как можно дальше от нее. Но даже в те дни, когда до нас доходили известия о той 
или иной отвратительной выходке партии или тайной полиции – например, 
каком-нибудь непостижимом заявлении на государственном уровне, или нападках на 
церковь, или о жестокостях гестапо, – я все же оставался в убеждении, исходя из 
слов или поведения Гитлера, что подобные действия были не инспирированы им, но 
происходили по инициативе того или иного партийного функционера и без санкции 
Гитлера.

Безусловно, что касается флотских дел, то я выносил решения относительно 
повышения или назначения офицеров, совершенно не принимая во внимание их 
отношения с партией или их отношение к национал-социалистскому государству. Так,
 я назначил капитана 1-го ранга Патцига, предшественника адмирала Канариса на 
посту начальника абвера в Верховном командовании вооруженных сил, командиром 
нашего новейшего «карманного» линкора даже несмотря на то, что он находился в 
резком разладе с гестапо, СС (личная гвардия Гитлера) и партийными 
функционерами. После пребывания на этой должности я назначил его начальником 
управления кадров, и он оставался им значительную часть войны. В другой раз я 
разжаловал военно-морского адъютанта Гитлера, потому что этот человек вел себя 
недостойно офицера и джентльмена. Ни в одном из этих случаев я не имел 
неприятных последствий.

Конечно, между флотом и нацистской партией были некоторые трения, но мы 
научились преподносить их партийному начальству так, что дело обычно спускалось 
на тормозах. В этом отношении флот находился в гораздо более выгодном положении,
 чем армия. Личный состав флота был сконцентрирован в немногих крупных 
береговых базах, где он численно составлял большую часть населения, в то время 
как армейские части были расквартированы по гораздо большей территории, 
гражданское население которых намного превосходило число армейцев, так что в 
этом случае существовало гораздо больше вероятностей трения с местными членами 
партии. К тому же флот не был конкурентом партии в военном отношении, тогда как 
армия постоянно сталкивалась с поползновениями как СА (нацистские штурмовые 
отряды, иначе коричневорубашечники), так и СС (или чернорубашечники), личной 
гвардией Гитлера, созданной Генрихом Гиммлером – шефом гестапо.

Всякий раз, когда возникали трения между низшими эшелонами флота и местными 
нацистскими лидерами, я, как правило, был в состоянии их устранить путем прямых 
переговоров с высшими партийными деятелями. Возможно, одна из причин того, что 
мне это удавалось, заключалась в том, что я смело отстаивал интересы флота; 
другая возможная причина была в том, что флотские традиции патриотизма и 
служения стране были настолько хорошо известны, что даже нацисты не 
осмеливались покушаться на них. Для репутации партии ее препирательства с 
флотом были совершенно ни к чему.

Два партийных деятеля, с которыми у меня сложились самые напряженные отношения, 
были Рейнхардт Гейдрих, работавший под началом Гиммлера, и маршал Геринг, 
командующий ВВС. Я чувствовал, что должен быть постоянно начеку в отношении их 
обоих. Гейдрих сам был офицером флота с 1922 года, но в 1931 году был уволен в 
звании лейтенанта из-за недостойного поведения в отношении одной молодой 
девушки. Он никогда мне этого не простил и, вероятно, настраивал против меня 
своего начальника, Генриха Гиммлера.

Гейдрих никогда не упускал случая пожаловаться на меня руководству нацистской 
партии и даже самому Гитлеру. Его жалобы на меня Гитлеру особенно участились 
из-за того, что я встал на защиту пастора Нимёллера. Поскольку его жалобы 
оказывались всегда безосновательными или совершенно несправедливыми, я легко 
отбивался от них своими письмами, направленными непосредственно Гиммлеру, что 
приводило моего противника в немалое замешательство. Гейдрих разорвал все связи 
со своими старыми флотскими товарищами и после начала войны вернулся на военную 
службу, но в ВВС, а не на флот.

Из всего окружения Гитлера самым крупным моим противником, с которым я вел 
ожесточенные сражения, был Геринг. Мы были противниками во всем, как личными, 
так и идеологическими. Хотя он и был храбрым и способным летчиком Первой 
мировой войны, он не обладал достаточными способностями для командования одним 
из видов вооруженных сил. Он отличался колоссальным тщеславием, которое иных 
забавляло и было бы простительно, если бы сочеталось с другими, более 
достойными качествами, но становилось чрезвычайно опасным в сочетании с его 
безграничными амбициями. Его склонность к позерству, вызывающая роскошь, в 
которой он жил, давали плохой пример личному составу ВВС.

Поначалу Геринг демонстрировал дружественное отношение к флоту, но его зависть 
к нам явственно сквозила в том; как он принялся механически копировать в ВВС 
лучшие качества флота. И в то же время, как вскоре стало известно, он в частных 
беседах выражал свое критическое отношение к флоту, а в общении с Гитлером 
постоянно злословил на счет флота и лично обо мне. Я был убежден в том, что 
Гитлер пропускает это мимо ушей, но его вполне устраивало то, что он мог 
использовать Геринга для своих собственных целей. Мне представлялось, что 
Гитлер намеренно загружал Геринга другими поручениями, помимо его прямых 
командных обязанностей, с тем чтобы амбициозный маршал не превратился в 
опасного политического противника. Естественным результатом стало то, что