личного состава и дисциплины, то координация работы всех подразделений, 
занимавшихся юридическими и дисциплинарными вопросами, стала очень четкой. Два 
первых начальника этого отдела, Шнивинд и Варжеча, ставшие позднее адмиралами, 
заложили традиции сотрудничества и чести, которых не смогло поколебать даже 
суровое военное время.

Новые флотские суды осуществляли свои функции, не ощущая внешнего политического 
давления вплоть до 1938 года, когда, после дела Бломберга – Фрича[52 - 
Тщательно спланированная нацистскими спецслужбами акция по дискредитации и 
устранению с постов двух высших армейских командиров – фельдмаршала фон 
Бломберга и генерал-полковника Фрича, что позволило Гитлеру полностью 
сосредоточить власть над вооруженными силами в своих руках. Финалом ее стал 
декрет, подписанный Гитлером 4 февраля 1938 г.: «Отныне я беру на себя 
непосредственное руководство и личное командование всеми вооруженными силами».] 
и организации нового Верховного командования вооруженных сил, такое давление 
стало проявляться. Различные функционеры нацистской партии и ее организации 
начали выражать недовольство чересчур строгими дисциплинарными стандартами, 
предъявляемыми к старым членам партии, или слишком мягким отношением к офицерам 
и личному составу флота, не симпатизирующим нацистам либо прямо им оппонирующим.
 В результате многочисленных трений на этой почве начальник Верховного 
командования вооруженных сил по моему предложению достиг соглашения с 
заместителем фюрера о том, что любая жалоба от партийных организаций должна 
направляться командующему соответствующим родом войск через самого заместителя 
фюрера. Это стало преградой на пути попыток любых партийных чиновников повлиять 
на действия военных судов и общепринятой процедурой в подобных случаях, хотя и 
добавило работы всегда и так заваленными делами сотрудникам отдела призывного 
личного состава и дисциплины и отдела военно-морского права.

Но после 1938 года фюрер принял решение лично решать вопросы о производстве в 
высшие чины сотрудников юридических служб министерства обороны. Верховное 
командование вооруженных сил было вынуждено дать ему свое согласие, но нам 
вплоть до конца войны удавалось отбивать все попытки нацистской партии на 
контроль над производством офицеров. Удавалось это не просто, поскольку 
центральный аппарат нацистской партии и ее периферийные организации постоянно 
старались захватить главенствующие позиции в сфере военного судопроизводства. 
Разбирательство дел шло долго и нудно, но ни в одном из них не удалось найти 
подтверждения обвинениям, выдвинутым теми или иными партийными функционерами.

Однако после начала войны попытки вмешательства нацистов в процессы отправления 
правосудия стали возникать даже на самых высоких партийных уровнях. Так, 
например, летом 1942 года военно-морской суд освободил нескольких норвежцев, 
вернувшихся в свой родной порт после безуспешной попытки покинуть страну на 
буксирном суденышке. Но еще до опубликования решения суда верховный протектор 
оккупированной Норвегии Тербовен вмешался в то, что, по его мнению, было 
«политическим» делом. Он лично позвонил Гитлеру, в результате чего решение суда 
было отменено. Вдобавок ко всему Гитлер потребовал от Верховного командования 
флота назвать ему имена трех судей военно-морского суда для их наказания. Это 
по моему указанию так и не было сделано, поскольку судьи только выполняли свой 
долг, – и Гитлер так никогда больше и не упомянул об этом случае.

В другом случае 1942 года военно-морской суд оправдал флотского капеллана, 
единственным обвинителем которого выступал другой капеллан, при отсутствии 
надежных свидетелей. В ходе разбирательства выяснилось, что этот второй 
капеллан был осведомителем гестапо, тайной политической полиции. Я считал, что 
обстоятельства дела требуют не только решения об освобождении первого капеллана,
 но и отставки со службы обвинившего его капеллана. Мартин Борман, один из 
высших руководителей нацистской партии, резко возражал против этого и даже 
направил категорическое требование, предписывающее восстановить на службе 
гестаповского осведомителя и наказать председателя суда. Подобные неслыханные 
требования игнорировались и тогда, и в дальнейшем.

Естественно, что моя ответственность за действия военно-морских судов 
значительно возросла с началом военных действий, поскольку апелляционные суды 
прекратили свое функционирование, а вынесенные приговоры утверждались или 
отменялись командующими либо высшими должностными лицами. Опыт и 
беспристрастность этих офицеров высших рангов сравнительно с профессиональными 
юристами их штабов никогда не подвергались сомнению.

Однако принятие решений по всем важнейшим случаям серьезных дисциплинарных 
нарушений на флоте и гражданских преступлений, в которые были вовлечены офицеры 
или матросы, я оставил за собой. Кроме этого, я требовал от подчиненных мне 
флотских руководителей, чтобы они представляли мне все факты, которые могли 
установить вину подследственного или подтвердить его невиновность. Также, хотя 
инструкции этого и не требовали, я отправлял все бумаги по тому или иному 
случаю через заинтересованные отделы Верховного командования флота, требуя от 
каждого из них заключения или совета по существу дела с тем, чтобы быть в 
состоянии вынести максимально справедливое решение. Окончательное решение с его 
обоснованием также проходило в виде «решения военно-полевого суда» по всем 
командам флота.