изъяты.
 Мои обвинители пытались использовать их против меня на Нюрнбергском процессе, 
не обращая внимания на то, что они представляли собой всего только черновые 
заметки для меня самого и не претендовали ни на окончательные выводы, ни на 
определенные оценки. Это касалось, в частности, моих характеристик тех или иных 
политических деятелей.

В шесть часов утра 17 октября 1945 года меня вывели из дома без какого-либо 
предварительного предупреждения. Моей жене, которая осталась в доме, было 
сказано, что я еду в Москву на пару часов для уточнения каких-то вопросов. Но 
уже на улице мне сообщили, что меня переводят в Берлин, хотя через несколько 
дней я вернусь обратно. Мой новый сопровождающий, генерал, которого я не знал, 
сначала доставил меня в Народный комиссариат внутренних дел, а потом в аэропорт.


Во время полета и после него, в Берлине, я находился под охраной подполковника 
и еще одного русского офицера. Они строго присматривали за мной в доме в 
Бабельсберге, в котором меня разместили вместе с журналистом Хансом Фриче. 
Ранее он содержался в заключении на Лубянке и был доставлен из Москвы на одном 
самолете со мной. Здесь, в Бабельсберге, нам и вручили копии обвинительного 
акта, который был выдвинут против нас Международным военным трибуналом по 
преследованию и наказанию военных преступников.

Здесь я в первый раз услышал о военных преступлениях.

Поскольку для своей защиты мне были необходимы сделанные мной в Москве заметки, 
я попросил доставить их мне. Через несколько дней заметки эти были мне 
доставлены, а с ними и мои письменные показания, которые мне надо было 
подписать. Просмотрев заметки и показания, я отказался подписать эту надуманную 
кучу фраз из моих заметок, вырванных из контекста, переведенных с грубыми 
ошибками и только вводящих в заблуждение. Если бы я оказался достаточно глуп, 
чтобы подписать эту груду фраз вне контекста, к тому же ошибочно переведенных, 
то трибунал получил бы документ, который при желании можно было принять за 
признание мною вины.

Я написал заявление на имя председателя Международного военного трибунала, в 
котором дал полное объяснение всех неточностей и искажений, допущенных в 
показаниях. Мне не довелось узнать, что стало с этим заявлением. Мои заметки 
снова изъяли, а через несколько дней Фриче и я были перевезены на автомобиле из 
Берлина в Нюрнберг. Как и другие заключенные, прибывшие до нас или после нас, 
мы были помещены в камеры-одиночки нюрнбергской уголовной тюрьмы, в которых 
день и ночь горел электрический свет.

Нюрнбергский процесс начался 20 ноября 1945 года. Как и другие заключенные, 
адмирал Дёниц и я были обвинены в военных преступлениях в ходе военных действий 
на море.

Для подготовки к защите нам было предоставлено совершенно недостаточное время. 
В качестве своего личного адвоката я выбрал известного гамбургского юриста 
доктора Симерса, а адмирал Дёниц – главного судью флота Кранцбюллера, имевшего 
завидную репутацию на флоте благодаря своим блестящим способностям и высоким 
моральным принципам. По техническим вопросам военных действий на море главный 
судья флота Кранцбюллер вел защиту нас обоих.

Ранее я знал доктора Симерса только благодаря его репутации, но, по моему 
мнению, это было скорее преимущество, чем недостаток. Не будучи связанным со 
мной никакими личными отношениями, он мог участвовать в процессе абсолютно 
беспристрастно и поэтому был способен проанализировать все пункты обвинения. 
Это было весьма важно, поскольку заключенные обвинялись как представители 
различных видов вооруженных сил и представители германского народа. Выступления 
доктора Симерса на этом этапе предъявления обвинений было исполненным 
достоинства и тем не менее совершенно блестящим, за что я всегда чувствовал 
себя обязанным ему.

Обвинения, выдвинутые против меня, состояли в следующем: ведение военных 
действий на море без соблюдения принятых правил ведения войны, подготовка 
германского флота к агрессивной войне и, наконец, собственно ведение 
агрессивной войны путем осуществления военно-морских операций против Норвегии. 
Аналогичные обвинения были выдвинуты и против адмирала Дёница, за исключением 
обвинения в подготовке агрессивной войны.

Нюрнбергский процесс был уникален тем, что победители выступали в качестве 
судей над побежденными, на нем рассматривались и принимались во внимание лишь 
действия покоренных, тогда как действия победителей были превыше всяких 
вопросов. Подобный подход не мог обеспечить справедливого и беспристрастного 
правосудия, поскольку действия обвиняемых рассматривались с точек зрения, не 
существовавших до этого в международном праве, а действия победителей должны 
были полагаться безупречными.

Общепризнанным подходом является положение, что в каждой войне действия любой 
страны в значительной степени определяются поведением ее противников. Поэтому 
любой вердикт, вынесенный победителем в отношении побежденного противника, 
теряет много в доверии и признании, если те же самые правила не применяются и к 
победителю. Судьи же Международного военного трибунала в Нюрнберге приняли в 
качестве основополагающего принципа своих процедур положение, что в суде никому 
не будет позволено касаться каких бы то ни было действий союзников или их 
преступлений. Более того, не было позволено даже касаться Версальского договора,
 кроме тех случаев, когда Германия обвинялась в его нарушении. Ту определяющую 
роль, которую он играл во всем развитии Германии с 1920 года, даже не было 
позволено упоминать.

Вскоре стало совершенно ясно, что и в других отношениях Нюрнбергский трибунал 
не был справедливым судом в обычном смысле. Он был учрежден единственно из 
политических соображений, и его главной целью была цель политическая – 
заклеймить весь германский народ как международного преступника. Отнюдь не один 
только Гитлер или национал-социалистское правительство, но германский народ в 
целом должен был предстать в качестве единственного преступника, виновного в 
проведении преступной агрессивной войны. Подобным образом союзники намеревались 
продемонстрировать перед всем миром, что их собственные военные действия против 
Германии и жестокость их оккупационной политики были справедливы и необходимы. 
Такой карательный подход полностью проявился в том, что подобного рода военный 
трибунал был учрежден только для рассмотрения дел Германии и Японии, но не 
Италии, третьего члена «Оси Берлин – Рим – Токио».

После Первой мировой войны признание того, что Германия ответственна за 
развязывание войны, было зафиксировано в одной из статей Версальского мирного 
договора, и Германии пришлось подписаться под этим, чтобы иметь возможность 
обрести мир. Если же это письменное свидетельство вины начало бы впоследствии 
оспариваться, то самые основы Версальского договора были бы потрясены.

На этот раз союзники намеревались избежать любой возможности подобного развития 
событий. Вместо неубедительного признания, явно вырванного у Германии силой, 
теперь вина Германии за войну и ее последствия должна была быть 
продемонстрирована всему миру в результате широкого публичного разбирательства.

Вместо же этого процесс, по моему мнению, вполне ясно продемонстрировал, что в 
германском народе или в некой его части не существовало никакого заговора 
против мира во всем мире. Подобным же образом обнаружилась несостоятельность 
обвинений в том, что имелась некая группа военных деятелей, в намерения которых 
входило подстрекание страны к войне. Обвинения против так называемых преступных 
организаций, в рамках которых обвинялись 3 000 000 высших членов нацистской 
партии, 500 000 членов СС, такое же число членов СД и 2 000 000 членов СА, 
также оказались пустышкой. В каждом из этих случаев трибунал счел, что членство 
в такой группе не является основанием для обвинения; действительные 
преступления всегда совершались тем или иным конкретным человеком.

По крайней мере, в этом одном-единственном случае истинно демократическая 
концепция правосудия все же восторжествовала. Широкие, всеохватывающие 
обвинения, с которых трибунал начал свою работу, вскоре были значительно сужены 
приведенными доказательствами и принятыми решениями, что уже не было попыток 
возложить коллективную вину за происшедшее на весь немецкий народ.

Это стало чрезвычайно важным выводом и свидетельством того, что трибунал в 
отдельных случаях отказывался быть связанным чисто политической точкой зрения. 
В то же самое время в сфере чисто уголовного судопроизводства трибунал 
представил неоспоримые свидетельства того, что многочисленные преступления, 
многие из которых самого ужасного свойства, были совершены теми или иными 
национал-социалистами. И все же, кроме этих преступников, никто в Германии не 
имел ни малейшего представления о том, что происходят подобные вещи.

Для меня это была самая гнетущая часть всего процесса. Какая-либо информация о 
тех преступлениях, которые совершались в концентрационных лагерях, была надежно 
скрыта за непроницаемой стеной молчания, возведенной преступниками вокруг тех 
мест, где они творили свои злодеяния. Из показаний бывшего министра внутренних 
дел Пруссии Северинга, равно как и из показаний нескольких других политических 
деятелей, которые были заслушаны на процессе, стало ясно, что те или иные 
конкретные случаи становились порой достоянием гласности, но весь размах 
преступлений, как и их ужасная сущность, стал совершенным потрясением для 
громадного большинства немцев. Потрясение это оказалось тем большим, что в них 
была вовлечена не просто некая группа преступных политиков, но сам глава 
государства, Гитлер, во множестве случаев являлся не только соучастником, но и 
зачинщиком этих преступлений. Для большинства немцев истинное лицо Гитлера 
стало в первый раз ясным только во время Нюрнбергского процесса.

Таким образом, процесс развивался в двух раздельных направлениях: политическом, 
в результате чего каждый немец должен был испытывать чувство стыда, и военном, 
представлявшем собой совсем другое дело. Говоря в целом, военный аспект 
процесса являл собой картину, принципиально разнящуюся с той, которую 
обвинители рисовали с самого начала. Предубежденность, которой с самого начала 
отличался военный аспект процесса, происходила не только от политической 
заданности процесса, но и от двух совершенно различных систем правосудия, в 
которых выросло обвинение и защита. В англосаксонской судебной процедуре, 
представлявшей собой систему, в рамках которой и проводятся в основном судебные 
процессы, процесс являет собой всеохватывающее состязание между обвинением и 
защитой, после которого суд и выносит свой вердикт. Обвинение не пытается, со 
своей стороны, просто добраться до безоговорочной истины, но старается выиграть 
свое дело против обвиняемых любыми и всеми возможными способами. Подобный 
подход полностью противоположен системе правосудия Германии, в которой обе 
стороны обязаны прежде всего установить истинность или ложность существа дела. 
Англосаксонская система была новой и необычной для германских защитников и их 
советников и тем самым делала изложение позиции нашей стороны более сложным. То,
 как быстро наши адвокаты смогли принять англосаксонскую систему 
судопроизводства, и их успехи в осуществлении нашей защиты было превыше всех 
похвал.

В ходе своей долгой и славной истории англосаксонская система судопроизводства 
доказала свои достоинства, но она обеспечивает правосудие только в том случае, 
если обвинение и защита имеют равные возможности в своих действиях. В ходе 
Нюрнбергского процесса такого не было.

Обвинители располагали многими месяцами для подготовки обвинительного 
заключения. Они захватили все архивы и документы, о существовании которых было 
известно, и в полной мере использовали их как свидетельства преступлений. 
Поскольку все германские архивы попали во вражеские руки, то число документов, 
доступных для обвинения, было неограниченным. Из всей этой массы документов 
были извлечены прежде всего самые пагубные для обвиняемых, и, вырванные из 
контекста, они стали оружием против них.

С другой стороны, адвокатам обвиняемых не было позволено иметь доступ к этой 
массе документов, которыми располагали союзники. Им было позволено оперировать 
только теми материалами, которые пожелало дать им обвинение. Все же другие 
материалы, которые могли послужить оправданию обвиняемых или хотя бы частично 
снять с них вину, приходилось добывать с громадными трудностями, как правило, 
обходными путями и в неполном виде. Естественно, в результате подобных 
ограничений для стороны защиты были возможны только доказательства, добытые из 
германских источников. Для установления имеющих ключевое значение фактов, 
подобных тому, что союзники намеревались осуществить и планировали вторжение в 
Норвегию, был бы необходим доступ в зарубежные архивы; разумеется, этого 
никогда не было позволено.

Из-за чрезвычайной скученности в разгромленном Нюрнберге, куда доставлялись все 
новые и новые свидетели обвинения, защита испытывала серьезные проблемы с 
оборудованием хотя бы самого примитивного рабочего места. Строгость же 
заключения, в котором содержались обвиняемые, исключала для их адвокатов 
возможность конфиденциально побеседовать со своими подзащитными.

И наконец, вся атмосфера, в которой проходил процесс, была исполнена 
враждебности. Все газеты, все передачи радиостанций находились под 
непосредственным контролем союзников и поэтому печатали и передавали только 
негативные для обвиняемых материалы. Тот факт, что мои адвокаты смогли сделать 
так много при столь ограниченных возможностях, свидетельствует об их 
исключительных способностях как защитников.


* * *

В качестве своих основных свидетелей я определил вице-адмирала Шульте Мёнтинга, 
бывшего в течение многих лет моим помощником и ставшего впоследствии 
начальником моего штаба, и бывшего министра внутренних дел Северинга.

Спокойная и уверенная манера Северинга давать свидетельские показания 
производила большое впечатление на суд. Он воздерживался от произнесения 
каких-либо пропагандистских или полемических утверждений, сосредоточившись 
целиком и объективно на тех областях, в которых он был наилучшим образом 
информирован, таких, в частности, как начальное перевооружение военно-морского 
флота. Сердечность, с которой он защищал меня, глубоко тронула. Он 
засвидетельствовал, что рост флота после 1928 года, вопреки запретам 
Версальского мирного договора, имел место в соответствии с решением германского 
правительства. Он также засвидетельствовал, что услышал о массовых убийствах 
евреев и людей других национальностей только после падения гитлеровского режима.
 Отвечая на вопрос моего адвоката о том, получал ли он и его друзья по 
социал-демократической партии поддержку из-за границы в период нацистского 
режима, он дал откровенный и смелый ответ.

«Если вы спрашиваете меня, – сказал он, – получали ли мои политические друзья 
поддержку от иностранцев, которых можно назвать антифашистами, хотя бы в виде 
протеста, то я должен ответить «нет»! К сожалению, нет! Мы были потрясены, 
когда члены британской лейбористской партии, которые не имели статуса делегатов 
правительства, пользовались гостеприимством Гитлера и потом, уже вернувшись в 
Англию, превозносили рейхсканцлера Гитлера как приверженца дела мира! В этой 
связи я должен назвать имена Филиппа Сноудена, бывшего министра в правительстве 
лейбористов, и Джорджа Ленсбери, лидера лейбористской партии».

На этом председатель трибунала остановил Северинга и не позволил ему больше 
давать показания по этому пункту. Это был именно тот вид показаний, который, 
как и предполагалось, не должен был прозвучать.

Вице-адмирал Шульте Мёнтинг давал свои показания в ходе долгого перекрестного 
допроса, поминутно прерываемый как адвокатом, так и представителем обвинения. 
Его великолепная память, четкость ответов и точность анализа проблем нацизма, 
как в мирные, так и в военные дни, произвели явное впечатление на слушателей.

Очень действенными были и свидетельские показания барона фон Вайцзеккера, 
бывшего статс-секретаря министерства иностранных дел. В период операции в 
Норвегии, заявил он, он не был согласен со мной в том, что союзники сами уже 
планируют оккупацию Норвегии, но теперь он знает, что я был тогда совершенно 
прав. Он также засвидетельствовал, что силы германского военно-морского флота, 
расквартированные в Норвегии, в период оккупации пользовались всегда 
чрезвычайно высокой репутацией среди норвежцев, о чем многие из них лично 
говорили барону фон Вайцзеккеру.

Я также считаю себя вечно обязанным многочисленным свидетелям, давшим свои 
показания не только лично перед судом, но и в виде аффидавитов, писем и других 
документов, отправленных со всех концов страны, причем многие из их авторов 
даже не знали меня лично. В общем же все свидетели, дававшие показания по 
адмиралу Дёницу и мне, своим поведением и даже внешностью самым лучшим образом 
создавали перед всеми образ германского военно-морского флота, притом что 
многие из них были доставлены в трибунал непосредственно из тюрем союзников. По 
сравнению с откровенными и убедительными показаниями этих свидетелей 
доказательства, представленные обвинением, в особенности в виде письменных 
документов и аффидавитов, выглядели слабыми и тенденциозными.

Что касается лично меня, то я постарался дать ясную картину того, к чему я был 
причастен, как до войны, так и в ее ходе, насколько мне удавалось это 
припомнить. Полагаться при этом я мог исключительно на свою собственную память, 
за исключением нескольких документов и части моих заметок, которые удалось 
добыть моему адвокату, несмотря на чрезвычайные трудности.

С самого начала процесса мы с адмиралом Дёницем для себя решили: самое главное, 
что сейчас поставлено на карту, – историческая справедливость военных действий 
Германии на море, которая была для нас гораздо важнее, чем какое бы то ни было 
обвинение, направленное против нас лично. По сравнению с сохранением доброго 
имени германского флота все последствия, касающиеся нас как личностей, не имели 
никакого значения.

Как само собой разумеющееся, адмирал Дёниц и я взяли на себя всю меру 
ответственности за происходившее в те периоды, когда мы соответственно стояли 
во главе флота. Такова была точка зрения, которой всегда придерживались 
германские военные руководители. Поэтому я гневно отверг все обвинения, 
предъявленные адмиралу Дёницу в связи с военными действиями подводных лодок за 
тот период, когда командующим флотом был я.

Именно методы ведения подводной войны были основным предметом атак обвинения. 
Но как раз в этом отношении мы всегда были предельно щепетильны. Прежде чем 
отдавать какие-либо указания или издавать директивы относительно действий наших 
подводных лодок, мы тщательно проверяли каждый их пункт в юридическом отделе 
военно-морского штаба и поэтому были уверены, что предприняли все возможные 
предосторожности против нарушений международных правил ведения войны на море. 
Как адмирал Дёниц, так и я выступали всегда приверженцами взглядов, что никакие 
действия не должны быть предприняты, никакие приказы или директивы изданы, если 
они могут привести к нарушению моральных правил войны на море, признаваемых 
всеми цивилизованными людьми. Я абсолютно точно знал, что адмирал Дёниц, 
отдавая себе в этом, полный отчет, несколько раз подверг опасности вражеских 
атак наши подводные лодки и их экипажи, чтобы обеспечить спасение членов 
экипажей торпедированных судов.

Обвинение намеревалось доказать нашу вину, используя все возможные средства. В 
резком контрасте с этим проявилось отношение, выраженное в письменных 
показаниях, сделанных британским адмиралтейством и адмиралом Нимитцем, 
командующим американскими военно-морскими силами на Тихом океане, в нашу пользу.


Один раз в виде исключения трибунал смягчил свой запрет на наш доступ к 
конфискованным германским архивам и на получение нами свидетельских показаний 
из иностранных документов и от иностранных свидетелей. В ходе разбирательства 
об обстоятельствах подводной войны на море главному судье флота Кранцбюллеру 
после многократных попыток удалось добиться разрешения для одного из наших 
помощников адвокатов, капитан-лейтенанта Мекеля, просмотреть и сделать выписки 
из документов по действиям германских подводных лодок на море, 
секвестрированных в Лондоне. В дополнение к этому, трибунал удовлетворил запрос 
Кранцбюллера на разрешение получить показания у офицеров и чиновников 
британского и американского военно-морских флотов.

С помощью доктора Симерса главный судья флота Кранцбюллер подготовил и направил 
в обе эти организации список вопросов, на которые в обусловленное время получил 
ответы.

Из ответов английского адмиралтейства было установлено и принято трибуналом к 
сведению, что с самого начала войны британский флот начал вооружать английские 
торговые суда в соответствии с директивами, уже изложенными в 1938 году в их 
«Руководстве по торговому мореходству». Также торговые суда выходили в море под 
охраной вооруженного эскорта. Британские торговые суда имели приказы 
докладывать обо всех замеченных ими подводных лодках и по этой причине стали 
частью британской военно-морской системы разведки и оповещения. С 1 октября 
1939 года британский военно-морской флот дал приказ британским торговым судам 
при малейшей возможности таранить германские подводные лодки. А 8 мая 1940 года 
британские военно-морские силы получили приказ топить, без предупреждения, 
любые суда, замеченные ночью в проливе Скагеррак.

Столь же искренние и полезные ответы дал на полученные им вопросы и адмирал 
Нимитц. Сразу же после начала войны с Японией, заявил он, правительство 
Соединенных Штатов объявило весь Тихий океан зоной военных действий и отдало 
приказ на ведение неограниченной войны против Японии. В этой зоне военных 
действий, охватывающей всю акваторию величайшего океана в мире, подводные лодки 
Соединенных Штатов имели право нападать без предупреждения на любое замеченное 
ими торговое судно. Действие этой директивы не распространялось лишь на 
госпитальные суда и некоторые другие, находившиеся под особой защитой из 
гуманитарных соображений.

Но самый важный вопрос из вопросника, направленного адмиралу Нимитцу, звучал 
так: «Было ли запрещено американским подводным лодкам, особым на то приказом 
или сложившейся практикой, принимать меры к спасению пассажиров и экипажей 
судов, потопленных без предупреждения, если эти меры подвергали опасности сами 
подводные лодки?»

Совершенно недвусмысленный ответ американского адмирала гласил:

«Как правило, подводные лодки Соединенных Штатов не принимали мер к спасению 
оставшихся в живых врагов, если такие меры были связаны с дополнительным риском 
или если тем самым подводная лодка ставила под сомнение дальнейшее выполнение 
боевой задачи».

Информация, полученная от двух высших и самых авторитетных офицеров двух 
величайших флотов, с которыми мы сражались во время войны, стала самой весомой 
для оценки методов ведения войны германским военно-морским флотом. В ходе 
Нюрнбергского процесса было установлено, что германский военно-морской флот вел 
военные действия в соответствии с теми же правилами и обычаями, которые 
соблюдались двумя крупнейшими флотами держав, с которыми мы сражались. В 
результате Международный военный трибунал полностью снял обвинение германского 
флота в ведении войны недозволенными методами, подтвердив, что эти военные 
действия велись в полном соответствии с положениями международного права. То, 
что мы с адмиралом Дёницем одержали победу в этом отношении, стало для нас 
самой важной частью процесса. Победа эта стала тем значительнее, что она была 
достигнута с помощью наших бывших врагов, в частности тех, чьи силы самым 
решительным образом сражались с нами в ожесточении подводной войны.

Аргументы главного судьи флота Кранцбюллера, которые он приводил в опровержение 
доводов обвинения, связанных с военно-морскими действиями Германии, были 
достойными и убедительными. В своей итоговой речи в пользу моего оправдания 
доктор Симерс доказал несостоятельность обвинения по всем пунктам. В ходе своей 
блестящей защитной речи он сосредоточился, в частности, на обвинениях нас в 
связи с норвежскими операциями, раскрыв аналогичные планы и намерения союзников.


В основном именно по поводу этого обвинения в ведении агрессивной войны 
трибунал не согласился полностью с контрдоказательствами доктора Симерса и в 
конце концов вынес в отношении меня обвинительный вердикт «на основании 
полученных свидетельств».

Основание для такого вердикта в отношении меня осталось совершенно непонятным, 
так как сам суд ограничил количество материалов, представляемых в качестве 
доказательств, отклонив ходатайство нашего советника о представлении 
официальных английских документов и директив, связанных с норвежской операцией. 
Когда позднее эти документы были опубликованы, в частности в мемуарах 
премьер-министра Уинстона Черчилля, какие-либо основания для вердикта и 
приговора Нюрнбергского трибунала в отношении меня, касающиеся оккупации 
Норвегии, были полностью опровергнуты.

В своем последнем слове перед трибуналом я вкратце подвел итоги следующим 
образом:

«Окончательное решение настоящего трибунала, после того как все свидетели дали 
показания, стало развязкой благоприятной для Германии, но неожиданной для 
обвинения. Безупречное свидетельство оправдало немецкий народ – а вместе с ним 
и всех тех, кто, как и я, обвиняется в подобном, – от ужасного обвинения в 
молчаливом согласии на убийство миллионов евреев и людей других национальностей,
 кроме тех, кто на самом деле участвовал в них. Несмотря на то что обвинение в 
ходе предыдущих слушаний узнало правду, его попытки, облеченные в 
морализаторские одежды, опозорить весь народ Германии посредством всех этих 
обвинений и перекрестных допросов, полностью провалились.

Другим результатом, столь же важным для меня, стало то, что законность и 
благородная природа поведения германского военно-морского флота во время войны 
были публично подтверждены в ходе настоящего процесса. Флот предстал перед 
трибуналом и перед всем миром со сверкающим гербом и незапятнанным флагом. Все 
попытки господина Шоукросса[65 - Сэр Хартли Шоукросс был представителем 
обвинения от Великобритании. (Примеч. авт.).] уравнять подводную войну с такими 
же жестокостями, которые творились повсюду, мы смогли сознательно и с 
негодованием отвергнуть. Опровергнуто также обвинение в том, что военно-морской 
штаб и его начальник демонстрировали «пренебрежение к международному праву»; 
наоборот, было доказано, что с самого начала и до конца они честно старались 
вести современную морскую войну в соответствии с требованиями международного 
права и гуманности, на той же основе, что и их противники.

Я могу только сожалеть, что обвинение постоянно старалось опорочить меня и флот,
 что было продемонстрировано представлением второго и дополненного перечня 
пунктов обвинения и материалов, которое, однако, отличалось от первого только 
количеством и резкостью оскорбительных искажений. Явным объяснением этому 
является то, что обвинение само признало слабость вменяемых нам в вину пунктов.

Я также считаю, что английские и американские обвинения стали медвежьей услугой 
их собственным флотам, представляя в виде сборища аморальных негодяев 
германский флот, долгие годы оказывавший упорное и достойное сопротивление 
военно-морским флотам союзников. Но я уверен, что адмиралтейства союзников 
поймут меня и знают, что они сражались не против преступников.

Поэтому я могу объяснить отношение обвинения лишь тем, что как они, так и их 
представители выказали недостаточное понимание основополагающих принципов 
военного поведения и профессии военного. Соответственно этому они вряд ли могут 
выносить суждения, касающиеся чести военного.

Подытоживая сказанное, хочу заявить, что я выполнял свой долг военного, 
поскольку был убежден, что таким образом я могу служить германскому народу и 
отечеству, в котором я живу и за которое готов в любой момент отдать жизнь. 
Единственным основанием, по которому кто-то мог хотя бы заподозрить меня 
виновным в чем-либо, может быть ошибочно истолкованное мнение, что я вышел за 
рамки моих воинских обязанностей и дал себя до некоторой степени вовлечь в 
политическую деятельность. Такое мнение не принимает во внимание тот факт, что 
я занимал только позицию военного и, более того, что подобный политический 
аспект совершенно противоречит всей моей службе на флоте и традиции германских 
вооруженных сил. Любая подобная деятельность может быть сочтена моральной виной 
перед германским народом, но никогда не сможет заклеймить меня как военного 
преступника. Такая вина не может быть установлена уголовным судом людей, но 
лишь только Богом».

Вынесение трибуналом вердикта и оглашение приговоров состоялось 30 сентября и 1 
октября 1946 года. Для меня они стали во многих отношениях неожиданными, не в 
связи с моей личной судьбой, но в отношении других обвиняемых.

С того самого момента, когда я увидел, каким образом трибунал осуществляет свою 
работу, я ничуть не сомневался, что могу быть осужден. Хотя с меня и было снято 
обвинение в «преступлениях против человечества», я был признан виновным в 
подготовке и осуществлении агрессивной войны, причем последнее основывалось на 
операциях в Норвегии. Я был приговорен к пожизненному заключению. Адмирал Дёниц 
получил меньший срок заключения – десять лет, на том основании, что он делал 
это «в профессиональном качестве».

Вердикт и приговор адмиралу Дёницу стал для меня совершенно непостижимым, 
поскольку все обвинения против него были практически опровергнуты, а причины, 
по которым было определено такое наказание, были абсолютно недостаточными.

Но то, что воистину потрясло меня, – приговор фельдмаршалу Кейтелю и 
генерал-полковнику Йодлю к смертной казни через повешение. Я не мог представить 
себе, что какой бы то ни было военный трибунал может определить столь позорную 
казнь офицерам самого высокого ранга, для которых даже за обычные преступления 
общепризнанным наказанием был расстрел.

Приговор к столь позорной смерти явно пришелся не по душе даже многим из наших 
противников: присутствовавшие в зале американские генералы поднялись и вышли из 
зала суда перед произнесением смертного приговора германским генералам.

Тесные взаимоотношения, в которых эти два генерала состояли с Гитлером, 
обусловленные их официальным положением, очевидно, послужили слабости их защиты.
 Как на ближайших сотрудников Гитлера, именно на них и возложили всю тяжесть 
вины и ответственности за все военные приказы и распоряжения, отданные Гитлером,
 хотя именно они часто использовали свое высокое положение в военной иерархии и 
рисковали лично для того, чтобы воспрепятствовать некоторым из аморальных вещей,
 которые имели место.

Я всегда весьма высоко ценил генерала Йодля, с которым мне часто приходилось 
совместно решать вопросы в рамках моего положения в среде военных. Его отличали 
интеллигентность, быстрая оценка ситуации, способность рассуждать и действовать 
в свете широкой всеохватывающей обстановки, даже если вопрос не относился к 
сфере его компетенции. Блестящий и способный офицер Генерального штаба, он был 
также честным человеком с твердым характером. Не колеблясь, он позволял себе 
возражать Гитлеру и отстаивал свои собственные убеждения, даже с изрядным 
личным риском. В Нюрнберге он продемонстрировал свое совершенное владение 
теорией и практикой войны и парировал все предвзятые обвинения спокойной и 
ясной логикой своих ответов.

Фельдмаршал Кейтель в еще большей степени ассоциировался с Гитлером благодаря 
своей должности начальника штаба Верховного главнокомандования вооруженными 
силами. Без сомнения, он, не обладая достаточно сильным характером, не всегда 
мог с должной твердостью и определенностью противостоять более сильной личности 
Гитлера. Ему следовало осознать это и уступить место своему более твердому 
преемнику. Но я уверен, что он всегда неустанно и беззаветно исполнял свой долг.


В период от вынесения приговора и до приведения его в исполнение всем 
обвиняемым было позволено навестить друг друга в камерах тюрьмы. Первым я 
посетил Кейтеля, желая выказать ему свое сочувствие в этот трудный для него час.



* * *

С середины октября 1945 года, когда я был разлучен с моей женой в Москве и 
переведен в Берлин, а позднее и в Нюрнберг, я ничего не знал о ней и 
чрезвычайно беспокоился. В середине сентября 1946 года, после того, как все 
свидетельские показания были заслушаны трибуналом, и до того, как был вынесен 
вердикт, семьям обвиняемых было позволено посетить их. Мои дочь и сын побывали 
у меня в Нюрнберге, но все усилия моего адвоката, равно как и усилия господина 
Лоуренса, председателя Нюрнбергского трибунала, добиться разрешения увидеться 
со мной моей жене оказались напрасными. Телеграммы, отправленные ей, вернулись 
с пометкой «за невозможностью доставки адресату». Попытки моего советника 
разыскать ее через советских представителей в Нюрнберге окончились лишь 
туманными обещаниями и ничем больше. Когда я написал об этом господину Лоуренсу,
 он лично поднял этот вопрос в Контрольном совете[66 - Контрольный совет по 
Германии – высший орган управления, созданный сразу после капитуляции Германии 
из командующих оккупационными войсками четырех союзных держав.] – я буду вечно 
признателен ему за это, – но и этот шаг не принес успеха. В следующий раз я 
увидел свою жену только спустя четыре года после нашего расставания в Москве, 
через частую металлическую решетку в тюрьме Шпандау. За несколько дней до этого 
она, наконец, была освобождена из советского лагеря для заключенных.

Вся ее вина состояла в том, что она была моей женой.

Мой приговор означал, что остаток своей жизни мне было суждено провести в 
стенах тюрьмы – предмет унижения и беспокойства моей семьи. Несмотря на советы 
моего адвоката, я решил просить Контрольный совет о милости – расстрелять меня. 
Я не желал в моем возрасте быть предметом постоянного психологического бремени 
для своей семьи. Но мое прошение было отклонено.

В ходе Нюрнбергского процесса многие бывшие адмиралы старого германского 
императорского флота, хорошо известные в Англии, направили свои петиции 
британскому флоту с просьбой вступиться за адмирала Дёница и меня. Многие 
офицеры германского военно-морского флота, находясь в плену и пребывая в 
британских и американских лагерях для военнопленных, также массово 
ходатайствовали в отношении нас. Помимо прочего, они заявляли, что считают 
своим долгом защитить честь своих погибших и раненых товарищей и не могут 
поверить, что офицеры союзнических флотов смогут согласиться с обвинением, что 
германский флот сражался как пиратский.

Когда в зале заседаний Нюрнбергского трибунала зачитывался приговор, при этом 
присутствовал адмирал лорд Эндрю Б. Каннингхем, в то время бывший первым лордом 
британского адмиралтейства. Несколькими днями спустя адвокат Дёница переговорил 
с ним по поводу петиций за помилование германских офицеров военно-морского 
флота. Лорд Каннингхем посоветовал ему передать эти петиции непосредственно 
британскому адмиралу, входившему в Контрольный совет по Германии, и 
проинформировал последнего, что он, лорд Каннингхем, сам посоветовал сделать 
это. Этот поступок невозможно расценить иначе, как поддержку лордом 
Каннингхемом этих петиций.

Адмирал Каннингхем побывал в Берлине в декабре 1938 года как один из британских 
представителей флота, уполномоченных вести переговоры с германским Верховным 
командованием флота по поводу изменений англогерманского морского соглашения 
1935 года. Мы тогда поставили в известность британское адмиралтейство, что, в 
соответствии с положениями этого соглашения, мы намереваемся построить два 
крейсера и довести численность нашего подводного флота до 100 процентов от 
британского подводного флота, как это было позволено соглашением. Переговоры 
прошли без малейшего препятствия. После их завершения как адмирал Каннингхем, 
так и я выразили свои надежды, что война между нашими двумя странами никогда не 
случится. Я убежден, что он высказал это столь же искренне, как и я.

К сожалению, нашему взаимному желанию не суждено было сбыться. Когда, всего 
восемь месяцев спустя, война все-таки разразилась, адмирал Каннингхем, один из 
самых выдающихся британских офицеров флота, пошел сражаться за свою родину – 
как и я за свою.




Глава 22. Шпандау – и возвращение домой


Почти сразу же после того, как Международный военный трибунал в Нюрнберге вынес 
свой приговор, он был приведен в исполнение. Хотя режим содержания во время 
процесса был достаточно суров, теперь он стал еще более жестким. Чтобы 
встретиться со своим адвокатом доктором Симерсом, меня выводили в переговорную 
комнату прикованным наручником за правую руку к руке моего солдата-охранника. 
Если во время нашей встречи мне требовалось подписать какую-нибудь бумагу, то 
охранник должен был двигать рукой в такт со мной. Как и другие обвиняемые, 
приговоренные к тюремному заключению, я был острижен наголо и переодет в 
тюремную робу.

Мне тогда шел уже семьдесят первый год.

Затем 18 июля 1947 года вместе с моими товарищами по заключению, бароном фон 
Нейратом, адмиралом Дёницем, Рудольфом Гессом – бывшим заместителем Гитлера, 
Вальтером Функом – бывшим президентом Рейхсбанка, министром вооружений Шпеером 
и руководителем гитлерюгенда фон Ширахом, я был переведен в Шпандау, военную 
тюрьму четырех союзных держав.

Жизнь в Шпандау весьма отличалась от жизни во внешнем мире, от которой мы были 
теперь совершенно отрезаны. Один раз в месяц нам разрешалось написать одно 
короткое письмо, проходившее цензуру; мы также могли получить одно короткое 
письмо – и оно также проходило цензуру. Довольно часто поступающие письма 
вообще не передавались нам или передавались в изуродованном цензурой виде – из 
них были вырезаны большие куски. Письма же, написанные нами, часто передавались 
на почту слишком поздно для того, чтобы дать возможность нашим родным отправить 
ответы на них ко дню, отведенному для цензуры.

Раз в два месяца нам разрешалось иметь свидание с одним из членов наших семей, 
но это свидание длилось не более пятнадцати минут. Моя жена смогла увидеть меня 
в первый раз только 15 марта 1950 года. Как я уже упоминал, она находилась в 
заключении в концентрационных лагерях – сначала в Заксенхаузене, а потом в 
Оберурзеле – вплоть до 1 сентября 1949 года. Почему ей и моему сыну Гансу не 
было позволено побывать у меня в Шпандау до марта 1950 года, никто никогда не 
объяснил.

В Шпандау заключенный во время свидания был отделен от своего посетителя частой 
двойной металлической решеткой. Но даже при этом справа и слева от заключенного 
сидели переводчики, а при свидании присутствовали офицеры от четырех держав, 
часто прерывавшие разговор.

Внутри же тюрьмы нам, заключенным, не позволялось общаться друг с другом, и 
вплоть до лета 1954 года любой разговор во время таких занятий, как уборка 
помещений, клейка бумажных пакетов или работа в саду тюремного дворика, был 
строжайше запрещен.

Я предпочел бы не описывать отдельные детали тюремной жизни в Шпандау, пока 
другие заключенные еще остаются там. Но я хочу сказать, что я не питаю 
неприязни к британским, французским, американским или русским солдатам, которые 
охраняли нас; они лишь выполняли приказы. А ни западные демократии, ни 
Советский Союз не позволят солдату не выполнять воинские приказы. 
Офицеры-медики, служившие в тюрьме, выполняли свои медицинские обязанности 
вполне корректно и без личной неприязни к нам. Французские капелланы в тюрьме 
заслужили нашу особую признательность за гуманность, с которой они выполняли 
свои функции в пределах того узкого коридора, который был им оставлен. Но, 
поскольку нам не было позволено общаться с ними, было невозможно получить у них 
духовное утешение и совет.

Международный военный трибунал в Нюрнберге был единственным в своем роде 
учреждением во всей истории юриспруденции. В отличие от любого другого суда 
любой западной страны он не имел над собой вышестоящего надзорного органа или 
апелляционного суда. Даже Контрольный совет по Германии не обладал над ним 
верховной властью. Он мог осуществить смягчение приговора, но не сделать его 
более суровым. Именно по этой причине было отклонено мое ходатайство о замене 
пожизненного заключения на расстрел. Но даже в этом отношении Контрольный совет 
вскоре прекратил «контролировать», для других же практических надобностей он 
просто перестал существовать. Тюрьма Шпандау и ее администрация, созданная в 
военной форме для исполнения приговора суда, остались единственной 
деятельностью четырех держав-победительниц, которая продолжала существовать. 
Она представляла своего рода уникальный контраст тому расколу, который 
произошел во всех других отношениях между Востоком и Западом. Но поскольку так 
и не существовало никакого вышестоящего органа, к которому можно было бы 
апеллировать – хотя таковой должен был быть создан в соответствии с решениями 
Нюрнбергского трибунала, – условия содержания в тюрьме часто становились более 
тяжелыми.

Тюремные стены и тишина в наших камерах-одиночках, окружавшие нас в Шпандау, 
давали заключенным возможность и стимул для раздумий. В эти долгие, медленно 
тянувшиеся годы я часто с признательностью думал о своих родителях и учителях, 
которые внушили мне твердую христианскую веру, так поддерживавшую меня в жизни. 
Эта вера теперь хранила меня от отчаяния, поскольку я был убежден в своей 
невиновности перед человечеством.

В своих мыслях я постоянно возвращался к моей жене и моему сыну, о которых 
очень беспокоился. Я благодарил Бога, что мой Ганс достойно определился в жизни,
 хотя моя судьба тяжким бременем легла и на его плечи. Его поддерживали наши 
верные друзья. Поскольку какая-либо деятельность в сфере агрономии была 
невозможна в обстоятельствах, в которых он оказался, он был вынужден отказаться 
от избранной им профессии фермера, в которой уже много преуспел, работая после 
окончания агрономического факультета в больших поместьях в Силезии и 
Шлезвиг-Гольштейне. Но благодаря помощи нашего старинного друга доктора Репке 
он смог получить перспективную должность на металлургическом заводе в 
Липпштадте, что в Вестфалии, и вновь обрел уверенность в будущем. Я испытал 
громадное утешение, когда узнал, что он смог воссоединиться с моей женой. 
Однако его ранняя смерть оборвала все надежды.

В Шпандау нам разрешали читать, пока был включен электрический свет и мы были 
свободны от наших постоянных обязанностей. Гесс получил несколько книг, 
отправленных ему из Англии, другие получали книги от друзей. Книги эти стали 
основой небольшой библиотеки, которую вверили моим заботам. Различные 
библиотеки Берлина тоже поделились с нами своими книгами, но все труды по 
политике или военному делу неизменно изымались тюремной администрацией. Никому 
из заключенных не позволялось ничего писать, за исключением ежемесячных писем 
родным.

Позднее, когда режим нашего содержания был немного смягчен и мы получили 
возможность общаться, порой затевались весьма интересные дискуссии. В них я 
всегда оказывался един во мнениях с бароном фон Нейратом и более всего с 
Дёницем.

Нейрат был тремя годами старше меня, и его обширнейшие знания о внешней 
политике со времен 1914 года, когда он стал германским послом в Константинополе,
 давали нам материал для бесконечных бесед. Хотя здоровье его оставляло желать 
лучшего, он никогда не терял чувства собственного достоинства, а его стоическое 
принятие выпавшей ему судьбы служило примером для каждого из нас. Мне было 
горько наблюдать, как годы давили ему на плечи, а силы на глазах покидали его. 
Когда же, наконец, в 1950 году он вышел из заключения, то едва мог держаться на 
ногах, а через два года тихо угас в кругу семьи.

Совершенно естественно, что я имел много общего с Дёницем, поскольку мы с ним 
так долго прослужили вместе на флоте, а потом оказались вместе подсудимыми в 
Нюрнберге. Он много читал, сохранил отменную выправку, хотя и его здоровье 
изрядно пошатнулось.

Поскольку я был приговорен к пожизненному заключению, тогда как Дёниц только к 
десяти годам, мы, естественно, считали, что он первым выйдет на свободу. Для 
меня стало громадной неожиданностью, когда я был освобожден первым и должен был 
покинуть тюрьму, оставив в ней своего старого соратника, которому пришлось 
отбыть весь отмеренный ему судом срок. Но когда он был освобожден, мы 
возобновили наше общение.

Лишь долгое время спустя после моего освобождения я узнал, как много людей 
неустанно трудились все эти годы над тем, чтобы не только облегчить условия 
моего заключения, но и добиться моего полного освобождения. Такие люди были не 
только в рядах моих старых боевых друзей, но и среди известных деятелей 
Германии и других стран, в том числе и среди наших врагов в годы войны. 
Глубокое чувство благодарности охватывает меня, когда я думаю об этом, а их 
дружественное отношение позволяет мне забыть горечь недавнего прошлого.

Не представляя себе, что меня ждет нечто другое, кроме как окончание своего 
земного пути в Шпандау, я начал размышлять об уходе из жизни. Больше всего меня 
волновала мысль о том, что я не только не могу помогать своей семье, но само 
мое заключение довлеет над ними постоянным бременем. Мой сын Ганс умер в 
Липпштадте 17 января 1953 года в результате болезни, полученной им на военной 
службе. Хотя моя жена и множество других людей, занимавших высокое положение, 
пытались добиться для меня короткого отпуска из тюрьмы, чтобы я мог увидеться с 
ним перед смертью, мне даже не позволили присутствовать на его похоронах. Я 
даже не знал о его смерти до тех пор, пока французский капеллан не сообщил мне 
эту печальную весть двумя днями спустя. Даже сейчас я совершенно не могу понять,
 почему администрация тюрьмы – четверо полковников – сочла нужным 
присутствовать в тот момент, когда я получил это печальное известие.

Не обошли меня и старческие болезни, которые со временем набросились и на меня. 
На какое-то время я был помещен в госпиталь, и 1955 год – восьмидесятый год 
моей жизни – я встретил в таком плохом состоянии, что едва мог ходить, да и то 
лишь опираясь на две трости.

Возможно, именно состояние моего здоровья и стало причиной моего совершенно 
неожиданного освобождения. 26 сентября 1955 года британский доктор вывел меня 
из камеры под обычным предлогом того, что он хочет осмотреть меня. Но вместо 
медицинского кабинета он отвел меня в комнату для приема посетителей, где я 
нашел разложенной всю свою одежду – именно тот костюм, который я почти десять 
лет тому назад сменил на тюремную робу. Некоторое время спустя в комнату вошла 
моя жена. У тюремных ворот уже ждал закрытый автомобиль. К своему восторгу, я 
увидел за его рулем моего старого водителя Рудольфа Шульце, а у открытой дверцы 
стоял мой старый домашний слуга Адольф Пальцер. Два этих преданных друга не 
захотели даже слышать о том, чтобы кто-то другой, кроме них, доставил меня из 
тюрьмы домой. Благодаря любезности других моих друзей, занимавших те или иные 
посты, я в тот же день смог добраться до Липпштадта, где мы пробыли некоторое 
время. Господин Бункер, Начальник транспортного управления в Липпштадте, 
урегулировал все транспортные проблемы, а доктор Репке предоставил в мое 
распоряжение свой собственный автомобиль, которым управлял его сын.

Поскольку имелись сомнения в том, позволит ли мне мое здоровье выдержать такую 
поездку, доктор Хофман, главный врач Лютеранского госпиталя Липпштадта, приехал 
в Ганновер, где должен был приземлиться самолет, чтобы сопровождать меня.

Подъехав к дому, я увидел большую группу друзей и знакомых, которые уже ждали 
моего появления. Весь дом был украшен цветами. Мой бывший помощник, адмирал 
Бальцер, первым сделал шаг вперед, приветствуя меня. Эта встреча, а затем 
обрушившийся на меня ливень добрых пожеланий, поступивших в виде телеграмм, 
писем и доставленных лично посланий, совершенно ошеломили меня. Я не успевал 
благодарить всех тех, кто встретил меня дома и все эти долгие годы помнил обо 
мне.

Германия, которую я увидел в 1955 году, однако, совершенно отличалась от той 
страны, которую я запомнил десять лет тому назад, накануне моего заключения в 
Москве, Нюрнберге и Шпандау. В какой-то мере я был подготовлен к этим переменам,
 потому что в течение последнего года в Шпандау нам разрешали получать немецкие 
газеты, хотя порой, честно говоря, из них были вырезаны целые статьи. Больше 
всего меня поразило разделение страны на две части, постоянный приток нищих и 
эмигрантов, консолидация Западной Германии под твердым руководством страны, 
глубоко приверженной своей демократической цели, – и изменившееся отношение к 
нам наших бывших западных противников. То, в чем они отказали Веймарской 
республике в годы после Первой мировой войны, теперь щедро изливалось на новую 
Западную Германию – международное равноправие, как внутреннее, так и внешнее.

Но даже при всем этом, как мне кажется, бремя разделения Германии, которое 
несет ныне ее народ, куда тяжелее всех тех тягот, которые пришлись на долю 
поколения Версальского договора. Задача людей, которым народ доверил 
руководство нынешней страной, поэтому во многих отношениях куда сложнее той, 
что выпала на нашу долю.

Тем не менее я уверен, что если мы, немцы, по обе стороны разделяющей нас линии 
«Восток – Запад» сохраним твердое намерение воссоединиться, то объединение это 
в должное время произойдет. Внутренняя сила, которая живет в немецком народе, – 
сила, проявившая себя в политическом и экономическом возрождении последнего 
десятилетия, не должна пропасть втуне. Первейшей и самой главной обязанностью 
каждого немецкого гражданина должно быть стремление к благополучию страны как 
единого целого, а не удовлетворение личных потребностей отдельно взятого 
индивидуума. Мы должны извлечь пользу из уроков прошлого. Вся наша история 
доказывает, что большие свершения достижимы только тогда, когда преобладающее 
большинство народа устремлено к одной цели. Перед нами в ближайшие годы стоит 
цель впечатляющей значимости и сложности. В стремлении к ней никто не должен 
колебаться или уклоняться, поскольку нам предстоит обрести единую родину.

Вполне естественно, что я испытывал непреодолимый интерес к военно-морскому 
флоту Западной Германии. Поскольку ситуация в мире изменилась и особенно 
изменилось положение Германии в Европе и мире, задачи и цели нового флота 
заметно отличались от задач и целей старого флота, точно так же, как его личный 
состав, его корабли и его образ действия. С одной стороны, ему пошли на пользу 
уроки и опыт двух мировых войн, так же как и модель структуры нового флота 
после 1918 года; но, с другой стороны, этому флоту предстоит следовать в 
будущем совершенно другим курсом.

И это отнюдь не имитация перемен, но возрождение из традиций прошлого тех из 
них, которые имеют непреходящую ценность. В дни Веймарской республики, когда 
перед нами, как и сейчас, стояла задача возрождения из руин нового 
военно-морского флота, мы не просто следовали старым традиционным методам и 
обычаям, но прилагали все силы для создания чего-то нового и лучшего для замены 
того, что устарело или не оправдало себя. Безотносительно, тогда или ныне, 
основные принципы военной службы не претерпели изменений. Отвага и 
откровенность, повиновение и боевое братство, любовь к отчизне и преданность 
государству – вот те главные качества, которые всегда характеризуют солдата и 
матроса. Формирование характера посредством разумной подготовки и образования 
всегда остается первейшей и самой важной целью.

Важнейшим фактором в будущем развитии Германии будет степень, до которой народ 
Германии проникнется пониманием проблем, связанных с морем. Германия имеет 
протяженную границу на востоке, в самом центре Европы. В то же самое время она 
представляет собой нацию, создавшую себя промышленностью и торговлей, и тем 
самым неразрывно связавшую себя с миром, лежащим за пределами Европейского 
континента. При нынешней ситуации в мире ни один народ не может изолировать 
себя экономически, политически или даже в военном отношении. И менее других 
такое возможно для Германии – страны, экономика и промышленность которой 
зависят от экспорта и импорта, связи которой не ограничены ее соседями, но 
тянутся за океаны, судоходство и рыбная промышленность которой являются 
крупными отраслями ее хозяйства. Один из истоков германской трагедии состоит в 
том, что большая часть ее населения, в том числе самые активные его классы, не 
осознала этот факт в прошлом и тем самым не смогла понять особую ситуацию 
Германии.

Как накануне, так и в ходе Первой мировой войны наши политические и военные 
лидеры не смогли осознать важность военной силы морских держав, противостоящих 
нам, и не придали значения тем преимуществам, которые получил наш противник из 
обладания неограниченным господством на морских коммуникациях. Несмотря на 
разрушение России, величайшей сухопутной державы, противостоящей нам, мы были 
поставлены на колени в 1918 году путем удавки морской блокады и голодали из-за 
нехватки продовольствия и сырья для промышленности.

После Первой мировой войны руководство национал-социалистского государства 
оказалось неспособно усвоить эти совершенно ясные уроки прошлого. В 
разразившейся второй громадной войне, охватившей весь мир, мы, континентальная 
страна, располагающая лишь слабым морским вооружением, оказались неспособными 
прорваться сквозь кордон, который великие морские державы воздвигли вокруг нас. 
Громадные конвои отправились из Америки в Англию по океану, самому эффективному 
из всех путей сообщения, и громадный поток военных материалов стал поступать в 
сражающуюся Россию. По морю союзные армии достигли Северной Африки и высадились 
в ней, как позднее в Италии, Нормандии и, наконец, в «Крепости Европа».

Уроки, преподанные нам морскими державами в этих двух войнах, были горькими, но 
ясными. Я считаю, что теперь немцы могут признать это и усвоить их. В наш век 
воздушного сообщения, радио и телевидения, всех других средств скоростной связи,
 границы, отделяющие один народ от другого, в значительной степени исчезли. 
Если искусственно не поддерживать их, они уже не представляют существенного 
барьера. То, что связывает между собой страны и народы Запада, куда важнее того,
 что их разделяет. Даже мы начинаем отказываться от узости нашей прежней 
континентальной точки зрения и устремляем свои взоры за наши побережья и 
сухопутные границы. Теперь мы стали частью Свободного Мира, к которому мы 
естественным образом принадлежим, и тем самым оказались в тесном сообществе 
вместе с великими морскими державами. Противостояв им и будучи побеждены ими в 
двух войнах, мы ныне двигаемся рядом с ними к новому будущему. Морская мощь, 
воплощенная в атлантическом содружестве наций, в котором мы заняли свое место, 
обеспечит нам безопасность и, я горячо надеюсь, мир. Поколение тому назад 
гросс-адмирал Тирпиц впервые произнес: «Германский народ никогда не понимал 
моря». Ныне я надеюсь, что наш горький опыт дал нам знание, которого нам так не 
хватало и которое теперь станет неотъемлемой частью нашего мышления.


* * *

Оглядываясь назад, на те полтора десятилетия, в течение которых я стоял во 
главе флота, я испытываю глубокое и искреннее чувство благодарности ко всем тем 
людям, которые столь преданно и талантливо служили под моим командованием. 
Каждый из них отдал все свои способности делу строительства флота и его морским 
операциям. За то, что осталось незаконченным или было сделано недостаточно 
хорошо, я несу полную ответственность. Флот под моим командованием искренне 
приветствовал соглашение Гитлера с Англией об относительной численности двух 
флотов. Громадное большинство личного состава флота, приняв мои заверения, до 
последнего момента верило, что войне с Англией никогда не суждено случиться. 
Когда же эта война все-таки совершенно неожиданно для нас разразилась, флот 
принял в ней участие с тяжелым сердцем и без ожесточения, но с твердой 
решимостью приложить все усилия и сохранить преданность стране и воинскую 
дисциплину до конца.

Свершения, которых флот, во взаимодействии с другими видами вооруженных сил, 
добился во Второй мировой войне, не могут быть по достоинству оценены за столь 
краткий промежуток времени. Но основой их была врожденная преданность каждого 
немца своему отечеству, отвага, присущая ему на всем протяжении его истории. 
Испытание, которому подвергают человека военные времена, в корне отличаются от 
тех, которые выпадают ему на долю во времена мира. И то, что наши солдаты и 
матросы с честью вынесли все эти испытания, достойно всяческого уважения.

Величие человека не измеряется тем, пришлась ли на его долю победа или 
поражение, или тем, правильной или неверной оказалась военная политика 
государства. Когда уйдет в прошлое злоба дня, то, по моему твердому мнению, 
человеческое величие многих участников событий, при всей разности чинов и 
званий, займет свое законное место в традициях и истории народа.

Все мы пришли во флот не только из долга отечеству, но и по велению сердца. 
Многие наши друзья и сослуживцы пролили кровь и отдали свою жизнь за Германию, 
но то, за что они сражались и погибали, не исчезло и не ушло на дно вместе с их 
кораблями. Вечное море сомкнулось над павшими; траурные венки, которые их 
выжившие товарищи опустили на волны в память о них, еще плывут по водам, но 
через какое-то время и они исчезнут из вида. Но неподвластно стихиям и вечно 
наследие, которое павшие завещали будущим поколениям: братство моряков 
германского военно-морского флота, царившее в нем с незапамятных времен и 
создавшее не только мост между ветеранами и новичками, между прошлым и будущим, 
но и между моряками всех флотов, пенивших воды морей всего земного шара.


* * *

Эту книгу, теперь уже законченную мной, я вкладываю в руки моей жены, которая 
делила со мной жизнь в горе и радости, которая вместе с нашим сыном все мрачные 
годы неустанно сражалась за мое освобождение и которая в своей величественной 
скорби стояла у смертного одра и могилы нашего единственного сына. За 
безграничную любовь и нежность я прошу ее, моего лучшего товарища, принять 
идущую из самых глубин моего существа величайшую благодарность.



notes


Примечания





1


Рифить (зарифлять) паруса – уменьшать поверхность паруса при усилении ветра.




2


Битва при Скагерраке известна в англоязычной исторической литературе как 
Ютландский бой. (Примеч. авт.)




3


Название этого класса судов менялось довольно часто. (Примеч. авт.)




4


Имеется в виду Вильгельм II Гогенцоллерн (1859 – 1941), германский император и 
прусский король в 1888 – 1918 гг.




5


Он так любил море, что даже в весьма преклонном возрасте его можно было видеть 
у штурвала своей небольшой яхты, идущей под парусом в любую погоду. (Примеч. 
авт.)




6


«Loving cup» можно перевести как «заздравный кубок», традиционно – очень 
большой кубок, обычно с двумя ручками, из которого пьют по кругу все сидящие за 
столом во время праздничного обеда.




7


Коронель – порт на побережье Чили, где 1 ноября 1914 г. состоялось морское 
сражение между английской и германской эскадрами, во время которого германские 
моряки одержали убедительную победу.




8


Пару лет спустя адмирал Сеймур командовал соединенными международными 
экспедиционными силами, которые освобождали дипломатический квартал в Пекине, 
осажденный участниками Боксерского восстания. Капитан Джеллико отличился в ходе 
этой операции, наравне с германским капитаном ВМФ фон Узедомом. (Примеч. авт.)




9


Джеллико Джон Рашуорт (05.12.1859, Саутхемптон, – 20.11.1935, Лондон) – граф, 
английский адмирал флота (1919). На флоте с 1872 г. Окончил морской колледж 
(1884), участвовал в колониальных войнах против Египта (1882) и Китая (1900). С 
1913 г. – 2-й морской лорд. Во время Первой мировой войны в 1914 – 1916 гг. – 
главнокомандующий Гранд-Флитом (Большим флотом), которым руководил в Ютландском 
сражении 1916 г. С декабря 1916 г. до конца 1917 г. – 1-й морской лорд. Под его 
руководством была начата активная борьба с германскими подводными лодками. С 
1920 г. – губернатор Новой Зеландии, с 1925 г. в отставке.




10


Гpанд-флит – имя, которое за всю морскую историю Великобритании было два раза 
присвоено флотам, собранным для ведения войн: 1) во время двух войн против 
Франции – в революцию (1793 – 1801) и в войну с Наполеоном (1803 – 1815) и 2) в 
период Первой мировой войны (1914—1918).




11


Современное название – Гуанчжоу.




12


«Военно-морское обозрение» (нем.)




13


Кильская неделя – название парусной регаты.




14


Бундесрат(нем. Bundesrat) – Государственный совет.




15


После новых назначений штаб состоял из следующих офицеров: капитан 3-го ранга 
Франц и, позднее, капитан 3-го ранга Хансен в качестве заместителя старшего 
офицера; старший инженер Диффринг – начальник инженерной службы; 
капитан-лейтенант медицинской службы Хагенах – начальник медицинской службы 
штаба. Капитан 3-го ранга Прентцель позднее заменил меня на должности старшего 
офицера штаба рекогносцировочных сил. (Примеч. авт.)




16


Битва при Скагерраке стала подтверждением не только правильности использования 
линейных крейсеров для рекогносцировки во взаимодействии с легкими кораблями, 
но также и как передовых сил линейных кораблей в самые критические моменты 
сражения. (Примеч. авт.)




17


Салмагунди – блюдо французской кухни, мясной салат с анчоусами, яйцами и луком.




18


Скапа-Флоу – база английского военно-морского флота на Оркнейских островах в 
Шотландии. Флот базировался здесь в ходе Первой и Второй мировых войн. Закрыта 
в 1956 г.




19


Бар – песчаная отмель, намытая течением.




20


К сожалению, некоторые патрульные корабли передавали тревожные сообщения, не 
принимая мер к уточнению сведений. Однажды мы получили такое донесение: «Каждое 
утро у побережья всплывает подводная лодка, а затем снова погружается. Просим 
проверить!» Адмирал Хиппер ответил на это так: «Отправьте мотобот и проверьте 
сами!» Через некоторое время автор донесения смущенно сообщил, что за подводную 
лодку был принят корпус затонувшего судна, появлявшийся над поверхностью воды 
при отливе, а затем скрывавшийся под приливом. (Примеч. авт.)




21


Счисление – метод определения местоположения судна исходя из координат 
отправной точки, пройденного расстояния и курса.




22


Фатом – единица для измерения глубины моря, равна 1/1000 морской мили и 
составляет 1,829 м.




23


Бетманн-Холлвег (1856 – 1921) – германский государственный деятель, канцлер в 
1909 – 1917 гг.




24


Непереводимое слово, означающее, что его носитель обладает чрезвычайно 
агрессивным нравом. (Примеч. авт.)




25


Аналогичный прием был предпринят японцами, чтобы сохранить в тайне выход 
авианосцев с последующей атакой на Пёрл-Харбор 7 декабря 1941 г. (Примеч. авт.)




26


«Pour le Merite» – прусский орден за военные и гражданские заслуги.




27


Фландрия – историческая область в Бельгии, примыкающая к Северному морю. 
Главные города – Гент и Брюгге.




28


Эберт Фридрих (04.02.1871, Гейдельберг, – 28.02.1925, Берлин) – германский 
политический и государственный деятель, один из правых лидеров германской 
социал-демократии. По профессии шорник. С 1889 г. член СДПГ. В 1905 г. избран 
членом правления, в 1913 г. – одним из председателей правления СДПГ. С 1912 г. 
депутат рейхстага, в 1916 г. возглавил социал-демократическую фракцию в 
рейхстаге. В период Первой мировой войны 1914 – 1918 гг. занимал 
социал-шовинистские позиции. Во время Ноябрьской революции 1918 г. принял от 
принца Макса Баденского (9 ноября) пост рейхсканцлера; 10 ноября стал одним из 
председателей правительства – Совета народных уполномоченных; заключил (10 
ноября) тайное соглашение с представителями Верховного военного командования о 
введении в Берлин воинских частей для удушения революции. В январе 1919 г. 
правительство Эберта Шейдемана подавило революционное выступление берлинского 
пролетариата. С февраля 1919 г. Эберт – президент Германии.




29


Обличительная статья, разоблачительный материал (фр.).




30


Первый среди равных (лат.).




31


Капповский путч 1920 г. – неудавшийся контрреволюционный переворот в Германии.




32


Национальное собрание представляло собой съезд выборных представителей со всей 
страны для выработки новой конституции. (Примеч. авт.)




33


Ныне г. Балтийск Калининградской области.




34


«Германия, Германия превыше всего» – первая строка из стихотворения Гофмана фон 
Фаллерслебена «Песнь немцев» (1841), ставшего впоследствии официальным гимном 
Германской империи и Третьего рейха.




35


Ныне г. Вроцлав в Польше.




36


Корпоративный дух (фр.).




37


После Второй мировой войны – первый федеральный канцлер ФРГ (1949—1963).




38


Офицерам, бывшим в составе экипажа знаменитого рейдера – крейсера «Эмден» – в 
Первую мировую войну, была оказана необычная честь: право добавлять к своей 
фамилии слово «Эмден». (Примеч. авт.)




39


«Карманный» линкор – неофициальное название германских броненосцев «Дойчланд», 
«Адмирал Шеер» и «Адмирал граф Шпее», построенных в 1928 – 1934 годах в рамках 
ограничений Версальского мирного договора. «Карманными» они названы за 
небольшие размеры (хотя имели мощное вооружение). Фактически они были тяжелыми 
крейсерами.




40


Ныне польский город Гданьск.




41


Ныне литовский город Клайпеда.




42


Ныне город Вильнюс, столица Литвы.




43


Стpеза – город в Пьемонте, на северо-западе Италии.




44


Здесь: равноценная замена (лат.).




45


Первый лорд адмиралтейства – морской министр Великобритании.




46


Когда германский флот стал увеличиваться, старое название «адмиралтейство» было 
изменено на «Oberkommando der Kriegsmarine», или высшее военно-морское 
командование, и начальник адмиралтейства стал теперь командующим флотом. 
(Примеч. авт.)




47


Рейд у южного побережья Англии между Портсмутом и островом Уайт.




48


Люггер – небольшое парусное судно прибрежного плавания.




49


Система проверки перевозимых морскими судами грузов, введенная Великобританией 
в ходе Второй мировой войны. Проверки осуществлялись либо в порту погрузки, 
либо в определенных пунктах контроля, и после прохождения судном такой проверки 
ему выдавался сертификат, выписанный нейтральными странами. (Примеч. авт.)




50


Ныне известен как Кильский канал.




51


Большой Бельт (на кельтском языке значит: вода или море) – один из двух 
проливов, которые вместе с Зундом соединяют Балтийское море с Каттегатом.




52


Тщательно спланированная нацистскими спецслужбами акция по дискредитации и 
устранению с постов двух высших армейских командиров – фельдмаршала фон 
Бломберга и генерал-полковника Фрича, что позволило Гитлеру полностью 
сосредоточить власть над вооруженными силами в своих руках. Финалом ее стал 
декрет, подписанный Гитлером 4 февраля 1938 г.: «Отныне я беру на себя 
непосредственное руководство и личное командование всеми вооруженными силами».




53


«Легион «Кондор» – подразделение люфтваффе (германских ВВС), принимавшее 
участие в гражданской войне в Испании на стороне франкистов.




54


Открытый город не может быть театром военных действий, поскольку объявлен 
незащищенным одним из воюющих государств. Правовой статус открытого города 
основывается на положении «О законах и обычаях сухопутной войны», принятом на 
Гаагской конференции 1907 г. Статья 25 положения запрещает «атаковать или 
бомбардировать каким бы то ни было способом незащищенные города, селения, 
жилища или строения». Во время Второй мировой войны 1939 – 1945 гг. открытыми 
городами объявлялись, например, Париж, Рим.




55


Аншлюс(нем. AnschluЯ – присоединение) – движение за политическое объединение 
Германии и Австрии.




56


Рейдер (от англ. raid – налет, набег) – надводный корабль или вооруженное судно,
 ведущее самостоятельные боевые действия на морских коммуникациях противника.




57


Оберзальцберг – высокогорный район в юго-восточной части Баварии, где 
неподалеку от городка Берхтесгаден находилось поместье и шале Гитлера Бергхоф.




58


Имеется в виду договор о ненападении, заключенный между Германией и СССР 23 
августа 1939 г., так называемый пакт Молотова-Риббентропа, одновременно с 
которым в ночь с 23 на 24 августа в Москве был подписан и секретный 
дополнительный протокол.




59


Военно-морской штаб стал сочетанием отделов оперативного планирования и отдела 
операций, дополненных разведывательным отделом. Начальник отдела оперативного 
планирования адмирал Шнивинд одновременно занимал должность и начальника 
военно-морского штаба. (Примеч. авт.)




60


Гауляйтер – должностное лицо в нацистской Германии, осуществлявшее всю полноту 
власти на вверенной ему административно-территориальной единице – гау. 
Назначался непосредственно фюрером. Подчинялся рейхсляйтеру и нес полную 
ответственность за делегированную ему часть суверенитета.




61


Завершающий, смертельный удар, кладущий конец страданиям раненого (фр.).




62


Диатриба(греч.) – здесь: резкая обличительная речь.




63


Государственный переворот (фр.).




64


Ошибка автора или американских издателей. Фельдмаршал Браухич был уволен в 
запас после провала наступления на Москву 19 декабря 1941 г.




65


Сэр Хартли Шоукросс был представителем обвинения от Великобритании. (Примеч. 
авт.).




66


Контрольный совет по Германии – высший орган управления, созданный сразу после 
капитуляции Германии из командующих оккупационными войсками четырех союзных 
держав.